На Литовской земле

Глава 15 Преинтереснейшая история

Снова принять Вишневецкого король решил лишь после долгих консультаций с епископом Гембицким. Сперва Сигизмунд наотрез отказывался встречаться с князем, которого своей волей отправил в воеводство Русское, чтобы он там войско для нового похода на Литву готовил. Однако королевский секретарь был царедворец опытный и знал, что и как говорить его величеству, чтобы изменить его мнение. После трёх таких консультаций, каждая длилась существенно больше часа, Сигизмунд уступил и принял бывшего гетмана польного.

— Вы уже привели мне армию? — первым делом поинтересовался король, когда Вишневецкий разогнулся после глубокого поклона.

— Можно сказать и так, ваше величество, — загадочным тоном ответил тот. — В прошлый раз, когда вы изволили принять меня и Жолкевского, — князь намеренно не стал называть его гетманом, — я не успел ничего поведать вашему величеству прежде чем вы велели нам обоим покинуть комнату для совещаний.

— И что же такого вы желали поведать? — заинтересовался король.

— Это весьма интересная и длительная история, — сообщил Вишневецкий, — участником которой стал и ваш покорный слуга.

— Принесите стол и вина, — велел король

Он любил истории и слушать их желал в приятной для себя обстановке.

Начал князь Вишневецкий с того, что рассказал, как к нему в походный шатёр, во время долгого отступления коронной армии, вошёл командир разведчиков поручик Збигнев Ломницкий.

Сперва князь хотел вовсе выгнать его, потому что время было позднее, и всё, чего хотел Вишневецкий — это лечь спать. Долгий марш по раскисающим дорогам дорого давался войску, и гетман польный смертельно устал раздавать распоряжения многочисленным пахоликам, которых гонял вдоль по всей длинной колонны растянувшейся армии — из авангарда к обозу и обратно. А от докладов, что сыпались на него отовсюду, пухли уши и голова. Однако князь был достаточно разумным человеком, чтобы выслушать отвратительно бодрого, после целого дня в седле, Ломницкого. Тот как будто только что из будуара варшавской красотки вышел, а не с коня слез, только запаха духов не хватает. Одежда в порядке, лишь сапоги в грязи, да и те не сильно, в лице ни следа бледности и усталости.

Вот они преимущества молодости, — подумал про себя Вишневецкий, чьи юные годы давно остались в прошлом.

— Что у вас, поручик? — усталым голосом поинтересовался князь, желая тут же отбить у Ломницкого всякое желание лезть к нему.

— Имею смелость предложить вам, князь, операцию, — заявил в ответ Ломницкий, как будто не заметивший княжеского тона, — которая может результатом своим иметь гибель либо, что ещё лучше, пленение главы разбойных лисовчиков либо кого-нибудь из его ближнего круга.

Слова поручика заинтересовали Вишневецкого, и он решил, что отдых может и подождать. Как оказалось, не прогадал.

— Замысел поручика оказался весьма рискован, — рассказывал королю Вишневецкий, сидя в удобном кресле перед столом, таким же как у самого Сигизмунда, на котором стояло вино и тарелка с лёгкими закусками, на случай если у князя пересохнет в горле. Опальный или нет, он оставался великим магнатом, и заставлять его рассказывать стоя Сигизмунд не стал бы: слишком велик урон княжеской чести. — Однако выгоду сулил, действительно, великую, а что мне самому пришлось головой рискнуть, то не беда. Я человек военный, мне это не впервой.

Выслушав Ломницкого, князь молчал потом очень долго. Непривычно долго. Хотя и не был он человеком порывистым, давно уже в силу возраста привык сперва обдумывать всё, прежде чем говорить что-то или тем более предпринимать. Но всё равно задумался Вишневецкий надолго, прежде чем кивнуть.

— Обо всём надобно и Жолкевскому рассказать, — выдал он первым делом.

Может и не хотелось Вишневецкому посвящать в планы ещё и коронного гетмана, однако выбора не было. Тот должен быть в курсе, ведь замысел поручика не просто дерзкий, он ещё и опасен чрезвычайно, да ещё рисковать головой в нём должен никто иной, как сам гетман польный.

— Если я попадусь лисовчикам, — добавил Вишневецкий, — смертью мне это не грозит. Однако золота на выкуп Лисовский или тот прихвостень его, которому я могу достаться, захочет столько, что семье ни за что не выплатить.

