Индийский поход. Махараджа

Глава 8

«Шила в мешке не утаишь», — подосадовал я, разглядывая пострадавший нос в венецианском зеркале тонкой работы — подобного добра в Красном дворце хватало.

— Тудыть-растудыть! Жаних с битой рожей!

— Кто жених? — машинально откликнулся Муса и тут же замер, осененный догадкой. — Бачка-командир!

— Кто-кто? Дед-пихто и бабка с пистолетом, — хрюкнул я и зашипел от боли, щупая носовую перегородку.

От полноты чувств, пнул по ребрам ближайшего связанного пленника, и почувствовал, как из ноздрей снова брызнула кровь. Тахтаров всполошился, убежал за конвоем и лекарем.

А потом началось…

Набежали отцы-командиры. Ран с гневно-желтыми глазами и вздувшимися жилами на шее хрипло что-то выкрикивал, захлебываясь словами. Ступин успокаивающе гладил его по стриженой голове, и гуркх — гуркх, попросивший в первый день знакомства не трогать голову! — сам ее подставлял под широкую русскую ладонь, черпая из нее спокойную силу. Мусу дергали все подряд — он отвечал порывисто, поспешно и отводил глаза. Фейзулла-хан бешено вращал белками и кусал усы, трое его командиров полков — я и имена-то их помнил смутно, вечно путался — шептали молитву, но отчего-то выходило не смирение, а тигриный рык.

И как венец всего, сдавленный хрип Радиши:

— Под корень вырежем тхагов!

— Кто Нур хоть слово скажет, тот мой враг навек, — промычал я, пытаясь вправить нос на место.

Все тут же принялись бить себя в грудь и клясться, что они могила. И тут же переругались, решая, кто будет отвечать за мою охрану. Причем так, будто меня тут и не было. И хоть бы одна сволочь посоветовала, как привести себя в божий вид!

Очень даже зря — на «напое», который я устроил через два дня после нападения, не желая терять время, спалился именно из-за фингалов под глазами. Думал, пронесет. Надеялся, что размах общевойсковой пьянки отвлечет от меня внимание. Не угадал.

Проставлялся я дорого-богато. И со вкусом. Чтоб на всю жизнь запомнили казаки. На Майдане был вырыт громадный круглый окоп глубиной с аршин, а внутри него крест — если смотреть сверху, вылитый знак отличия ордена св. Анны, украшавший не одну казачью грудь. Донцы садились на край этих окопов, опуская вниз ноги. Перед ними стояли самопальные столы, застеленные красной тканью и сервированные сбродными, но чистыми чашами, кувшинами с узваром и множеством блюд. Украшенные цветочными гирляндами дорожки позволяли гостям перемещаться между сотнями, а прислуге, без устали подносившей еду и выпивку — между столами внутри круга. Для старших офицеров был устроен высокий помост, за которым на стене Форта-Уильям висела огромная цветочная композиция, изображавшая орден Святого Георгия. Хоть он и был фактически отменен Павлом I, но награда ценилась (1).

Бесчисленные команды поваров — исключительно мусульманского исповедания — образовывали внешний периметр. На огромных вертелах жарили туши буйволов, на вертелах поменьше — баранину, кур и уток. Под чанами с рисом пылал огонь, а по соседству варили уху из речной рыбы — под присмотром назначенных дежурных казаков, чтобы не индусы не сыпанули своих специй и не испортили юшку. Нашлись в Калькутте умельцы, выпекавшие лепешки, похожие на пышный кавказский чурек — я-то знал, как надоел станичникам местный хлеб-чапати — и фруктовые пироги с орехами. Про хрустящие пирожки-самоса и говорить не стоит — этого добра на столах хватало. Как и острых индийских маринадов, включая полюбившийся многим из зеленого манго.

