На орловском направлении. Отыгрыш

Глава 24

4–5 октября 1941 года,

Орёл

В прежней жизни Годунову так часто доводилось читать: перед смертью-де перед внутренним взором человека проносится всё былое, — что он перестал в это верить… кажется, одновременно с тем, как из принципа прекратил покупать разрекламированные товары.

При переходе из жизни в жизнь он ничего не успел понять. И даже почувствовать — не успел. Разве что легкое сожаление кольнуло. Не сильней, чем на походной ночёвке — сухая сосновая иголка сквозь спальный мешок. Столько времени и сил потратил, чтоб пробиться в архив, — и на тебе!

А ещё говорят, что у многих переживших клиническую смерть открывается третий глаз… Тем же, кто вылетел спиной вперед в прошлое и со всего маху приложился затылком о насущные проблемы текущего момента, такого бонуса, по ходу, не полагается. И интуиция все та же, на ранее полученном жизненном опыте основанная, и послезнание не обостряется… не говоря уж о том, что вся твоя харизма, Александр свет Василич, — это два ромба в петлицах и отнюдь не уникальная способность напускать на себя умный вид, когда ничего толком не знаешь и ни в чем не уверен.

Считать, что ли, побочным эффектом попаданчества странноватые воспоминания и странные ассоциации, позволяющие иной раз генерировать более чем странные идеи?

Где-то между Орлом и Дмитровском пришел на ум — в ритме бессонного счета назойливых, как мухи, слоников — детский стишок, выученный на заре вынужденного знакомства с аглицкой мовой:

Ну, и уцепило сознание хвостик этой мышки-мыслишки, и вытянуло на свет не грызуна, но грозную вундервафлю с более чем солидным родством, былинно-криминальным. В папашах у неё числился разбойный хотынецкий лес…

Не от премудрых краеведов и прочих собирателей фольклора, а от бабки своей, что знала, кажется, все на свете — потому и истолковывала по-простому — впервые услыхал Санька Годунов про деревеньку Девять Дубов близ поселка Хотынец. А сидел на тех девяти дубах, сказывают, Соловей-Разбойник, сам-один, поджидал неосторожных путников. Пока Илья Муромец его не урезонил, ага.

«А чего ж ты хочешь? — смеялась бабушка, вытирая выступившие в уголках глаз слезы кончиком платка. — Как у нас говорится-то? Как со старины повелось: Орёл да Кромы — самые воры, Ливны ворами дивны, Елец всем ворам отец и Карачев на поддачу».

Воры в воображении маленького Саньки все как один были похожи на развеселого цыганистого мужика Гришку с Альшани, только вместо мятого пиджака и кепки, одной и той же в холод и в жару, носили они красные шёлковые рубашки и по золотой серьге в ухе. А ещё — шапки на манер колпаков, ведь говорят же — на воре шапка горит.

Когда учительница сказала, что воры из поговорки — это, на самом деле, обычные горожане, сторонники Лжедмитриев, Санька сперва и не поверил. Потом подначитался былей и легенд, проникся доверием к истории и почтением к фольклору. И узнал — дорога, что шла мимо Девяти Дубов, и впрямь была во времена оны ох какая неспокойная, ну а народное сознание потрудилось объединить всех работников ножа и топора в профсоюз имени Соловья, Одихмантьева сына…

Сейчас надлежало, отталкиваясь от смутных ассоциаций и не ахти каких четких знаний, начать созидать новую немецкую мифологию. В том духе, что у русских каждый куст стреляет и тэ пэ. Ну, и идей под это дело Годунов мал-мала накреативил. В том числе набросал в пять минут на листе шероховатой писчей бумаги, такой не похожей на привычную «для офисной техники», проект вундервафли обыкновенной, русс-фанер наземной. Слава богу, чертить умел лучше, чем стихи слагать. Внешний облик новшества бессовестно… скажем так, позаимствовал у немцев, только их милитаристски ориентированный научно-технический прогресс пока до этой крайности ещё не дошел… Тем более — должны впечатлиться. Развивающемуся в европейской тесноте сознанию трудно в полной мере постичь простую истину: размер — не главное. Хотя калибр в полторы сотни ме-ме… угу, положа руку на сердце признайся: досадно, что это только муляж?

