Индийский поход. Махараджа

Глава 19

«Черный папаша Дюма» — так я в шутку окрестил про себя француза, мрачного Пьера Дюмануара, командующего слабенькой эскадрой, что толкалась возле островов северного Конкана. Выбранное им местечко — настоящий пиратский архипелаг, здесь, в устьях рек и мелких проливах, скрывались базы адмирала Ангре. Время от времени морские разбойники вырывались на океанские просторы и собирали с «купцов» джагат — налог за право проходить местными водами. Эта веселая традиция насчитывала более ста лет, но удалой бизнес малабарских пиратов клонилось к закату, европейцы чувствовали себя все более вольготно в виду индийского побережья — уверенности им прибавляли линкоры и фрегаты англичан, французов и голландцев. Однако Дюмануар прибыл сюда не для того, чтобы покончить с пиратской вольницей.

Этот некрасивый длинноволосый моряк звезд с неба не хватал. Мог похвастать лишь тем, что вывез из Египта на старом венецианской фрегате генералов Мюрата, Ланна и Мармона. Косяков за ним числилось куда больше. Его упрекали за бездействие во время Альхесирасского сражения. Теперь к списку его провалов добавилась фига, которую ему показали англичане в Пондишери. Адмирал привез топлу колонистов, чтобы восстановить французское владение в Индии, а бригадный генерал Артур Уэлсли нахально известил его, что не имеет указаний из Лондона о возвращении Пондишери французам. Напрасно Дюмануар размахивал текстом Амьенского договора и прочими бумагами, коими его снабдили при отплытии из Бреста. Англичане были непреклонны.

Покинув несолоно хлебавши восточное побережье Индии, Дюмануар решил попытать счастья на западном. Он отчего-то решил, что удачливый махараджа Питер, наследник Типу Султана, горит желанием восстановить попранную дипломатическую справедливость, отобьет у Уэлсли Пондишери и отдаст его обожаемым в Майсуре любителям устриц и лягушек. Пришлось мне отыскать в закромах губозакаточную машинку и применить ее к тезке.

Но не со смертельным эффектом, нет. Адмирал получил от меня предложение, подкупающее новизной и некими перспективами.

— Я намерен, дорогой Пьер, вышвырнуть англичан из Индии. Не знаю, смогу ли в скором времени дотянуться до Цейлона, но на субконтиненте им места не будет. Однако моя будущая империя будет остро нуждаться во внешней торговле. Старому Свету есть, что мне продать, и есть, что купить. Вот только меня не устраивает система факторий, которую здесь навязали местным царькам. Колонии останутся в прошлом.

Это заявление явно не понравилось французу.

— Европейские купцы не станут так рисковать, полагаясь на слабое подобие защиты, которую вы им предоставите, — хмуро сообщил мне Дюмануар.

— Ой ли? — усомнился я. — Откажутся от прибылей заморской торговли? Где они еще найдут доходность в тысячу процентов? Или их расстроит, что без пушек на валах европейских крепостей в Индии они не смогут грабить местных?

— Что вы предлагаете?

Конечно, я мог бы сказать, что предлагаю французам, как и прочим, валить отсюда подобру-поздорову, но, увы, позволить себе такие шалости не мог. Мне нужны технические дары Европы, те специалисты, которых привезла эскадра для колонии в Пондишери, и, в конце концов, будущие союзники. Поэтому с тяжелым сердцем изложил следующее:

— Заключим договор. Я отберу Пондишери у англичан и формально верну его Франции. И предоставлю вам еще один город-порт на западном побережье. Но никакой экстерриториальности. Губернатором городов будут мои люди, они же будут их охранять. В пределах французских кварталов вы будете вольны содержать свою стражу и полицию, но и только. Хотите оградиться барьерами от местного населения — право ваше, возражать не стану. Как и разорять купцов налогами. Или натравливать на них пиратов Ангре. Взаимовыгодное сотрудничество — вот чего я желаю. И взаимопомощи в борьбе с англичанами.

У «черного Дюма» настроения от моих идей не прибавилось, он еще больше помрачнел, но после недолгого размышления не мог не признать: союз с махараджей Питером всяко лучше, чем дырка от бублика, которую ему показал братишка сэра Ричарда. Более того, у него имелась одна проблемка, которую требовалось срочно решить.

