Глава 23

4 октября 1941 года,

близ с. Бельдяжки Кромского района

Орловской области


Рассвет выдался тихий-тихий: ни птичьего гомона, ни буйства красок. Серенько. Даже ветер шелестит по-мышиному осторожно: вроде бы, есть, но словно и нет его. Тихая речка Тишинка по-матерински нежно перебирает ветви плакучей ивы, будто косу плетет. И напевает, Годунову слышится: «Тиш-ш-шь, тиш-ш-шь…»

Тихое утро — некапризный последыш бабьего лета.

Александр Васильевич специалист, конечно, невеликий, в метеорологии соображает постольку-поскольку, как краевед вообще только общедоступное читал, а из архива в первый же день — налево кр-ругом и марш-марш историю править. Однако ж где-то возле сердца не то ноет, не то ломит, аж в плечо отдаёт, — этот признак верней любого штормового предупреждения. Да и от бабки, что на Альшани жила, не раз слыхал: аккурат как немцы пришли, погода испортилась — «будто б назло им, иродам»: сперва несколько дней ливмя лило, потом ударил ночной мороз — ранний, крепкий. К такой партизанской диверсии природы оккупанты оказались не готовы. Совсем и вообще. «Первые-то прошли и, сказывают, о той поре возле Мценска где-то наши с ними дрались. А те, что следом, — так и встали за околицей, танки-то ихние с машинами как следовает приморозило, ни тпру, ни но, — смеялась бабушка, круглолицее солнышко в белом ситцевом платочке. — Бегали они, что тараканы, шумели чего-то, лаялись по-своему. А тут из туч — самолёты наши, маленькие такие… ну, дед тебе такой ладил, дощечка над дощечкой. Три их было не то четыре. Да как начнут чево-то немцам прям на головы бросать… как начнет бахать… немцы по им палят, а они знай бросают. Побросали да были таковы», — с той же сказово-горделивой интонацией, с которой совсем недавно повествовала Саньке о находчивости Колобка, заключала бабка. И, посерьезнев, добавляла: «Потом пособрали немцы деревенских с ломами, с лопатами и погнали, стал быть, помогать. Стрелять не стреляли, это уж потом, на Выселках, и наших, и солдатиков пленных… А тут — ружьём по хребту со злости — да и вся недолга…»

Ну что, Александр свет Василич, тебе уже есть чем гордиться. Хоть и не нашел ты нигде ни слова-ни полслова про «кукурузники», забросавшие вмерзших немцев гранатами, но сам воплотил бабкину сказочную быль в реальность. В альтернативную реальность. Да и дальше мал-мала продвинулся, теперь фрицы на Орловщине не до ранних заморозков проваландаются, а, считай, до настоящих морозов…

Во-от, кажется, дождь начинается… Годунов поежился. Ночью лило, теперь моросит. Ну да ничего, неприятность эту мы переживем. Главное, помнить, что не сегодня-завтра Дедушка Мороз зашлет разведку.

Несерьёзный настрой какой-то, мультяшный до изумления. Вдвойне странно, ежели учесть, что дело предстоит более чем серьёзное. Световое шоу со всяческими спецэффектами под кодовым наименованием «Капли датского короля».

Правда, название существует только в мыслях Годунова. Да и вообще, ни одной бумаге не доверен даже фрагмент информации о предстоящем. Единственный, кто мог бы озаботиться бумаготворчеством, — въедливый бригвоенинтендант с княжеской фамилией Оболенский. Но не озаботился: артиллерист победил в нём тыловика. Вот теперь и стоит бывший командир батареи Гренадёрского мортирного дивизиона на юру у места впадения тихой речки Тишинки в укромно спрятанную за густым кустарником речку Крому… Александр Васильевич чуть было не ляпнул по инерции «бывший артиллерист», но вовремя спохватился. Не важно, что говорил он не вслух, всё равно совестно, давно ведь, в ранние годы своей прошлой жизни, определил: бывших профессионалов не существует, существуют только бывшие люди. А Оболенский — настоящий.