Пили в основном фенни из кешью — пойло, градусов сорок, как водка, его подтаскивали ведрами. Удобная вещь, этот кешью — и косточка-орех съедобная, и из плодоножки-яблока выходила бражка-арак, крепостью, не уступающей выдержанному вину. Из нее-то и гнали фенни. А нормального вина было немного — все запасы Форта-Уильям выгреб подчистую, и ушли они на столы офицерства. Как и бренди, хересы и портвейны вместе с дорогими бокалами и серебряными приборами.

В общем, гуляли с размахом, и ни периодически припускавший мелкий дождик, ни липкая жара — ничто не мешало казакам меня «обдирать». Короткий душ с небес, он даже в кассу пришелся, освежал разгоряченные головы.

Сложно сказать, впечатлились калькуттцы таким разгуляем, или для них он выглядел диковато, зато казаки остались довольны, хоть и поместилось их на Майдане не больше половины. Предполагалось, что будут смены — может, донцы и могли горы свернуть, но сутки пить — это из области фантастики. А пока праздник был в разгаре, катился своим, веселым и пьяным чередом — меня поминутно окликали знакомые и незнакомые гости, предлагая с ними выпить. Я изображал бурную радость, кочевал от стола к столу, от компании к компании, от сотни к сотне. Пить, конечно, не пил, лишь притворялся, и постепенно все больше скатывался в грусть — в удручающую мысль, что уже отрезанный ломоть, что вот так, по-простецки, сижу с казаками в последний раз. Чтобы не захандрить, успокаивал себя тем, что ни у кого не было такого «мальчишника» перед свадьбой.

— Где ж тебе, сотник, так физию разукрасили? — постоянно спрашивали меня, титулуя по привычке.

Отбрехивался как мог, но, когда поднялся на помост к офицерам, тут-то и завертелось.

Сочинить правдоподобную историю так и не смог. Версия «шел по улице, поскользнулся, упал, разбил нос» — это в комедии может прокатить, но не здесь, в обществе завзятых мокрушников в погонах и орденах. Пришлось признаваться как на духу.

Платов слушал вполуха, с сонным, разморенным жарой видом, в глазах поволока — казалось, вот-вот захрапит. Честно говоря, меня восхищало вот это его умение притворяться спящим крокодилом, в мгновенье скрывающимся в воду при малейшем признаке тревоги или бросающимся в атаку.

— Дюжа! — взревел он.

Полковник отставил в сторону бокал с бордоским.

— Мышей не ловишь! А ну как ухлопали бы его. Дальше что прикажешь делать? Кувыркаться как говно в проруби?

Дюжа понимающе кивнул, и тем самым еще больше взбесил атамана. Матвей Иванович покраснел и, распаляясь на глазах, принялся костерить полковника прилюдно. Спорить с атаманом в подобной ситуации — только время тратить.

— Сознаешь, чем пахнет?

— Сознаю, — ответит главный казачий контрразведчик, добавив твердости в голос.

— Ну коли хватило ума сообразить, подключайся к расследованию. Вынь да положь мне результат! И сотню, сотню Черехову верните. Пусть за ним следят так, чтобы волос не упал! Сам-то он не справился!

Умыл старинушка, как есть умыл! Ну хоть сотню вернул. Ее на «напой» не пустили, оставили в ставке золото стеречь…

— Отойдем? — потянул меня в сторону полковник. — Расскажи, что уже выяснили.

Я в двух словах объяснил, что дело на контроле у Радиши. Его люди пришли по мою душу, ему и отвечать. Одно меня смущало: как бы генерал ни стал действовать, как слон в посудной лавке. Заказчика, хотя личность его установлена, найти не удалось, и солдаты носились по городу, перетряхивая его и угрожая встречному-поперечному. Мне это не нравилось.

— Откровенное запугивание не всегда дает результаты, — осторожно согласился Дюжа.