Но хуже всего было оказаться снова в плену у московита, родича их царя, который и царём-то зваться права не имеет. А откажись Адам с Михаилом платить выкуп, его и вовсе могут в Москву отправить. Сидит же там до сих пор Ян Пётр Сапега, несмотря на то, что старший родич его в мятежники подался. Могут и обменять на канцлерского родича. Такие мысли бродили с голове гетмана польного, однако решения своего менять он не собирался.

— Конечно же, — сделав глоток вина, говорил Вишневецкий королю, — Жолкевский принялся отговаривать меня, считал весь замысел мальчишеством и авантюрой.

— И был прав, — вставил веское слово Сигизмунд. — Мне и самому недавно доводилось под саблями стоять, едва лично за оружие не взялся. Лишь кавалеру Новодворскому удалось меня тогда, под Смоленском, удержать, но руки лезущим к нам московитам мы вместе рубили! — блеснул король, и Вишневецкий, отлично знавший, как дело было, поднял бокал с рейнским, салютуя отваге короля, которой тогда не было и в помине. Но кому какое дело до правды. — И скажу вам, как человек, имеющий военный опыт, лично военачальнику незачем головой рисковать да шею под вражеские сабли подставлять.

— То же ответил мне и Жолкевский, — позволил себе усмехнуться князь, — однако мне было, что ему возразить.

Гетман коронный глядел на Вишневецкого словно на неразумного мальчишку. Наверное, он сейчас и чувствовал себя родителем этакого непутёвого отпрыска, который решил ввязаться в немыслимую авантюру, например, в Новый свет уплыть, чтобы там сколотить состояние. Однако князь Вишневецкий романтичным мальчишкой не был, и поэтому замысел, им предложенный, очень сильно смущал Жолкевского.

— Вы же не юноша, князь, — намеренно подчеркнул разницу между ними гетман, — вы, в первую очередь, гетман польный коронного войска, и не имеете права подставлять свою шею под сабли лисовчиков.

— Когда требуется, — решительно отмёл его довод Вишневецкий, — и я, и вы сами шли в первых рядах в атаку гусарии. А уж там-то погибнуть шансов поболе будет, нежели играя наживку в западне.

С этим было не поспорить. И года не прошло с тех пор, как Жолкевский сам повёл в атаку гусар под Клушиным, и потерпел, к слову, там поражение. А ведь тогда ему грозили пули московских стрельцов, а это уж точно похуже будет, нежели засада на лисовчиков.

— Да и если всё пройдет согласно нашему замыслу, — добавил Вишневецкий, — то никого риска для меня лично и не будет вовсе.

— Когда всё шло согласно замыслу, — невесело усмехнулся Жолкевский, и князь согласился с ним, правда, ничего говорить не стал. — А если лисовчики раскусят ваш замысел и не попадутся в эту западню?

— Тогда отстану на пару дней, — пожал плечами Вишневецкий, — а после нагоню обоз в сопровождении людей Ломницкого. Отряд будет достаточно сильным, чтобы на него кто-либо покусился.

Скрепя сердце, Жолкевский не стал запрещать князю его авантюру. Оно может и к добру, если убьют его или, к примеру, в плен возьмут, так перед королём за поражение легче оправдаться будет. Сам-то Вишневецкий в этом случае ни слова в свою защиту сказать не сможет, как и опровергнуть великого гетмана хоть в самой малости.

Ротмистр полка лёгкой кавалерии Александра Юзефа Лисовского пан Станислав Чаплинский, шляхтич герба Дрогослав, был первостатейным мерзавцем, но отличным воином и рубакой, каких поискать. За то и ценил его сам Лисовский, правда, не спеша приближать столь опасного человека, слишком уж хорошо видел амбиции Чаплинского и способность того по головам пройтись к цели. Уж свою-то голову Лисовский ценил и подставлять её Чаплинскому не собирался.

А вот сам Чаплинский — не очень, по крайней мере, так думал поручик Ян Валентин Рогавский, услышав от командира, что тот не видит для себя опасности.

— Так ведь это западня, пан Станислав! — воскликнул Рогавский. — Нас будет ждать там сильный отряд, которого нам не победить. Об этом Ломницком, что водит теперь разведчиков коронных, много слов идёт. Он не только славный рубака, но и ловкий командир, и не станет подставляться под наши сабли.

— Даже если это и западня, Валентин, — отмахнулся Чаплинский, — то наживкой в ней сам гетман польный и войсковая казна, за которой он ехал. Даже если в тех сундуках золота нет, подумай, сколько нам отвалят за Вишневецкого его родичи. Ты же своими глазами видел князя, да и пара твоих людей узнала его.