На давешнем совещании — ага, очень давнем, аж четверо суток прошло! — главный тыловик вдумчиво, даже, вроде бы, сочувственно, слушал, как командующий оборонительным районом пытается облечь в слова смутные попаданческие мечты о сработанной на коленке вундервафле, а Годунов хоть и не без стеснения, но полной пригоршней черпал идеи из книжек и киношек. Слушал Оболенский, слушал — и вот неторопливо достал из кармана солидного вида записную книжку и карандаш в тусклой металлической, не иначе как серебряной, оправе. Но писать не ринулся — сделал пару быстрых пометок. Гм, все, что тыловых служб касалось, шпарил по памяти, как по писаному (гвозди бы делать из этих людей!), а тут вдруг за блокнот схватился… хорошо — не за голову. Годунову и самому этот план казался… «диким» — говорить как будто бы не по рангу, да и сомневаться в себе — оно не ко времени. Тогда скажем так: вызывающим некоторые опасения. Теоретически-то оно красиво, но…

У «князя» же по мере слушания вид становился все менее и менее княжеский: глаза разгорелись, плечи развернулись, будто бы росту прибавилось. Вдохновился, значит.

— Разрешите, товарищ старший майор? — только что руку не тянет, как прилежный гимназист. — Как я понимаю, все расчёты пока только по картам?

— Правильно понимаете, — старательно напустив на себя важный вид, ответствовал Годунов.

Не соврал. Почти. Разве что до вчерашнего дня он рассчитывал совсем другие вещи: вместе с завучем — нагрузку в только что начавшейся четверти (одна из преподавательниц ОБЖ вдруг засобиралась в декрет и щедро поделилась своими учебными часами с коллегами), а наедине с самим собой — остаток денег в портмоне, надеясь продержаться на плаву до пенсии или до зарплаты, ни у кого не одалживаясь. Ну а фрагменты топографических карт этого периода он когда-то в будущем по случаю скачал с одного толкового сайта.

В тот момент думалось с долей смущения: ну, когда в детстве отыгрываешь сражения по «Книге будущих командиров», — это в пределах нормы. Но когда стареющий мужик эдаким горьковским буревестником реет над распечаткой карты, испещрённой чужими карандашными пометками, — это или от не хрен делать, или диагноз… или то и другое разом. А взгляд тем временем скользил по камуфляжу рельефа местности, цеплялся за чётко пропечатанные названия населенных пунктов: Дмитровск-Орловский, Лубянки, Бельдяжки, Сизовы Дворы… Почти не в тему вспомнилась лекция некоей дамы, широко известной среди краеведов своими фундаментальными работами о том, где любили проводить лето графы П. и что едали по праздникам князья Г. И даже тогда, когда она повествовала о вещах более земных и обыденных, в её аристократическом прононсе отчетливо улавливался хруст французской булки и перестук изящных каблучков по панелям Галаты и Монмартра… Вот и в тот раз, морщась с легкой брезгливостью и подпустив в голос иронии, которая приличествует интеллигентке в третьем поколении, если она вынуждена говорить о столь низменных вещах, именитая краеведша просвещала собравшихся, откуда есть пошли не князья и графья, а географические названия на карте области. Вымолвив — с привычным французским акцентом — нечто вроде «Bell'дяжки», она с намёком улыбнулась и в категоричной манере заверила: этимология не вполне ясна.

Годунов, с его насквозь мужицким происхождением, о быте титулованных особ не знал ровным счетом ничего, зато с детства привык, вслед за бабкой, именовать куриную или свиную ногу булдыжкой, а чаще — бельдяжкой. И никакого, понимаешь, простора для озабоченной поиском научной истины фантазии!

А расположены те Бельдяжки вместе со всей их «не вполне понятной этимологией» в пяти километрах древнего города Кромы, чуть в стороне от дороженьки прямоезжей, коей любящие не только скорость, но и комфорт супостаты всяко не минуют. Через Сизовы Дворы та дорога и вовсе проходит, а дальше пересекает речку Тишинку близ места впадения в Крому.

Все продумано самой природой будто бы нарочно для хорошей подлянки недобрым людям.

В теории — фантастически красиво. На практике — как знать, не фантастика ли. Не приходилось в прошлой жизни капитану третьего ранга Годунову решать даже отдалённо похожих задач. Подначитался-поднахватался, над картой мозги потренировал — вот и весь его богатый опыт.

Но и ежу понятно: было бы время для строительства укреплений, были бы ресурсы — получились бы крепкие клещи, выдирая из которых хвост, захватчики рисковали укоротиться по самую шею.

