На орловском направлении. Отыгрыш

Глава 26

4 октября 1941 года, Орёл —

6 октября 1941 года,

рабочий поселок Нарышкино

Пшшшш… Пшшшш… Пшшшш…

Фыркают паром латунные трубки древнего паровоза-Нв-шки, за двое бессонных суток «оживлённого» руками орловских локомотивщиков. Впрочем, узнать его силуэт с расстояния сейчас весьма непросто: с боков котёл и будка машиниста закрыты прямоугольными листами ржавого котельного железа, так что паровоз со стороны напоминает конструкцию из кубиков, составленную малышом, из которой торчит труба и крыша будки. Оставшийся без дополнительной защиты тендер зеленеет облупившейся по-весеннему весёленькой краской.

Идет маневрирование. Чуть вперед… Слегка назад… тяжело звякают буфера, сцепщица неловко накидывает крюки, фиксирует… Что вы хотите: война. Опытных рабочих пораздёргали кого куда ещё в июле-августе. Конечно, «на броне» при депо осталось около половины «старичков», но раздваиваться, подобно сказочным героям, они не умеют. Вот и понабрали женщин на работы, которые кажутся менее сложными…

За тендером прицеплен полувагон, в трёх железных стенках которого электросваркой прорезаны пулемётные амбразуры в виде перевернутых «Т» и узкие черточки-бойницы «подошвенного боя» для стрелков. Внутри полувагон усилен стенками из бракованного строительного кирпича, привезённого несколькими тележными «рейсами» с «кирпички». Пулемётную команду набрали в основном из ополченцев и сцементировали полудюжиной срочно переведенных в команду БеПо бойцов — первых номеров станковых «максимов». Пулемётчики уже затащили внутрь боекомплект, ящики с продовольствием и молочные бидоны с водой. Один ДШК успели укрепить, ещё четыре до времени сиротливо приткнулись у стенки. То-то грохоту будет, когда они заголосят одновременно во все свои без малого тринадцатимиллиметровые глотки! Умная техника, думают кадровые, жаль, дуракам досталась. Ну, не то чтоб дуракам, а так, салажне необученной… Но где ж других-то взять? Кто есть, с теми и воевать будем.

А вот артиллеристов, хлопочущих возле прикрытой от пуль и осколков тем же котельным железом платформы, салагами назвать никак нельзя. У установленного на ней шнейдеровского осадного орудия, что закуплено было у Антанты ещё проклятым царизмом, возятся, укрепляя ствол на лафете, дядьки в возрасте от сорока лет и старше, явно начинавшие военную службу ещё при том самом Николае Кровавом и Последнем. Ящики со 152-миллиметровыми выстрелами уже соштабелёваны в конце платформы, бочки с водой и уксусом укреплены талями, чтоб не опрокинулись, как тряхнет при залпе.

Руководящего оборудованием артиллерийской бронеплощадки артиллериста с «пилой» демаскирующих рубиновых треугольников на защитных петлицах и в ещё более заметных синих шароварах образца конца двадцатых годов нельзя не заметить. А увидев однажды — невозможно забыть этих тяжёлых пшеничных усов и бакенбард, как у генерала Скобелева на картинках из старого журнала. Ну а матерно-рифмованные «загибы» и «перегибы», с упоминанием буржуев, кайзера Вильгельма впополам с Гинденбургом, Врангелем и бесноватым Адольфом в исполнении бывшего старшего фейерверкера береговой артиллерии с форта «Белая Лошадь» Ивана Никодимова явно могут претендовать на звание шедевров русской командной лексики наравне с хрестоматийными «Большим и Малым петровскими»… Ничего не поделаешь: командир орудия — типичное порождение унтер-офицерского состава прежней армии. Так ему и сказал, демонстрируя не только начитанность, но и незаурядную храбрость, тощий парень в очках — и следующие десять минут то краснел, то бледнел, вынужденно обогащаясь знаниями: в дореволюционные-де времена нерадивого нижнего чина господин старший фейерверкер мог не только матом обложить или под ружьё поставить, но и зубы тому начистить не постеснялся бы, особенно получив на то приказ офицера. «Их благородия», за небольшим исключением, предпочитали сами ручек не марать: для грязной работы существовали, к взаимной радости, унтера… Зато чего-чего, а службу в те годы солдатики знали «на ять». Вон, с германцами за польские уезды больше года дрались, пока не отступили. Не то что нынче: война всего четвёртый месяц идёт, а немчура уже до Брянска докатилась на плечах Рабоче-Крестьянской, со дня на день у родного Орла будет, так-то, студент!.. Да, верно Советская власть поступила, объявив всенародную мобилизацию. Ещё послужат России старые солдаты. А ежели что… Так все на том свете будем, сколько тех годов-то осталось?! Чуть раньше, чуть позже… А за Отечество живот положивших всяко в райские кущи принимают без пропуска…

