Медицина катастроф в ином мире 4

Глава 3 Победа бывает горькой

Я тщетно силился, пытаясь припомнить, сколько раз приходил в сознание в странных местах. Но этот запах ни с чем не спутать! Запах солдатской одежды, крема для обуви, едва уловимый привкус хлорки, йода, гарь от ультрафиолетовой лампы, которой дезинфицируют помещения. Текстура казенных, застиранных до дыр простыней меж пальцев. Тихие шаги докторов и сестер, негромкий перезвон кювет, едва различимое бряцанье медицинских инструментов, скрип тележки.

Боясь, что все это правда, я осторожно открыл глаза. Во рту пересохло как после наркоза. Тело плохо отзывалось на команды. В палате я был один, за дверью с матовым белым стеклом изредка мелькали чьи-то силуэты. Модульный быстровозводимый госпиталь ВСРФ было бы трудно с чем-то спутать.

ВСРФ? Знать бы еще, что это такое. Странное чувство. Так и просится на ум фраза: тут помню, там не помню. Все в тумане, в голову словно мокрой ваты набили. Дышать тяжело, ног не чувствую. Только до колена. Но тепло. Хорошо, когда тепло… Лучше чем в снегу.

Я резко закашлялся, пытаясь вдохнуть глубже. Жуткий, утробный кашель привлек внимание снаружи. Дверь распахнулась и в палату вошла медсестра.

— Очнулся! — крикнула она в коридор и тут же принялась поправлять мою подушку.

Вид у женщины был прескверный. Щеки ввалились, под глазами синяки. Руки костлявые, бледные. Сложно определить возраст на вскидку. Ясно только, что она моложе чем выглядит. Сколько ей? Тридцать? Сорок?

В палату вошел военврач. Отчего-то я был уверен в этом. Мужчина лет шестидесяти, седой, коротко стриженый, с небольшими усами. Его лицо показалось мне очень знакомым.

— Ну, здравствуй, что ли, студент Холодов? — он широко улыбнулся. — Повернись-ка на бок.

Медсестра закатала мою сорочку и к спине прикоснулся холодный кружок фонендоскопа.

— Медленный вдох… Медленный выдох. Не дышать! Ну-ка покашляй?

Доктор прослушал мои легкие и перевернул на спину. Снова прослушал.

— Вы кто? — прохрипел я едва выговаривая слова. — Где я?

— Вообще-то, это обидно, Павел. Не помнить своих учителей — плохой тон.

— Простите… я плохо понимаю, что происходит. А… кто я? Или что?

Доктор напрягся.

— Напомни, мил человек, а ты в каком году родился?

— Сложный вопрос… дайте подумать.

Я завис минут на пять, но так и не нашел ответа. Только придурковато улыбнулся.

— Ноги, руки чувствуешь? — доктор стал серьезнее.

— Только руки. Ниже колена не чувствую, кажется.

— Хреново. Подождем пока от химии отойдешь окончательно. Верочка, проследите, чтобы пациент выпил как минимум полтора литра воды. А я пока сообщу полковнику.

Меня напоили водой, что само по себе уже казалось счастьем и дали подремать около часа. Медсестра все время находилась рядом. Пару раз измеряла пульс, давление и температуру. Кажется, это называется именно так. Потом в коридоре снова послышался шум.

В дверь вошел высокий, крепкого телосложения мужчина в военной форме. Звездочки на его плечах должны были мне о чем-то сказать, но это так и осталось загадкой. Я не смог вспомнить. Лицо его осунулось. Гость был хмур, но казался до боли знакомым.

— Павлик, ты как? Узнаешь меня? — голос тоже казался знакомым, если не сказать родным.

По моим щекам от чего-то потекли слезы. Я поднял руку, указывая на него пальцем, но так и не смог вспомнить. Однако на душе стало тревожно, сердце защемило.

— Как я и предполагал…- вздохнул доктор. — Когнитивные нарушения на лицо. Если уж родного отца не узнал, чего тут говорить? Но он вас помнит, это уже хорошо. Эмоциональная связь не разорвана, значит шансы на выздоровление неплохие.

— Твою ж мать! — выругался Сармат. — Простите доктор, вырвалось…

— Понимаю, — он похлопал мужчину по плечу. — Ничего, подлечим, прокапаем, отоспится! Это еды у нас мало, а лекарств пока в достатке.