Однако ж как узнал Александр Васильевич, сколько в Орле штыков, — устыдился своего нездешнего, прямо сказать, прожектерства. А как услыхал о сокровищах бригвоенинтенданта Оболенского — куда до них кладу старины Флинта! — приободрился и принялся думать: как же ими по-хозяйски распорядиться? И вспомнил про Бельдяжки и прочее.

За картой — уже тутошней, чистенькой, без пометок, пахнущей типографской краской, — дело не стало. Мысли пока не обрели завершенной формы, вся надежда на помощь зала.

Зал в лице главного тыловика ожиданий не обманул.

— Как должны выглядеть упомянутые… э-э-э… — немного замявшись, Оболенский заглянул в записную книжку, — направляющие, я примерно себе представляю. Найти инженера, не чуждого, как бы это сказать, изобретательству, несложно. Насколько мне известно, товарищ Домнин в эвакуацию не уехал, только семью отправил, — вопрошающий взгляд адресован директору «Текмаша», ответный кивок вызвал легкую одобрительную улыбку — очень похоже улыбался старый мудрый Каа из мультфильма, которому предстоит появиться в нескором будущем. — А вот кто осуществит расчёты на месте?

— А кого бы вы порекомендовали? — осторожно поинтересовался Годунов.

— Себя, — просто сказал Оболенский. — Подобного, конечно, делать не доводилось, однако ж сомнительно, что найдется у нас знаток с опытом. Умельцы — дело другое, как без них. Себе в помощь намечаю товарища Малыгина, преподавателя пединститута, — бригвоенинтерндант в задумчивости потер большим пальцем гладко выбритый подбородок, — и из строителей кого-нибудь думаю к утру отыскать.

Похоже, Оболенский знал если не весь город, то добрую половину — точно. Причём половина была действительно доброй.

С помощниками интенданта, который на время снова стал артиллеристом, Александр Васильевич до отъезда в Дмитровск познакомиться не успел. Исключая, конечно, отца Иоанна. И направляющие ладили без него — часть в Кромах, часть прямо здесь, на месте, из родной тары от снарядов. Подтянули людей из окрестных деревень, трактора, лошадей. Трое суток, теперь Годунов не то что душой или умом — шкурой чувствовал, — это очень много. Ну и светлая голова — а в том, что у Оболенского она светлая, сомнений как-то сразу не было, — в комплекте к которой идут не только многочисленные инструкции, но и особые полномочия, способна творить чудеса. «Ты, Александр Василич, считай, на готовенькое приехал», — хмыкнул в усы Годунов, хозяйским взором окидывая едва заметные за жёлто-зелёной порослью прибрежного кустарника «коробки с карандашами». А сверху — икебана из веток с уже слегка подсохшими листьями. Разумная предосторожность, хотя… Командующий оборонительным районом поднял голову в небо — и тут же назидательно получил в глаз первой каплей дождя. Правильно, нефиг расслабляться!

— Вчера после полудня летали, — догадливо подтвердил Оболенский. — Надо понимать, так ничего и не увидели. Мы, товарищ старший майор, судьбу не искушали, работали исключительно по ночам.

С того берега тем паче ничего не видно, Годунов лично проверял. Мост через Тишинку — капитальный деревянный, рассчитанный на то, чтоб по нему трактора без риска шли — «взорвали по-тихому» вчера поздним вечером. Посредством эдакого каламбура описал произошедшее доцент Малыгин, сутуловатый пожилой мужчина с легкой татарщинкой в чертах лица. Пришлось переходить речку вброд вслед за проводником — молчаливой женщиной лет сорока пяти, жительницей спешно эвакуированных Сизовых Дворов, по-старушечьи обвязанной тремя шерстяными платками: один голову и плечи укрывает, второй крест-накрест увязан на груди, третий поясницу укутывает. За всю дорогу туда и обратно обернулась один только раз — когда дошли до торчащих из-под воды накренившихся пеньков-опор, — и строго спросила, без ошибки угадав в Годунове старшего:

— А мост-то наш когда обратно ладить начнете?

— Как только немца прогоним, — честно ответил он, и их короткая процессия двинулась дальше.