Полюбоваться на то, как три «Сталинца» легким движением рук, вооружённых тяжёлыми молотками и острыми пилами, превращаются в самопальные отечественные «Маусы», Годунову, разумеется, не удалось: дивная, на зависть всем крестным феям, трансформация происходила где-то возле Хотынца.

А вот познакомиться с легендой своей юнармейской юности и военруковского предпопаданчества, Михаилом Ефимовичем Катуковым, пока ещё полковником, Годунову всё ж таки довелось. На вечернем совещании 4 октября, которое вряд ли войдет в учебники истории, но в монографиях многомудрых историков и ещё более мудрых краеведов, конечно же, будет упомянуто.

Знакомые по фотографиям в книгах и в глобальной сети крупные черты лица, взгляд с прищуром, внимательный и озорной, улыбка — как у Бернеса… вроде, и не красавец, но за одну такую улыбку, не говоря уж о взгляде, женщины, случается, разум и сердце отдают. Это Александр Васильевич на примере собственной бывшей супруги досконально изучил. Только вот катуковская цепкость, сразу понятно становится, — иного рода. Сравнивая себя с таким человеком, и интеллигентскими рефлексиями пострадать не грех. Чем Годунов и занялся с превеликим удовольствием.

Правда, этому предшествовали не слишком радостные размышления угодившего в колесо истории попаданца: с выдвижением в район Орла стрелкового корпуса Лелюшенко Ставка теперь решила повременить. Надо понимать, в альтернативной реальности 1-й особый гвардейский будет формироваться не за сутки в соответствии с широко известным с давних времен принципом «по амбару поскребу, по сусекам помету», задокументированным в сборниках народных сказок… и то благо!

А ещё был очередной разговор по ВЧ с командующим Брянским фронтом, на этот раз инициированный самим товарищем Ерёменко. Устный приказ, до удивления похожий на просьбу (прежде Ерёменко говорил суше и строже), гласил следующее: не позволить немцам перерезать железную дорогу на Карачев и Брянск. Логика более чем ясна. Командующий думает о бесперебойном снабжении. И понимает, что взятие немцами Орла приведет к окружению частей разорванного надвое фронта.

Ладно, об этом речи сейчас, слава богу, не идёт. И ситуация, с учетом прибытия катуковцев и 5-го воздушно-десантного корпуса, выглядит не как ужас-ужас, а как просто ужас. Опять же, в актив записываем наличие гения маневренной войны. А ты-то, товарищ Годунов, дёргался: что будет, когда закончатся домашние заготовки типа «фрицы, припущенные в соляре, по-дмитровски» и «настойка на каплях датского короля по-бельдяжкински» и пойдёт жесткая альтернативная реальность, не приправленная послезнанием! Ты ведь, как ни крути, ни разу не пехотный командир. И все, о чём ты знаешь-ведаешь, по книжкам изучено да в воспоминаниях услышано.

Покойный Василий Иванович Годунов принимался, бывало, рассказывать, как в 1944 году он, тогдашний молоденький комвзвода, гулял в составе конно-механизированной группы генерала Плиева в глубоком рейде по немецко-румынским тылам на Одесщине и в Приднестровье. Санькина фантазия оживляла истории из отцова прошлого на манер приключений Неуловимых. Потом Годунов-младший подначитался, его воображение стало дисциплинированнее — пусть не как образцовый солдат на смотру, но хотя бы как завзятый очкарик на открытом уроке. Но осталось понимание: глубокий рейд подвижных соединений — штука страшная для привыкших к чёткости и порядку штабистов и смертельная для тыловиков, расслабившихся за спинами боевых подразделений.

Единственная мобильная группа, которой располагал Орловский гарнизон, была сформирована ещё 30 сентября из конных милиционеров. Прямо говоря, негусто. Да и в том, что он сможет использовать её с толком и в полной мере, Александр Васильевич сомневался… вплоть до сегодняшнего дня.