— Сообщите мне сразу, как будут изменения…

День или два, я тупо смотрел в окно, даже не пытаясь вспомнить, кто я, кем был или стал, где был, когда, как попал сюда и вообще… Меня больше занимали морозные узоры на стекле. Снежинки, что тая, скатывались вниз. Все время хотелось пить. Меня упорно пытались кормить, но в горло не лезло. Медсестра по имени Верочка взяла надо мной шефство и не отлучалась дольше чем на полчаса. В ее отсутствие за мной приглядывал неразговорчивый медбрат. От него постоянно несло куревом, но запах табачного дыма приносил мне покой. Знать бы еще, что такое табак.

На третий день мне поставили капельницу. Это слово я вспомнил сам, и сразу привязал его смысл к железной палке на которую повесили какую-то пластиковую емкость. Слова «пластик» и «емкость» сами всплыли в голове, чему я очень обрадовался. После капельницы, сознание ненадолго прояснилось и я вспомнил еще несколько слов и их значения. Потом свыкся с мыслью, что меня зовут Павел Холодов. Мне настойчиво казалось, что так оно и есть. Но сомнения все же были.

Меня постоянно тормошили, два — три раза в день приходила тетя Валя, как ее все называли и своими короткими толстенькими пальцами делала мне больно. Обливаясь потом, она тщательно разминала мою спину, руки и ноги. Я обижался, но она терпеливо объясняла, что нужно разогнать кровь, иначе будут пролежни. Я кивал, но до конца не понимал о чем она говорила.

Мужчина в форме приходил почти каждый день. Доктор просил его говорить со мной, рассказывать истории, задавать вопросы. Он не привык много говорить, но очень старался. А я слушал и искренне пытался ему отвечать. Потом приходили еще какие-то люди, называли свои имена, разговаривали со мной. Я точно знал их, но никак не мог вспомнить. Только плакал и радовался как ребенок, сам не знаю почему.

Так прошел месяц…

Горло перестало болеть, голос почти полностью вернулся. Туман в голове прошел окончательно. Выяснилось, что болезнь под названием «пневмония» прошла. Но по каким-то причинам, которые доктор называл «осложнения», я не мог нормально стоять. Стопы, несмотря на все усилия тети Вали, отказывались меня слушаться. Но руки и все остальное вроде бы не вызывало нареканий.

Тетя Валя по профессии — массажист. Очень упорная и добрая женщина. Но она постоянно пыталась сделать мне больно. И делала! Порой, во время ее массажа, я орал и сильно обижался, но она только приговаривала:

— Ты мне еще спасибо скажешь! Потом, если вспомнишь, — и посмеивалась.

Она повторила это столько раз, что я уже выучил фразу наизусть. Но в один из дней, когда она снова терзала мои ноги, эти простые слова прогремели как гром среди ясного неба, эхом отозвавшись в сознании.

Я вздрогнул и уставился на нее не моргая. Потом закатал сорочку и посмотрел на свою грудь… Бледный отпечаток руки так и зиял на фоне почерневшей кожи. Яркая вспышка и боль он нее вспомнились очень явственно. Память, пульсирующими всполохами, словно пламя горелки, которой наполняют воздушный шар, ворвалась в пустующее сознание. Я вцепился ногтями в матрац и стиснул зубы. Череда событий, образов и ассоциаций мелькала перед глазами с чудовищной скоростью. Из носа закапала кровь и я скорчился со стоном, схватившись руками за голову.

Тетя Валя перепугалась и оставила мои ноги в покое.

— Ты это чего? Парень⁈ Посмотри на меня, а? Голова болит? Говори, не молчи!

— Чертова Ирия! — процедил я сквозь зубы.

— Чего? — тетя Валя чуток перепугалась.

Я снова посмотрел на нее, слезы текли не от боли. Они текли от обиды!

— Что? Ну что, миленький? — она взволнованно смотрела в мои глаза, готовая помочь всем, чем только сможет.

— Теть Валь… сколько я здесь? Как давно?

— Месяц или больше. Можно посмотреть в больничной карте… — проговорила она и осеклась.

— Твою ж мать… Да как же это? Так долго?

— Мать моя! — она подскочила на ноги. — Неужто!?.

— Мне бы ваты… а то все белье кровью закапаю. И лед, если есть…

Отец пришел не один. Когда стемнело, в палату ввалилось человек десять. Но теперь я всех узнавал. Был тут и Сокол, и Грешник… все парни из моего отряда. Я пытался на них смотреть, но не мог. Слезы застилали глаза. Было и стыдно, и радостно, и больно. Руки тряслись от нахлынувших воспоминаний и чувств.

Доктор выждал несколько минут для закрепления терапевтического эффекта, а потом выгнал всех за дверь. Остался только Сармат. В его глазах тоже блестели слезы.