Давно уже был приставлен к делу худосочный умник, а Никодимов, сам того не замечая, продолжал бормотать вслух — пока не перехватил удивленно-испуганный взгляд пробегающего мальца лет тринадцати.

Даже детвора посильное участие принимает в общем деле. Кто песочницу на паровозе заправляет, кто, впрягшись по двое-трое в тележки, подвозит бидоны с водой и ящики консервов. А что делать: оставшихся в городе автомашин несколько штук, подводы все тоже постоянно в разъездах, трамваи — и те приспособили для перевозки воинских грузов. Вот и приходится возить на себе… А рядом, стоя на садовой стремянке, выводит кистью алые буквы по ржавчине востроносенькая художница-подросток. «Красный Орёл» — блестит на котельном железе пулемётного полувагона. Ниже, как раз между амбразурами, разметав, словно крылья, бурку, застыл в стремительном галопе силуэт конника.

…Спустя всего четыре часа, издав лишь один традиционный свисток отправления, эрзац-блиндопоезд, словно железный призрак минувшей Гражданской войны, толкая перед собой груженную шпалами и рельсами платформу, где за мешками с песком ёжились от сквозняка ополченцы-«путейцы» с трёхлинейками и ДТ-27, прополз мимо деповских зданий, рабочей столовой, простучал колесами на стрелках и вышел за зелёный семафор. Пункт назначения — станция Нарышкино.

Ветер проникал под колючие, пахнущие складом, свежевыданные шинели второго и третьего срока, высвистывал короткие мелодии в оргАне винтовочных и пулемётных дул, швырял клочья дыма и искры из паровозной трубы прямо в пулемётный полувагон.

Бойцы команды торопливо осваивали свою движущуюся фортецию, хлебали густой гороховый суп и перловую кашу-«шрапнель», притащенные перед самым отправлением в зелёных термосах теми же помощниками-подростками. Окончившие приём пищи снаряжали пулемётные ленты ДШК и заполняли винтовочные обоймы: благо по личному распоряжению Годунова на БеПо, помимо самих боеприпасов, было доставлено с окружных складов аж пять ящиков пустых обойм и коробок с лентами.

Старики-артиллеристы, собравшись на снарядных ящиках, отдыхали после тяжёлого труда. Двое переговаривались о своих соседских делах: дома-то стоят на одной улице, почитай, напротив друг дружки. Кто-то молча сосредоточенно курил, дымок из вишнёвой трубки сносило назад и он смешивался с дымом паровоза. Остальные же, окружив рвущего сочные звуки из тульской двухрядки гармониста Ираклия Пименова, слаженно — будто и не было десятилетий, минувших со времен царской солдатчины и замятни Гражданской, — подтягивали никодимовскому баритону:

Стоящий на тендере старший лейтенант с загипсованной рукой на черной косынке приник к окулярам бинокля. Внимательно всматривался в бегущий навстречу ландшафт и краем уха слушал «старорежимную» песню артиллеристов. Конечно, наспех сделанный узенький дощатый настил вдоль бортов тендера — слабая замена командирской башенке, но тут уж ничего не поделаешь! Вон, девчата-телефонистки вовсе на мешках, постеленных прямо на уголь, устроились — и хоть бы что! Щебечут о чем-то между собой, интересно им все, комсомолочкам-доброволочкам… Может, ещё и школу-то не закончили, а туда же: на потенциальную братскую могилу на колесах напросились… Гнать бы их отсюда веником по мягкому месту, да ведь других-то нет и не будет! Так что хочешь-не хочешь, а придётся вместе и служить, и воевать, а то и смертыньку принимать… Командир «Красного Орла» хорошо знал, как она, костлявая, выглядит… От Ломжи до Минска с боями отходил, теряя людей, теряя матчасть батареи… А за Минском и сам потерялся: прилетело два осколочка, и уехал Серёга Денисов подальше от фронта на излечение. А теперь вот, выходит, фронт его и тут догнал. Жаль, рука не зажила, ну да ему не выстрелы в казённик кидать, а чтобы траекторию рассчитать да команду подать — и тем, что есть, обойтись можно. Вот только позицию толковую для «фортеции», как старики на свой лад БеПо именуют, подобрать будет трудновато: как ни крути, блиндопоезд привязан к рельсам, в сторону не съедешь, в землю не вкопаешься… Так что остаётся классическое двуединство: огнём и манёвром. А что манёвра всего-то и есть, что «вперед-назад» — это уж зло неизбежное…

Денисов слегка завидует нежданным своим попутчикам — роте войск НКВД, прибывшей чуть не перед самой отправкой поезда. Из конвойников централа, вроде как. Это сейчас они разместились хуже всех — в давно списанном, грязном товарном вагоне, продуваемом всеми ветрами. Ну а на месте у них будет возможность хоть как-то окопаться… дорогого она стоит, возможность эта! Землица — она всяко лучше защитит, чем ветхая «броня»…

От Орла до Нарышкино ехать по железке чуть больше получаса. Как раз — супца похлебать, да трубочку выкурить, да спеть. И вот уже — дощатый станционный домик, крашеный, небось, ещё в годы первой пятилетки, и не разобрать уже, серый он или зелёный.

Диковинный поезд встречали ехидного вида дедок в железнодорожной тужурке, три женщины с таким давним отпечатком тревоги на лицах, что возраст стёрся, и — вот уж неожиданность так неожиданность! — пятеро пехотинцев.

Был бы здесь Годунов — наверняка вспомнил бы кадры кинохроники: встреча войск двух фронтов, улыбки, объятия.

Здесь вышло, конечно, куда скромнее: рукопожатия и нескрываемо удивленные возгласы. Конвойники из Орла и команда БеПо встретились со стрелковой ротой, которая только несколько дней назад держала оборону против танков Гудериана в районе Севска, а нынче ночью была, тоже нежданно-негаданно, переброшена сюда с приказом держать станцию в случае, если враг обойдет и двинется со стороны Орла. Бойцы сразу же начали окапываться по сторонам шоссейки, лицом на светлеющий восток. Командир стрелковой, рыжеватый старший лейтенант с очень подходящей ему фамилией — Костров, был убежден, что «скорое рандеву с гансами так же неизбежно, как победа коммунизма».

— А чего, Кромы, разве, сдали? — осторожно уточнил Денисов.

— Вам, вообще-то, видней. В сводках Совинформбюро о том пока ни полслова, — хмыкнул старлей, заставляя обоих собеседников поморщиться: артиллериста раздражала его вопиющая несерьезность, чекиста, дядьку средних лет, до желтизны высушенного давным-давно, раз и навсегда, упрямым среднеазиатским солнцем, — трехдневная щетина и цветастые речевые обороты, так не похожие на предписанные уставом. — Но, как по мне, чем лучше зароемся, тем дольше нас отсюда выколупывать будут. Ферштейн, как спросил ихний фюрер у ихней же нации, намекая на то, что, один хрен, если тебя так удобно уложили, согласия твоего спрашивать не станут, как ты, милочка, ни охай…

Заметил на ступеньке вагона телефонистку Леночку Лях, похожую на слегка испуганную белую мышку, осекся, вспыхнул — и заспешил к своим. Будучи отловлен за рукав командиром конвойников до того, как успел скрыться за углом станционного домика и задолго до того, как справился со смущением, определил участок обороны для вновь прибывших в соответствии с начальственным произволом. Проще говоря, неопределенно махнул рукой в сторону жиденькой лесопосадки.