Всё-таки он, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо, и вправду везунчик. Изложил указания, полученные от Ерёменко, авторитетным товарищам, прозрачно намекнул, что неплохо бы-де мобильную группу размером с увесистый кулак профессионального боксёра создать, — и сиди наслаждайся, слушая насыщенный специальными терминами и намёками на куда более экспрессивную лексику диалог командира 4-й танковой бригады полковника Катукова с командиром 5-го воздушно-десантного корпуса полковником Гурьевым. Худощавый подвижный танкист порывист, как ветер, плотный широколицый десантник основателен и надежен, как земля. И если нюх на людей тебя, Саня, не обманывает, эти двое отлично сработаются. Ну а ты знай подкидывай в топку жаркой дискуссии идейки из оставшихся домашних запасов: а не стоит ли якобы случайно продемонстрировать немцам советское чудо-оружие, как будто бы скрытно передвигающееся окольными путями к линии фронта? Что, Николай Николаевич, бронепоезд? Хорошо, очень хорошо! И дожди начинаются… да нет, Михаил Ефимович, я не злорадствую, я размышляю…

Рупь за сто — Гудериан, с его-то полководческой метеочувствительностью, поторопится проскочить по не размытым ещё дорогам. Чем дольше удастся удерживать Гудериана на расстоянии вытянутой руки — тем лучше…

Светомаскировочные шторы не позволяют отслеживать ход времени по солнцу. И только верные наручные часы подсказывают — за окном забрезжил рассвет воскресного дня, 5 октября 1941 года. Очередного буднего дня попаданца.

Рытье противотанковых рвов с помощью кирок, лопат и «такой-то матери» — занятие тяжёлое, грязное… но отнюдь не бесполезное.

Скрипят, скрипят по орловским дорогам крестьянские телеги, запряженные немногими уцелевшими от прежних мобилизаций лошадёнками. Везут топорщащиеся твёрдым рогожные мешки вперемешку с зелёными армейскими ящиками, лопатами, кирками, пилами, буравами. Мобилизованные на трудовой фронт штатские и ополченческие взводы, словно муравьи, трудолюбиво дырявят землю на дороге и обочинах, настораживают ловушки на фашистского механизированного зверя, подпиливают сваи деревянных мостов, чтобы те не могли выдержать десятитонную массу легких немецких танков.

Николай Николаевич Оболенский — интендант и артиллерист два в одном, как его мысленно уважительно именует Годунов, — и ношу на себе тянет двойную. Его видят то на окружных складах, то на позициях артиллеристов в той части города, которая нынче именуется Пролетарской горой, а старожилы до сих пор зовут её, как прежде, — Балашовой, хотя вряд ли многие из них помнят генерал-губернатора с такой фамилией. И в другой возвышенной части, которую и стар, и млад именует Дворянским гнездом.

Штаб обороны мобилизовал бывших пулемётчиков и «ворошиловских стрелков», а на окружных складах очень кстати нашлись финские трехлинейные винтовки под русский патрон и трофейные же «ручники» «Кнорр-Бремзе LH33» с небольшим боекомплектом. Родимых «дегтярей» там почти не осталось: практически все ДП-27 и ДТ-29 пошли на вооружение ранее сформированных в округе частей. Остатки Годунов приказал распределить по огневым взводам сводного артпульдивизиона, занимавшего оборону непосредственно на окраинах Орла. Если не считать орудий ПВО, которые никак нельзя было снять с позиций, прикрывающих железнодорожный узел, и пушки-гаубицы блиндированного поезда, в дивизионе Земского была сосредоточена вся артиллерия, имеющаяся в распоряжении защитников города. Настоял на этом тот же Годунов, накрепко затвердивший во время оно аксиому о «двухстах орудиях на километр фронта». Конечно, и орудий сейчас было заметно меньше, и «километров» тех — считать умаешься, но старого волка Хайнца бить нужно кулаком, а не растопыренной пятерней, которую он походя сломает и не почувствует. Так было решено ещё на первом совещании.

Пушкари, что помоложе, из пацанов-истребков, осваивали матчасть «времён очаковских и покоренья Крыма», в чем им посильно помогали деды-участники минувшей Империалистической и Гражданской войн. Для них эти стальные мастодонты были не только грозным оружием, но и ностальгическим напоминанием о невозвратимой молодости…