— Я очень рад тебя видеть… — сорвалось с моих губ. — Я пытался писать, но сообщения больше не проходили.

— Когда мне позвонили, я не поверил, — проговорил Сармат. — Тебя нашли в снегу посреди леса. Кое как договорился, чтобы забрать сюда.

— Батя… как же я рад…

— Успокойся! Возьми себя в руки. Доктор сказал, что эмоции — это хорошо, но в меру. Ты пришел в себя? Все помнишь? — он заглянул мне в глаза.

— Все, до последней секунды. До того, как меня вышвырнули как использованную вещь…

— Не спеши. Давай поговорим об этом позже. Выспись, приди в себя.

— Выспался уже, хватит! Я хочу на воздух. Можно наружу?

Доктор не возражал. Конечно же я узнал своего преподавателя. Странно, что он здесь. Доктор наук, светило медицины. Наверное тоже мобилизовали…

Меня тепло одели, усадили на кресло-каталку укутали в одеяло. Все тот же медбрат помог Сармату скатить кресло по скользкому пандусу, и, ежась от холода забежал внутрь.

С нос ударил морозный воздух, дыхание на миг перехватило. Ресницы тотчас покрылись инеем, как и солдатское одеяло.

— Декабрь?

— Нет, еще только ноябрь, — поправил отец. — В этом году зима пришла рано.

— Где мы?

— Урал, Сибирь… где-то между.

— Ясно. Война?

Отец рассмеялся.

— Кончилась. Воевать больше некому. Последний удар был за нами, но кто победил — большой вопрос. Победителей нет, Павлик. Одни проигравшие. Не хотел тебя расстраивать сразу, но, похоже, что нас списали.

— То есть как⁈ — я взглянул на отца.

Сармат отпустил кресло и присел передо мной на корточки.

Мы здесь уже полгода. Чуть больше. Такое чувство, что командование стянуло в тыл все, что удалось вывезти. В течении пары месяцев удалось перевезти сюда семьи, родных. Всех кто сумел выжить. Поначалу провизии было достаточно, нам обещали еще, чтобы хватило до следующей осени. Весной мы должны были приступить к перепахиванию земель и высадке семян. Однако, все резко изменилось.

— Почему?

— Климат, — развел он руками. — Земля больше не та, Павлик. Ученые говорят, что мы спровоцировали новый ледниковый период. Урожая не будет. Да, можно построить теплицы, приспособиться… Но мы не успеем. Еды осталось примерно на месяц, в режиме строжайшей экономии.

— А что командование?

— Ай… связи второй месяц нет. Каналы открыты, интернет и электричество есть, но ни ответа ни привета. Прислали директиву 505. Приказано выжить любой ценой! — Сармат усмехнулся горько и сплюнул на снег.

— Да как так-то!?.

— Вот так! Такие дела, Павлик. В части, из которой я тебя забрал, дела куда хуже. Есть еще выжившие, много, но они от нас очень далеко. Разбросаны по всей стране, там, где есть хоть какие-то шансы. В новостях сказали, что правительство и те, кому повезло получить место в убежищах, уходят под землю. Гражданскому населению на поверхности будет оказываться посильная помощь. Только как и когда — не сообщается.

— И… надолго?

— Пока до весны. Потом попробуют высадить семена в южных регионах. Если не получится, то снова уйдут под землю и будут ждать пока климат придет в норму. Как ты уже понял, выжить удастся далеко не всем.

— Если вообще удастся. Сколько длился последний ледниковый период? Два миллиона лет? Три?

— Как человек военный, в сложившейся ситуации, я не могу судить о том, что правильно, а что нет. У нас и этого могло не быть. Спасибо, что семьи перевезли, технику дали, провизию на первое время… Никто знать не мог наперед. Понял?

— Так точно.

— То-то же! Там людям тоже несладко. Ничего, как-нибудь проживем…

Отец замолк, согревая дыханием пальцы.

— Сколько здесь людей?

— Включая гражданских? Около пятисот человек. Но не все семейные, по разным причинам.

— А в той, второй части?

— Человек двести наберется.

— Итого, примерно семьсот, — подытожил я. — Немало, но и не сказать что много.

— Тебе зачем?

— Так, есть кое какие мысли. Скажи, мои вещи здесь? Одежда, оружие?

— Забрал все, что было. Отдал пока особистам для изучения.

— Как… особистам?

— А как ты хотел? Пропавший без вести возвращается, можно сказать, с того света. Форма чужая, оружие странное. Да еще эта хрень у тебя на груди… Я, знаешь ли, и сам не до конца верю. Если бы не запись с камеры Сокола…. Всего пара секунд, но все отчетливо видно. Ты не мог выжить.