Я ни на йоту не сомневался в профессиональных качествах Дюжи, как и он в моих. Поэтому со спокойной душой изложил ему суть проводимых моими людьми мероприятий. В частности, пояснил, что настоятельно попросил Радишу, взявшего на себя функции главного дознавателя, не торопиться с выводами и не рвать глотки первым попавшимся, а вести с ними обстоятельные беседы, стращая и обещая сохранить жизнь, чтобы выдали сообщников, показали места преступлений и захоронения. Авось что-нибудь всплывет, появится новая ниточка, а то и не одна — потянешь за такие, и полезет дерьмо из стоков Калькутты. Дерьмо весьма приличного вида и, возможно, про большие деньги. Головка секты. Те, кто отдает приказы.

— Толково, — признал полковник. — А Брэддока вы опросили?

— Англичанин тут причем?

Дюжа снисходительно хмыкнул. А я изобразил фейспалм, коря себя за несообразительность: у Лохматого Паука не могло не быть информации о творящемся в городе, в которым он был вторым после бога по имени Ричард Уэлсли.

— Антон! — окликнул я Рерберга, сидевшего с краю офицерского стола.

Он подбежал, что-то дожевывая на ходу. Не дав мне и слова молвить, быстро затараторил:

— Петр Василич! Никак к вам не могу прорваться. Желаю подать в отставку и присоединиться к вам! — он наклонился к моему уху и горячо зашептал. — И Федор Исидорович тоже просили поинтересоваться у вас на этот счет.

— Волков? — поразился я.

Рерберг закатил глаза и показал ими на Дюжу.

— Возражений не имею, вам обоим работа найдется, — тут же принял я решение. — В отношении тебя… Контрразведку в Отряде потянешь?

Антон неуверенно кивнул.

— В общем — так! Ступай вместе с полковником к Брэддоку, и хорошенько его расспросите. И смотри на обоих как на своих учителей, не стесняйся им вопросы задавать.

— Ох, атаман-сахиб, — рассмеялся Дюжа. — На ходу подметки режешь. Одно ты забыл. Нету у Рерберга толкового и доверенного переводчика, чтобы с индусами общаться. Будет вам от меня подарок — дам толкового армянина.

К моему удивлению, в Калькутте проживало немалое число армян-купцов и кое-кто из них неплохо владел русским. Таких Дюжа нашел быстро и привлек к работе на Платова и Войско. Его подарок дорогого стоил — даже несмотря на то, что этот переводчик наверняка будет докладывать полковнику о происходящем в Отряде. Казак считал мою реакцию, сразу понял, что я догадался о подоплеке, и уважительно потряс мне руку, получив согласие.

— Пойдемте, подпоручик, не будем терять времени, — распорядился Дюжа.

Я вернулся за стол Платова. Он усадил меня справа от себя и тут же завалил вопросами, общаясь как с равным, как с союзником:

— Есть понимание, как нам добиться взаимодействия? Когда выходим? Вместе иль порознь? Думал, как передвигаться, когда разливы рек начнутся? Как порох сохранить? Хочу от серебра избавиться, отправив его в Европу через датчан. Вроде, договорился, обещают не обмануть. Что об этом скажешь?..

Отвечал ему обстоятельно. Поблагодарил за сотню. Выкладывал свое видение предстоящей кампании. И нет-нет, да косился на городские кварталы, где сейчас заваривалась крутая каша.

«Калькутта переводится как 'место Кали», — вспомнил я слова Радиши и то хмурое выражение, с каким он произнес эти слова. Признаться, я недооценил этот город и был за это наказан. Видел в нем лишь стратегическую точку, но он — нечто большее. Здесь закручивается вихрь страстей, суеверий, страданий и привнесенных из Европы идей, рождая нечто новое на стыке двух миров под ночной вой шакалов. Под писк кровососов с окрестных черных болот, несущих в своих хоботках тропическую лихорадку (2). Под стоны умирающих от голода беженцев — их все больше и больше, и, если ничего не сделать, в Бенгалии повторится катастрофа тридцатилетней давности.

Мне здесь не нравилось. Категорически. Больное и проклятое место, возведенное, как и Петербург, на болотах и костях. И я ничего лучше не придумал, как побыстрее отсюда сбежать, предоставив Богум Самру разбираться самой.