Город вкапывался в землю, врастал в кирпич, бетон и железо. Жители домов с городских окраин принудительно выселялись: работающие переходили на казарменное положение при предприятиях или трудовых подразделениях, дети, старики, инвалиды и прочие иждивенцы эвакуировались на первое время в Тулу. Туда же Штаб обороны распорядился отправить всех транспортабельных тяжелораненых из областных госпиталей. Для решения этой задачи Годунов буквально вырвал у начальника дистанции аж три паровоза различной мощности и разной степени изношенности. Авторитет командующего Орловским оборонительным районом пришлось подкрепить малым боцманским загибом, железнодорожное божество прониклось… интересно, не из братишек ли? Да ещё двадцать две единицы подвижного состава наскребли в орловском депо и по близлежащим станциям в тупиках «паровозных кладбищ». Три из них — полувагон и две открытые платформы — тут же были изъяты для сверхсрочной постройки блиндированного поезда «Красный Орёл». Остальные «единицы» — от открытых платформ до построенных ещё перед Японской и Империалистической теплушек «сорок человек или восемь лошадей» и «дачных» вагончиков — собранные воедино, представляли жалкое зрелище. Самым же отвратительным было то, что даже этих «раритетов», чьим единственным достоинством была возможность передвигаться по рельсам в составе поезда, всё равно не хватало. Арифметика простая: в Орле на излечении находилось более тысячи раненых, причём около восьмисот «тяжелых». Из них шесть с половиной сотен были признаны транспортабельными. Вагонов же хватало лишь на полтысячи пассажиров, включая эвакуируемых детей. Хоть наколдуй, хоть нарожай — а иначе придётся оставить часть людей в городе, который вскоре неизбежно станет фронтом.

Подготовка к эвакуации даже этого количества людей заняла почти полтора суток — абсолютное большинство не способно было передвигаться самостоятельно. К пятому числу основной этап был завершен. Город не обезлюдел, но притих. Детворы почти не осталось. В полутемном вагоне, заполненном знакомыми, но по большей части незнакомыми друг с другом людьми, детским плачем, старческим покашливанием и непонятными разговорами, ехали на восток Марксина-Марочка с улицы Комсомольской, её старшая сестра Галочка, бабушка Марья Трофимовна и приятели с Кирпички — Генка и Гришка…

Освобожденные от жителей здания на окраинах, важных перекрёстках и площадях, облепленные мобилизованными «трудармейцами», со скоростью, невероятной в мирное время, превращались в опорные пункты, связанные системами ходов сообщения. В цоколях проделывались амбразуры, стены укреплялись землёй и бетоном, создавались неприкосновенные запасы бутылок с «КС» и воды — не только для бойцов маленьких гарнизонов, но и в первую голову — для пулемётов.

Хотя, конечно, с пулемётами было сложно… а с чем сложно не было? Чтобы пересчитать изъятые у зенитчиков установки «максимов», с избытком хватило бы пальцев двух рук. Оболенский, осчастливленный прибытием в Орёл десантников, сделал встречу по-настоящему торжественной, передав им двадцать ДШК. Этой силой, способной противостоять любому противнику — от авиации до легкобронированной техники, в гарнизоне воспользоваться было некому. Такое оружие требует грамотного с ним обращения, а на весь Орёл отыскалось только четверо бойцов, ранее имевших дело с творением товарищей Дегтярева и Шпагина, причём трое оказались легкоранеными из госпиталя, а четвёртый — старшина-зенитчик, списанный вчистую из-за заработанного в марте 1940 года на выборгском направлении хронического ревматизма и проникающего ранения обоих легких. Этих четверых, хорошенько подумав, прикомандировали к артпульдивизиону.

Завтрашние защитники Орла должны были твердо усвоить — Орловщина уже сражается, враг несёт потери на дальних рубежах. А здесь — их рубеж. Примерно так и сказал на очередном совещании второй секретарь обкома ВКП(б). Сказано — сделано. В помощь себе Игнатов взял старого партийца, директора школы № 26 Комарова, которого с Гражданской многие знали-помнили как Жореса. Испытанный войной и мирной жизнью, он ещё летом был выбран — на случай оставления нашими Орла, хоть в это тогда почти и не верилось, — для руководства подпольной группой. Сейчас ему, назначенному инструктором обкома, предстояло решать иную задачу: ставить политработу во вновь сформированных подразделениях.

Орёл медленно — медленнее, чем хотелось бы не только порывистому Игнатову, но и осторожному в прогнозах Оболенскому, и даже Годунову, единственному, кто мог сопоставить исторические вероятности, — но верно превращался в крепость.