Если бы не это, Рогавский, наверное, и не стал бы говорить ничего ротмистру, однако шила в мешке не утаишь, Вишневецкого узнали бывшие казаки, что прежде жили на его землях. А уж эти-то какие с них клятвы не бери, растреплют всем всё за чаркой водки. Их из черкасов-то погнали поди за пьянку, на Сечи с этим строго, а вот у лисовчиков пей сколько влезет, лишь бы в седле сидеть мог да саблей махать.

— Надобно в таком разе, пан Станислав, ещё с парой отрядов снестись и вместе ударить, — настаивал Рогавский, понимая, что ротмистра уже не переубедить, так хотя бы подстраховаться стоит.

— Это верно, — согласился Чаплинский, хотя в уме прикидывал, что делить будущую прибыль придётся на приличное количество народу и она выходила уже не такой большой. Однако и дураком ротмистр не был, понимал, что без помощи ему не справиться. Одних драбантов у Вишневецкого почти столько же, сколько людей у Чаплинского, а уж в то, что они окажутся скверными рубаками он не верил. Вишневецкий не глупее других и плохих бойцов при себе держать не станет, а уж тем более не поедет с такими сопровождать войсковую казну. — Кто поблизости промышляет? — спросил он у Рогавского.

А у того, конечно, был готов ответ:

— Отряды молодого Мочарского, Русиновского и Клечковского, — выпалил он. — Я могу тут же отправить к ним людей, чтобы вели своих к той деревне.

— Пускай поспешают, — напутствовал его Чаплинский. — Вечно там Вишневецкий сидеть не будет, Буг не может вечно разливаться. Вернётся в русло, и князь поспешит за войском к Венгрову, а там нам его уже не достать, оттуда до Варшавы рукой подать.

Соваться на левый берег Буга никто из лисовчиков и не подумал бы — там уже слишком опасно, можно нарваться не только на арьергардные разъезды коронной армии, но и на частный отряд какого-нибудь местного магната. Те поднимали своих людей и гоняли по округе, как раз чтобы уберечь их от лисовчиков, о которых все были преотлично наслышаны.

Вишневецкий сделал долгую паузу, потягивая вино. Он хотел подогреть интерес короля к своему рассказу. Повествование выходило очень уж долгим, и король уже начинал скучать. Однако стоило князю прерваться, как Сигизмунд занервничал и успокоился только, когда тот продолжил. И всё же торопить Вишневецкого не стал — не пристало королю проявлять нетерпение в таких делах.

— Я несколько дней просидел в местечке Простыни, — сообщил он, — покуда Буг, который и вправду разбух от дождей так, что переправиться уже не было никакой возможности, не должен был вернуться в привычное русло. Посетил костёлы Святой Троицы и святой Анны, помолился о вашем, ваше величество, здравии и оставил богатый дар. Однако после пришлось прозябать в имении местного шляхтича, который и не знал куда меня девять. Хотел даже охоту затеять, да я запретил. В общем, лисовчики заставили себя ждать.

— Дисциплина им вообще не свойственна, — согласился король, — потому их командир так легко предал нас и переметнулся на сторону мятежников.

О том, что Лисовского с радостью нанял бы и сам, Сигизмунд предпочёл умолчать, да и без его слов Вишневецкий всё сам отлично понимал. Просто некоторые вещи вслух не произносят.

— Однако ожидание и скука моя воздались сторицей, — продолжил Вишневецкий, — потому что лисовчики, пускай и долго ждать их пришлось, явились, что называется, в силах тяжких.

В Простыни они влетели словно вихрь. Несколько десятков коней промчались — только грязь из-под копыт. Диким татарским свистом пугая обывателей, неслись лисовчики к имению пана Суходольского, местного старосты, где гостил уже который день князь Вишневецкий со своим отрядом и войсковой казной. Если кто попадался им на пути, тут же получал плетью, а то и саблей, никого щадить в коронных землях лисовчики не собирались. Не имели они такой привычки.

Городское именьице Суходольских в Простынях было невелико и, конечно, не укреплено. Отсюда далеко до Дикого Поля с его татарами и казаками, до Варшавы-то куда ближе. Порядку давно уж больше в Мазовецком воеводстве. Однако налетевших всадников встретил слитный залп из нескольких десятков мушкетов. Драбанты князя Вишневецкого были готовы к нападению врага. Вылетели из сёдел первые лисовчики, однако лихую атаку их это не остановило. В окна усадьбы, за которыми засели драбанты с мушкетами и аркебузами, полетели стрелы. Иные из лисовчиков обмотали их паклей и теперь поджигали по двое-трое от одного факела прежде чем выстрелить. Крыша усадьбы уже занялась в нескольких местах, однако вряд ли здание могло бы загореться. Ранней весной дожди шли день через день, и всё пропитала влага, так что жить огню оставалось недолго. И всё равно всадники пускали горящие стрелы, чтобы устрашить засевших внутри драбантов.