Калькутта, губернаторский дворец в Форте-Уильям, 30 марта 1802 года.

По восточному обычаю после свадьбы жених с невестой должны прийти в комнату или дом, обустройство которого лежит всегда на плечах девушки. Всё до последней мелочи — даже ночной горшок или домашняя обувь, если юноша без них жить не может. Конечно, когда замуж выходила дочь раджи или хатун из знатного мусульманского рода, все делали слуги — Нур Инайят Хан не стала исключением, личные покои для молодоженов были готовы и обставлены со всей тщательностью. Принцесса перебралась из дома Богум Самру в губернаторский дворец в Форте-Уильям, так распорядился ее будущий муж. Его решительность и целеустремленность продолжали восхищать, ему плевать на любые условности и препятствия — подумаешь дворец приказал занять, никого не спросясь, ему и не такое по плечу. За стенами крепости вчера гудел самый большой пир, который она видела в жизни. Как красиво со стен смотрелись красные столы, образующие оригинальную композицию! И это устроил все он — ее сердце!

«О, как подумаю о нем, сразу в животе порхают бабочки», — думала Нур, стараясь не шевелиться — на ее руки хной наносили сложный геометрический узор-мехенди, как принято перед свадьбой. Хна была выбрана самого темного и насыщенного цвета, чтобы усилить магическое воздействие татуировок, они принесут ей счастье, любовь и благополучие в браке.

Напротив принцессы с видом доброй матушки сидела Богум Самру, не выпускавшая из рук кальяна. Она любовалась Нур: в ней она видела саму себя — ту, какой она была много лет назад, выходя за Рейнхарта Мрачного. Такую же целеустремленную и готовую на все ради достижения цели.

«Быть дочерью Типу Султана — не самое большое преимущество, — рассуждала будущая повелительница Бенгалии. — Одна из многих. Сколько прекрасных дочерей имеют маратхи-раджи, и каждый готов породниться с неукротимым Питером-атаманом! Но эта девочка всех обскакала!»

— Вы так добры ко мне, госпожа. Не знаю, чем вам отплатить, — искренне проворковала Нур.

Княгиня удовлетворенно кивнула.

— Я прослежу за тем, чтобы молочный пудинг, который ты разделишь с мужем во время церемонии, никто не посмел осквернить. Глаз с него не спущу! С кого-нибудь станется подсыпать отравы.

К ее удивлению, принцесса не всполошилась, не проявила никакого беспокойства, словно заранее предвидела такую возможность.

— Ваша доброта не знает границ! — повторила она.

— Это самое малое, что я могла бы сделать для твоего будущего мужа, девочка. Я в долгу перед ним. Такой царский подарок!

— Вы о Бенгалии, ваше великолепие? — уточнила принцесса. — Подарок с изъяном, скажу честно. Голод! Вот, что ждет эту благословенную землю.

— Знаю! — нахмурилась Богум Самру.

Через мгновение княгиня получила неожиданный урок, заставивший ее куда серьезнее смотреть на Нур. Она всего лишь дала ей совет, но какой!

— Не мне вам подсказывать, госпожа, но я, прожив здесь несколько лет, кое-что поняла. Уничтожайте под корень посевы опиума и индиго, меняйте их на зерновые. Бенгалия способна прокормить сама себя.

— На это нужно время, моя дорогая. А людей нужно кормить сейчас.

— Вазир Али-хан — вот ключ к решению ваших сиюминутных проблем. Он также в долгу перед моим возлюбленным. Его супруга, Баху-Богум, обещала озолотить Питера, если он освободит ее мужа. Вместо золота можно попросить прислать рис. Караваны еды, которые спасут народ Бенгалии.

Княгиня задумалась.

— Тогда уже я окажусь в долгу перед Аудом. И счет перед твоим мужем также возрастет.

Нур вытянула руку, над которой закончила колдовать храмовая танцовщица, приглашенная для нанесения татуировок. Принцесса разглядывала мандалы — круговые узоры, напоминающие космические карты.