Чекисты тем временем закончили спешную, но слаженную разгрузку, «Красный Орёл» вновь тронулся с места и остановился на выезде из очередного перелеска. Бойцы принялись сооружать из древесных стволов, веток и маскировочных сетей полог, способный укрыть состав от зоркого взгляда воздушного пирата «Лютваффе» — погода, конечно, нелетная, но, как строго напомнил, шевеля мохнатыми бровями, Никодимов, береженого Бог бережёт.

Сам же старший лейтенант Денисов, выслав в двух направлениях разведдозоры, принялся, склонившись с логарифмической линейкой над картой и огневым блокнотом, производить расчёты траекторий и секторов обстрела. Получалось вполне прилично: дальность стрельбы орудия давала возможность накрывать вражеские скопления далеко за линией горизонта, а целых пять ДШК позволяли держать противника под огнём на дистанции горизонтального огня в три с половиной километра и более чем на две версты вверх. Таким образом от воздушного налёта и от легковооруженного моторизованного противника БеПо мог отбиваться до тех пор, пока не закончатся боеприпасы или (думать об этом очень не хочется) пока не погибнет почти вся команда.

Рельеф местности между рабочим поселком Нарышкино и Орлом — типично среднерусский. Что означает: сколь-нибудь приличных гор в зоне досягаемости просто нет. Есть луга, перелески, высотки, овраги. А гор — нет. Как следствие, нет и туннелей, через горные массивы проложенных. Очень хорошо это для железнодорожного строительства, удобно. А вот для команды БеПо — паршиво. Не спрячешься, не укроешься. Благо, день и ночь морось, а если распогодится — точно поналетят…

Местным жителям тоже несладко: железнодорожные пути делят поселок на две неравные части. Если тут каша заварится, здешним ничего не останется, кроме как в погреба лезть, а уж дальше — как повезёт. Кто может — двинулся своим ходом в ближние деревни, к родственникам-свойственникам, а то и к чужим людям на постой, имея на руках райкомовскую бумагу. Кое-кого командир чекистов (душевный оказался дядька, понимающий) каким-то образом ухитрился пристроить в идущий из Брянска эшелон. Но и осталось народу немало, и у всякого — своя надежда. У одного — на то, что немец не придет, он, сказывают, уже за Кромами, чего б ему возвращаться. У другого — на глубокий погреб. У третьего — на русский авось.

То, что первая и главная из надежд оказалась несбыточной, стало ясно утром шестого, когда беда явилась, вопреки обыкновению, не с заката, а с рассвета. И вот уже местные спешно закрываются в погребах, а «Красный Орёл» сгоняет с дороги злыми очередями дальнобойных пулемётов «образца 1938» германских моторизованных разведчиков, посылая — почти наугад — пятидюймовые снаряды древней французской гаубицы в расчёте накрыть вражескую колонну.

Стукнувшись, с лязгом и грохотом, бронированным лбом о стену, немцы не стали испытывать её на прочность. Затишье обрадовало ребят-«истребков»: сильны, говорят, враги, а вот врезали им от души раз-другой по зубам — они и призадумались. Дядьки-ветераны насторожились: упёртый германец, быть такого не может, чтоб пакость какую-нибудь не учинил, надо держать ухо востро. А Денисов, приказав девчатам-телефонисткам срочно связываться с «гнездом», начал прикидывать: сколько времени понадобится немцам, чтобы подтянуть танки и артиллерию? Как ни крути, выходило всего ничего. И чуть больше, чем ничего, — на то, чтоб они поняли: перед ними не капитальная стена, а перегородка, наскоро построенная из того, что нашлось под рукой у командования. Лишь бы подкрепление из Орла вовремя подошло!

Дрогнула земля, когда пристрелочный вырвал сноп почвы и гравия на откосе насыпи, словно под шпалами стрельнула картечью в небо зарытая неведомо кем старинная Царь-пушка.

«Ну, понеслось!» — подумал Денисов, с раздражением, на удивление похожим на жалость, не то чтобы услыхав — скорее угадав, как испуганно ахнула, роняя телефонную трубку, Клава Стецюра.

БеПо огрызался гаубицей и крупнокалиберными пулемётами правого борта. В общем шуме нельзя было расслышать, что творится в той стороне, где шоссейка, но старлей точно знал — там тоже идёт бой.