Под прикрытием обстрела из луков многие из лисовчиков ловко спешились, подъехав вплотную к усадьбе. Они отпускали коней, знали: никуда их скакуны не денутся, и тут же подбегали к окнам с саблями наголо. Усадьба Суходольского была одноэтажной, так что им ничего не грозило. А как только из окна высовывался мушкетный ствол, в оконный проём тут же тыкал саблей лисовчик, и редко клинок его не находил цель. Изнутри раздавался крик или сдавленный стон, а, бывало, лихой рубака успевал левой рукой выдернуть оружие и тут же, не целясь выстрелить обратно. Когда же удалось отогнать всех драбантов от окон, поближе к усадьбе подъехали сразу четверо ротмистров.

— Пан князь, — за всех разом держал слово Чаплинский, — ты ещё гостишь у Суходольских⁈ Коли так, выходи — у нас получше будет!

— Я откажусь! — раздался изнутри голос гетмана польного. — Мне и у Суходольских в гостях хорошо. Убирайтесь прочь пока целы!

— А ну как мы вас порохом угостим, князь! — выдал Чаплинский. — Как вы тогда запоёте?

— Прочь я сказал! — рявкнул в ответ Вишневецкий. — Иначе до вечерни головы ваши на пики насажу!

— Господь свидетель, мы хотели добром дело решить, — развернул коня Чаплинский, возвращаясь к остальным ротмистрам. — Рогавский, вели тащить порох. Сейчас мы этот орешек расколем.

Но прежде чем появился Рогавский с парой дюжих лисовчиков тащивший бочонок с порохом, в который уже заблаговременно загнали длинный фитиль, окна ближайших к усадьбе домов вспыхнули мушкетными залпами. Пули скосили всадников с убойной дистанции. А следом из боковых улочек вылетели скрывавшиеся до поры конные. Лихие налётчики лисовчики не стали обыскивать город: некогда. Чем и воспользовался Ломницкий со своей лёгкой хоругвью и разведчиками Ганского. Из пистолетов никто стрелять не стал, сразу ударили сабли — и пошла потеха!

Жестокая кавалерийская рубка на стиснутых городскими домами, амбарами и ригами[1] поместья Суходольских закипела кровью и сталью. Люди с остервенением рубили друг друга, не желая давать врагу пощады и не прося её. Лисовчиков ненавидели все в коронном войске: за убитых товарищей, за отнятый фураж и провиант, но чаще за страх, который они нагоняли даже на бывалых солдат, готовых сложить в бою голову за Отечество. Но в бою честном, а не в фуражирском рейде, когда по тебе лупят из засады, а после беспощадно добивают выживших. Сабли так и мелькали в воздухе, скакуны храпели и топтались на пятачке, как будто несколько десятков всадников сошлись в лихой конной дуэли, даже не думая разъезжаться. Часто убитым и раненым даже свалиться было просто некуда: так тесно стояли друг к другу противники, словно в строю, колено к колену. Мушкеты и пистолеты давно замолчали: тут и в своего попасть можно запросто, да и, пока выхватишь пистолет из ольстры, тебя три раза саблей полоснут или хуже того ткнут под рёбра, и поминай как звали.

Военная фортуна в тот день была на стороне Ломницкого, что и не удивительно. Лисовчики и командиры их особенно оказались не готовы к такой засаде. Поручик набрал из окрестной шляхты всех, у кого был мушкет или дробовик и рассадил по ближним к усадьбе Суходольских домам. Своих же людей вместе с разведчиками Ганского увёл подальше, чтобы ни в коем случае не попасться ворвавшимся в город лисовчикам на глаза. Иных из них упрятали по большим амбарам, конюшням и ригам. Порою, в двух шагах от коронных всадников, лисовчики творили грабёж и насилие, но как бы ни хотелось помочь невинным людям, страдающим от негодяев, без приказа никто и не дёрнулся. Но уж когда чистые серебряные трели боевого горна вывели сигнал «В атаку!» сразу после оглушительно залпа из мушкетов и дробовиков, тут уж шляхтичи отыгрались за всё!

— Вяжи их! — командовал Ломницкий. — Вяжи всех, кто саблю бросил!