— Эти символы единства, гармонии и бесконечности, — показала она мехенди своей собеседнице, — то, что так не хватает несчастной Индии. Так думает Питер, — со значением добавила она, — и он видит необходимость в крепчайшем союзе между Бенгалией, Аудом, Бенаресом, Рахилкхандом и княжествами маратхов. Свары на руку инглиси — только в единстве и гармонии мы сможем устоять перед натиском Ост-Индской компании.

Богум Самру смотрела на Нур и понимала со всей очевидностью, что эта девочка пойдет очень далеко. Гораздо дальше, чем самой княгине удалось за прожитые годы. Ночная царица? Та, кто в перерывах между любовными ласками вложит в голову мужа важные идеи? Или та, кто не побоится показать себя всему миру во всей красе — как самостоятельную повелительницу-шахиню? У них, у Петра и Нур, еще нет своего трона, но почему-то скорое его появление у княгини не вызывало сомнений. Эта парочка стоила друг друга — вместе они превратяться в таран, способный смести все на свете и безвозвратно изменить политическую карту Индостана.

«С девочкой нужно не изображать покровителя, а дружить», — тут же решила Богум Самру.

— Главным моим союзником я считаю отныне и всегда буду считать твоего мужа, принцесса. И буду первой, кто заключит с княжеством Майсур договор о дружбе и взаимопомощи, когда ты вернешь свои права на престол…

— Как чудесно, что мы понимаем друг друга, — промурлыкала Нур, протягивая ноги татуировщице, их покроют мехенди от кончиков пальцев до колен. — Вам понравился праздник, устроенный моим сердцем для урус-казаков?

— Это было впечатляюще! — слегка покривила душой княгиня, насмотревшаяся за свою жизнь на пирушки подвыпивших военных и сытая ими по горло.

— Люди любят праздники, — нейтрально промолвила принцесса. — Скоро наступит Похела Баиша, любимый бенгальский праздник Нового года. Было бы чудесно устроить в Калькутте что-то грандиозное!

«Нет, — думала Богум Самру, одобрительно кивая головой, — она не ночная царица. Она прирожденная повелительница!»

Калькутта, Красный дворец, 30 марта 1802 года.

Допрос Брэддока открыл многое — особенно, масштаб проблемы. По всей Индии под покровом ночи действовали секты тхагов, и их культ унес огромное число жизней простых индийцев. Не только душители, но и кинжальщики, и отравители — три непересекающиеся законспирированные ветки убийц. В их зверской сущности англичане видели доказательство неспособности раджей управлять субконтинентом и ждали момента, чтобы громогласно об этом объявить. Не выкорчевать с корнем эту заразу, а использовать ее как предлог для захвата власти.

— Как же можно быть настолько циничными! — не удержался от гневного восклицания Рерберг.

— Вот только не нужно болтать попусту о гуманизме, — окрысился Брэддок. — Мы поставили себя целью захватить миллионы, имея под рукой несколько тысяч солдат. На войне все средства хороши.

— Мистер Джеймс прав, — неожиданно поддержал Лохматого Паука Дюжа. — Хотите, Антон Петрович, заниматься нашим делом, забудьте о чистых перчатках.

— Это… — растерялся подпоручик. — Это перебор!

— Не в карты играем! — отрезал полковник и приступил к допросам задержанных.

Разделенные порознь тхаги — парочка несостоявшихся убийц и другие задержанные — сдавали друг дружку и известных им членов общин. Арестованные вскоре пошли волной, изолировать их уже не получалось. Их расставляли на коленях носом к стене в парадном зале Красного дворца — там, где раньше высились золотые горы и где из-за решетки алтаря с одобрением поглядывала на слезы и стенания людские богиня Дурга. Начались признания — и новые аресты, и новые открытия. Такие, от которых у Дюжи волосы встали дыбом. Не от выданных места массовых захоронений в предместьях Калькутты, куда тут же были отправлены группы поисковиков. Не от захваченного у джемадаров общин тхагов золота и иных ценностей. Полковник был в шоке от другого — он обнаружил следы обширного заговора, направленного против верхушки казачьего Войска и его союзников. Отравители готовили покушение на самого Платова, а кинжальщики — на махараджей Синдию и Холкара. На фоне этих целей душители выглядели скромными разбойниками с большой дороги.