Второй и третий снаряды ушли с перелётом, но чёртов ганс, видать, уже рассчитал «вилку»: следующий залп исковеркал рельс, раскрошил пропитанные креозотом шпалы, изрыл воронками насыпь позади блиндированного поезда.

Антантовское орудие на службе у «Красного Орла» успело произвести целых семь выстрелов, буквально разбив вдрызг две немецкие «тройки» Pz-III и шустрый бронетранспортёр. Гренадиры, что попытались проскочить в «мертвую зону», попали под перекрестный огонь с обочин и залегли.

Немецкая артиллерия продолжала методично, с упреждением работать по самому поезду, чтобы обездвижить и нанести ему максимальные повреждения, обеспечивая этим успех атаки мотопехоты и танков, уже потявкивавших своими пушечками из-за деревенских сараев и стогов.

Раскуроченный прямым попаданием в будку машиниста паровоз «Красного Орла», весь окутанный паровым облаком, протянул по инерции состав ещё метров на сорок и встал окончательно и бесповоротно.

Через люк в днище полувагона четверо бойцов из молодёжного истреббата, выволокли один из ДШК левого борта, установив его прямо на насыпи в полусотне шагов от артиллерийской платформы. Впрочем, пулемёт смолк, не успев выпустить целиком даже первую ленту: слишком густо падали у блиндированного поезда вражеские снаряды, смертельным посевом засыпая все вокруг. После «прямого» на месте расчёта остались лишь рваные трупы. Людей и оружия. Исковерканные и перекрученные стальные детали, смешавшиеся воедино со шматками мяса и торчащими осколками костей. И лишь в полуметре от воронки сиротливо крутилась, тикая, секундная стрелка на белом циферблате точмеховских латунных часов, надёжно укрепленных на запястье оторванной руки в сером шинельном рукаве…

Второе попадание пришлось в «голову» самодельной артплощадки: тяжёлые рваные осколки стаей раскалённых птах прозвенели по телу и лафету орудия, с лязгом пробороздили железные борта и с жадным чавком мясницких топоров прорубили плоть большинства стоявших у гаубицы старых артиллеристов.

Рухнул навзничь, свистя разорванным горлом, бывший старший фейерверкер Никодимов, большой охотник до песен. Недвижным взглядом вперился в доски пола прижимающий окровавленные культи к животу Пименов. Закатилась под лафет чья-то прокуренная трубочка…

Третий и четвёртый снаряды, ударившие в стенку пулемётного полувагона, были посланы расхрабрившимися немецкими танкистами. Металл они, конечно, пробить сумели, но добрая кирпичная кладка устояла, осыпав пулемётчиков керамическим крошевом и создав внутри облако мелкой красно-рыжей пыли.

Без всякой команды оба «крупняка» правого борта схлестнули металлические плети очередей на одном из панцеров, неудачно пытающимся укрыться за жиденькой — на просвет — лесопосадкой. За дальностью расстояния бойцам не было видно, кромсают ли рурскую броню тульские пули, но вот то, что с танковых катков широкой лентой поползла гусеница, а поймавший очередь погон башни явно заклинило, пулемётчики поняли сразу. Пацаны, вчерашние старшеклассники, в колючих шинелях и немногим более взрослые красноармейцы предвоенного призыва на радостях подпрыгивали, колотили друг дружку по плечам, вопили «Ура!..»

…А рядом, внутри искореженного тендера, беззвучно рыдала телефонистка Леночка Лях, стоя коленями на острых гранях угольных кусков, поверх которых разметались толстые окровавленные косы Клавы Стецюры. Связистка боялась выпустить из рук раскроенную осколком голову подружки. Они познакомились только четверо суток назад: Клавочка, вся такая тонюсенькая, в сером ушитом пальтишке, с нарядной белой сумочкой в руках, взбежала на крыльцо пристанционной казармы, где дислоцировалась спешно формируемая команда «Красного Орла». И вот сейчас…

Чуть в стороне, неловко подвернув загипсованную руку, лежал под стенкой тендера Серёжка Денисов, удивленно уставивший в небеса третье око, проделанное острой маузеровской пулей германского стрелка, и низкое солнце отражалось в рубиновой эмали старлейских «кубиков».