— А с ранеными что? — спросил у него Ганский, клинок сабли его был до самой рукояти перепачкан в крови и с него свисали какие-то ошмётки плоти, но это ничуть не смущало бывалого разведчика. — Добивать?

— Вязать, — покачал головой милосердный Ломницкий. — Пускай их по приговору суда вешают или на кол сажают. Не стоит брать на душу лишний грех. В бою врага убить — то дело Господу угодное. Раненного же добить — уже убийство бессудное получается.

Не понравилось это Ганскому, однако поручика он не ослушался. Быть может, суд и казнь, и в самом деле, куда лучше нежели быстрая расправа. На колу они живо припомнят все свои бесчинства, и стократно им эта позорная казнь за всё отплатит.

— Вяжи! — поддержал Ганский поручика. — Вяжи их!

Так после жестокого боя в дворе усадьбы Суходольских перед гетманом польным стояло с десяток крепко побитых лисовчиков во главе с ротмистром Чаплинским. Тому не повезло как Русиновскому, который с несколькими верными людьми прорвался из окружения, порубив многих славных шляхтичей. Обошла его стороной и костлявая, дотянувшаяся до Яроша Клечковского. Тот в самом начале схлопотал пулю, но дрался, не обращая внимания на ранение, покуда не ослабел от потери крови. Рану перевязать некогда, да и некому. Ослабевшего его зарубил Ганский. Молодой Мочарский же стоял недалеко от Чаплинского. Чаплинский сошёлся в конце схватки с самим Ломницким, рубакой не просто отменным, но непревзойдённым фехтмейстером. Чаплинскому посчастливилось пережить их воистину рыцарский поединок, такой, о каких в романах только и прочтёшь, думая: нет, так в жизни не бывает. Ломницкий ударил его в лоб рукояткой сабли. Так близко находились они друг от друга, что на нормальный размах места не было. После этого мир для Чаплинского померк, очнулся он уже связанный в большом амбаре, куда отнесли всех, кому посчастливилось пережить схватку.

Теперь же он стоял перед гетманом польным и ждал его решения.

[1] Рига — хозяйственная постройка с печью для сушки и обмолота снопов зерновых культур

Король даже дыхание затаил во время окончания рассказа. Вишневецкий живописал всё в красках, потому что сам бы всему живым свидетелем. Конечно же, в конную рубку он не лез и с мушкетом у окна не стоял, однако когда непосредственная опасность миновала, подошёл поближе, чтобы видеть всё в деталях, и теперь рассказывал обо всём королю.

— И каково же было ваше решение? — поинтересовался Сигизмунд, когда Вишневецкий прервался, чтобы выпить ещё вина.

— А вот тут, ваше величество, — ответил Вишневецкий, — судить я оставляю вам. Потому что можно этих негодяев тут же повесить или же на колья насадить, чего все они заслуживают.

— Но можно и нечто иное сделать с ними, — высказался король, уже понимавший куда клонит Вишневецкий.

— Это и есть то малое войско, о котором я сказал вам в самом начале, ваше величество, — ответил князь. — Если у них нет Лисовского, то можно Чаплинского и его негодяев сделать как бы своими лисовчиками и напустить на литовские земли. Тогда всё там настолько запутается, что никто не будет понимать, кто друг, а кто враг. Шляхтичи запрутся в своих усадьба и застянках[1] и перестанут пускать к себе кого бы то ни было, даже если прежде они сочувствовали мятежу. Узнав же о бесчинствах наших лисовчиков, многие из мелкой шляхты и вовсе покинут войско бунтовщиков, чтобы навести дома порядок.

— Отлично придумано, — кивнул король. — Даю вам на то своё королевское позволение. Об ассигнованиях на это важное дело переговорите со Станиславским.

Вишневецкий поднялся из-за стола, понимая, что аудиенция окончена. Теперь ему предстояла куда более серьёзная беседа с Балтазаром Станиславским. Выбить из подскарбия великого коронного хотя бы грош будет очень тяжело, несмотря на королевское позволение. А снаряжать войско за свой кошт Вишневецкий не собирался: никакой прибыли от этого предприятия не получишь, а истощать собственную казну ещё сильнее у него не было ни малейшего желания.

[1] Застянок (от sciana, стена, межа, польск. zaścianek, белор. засценак) — вид сельского поселения в Великом княжестве Литовском и Русском, а впоследствии и в Российской империи, образовавшийся в результате волочной померы XVI века. Застенки также существовали в некоторых регионах Польши (в Полесье, на Волыни и прочих), в разных краях Руси назывались односелье, хутор, заимка, однодворок, одинокий посёлок на пустоши, вне общей крестьянской межи