— М-да. Об этом я как-то не подумал. Объяснить будет сложно. Если вообще возможно.

— Не думай пока об этом. Восстановись хоть немного. Сейчас вся власть у меня. Полковника дали, как видишь.

— Поздравляю…

— Не с чем. Отказывался как мог. Вся ответственность теперь тоже на мне. Ты это, про директиву не распространяйся. Информация секретная.

— Ладно. Отложим до завтра…

Всю ночь я думал о своем положении. Нет, не так. Всю ночь я думал о положении вообще и о своем в частности. Пытался вызвать экран статуса, прочесть заклинание, хоть что-то… Тщетно. Получилось лишь на мгновение призвать пламя, но это был только пых… короткая вспышка над пальцами и дымок. Потом сразу навалилась усталость. Мана кончилась.

Кроме того, я не чувствовал в своей голове постороннего разума. Галатеи со мной больше не было. Оно и понятно, осталась в ином мире. Как и мои фамильяры. Надеюсь, они достаточно сильны, чтобы выжить. Ведь по факту, я все еще жив, просто связь оборвалась. Но тут бабка надвое сказала… Наверняка я знать не мог. А Ирия оказалась той еще тварью.

Так… как бы там ни было, я что-то да смог. А это значит, что магия в моем мире худо-бедно но работает. Вопрос только в том, где взять ману?

Отец пришел утром, сразу после того, как тетя Валя поколдовала над моими ногами. В переносном смысле, конечно. Я оделся. Медбрат намотал на ноги два слоя портянок и буквально заколотил поверх них валенки. Благодаря этому я смог хоть как-то стоять и, держась за стеночку, дошел до выхода. Там снова уселся в каталку и мы поехали в другой корпус. Вернее, я поехал, а отец повез. Дальше все как в фильме ужасов: длинный темный коридор, мигающая лампочка под потолком, гнетущая тишина. Открыв дверь кабинета, отец втолкнул кресло внутрь.

Все мои вещи, как и ожидалось, были тщательно разложены на столах.

— Что тебе дать? — спросил Сармат.

— Это, — я указал на светящийся магазин от… Даже не знаю, как назвать. Пусть будет плазменная винтовка. Хотя, по размеру больше похоже на пистолет-пулемет. Получив желаемое, я окончательно убедил себя в том, что все, что со мной случилось — не бред. А сомнения такие были и серьезные.

— Что за ствол? Какой-то прототип?

— Можно сказать и так. Внутри зашито слабенькое заклинание синего пламени. Но этого более чем достаточно. Главное вот — эфирный преобразователь.

— Эфир?

— Ну, не тот, который как наркоз используют. То — газ. Эфир это… как тебе сказать? Квинтэссенция. В алхимии — пятый элемент, тончайшая субстанция, которая дополняет четыре основные стихии: огонь, воду, воздух и землю. Аристотель в своей книге «О небе» выделил эфир как первоэлемент, который не обладает качествами четырёх земных стихий, но способен двигаться по кругу. Наивно, да?

— Откуда такие познания? — усмехнулся Сармат.

— У нас был вводный курс в фармацевтику. Экскурс в историю, так сказать… Теперь это уже не кажется забавным. На Сарнале считают, что эфир просачивается извне, сквозь поры или дыры в ткани пространства. Там его целый океан над облаками. Через эти же дыры, как полагается, в мир попадают души перерожденных и иномирцы. Но не суть. Потрогай!

Отец повертел в руках магазин и вернул обратно.

— Холодный, влажный.

— Что и требовалось доказать. Эта вещица преобразует эфир в ману. Мана активирует заклинание в боевом режиме, порождая сгусток плазмы. В остальное время преобразователь собирает эфир из окружающего пространства и насыщает им кристалл, что внутри. Подзаряжает его. От того и в конденсате, что холодный. Влажно у вас тут. Не знаю насчет движения по кругу, но в одном Аристотель прав — эфир в нашем мире, хоть и не так явно, но присутствует.

— И, что с того?

Я надавил ногтем на выступ, который в снаряженном состоянии переводил преобразователь в боевой режим и ощутил течение маны. Догадка оказалась верна. Мне очень хотелось исцелить свои ноги, но пришлось подавить этот порыв. Сейчас были заботы и поважнее.

— Я видел ангары снаружи. Есть пустой?

— Пара штук пустует, а что?

— Можешь меня туда отвезти?

— В принципе могу, — пожал он плечами. — Вопрос, зачем?

— Надо.

— У меня, вообще-то есть и другие заботы, — вздохнул отец. — Ладно, хрен с тобой…