В кино все красиво: генерал с биноклем в руках, следом за ним — солидные штабные, где-то на заднем плане бойцами роты Почётного Караула маячат внушительного вида автоматчики. Да и вряд ли эстеты-сценаристы избрали бы для драматического сюжетного хода место близ населенного пункта с названием Бельдяжки… вот в комедию какую-то, смутно припоминается, воткнули. Но то — в кино. А в реальности…

То ли реальность вообще выглядит несколько иначе, то ли он, Годунов, своими лихаческими выходками исхитрился создать насквозь альтернативный вариант, но свита под стать ему самому, старшему майору третьего ранга. Бригвоенинтендант-артиллерист — это ещё куда ни шло. А вот священник-артиллерист… Без долгих прений (и, слава богу, без возражений со стороны дотошного умницы Игнатова) решено было назначить бывшего штабс-капитана Земского на должность, соответствующую его опыту и роли в предстоящих событиях. Спросят за это потом? Не факт. Всяко — не строже, чем за упущенные шансы. А вот поднять авторитет командира — вопрос сегодняшнего дня. Промедление для нас смерти подобно, как прозорливо отмечал основатель Советского государства. Форма с отложным воротом сидит на новоиспеченном командире батареи как-то странно. Не как на ряженом актёре из псевдоисторических фильмов, «основанных на реальных событиях»; доводилось Годунову семьдесят лет тому вперед скоротать вечерок-другой за просмотром очередной белиберды. Выправка у Земского, с какой стороны ни глянь, офицерская. Да почему-то вот топорщится-бугрится не придавленный погонами габардин на широких плечах. Борода? Ну, борода, конечно, — по сану, а не по воинскому званию.

А в довесок — трое штатских: Малыгин и строители — высоченный дед, представившийся (надо ж такому быть!) Ермоловым Алексеем Петровичем, и широколицый мужик, который, привычно подхрипывая, как многие, кому приходится долго орать на ветру, без обиняков назвался дядей Вовой. Шестеро. Опять шестёрка! Но на этот раз дурацким суевериям разгуляться было негде: приплюсовываем к командирам и гражданским спецам четверых бойцов с трёхлинейками — и получаем в сумме вполне счастливую десятку, тьфу-тьфу-тьфу… Александр Васильевич незаметно постучал по дереву — не просто по деревяшке, а по самой настоящей берёзе.

А Оболенский тем временем докладывал, и что-то в его сугубо уставном тоне было от речи экскурсовода:

— Как и планировалось, три тысячи снарядов разместили за Тишинкой, полторы — за Кромой. Дорогу перепашут не намного хуже трактора, это мы с товарищами, — кивок в сторону помощников, — можем уверенно обещать. Да вот только… — выдохнул-выкашлял, будто горячим чаем обжегшись, — кто и что будет в этот момент находиться на дороге?..

Годунов пожал плечами.

— Тут уж мы постараться должны. Вы, я, — улыбнулся уголком рта, — и русский авось. Чтоб в нужный момент команду отдать…

…Нужный момент приближался со средней скоростью движения немецкой танковой дивизии по укатанному, ещё не размокшему от дождей большаку. Земской и строители были отосланы в Орёл на «эмке» командующего — теперь они там многократно нужнее; Малыгин попытался было остаться, апеллируя к тому, что места в машине для него всё равно нет. Но Годунов обронил сухое начальственное «нет», Оболенский, вдруг позабыв о своей деликатности, заявил, что не может кандидат математических наук не уметь считать до пяти и вообще, не ко времени штафирку на воинские подвиги потянуло, а Земской с дядей Вовой живехонько подвинулись, высвобождая пресловутое место. Дёмину было приказано далее оставаться в Орле, в распоряжении подполковника Беляева. Сейчас не до начальственных понтов, командующему и в кабине одной из двух полуторок прокатиться до облцентра не зазорно.

— Место здесь даже не сказочное, а, иначе и не скажу, — эпическое, — проводив долгим взглядом машину, вымолвил бригвоенинтендант. — Сюда бы орудий дивизион-другой — по самым скромным, конечно, подсчётам —, да пехоты пару-тройку батальонов, и можно было бы такой щит создать, о который германец лоб расшиб бы, с наскоку-то…

— Как думаете, если бы мы гаубицы сюда перебросили, бойцов, опять же, по максимуму, это было бы верно? — рискнул озвучить смутную мысль Годунов. Она не то чтобы мучила, так — пощипывала, как вода ещё не затянувшуюся ранку.