Кто был заказчиком этих преступлений? К утру следующего дня, после кровавых допросов с применением жестоких пыток, появилась слабая ниточка, и она вела в американское консульство, расположенное в двух шагах от Майдана. И что самое интересное, похоже, именно там скрывался заказчик нападения на Черехова, некий Вишал, ранее выполнявший деликатные поручения покойного Бабу Рамдулала Дея.

Пришло время навестить мистера Дадли Пикмана из Массачусетса. Недаром же в Красном дворце висел на видном месте ростовой портрет Джорджа Вашингтона — подарок признательных американцев.

Калькутта, дом американского консула, 31 марта 1802 года.

В фойе прекрасного дворца в итальянском стиле, которых много построили на главной улице Калькутты Чоуринги, было жарко. Здесь горячо спорили два человека — русский офицер и купец из бывших колоний, обязанных России своей независимостью.

— Это является нарушением всех правил, принятых цивилизованным обществом! Вы! Неужели вы, дворянин из далекой России, позволите себе нарушить дипломатическую неприкосновенность консульства, представляющего народ Соединенных Штатов⁈

Дадли Пикман, элегантный молодой человек со смешным хохолком, который он умышленно зачесывал вверх, кипел от ярости. В дом, где проживало более тридцати американских торговцев, заявились туземцы и посмели что-то требовать. Самое поразительное — ими командовал европеец и, судя по манерам, человек из благородных. Он требовал выдачи всех индусов, скрывающихся в здании — тех баньянов, которые так помогали выстраивать крепкие торговые отношения с основанной Дадли Морским обществом Ост-Индии.

Антон Рерберг смотрел на американца с нескрываемой насмешкой. Позволив ему выговориться, подпоручик твердо заявил:

— Прекратите нести чепуху! Какое консульство, вы о чем? Мы навели справки: первый представитель Вашингтона в Калькутте, Бенджамин Джой, не получил аккредитации у британцев.

— Но мои бумаги…

— Не имеют никакой юридической силы, — припечатал Рерберг. — У вас два выхода: или вы добровольно выдаете нам преступников и мы не задаем вам вопросов о причастности к заговору, или в дело вступят вот те ребята.

Антон Петрович указал в окно. Американец выглянул и оторопел: вокруг дома стояли низкорослые солдаты, не похожие на местных индийцев, и каждый держал в руках зажженный факел.

— Вы хотите сжечь дом? — с содроганием спросил псевдоконсул.

— Если до этого дойдет, почему бы и нет? — холодно ответил русский. — Меня вообще удивляет ваше упорство. Неужели вы еще не сообразили, что исчезновение британцев откроет для вас невероятные торговые возможности? И что сотрудничество с новой властью для вас жизненно необходимо? Хотите, чтобы вас обскакали датчане?

Пикман задумался. Уже сдаваясь, он сказал:

— Моя реакция на ваше требование была столь же естественна, как выбор бокала белого под рыбу. Но раз вы настаиваете…

— Первым номером в нашем списке стоит некий Вишал. Он заказал убийство нашего командира, которого все знают как атамана Питера. Доказательства неопровержимы!

Американец побледнел:

— Какое мне дело до этих индусов⁈ Забирайте всех, и покончим на этом. Поверьте, если бы мы знали… Убийства, подумать только! Мы дали приют своим деловым партнерам, а не преступникам. Они были полезны… Клянусь, никто из американцев не причастен к подобным ужасам. Нас интересует исключительно торговая прибыль.

— Поверю вам на слово, — согласился с логикой Пикмана Рерберг. Дюжа его предупредил, что американцев, скорее всего, впутали против их воли.

Псевдоконсул облегченно всплеснул руками.