Сто четырнадцать минут…

Сто четырнадцать минут рвали железо и плоть «Красного Орла» немецкие снаряды и пули.

Сто четырнадцать минут не смолкал оружейный грохот.

Сто четырнадцать минут отлаженная машина германского Вермахта ломала своими огненными шестернями русских людей.

А они — стояли. Сколько могли, и ещё больше.

Шесть тысяч восемьсот сорок секунд.

И вот щёлкнул последний выстрел, и сержант Максим Белашов, веселый казачок родом из-под Ейска, глотнул воды из тёплой фляги и, выбравшись из-под исковерканного броневагона, примкнул штык, взял пустую винтовку «на руку» и засвистел немудрящую песенку из любимого фильма. И пошёл. «Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над…»

И всё.

Упал, сковырнутый на гравий насыпи судорожной очередью зашуганного пулемёта.

А на ржавом борту погибшей крепости все также несся в стремительную атаку иссеченный пулями всадник в пробитой снарядом бурке.

Красный. Орёл.

Советские танки подоспели на сто двадцать первой минуте.

Из книги Владимира Овсянникова «Так зарождалась Победа» (Орёл: Орёлиздат, 2002)

Среди событий первого этапа войны примечателен бой за станцию Нарышкино утром 6 октября 1941 года. Гитлеровцы силами одного танкового и двух мотопехотных полков выдвинулись из занятых накануне Кром в сторону рабочего поселка Нарышкино, имея целью перерезать железную дорогу Орёл — Брянск и лишить, таким образом, Брянский фронт первостепенной по значению линии коммуникаций. Дополнительной целью этого удара, по замыслу немецкого командования, было содействие 4-й танковой группе в ударе по северному фасу Брянского фронта и создание предпосылок для его окружения.

К этому моменту подвижная оборона, развернутая защитниками Орловщины, значительно нарушила первоначальные планы гитлеровцев. Были уничтожены наиболее мобильные дивизии 2-й танковой группы, которые, по замыслу Гудериана, должны были служить остриём клина, нацеленного на Москву.

Предугадав планы «быстроходного Гейнца», командующий Брянским фронтом генерал-полковник Ерёменко направил стрелковую роту под командованием старшего лейтенанта Озерова из резерва Брянского фронта в район станции Нарышкино. Одним днем позже, 5 октября 1941 года, прибыла ещё одна рота, на этот раз — из Орла, из состава 146-го отдельного конвойного батальона внутренних войск НКВД. Подвижным опорным пунктом обороняющихся стал блиндированный поезд «Красный Орёл». В его команду были зачислены выздоравливающие из орловских госпиталей, ополченцы — ветераны прошлых войн и бойцы истреббата.

Ценой своих жизней защитники станции Нарышкино сдержали первый натиск численно превосходящего противника и дали возможность мобильной группе полковника Катукова нанести сокрушительный удар, приведший к тому, что на орловском направлении немцам потребовалась оперативная передышка. Этот бой был для танкистов-катуковцев первым на Орловской земле. В ноябре 1941 года за отважные и умелые действия личного состава в боях на Орловщине бригада была удостоена почётного звания «гвардейская» и переименована в 1-ю гвардейскую танковую бригаду, став таким образом первым гвардейским танковым соединением в Красной Армии.

Вечером 6 октября были освобождены Кромы. Они находились в руках врага всего лишь чуть более суток. Об этих недолгих, но страшных часах плена напоминает чёрный камень со скорбным женским профилем, установленный в сквере у здания Кромской районной библиотеки. Именно на этом месте были заживо сожжены фашистами последние защитники поселка и мирные жители в возрасте от семидесяти пяти до полутора лет.

А на станции Нарышкино, чуть в стороне от привокзальной площади, на низком бетонном основании установлен собранный буквально по частям паровоз «Красного Орла». Случайных посетителей удивляет, что на мемориальной табличке, рядом со словами: ««В память о мужестве защитников Нарышкино. 5 октября 1941 года. Вечная слава героям» выгравирован всадник времен Гражданской войны…