Оболенский тяжело, будто бы тоже прогоняя сомнения, качнул головой, ответил твёрдо:

— Если бы я так думал, то, уверяю вас, не постеснялся бы об этом сказать. И стволов, и штыков у нас — для одного хорошего боя, — глянул немного исподлобья — дескать, чего ума пытаете, вам и самому все яснее ясного. — Говоря поэтически, мы — не крепость, мы — палка в колёса. То есть избранная вами… как бы сказать? полупартизанская тактика, смею надеяться, себя оправдает. В непосредственном соприкосновении с противником нам долго не устоять.

Тяжело вздохнул, взглянул на командующего немного виновато — ничего, мол, хорошего не скажу, хоть и ждёте.

— А что до гаубиц… Я, видите ли, с юности при орудиях, по земле ходить привык, смотреть вперед да по сторонам… Как там у товарища Горького? Рожденный ползать. Мне то и дело в небо глядеть — так хондроз приключится или ещё какая хвороба. А все наши зенитки железнодорожный узел прикрывают… — он на минуту задумался и вдруг, без всякого перехода: — Ну что, товарищ старший майор, самое время позавтракать, если возражений не имеете. Не вполне уверен, что у нас будет возможность пообедать. Чайку горяченького, опять же…

И, не дожидаясь пресловутых возражений, двинулся к наскоро сооруженному блиндажу: часть неглубокого, густо заросшего ивняком овражка перекрыли бревнами в один накат, вот и все фортификационные работы. Три дня на войне — это и вправду бездна времени, бойцы уже обжились, без видимых усилий встроив быт в распорядок службы. А царила посередь спартанского, но радующего душу порядка, разумеется, буржуйка. Сейчас вместе с командирами трапезничало кашей, густо замешанной на тушёнке, с полдюжины чекистов. Остальные — в общей сложности полусотня бойцов — находились там, где им надлежит, въедливость и разумность Оболенского сомнений не вызывали. Но вот странное создание человек: не столько напрягало Годунова приближение «часа икс», сколько этот вот неторопливый приём пищи. Бригвоенинтендант и вовсе чай пьёт так, будто сидит в своем кабинете, разве что подстаканника нет — платком руку обернул, чтоб не обжечься.

«Война войной, а обед по расписанию». Эту бородатую фразу любил повторять к месту и не к месту Лёха Сафонов, почти сиамский близнец Годунова — майор запаса и военрук. С ним Александр Васильевич и сошелся ближе всего — на почве интереса к истории и любви к стратежкам. Но у Сафонова, в отличие от него, был реальный боевой опыт. Афган, потом какие-то локальные — о них майор говорить не любил, и Годунов понятливо не лез. Однако же из нечастых разговоров с Лёхой почерпнул немало полезного, что давало направление для размышлений тогда и даёт сейчас. Жаль, знакомство так и не переросло в дружбу — Лёха как-то неожиданно уволился из школы и вообще исчез с горизонта.

Кстати, Сафонов своим эпикурейством и сибаритством не раз удивлял привыкшего довольствоваться малым, а может, от природы неприхотливого Годунова, но кушать майор, в самом деле, мог где угодно и, по большому счёту, что угодно, от наваристого домашнего борща до ресторанного кошмара авангардиста — мяса в шоколаде. А уж пшёнке с тушняком точно влёт присвоил бы наивысший в его пищевой табели о рангах чин «мирового закусона». Что может быть общего между хамоватым насмешником Лехой, которому ничего не стоило даже под обычный чай в караулке Поста № 1 выдать сентенцию вроде: «Мы с тобой, Саня, урожденные шестидесятники, а значит, прирожденные сволочи», и старомодным, успевшим пожить-обтесаться ещё в XIX веке Оболенским? А вот что-то одинаковое в них не то чуется, не то чудится. Может, из-за того, что оба — воевавшие. А он, Годунов, — сбоку припёка. Даже сейчас — вроде, он и в гуще событий, но на чужие смерти со стороны глядит. Мартынов едва успел застать командующего в Орле, доложил по потерям в районе Дмитровска: предварительно — пятеро убитых, двенадцать раненых…

Что-то тебя, Александр Василич, совсем не туда понесло. С твоим-то умением иной раз накликать незваное!

От блиндажа до высокой ракиты, на которой устроен НП, всего-то метров тридцать. А сидит в том «вороньем гнезде» сержант-чекист по фамилии Орлов. О появлении немцев известит своевременно. Так что бери пример с бывалых, товарищ старший майор, пей чаёк. И жди так, как будто бы уже давным-давно всего в жизни дождался.