— Мы могли бы обсудить куда более животрепещущие вопросы. Неугодно ли проследовать в мой кабинет? Бренди, сигары — я с удовольствием послушаю вашу оценку перспектив будущей ост-индской торговли. Скажите, нельзя ли устроить мне свидание с мистером Питером? Говорят, он очень влиятелен.

Юный брат Нур дрожащими руками, опасаясь смотреть мне в лицо, повязал мне на лоб украшение из цветов. Сехра, финальный штрих. На мне уже красовался подаренный родственниками принцессы белый шервани, расшитый золотыми нитями, — в общем, все по «фэншую», можно отправляться к невесте.

Нур ждала меня в зале губернаторского дворца, выбранного для проведения брачной церемонии Никах. Я думал, что Лакшми будет в красном лехенга-чоли, но не угадал. Сегодня она нарядилась в желтые одежды — в скромную шарару, состоящую из закрытой блузы и длинной юбки, и накидку-дупату. На голове красовалось украшение-тику — оно, как и золотая веточка в носу и кольцо на пальце, были заранее переданы Ступиным семье невесты как дар от семьи жениха. Моя возлюбленная была прекрасна, даже спрятавшись под накидкой — я понял, что, не видев ее несколько дней, соскучился до дрожи в кончиках пальцев.

— Невеста трижды подтвердила согласие на вступление в брак, — сообщил Ступин собравшимся. — Согласен ли ты, Петр-атаман, взять в жены принцессу Нур из дома Типу Султана, падишаха Майсура?

Я трижды дал свое согласие.

Приглашенный имам зачитал несколько аятов из Корана и предложил нам подписать брачный контракт Никанама.

Пришло время изысканной процедуры, называвшейся Арси Мусаф.

Нур и я сели рядышком. Нам вручили зеркало — нам предстояло как бы впервые увидеть друг друга вместе — словно на семейной фотографии. Принцесса откинула накидку с лица. Я чувствовал биение ее сердца, аромат кардамона и перца, который хранили ее губы. А в зеркале видел ее глаза, сияющие чистым васильковым цветом.

— Муж мой! — задыхаясь от счастья, произнесла она.

— Еще нет, — ласково ответил я.

Отложив в сторону зеркало, принял от Ступина баночку с киноварью и монетку. Кисточкой нанес краску на серебряный кругляш и аккуратно приложил его ко лбу Нур над переносицей чуть выше линии бровей, словно поставил печать. Бинди, знак замужней женщины.

— Вот теперь все! — удовлетворенно промолвил я, разглядывая красную точку на лбу жены.

Она негромко, переливчато засмеялась.

К нам подошла Богум Самру с молочным пудингом в руках. Мы по очереди накормили друг друга.

Из группы приглашенных на церемонию махараджей вышел Яшвант Рао Холкар, разодетый как павлин. От навешанных на него драгоценностей слепило в глазах. Поклонившись нам, он с чувством произнес:

— Ничтожна красота луны по сравнению с красотой невесты, принцессы Нур — разве обладает ночное светило игрой полных страсти сапфировых глаз и жгуче-чёрных бровей? Тело ее — воплощение мастерства творца — подобно ветру, играющему с лианой желания. Отвори же Питер-сахиб, муж непревзойденной доблести и благородства, врата в ее чертоги! Вкуси блаженства, а нам оставь тоску и слезы — зависть к счастливчику!

Кто я такой, чтобы противиться такому призыву? Помог Нур встать и повел ее в приготовленную для брачной ночи комнату «играть с лианой желания» и «отворять чертоги».

Но, увы мне, увы — недолго. Моя армия выступила в поход до солнца.

(1) Павел I хотел упразднить орден Св. Георгия, но его уговорила этого не делать самый доверенный человек императора — его любовница Е. И. Нелидова.

(2) Имеется в виду не малярия, а лихорадка денге. Впервые ее вспышка была описана в 1790 г. и именно в Калькутте.

(Для понимания, как выглядели столы Черехова на «напое»)