— А как же вы, Николай Николаевич, в тыловиках-то оказались? — вопрос — то, что надо для неторопливой застольной беседы, да и узнать вправду интересно.

— Как и полагается упрямому старику, товарищ командующий, — Оболенский горделиво приосанился. — В тридцать девятом собирались меня вчистую списать — дескать, сердчишко шалит… ну, и всё такое прочее, что эскулапы привыкли именовать непонятными словами, а по-нашему оно называется старость не радость. А мне, верьте-не верьте, страсть как не захотелось дома сидеть да цветочки в палисаднике горючими слезами поливать…

Годунов понимающе усмехнулся.

— Здешнее начальство уперлось, я уперся в ответ, — старый артиллерист привычным движением провел пальцем по подбородку, будто проверяя, не пора ли бриться (Александр Васильевич поморщился, вспоминая свои ночные труды по приведению физиономии в надлежащий порядок: опасная бритва профанства не прощает). — Ну, и написал в Москву, прямо товарищу Шапошникову. Ну и вот… — развел руками: мол, так получилось. — Надюша, дочка моя, до сих пор нет-нет да посмеивается, — Оболенский с усмешкой развел руками. — Она у меня девица своенравная, палец в рот не клади. Даже фамилию сменила на бабкину девичью, Минаковой стала. Не хочу, говорит, старорежимную дворянскую носить. А у нас в роду никаких дворян и в помине не было. Дьячки были, приказчики, мастеровые, опять же…

— Семья-то ваша эвакуировалась? — осторожно спросил Годунов. Уже не из любопытства. Даже его опыта — опыта службы в мирное время — хватало для того, чтобы уверенно сказать: для дела лучше и для окружающих надёжнее, когда душа в командира за жену и детишек не болит.

— Дочь — третьего дня, — Николай Николаевич аккуратно обтер стакан платком. — Вместе с окружным госпиталем. Медицинская сестра она. А жена осталась. Так уж у нас заведено, по старинке, — куда, как говорится, иголка…

Закрывающий вход брезент колыхнулся, и ещё до того, как в блиндаж ввалился взбудораженный мальчишка-боец, командиры уже были на ногах — докладывать ничего не понадобилось.

До ракиты — полсотни шагов Годунова, для Оболенского, наверное, чуть побольше. Все равно не больше полутора минут. А кажется — едва успели. Так быстро Санька, кажется, никогда на дерево не взбирался, даже в далеком отрочестве, когда приятель подбил его сравнить яблоки из бабкиного сада с соседскими. Потом пришлось спасаться от двух злющих полканов… и дома дед добавил, да так, что внук раз и навсегда уяснил, чем отличается бабушкино «ругаться» от дедова «полкана спускать».

Это воспоминание прошло по краю сознания уже тогда, когда Александр Васильевич оглядел видимый кусок дороги в бинокль и выдохнул. НП старики-артиллеристы выбрали со знанием дела, а короткий предутренний дождичек прибил пыль, так что обзор был — лучше не придумаешь. И логика немцев не разочаровала — оказалась именно такой, на какую крепко надеялся Годунов. На тридцати с лишним километрах от Лубянок до Бельдяжек гитлеровцев ждали всего лишь три минных засады (вполне вероятно, они были благополучно обнаружены доблестными солдатами вермахта) и один взорванный мост…

Доводилось, помнится, читать в сборнике весьма ироничную статью кого-то из именитых фронтовых журналистов — кажется, Эренбурга… или всё-таки Полевого? (угу, самое время ты выбрал, Саня, для своего «вспомнить всё»!) — под названием «Фрицы этого лета». О продуктах, так сказать, тотальной мобилизации: смех и слёзы.

Ну а фрицы этой осени ещё нахальны и самонадеянны. Пока что из них проще вышибить дух, нежели веру в мудрость фюрера и скорое поражение русских. Наверняка они уже сделали вывод, что у большевиков заканчивается взрывчатка, а вместе с нею — и воля к сопротивлению. Насчёт взрывчатки, допустим, они не так уж и неправы, что же до воли…

Годунов снова поднес к глазам бинокль и довольно улыбнулся в усы. Останавливаются! Значит, разведка натолкнулась на взорванный мост и теперь рыщет в поисках объездной. Работу сапёров отсюда не видать, но, небось, и этой мерой предосторожности не пренебрегли. Ну, и придорожные овражки оглядеть на предмет засад… Эх, фрицы-фрицы, препоганая, надо вам сказать, вещь — стереотипы. Хотя… какая разница, помирать в оковах стереотипов или на свободе.

— Хорошо стоят, — это уже Оболенскому, — живописно. Командуйте, Николай Николаевич.

…Говорят, увидеть во сне комету — к тяжким испытаниям. А увидеть наяву армаду комет — к смерти. Вероятнее всего — к быстрой. Но это уж кому как повезёт.

…Говорят, трудно быть богом. Но почему-то все попаданцы с маниакальным упорством к этому стремятся. Вот и тебе, Александр свет Василич выпало попробовать себя в роли громовержца… а ты не соответствуешь. Громовержцу полагается взирать на смертоносный шквал со спокойствием вершителя судеб и думать… о чём? о красоте зрелища — стаях огненных стрел, уверенными росчерками пластающих низкое небо? О высшей справедливости? А тебе вдруг вспоминается единожды в жизни виденная бешеная лисица… тоже по-своему незабываемое зрелище. Ну а тут — сотни и сотни целеустремлённых летающих хищников с пылающими рыжими хвостами… знакомьтесь, граждане оккупанты, с близкими родственниками русского полярного лиса!

И ещё думается: вот как ты сейчас будешь слезать по узким дощечкам-ступенькам с этой чёртовой ракиты, чтоб не навернуться самым позорным образом?

Обошлось.

Но до тех пор, пока за пыльным оконцем кабины вдруг не возникли песочно-серые коробки кирпичного завода, Годунов пребывал в какой-то странной прострации: ни о чём не думалось, только крутилось в голове на все лады: «Капли датского короля пейте… пейте, кавалеры!..»

А когда он и Оболенский пересели в верную «эмку», в которой их уже ждал Мартынов (не иначе как стосковался за полдня), бригвоенинтендант вдруг огорошил вопросом:

— Товарищ командующий, разрешите… — и дальше как-то совсем по-бытовому: — А что за мелодию, если позволено будет полюбопытствовать, вы напевали? Та-та-та… та-та-та-та…

Узнаваемо так воспроизвел.

Ты не попаданец, Годунов! Ты злостный хронохулиган! Не довелось Высоцкого перепеть, так на Окуджаве отыграться вознамерился? Да делать нечего… Годунов лукаво улыбнулся.

— Песня такая есть, Николай Николаевич. Хорошая, даже очень. Слыхал раньше, а сегодня вспомнилось почему-то.

И тихонько запел:

С детских лет поверил я

Что от всех болезней

Капель датского короля

Не найти полезней…

Глянул на Оболенского — слушает так, будто ему приказ по гарнизону зачитывают. А Дёмин аж от дороги отвлекся, профиль командующему демонстрирует, нарушитель ПДД. Пришлось легонько ткнуть его в спину ладонью, прежде чем продолжить работать автомагнитолой:

И с тех пор горит во мне

Огонёк той веры

Капли датского короля

Пейте, кавалеры…

Больше всех впечатлился Матвей… бывший журналист, что и говорить, улучил потом момент, упросил слова надиктовать. Годунову даже стыдно стало за беззастенчивый плагиат… или что оно там… ну, когда автора по имени не называешь, а выдаешь сакраментальное «музыка народная, слова народные»?

Он и предположить не мог, что с его легкой руки реактивные снаряды, запускаемые по направляющим прямо с земли, получат прозвание «капли датского короля». «Прописали мы фрицам капель датского короля под Кенигсбергом», — будет вспоминать много лет спустя старый артиллерист, беседуя с юнармейцами орловского Поста № 1. И никто не переспросит — кто ж переспрашивает про общеизвестное?


Из вечернего сообщения Совинформбюро 8 октября 1941 года


В течение 8 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно ожесточенные на Вяземском и Орловском направлениях.

По уточнённым данным 4 октября на Орловском направлении в результате внезапного огневого налёта на колонну противника было уничтожено свыше четырёх тысяч немецких солдат и офицеров, свыше двадцати танков, семнадцать бронеавтомобилей и девяносто восемь автомобилей…


В реальной истории в этот день Совинформбюро сообщило об оставлении нашими войсками Орла.

Загрузка...