— Вы готовы взять под свое покровительство французских колонистов, прибывших на моих кораблях? Не могу же я бросить их на произвол судьбы, высадив на побережье, или увезти обратно в метрополию?

Взять под покровительство? Да я с них пылинки буду сдувать, если они действительно толковые работники. Всем дело найдется. Но Дюмануару об этом говорить не стоит.

— Я могу пойти вам навстречу, адмирал. Но услуга за услугу. Как вы смотрите на то, чтобы вывезти из Индии русских казаков? Разумеется, не бесплатно.

Лицо Дюмануара словно осветили солнечные лучи, он мгновенно перестал быть мрачно-тоскливым. Матерь божья, я и не представлял себе, насколько жадным и душным может быть француз, когда речь заходит о доходах. Он же из меня все жилы вытянул, пока мы договаривались. Придется атаману Платову серьезно тряхнуть мошной, но дело того стоило — имея в руках заложников-французов, я мог не боятся за судьбу войска Донского на пути в Европу.

Амбаркация, то есть погрузка войск в открытом море, — дело крайне хлопотное и требует не только сноровки, но и подходящих условий. Колонистов перевезли на берег, но с доставкой части казаков на борт не все прошло гладко. Первая партия успешно добралась до эскадры, но вот вторая… Пришлось немного подождать, пока утихнет разгулявшееся море.

— К утру волнение исчезнет, — успокоил меня опытный Дюмануар, сам отрезанный от своих кораблей неожиданно поднявшимся штормом. Он прибыл на берег сказать мне «до новых встреч!» и получить последнюю часть платы за перевозку казаков.

Не все они собрались домой. Неожиданно часть станичников изъявила желание остаться в Индии. Кем-то двигала жажда наживы, как дядькой Нилом Грековым, старым вдовцом, которого дома никто не ждал, кем-то — тяга к приключениям, кто-то умудрился завести себе индийскую семью. Платов не стал лезть в бутылку, понимая, что чем меньше людей окажется на эскадре, тем легче пройдет плавание, а я — отказываться от неполной тысячи закаленных бойцов.

Густой молочный туман накрыл побережье и все застилал перед глазами. Когда его разогнал утренний бриз и ласковое, не набравшее дневной жгучести солнце согрело наши лица, открылось неожиданно-неприятное — на спокойной глади синей воды, чуть в стороне от французской эскадры, нехотя покачивался фрегат в шашечной раскраске и под британским флагом. Черные порты были закрыты — на желтом фоне это было видно отчетливо. И столь же отчетливо было понятно, что открыть их и выкатить пушки — вопрос нескольких минут. Амбаркация оказалось под угрозой. Адмирал Дюмануар был бессилен нам помочь, при всем желании, как у него ни чесались руки, он не мог открыть боевые действия против англичан.

— Шлюпки под французским флагом англичане, я надеюсь, не тронут, они же не сумасшедшие. Но толпу на берегу могут попытаться обстрелять, — заволновался адмирал. — Нужно уводить людей в укрытие.

Мы оглянулись.

Казаки сгрудились плотно и представляли собой неплохую цель. Но сдвинуть их сейчас с места? Когда открылась дорога на родину?

Фрегат начал движение в сторону берега.

— Смотрите! — радостно вскричал француз, схватив меня за руку.

Из-за островов, густо разбросанных вдоль побережья, вынырнула стая белоснежных косых парусов — адмирал Ангре вывел на промысел свою эскадру под маратхским флагом. Весельно-парусные гельветты и двух-, трехмачтовые грабы с их характерными остроносыми обводами, словно барракуды на охоте, устремились к фрегату.

«Англичанин» сообразил о грозившей ему опасности. Он распустил паруса, на палубе забегали матросы, расставляя вдоль бортов скатки из гамаков, натягивая абордажные сетки и выкатывая орудия. Красномундирники из морской пехоты с ружьями за плечами полезли на мачты. Капитан фрегата сообразил, что ему не удастся уклониться от боя, что нужно позабыть об атаке на казаков и спасать свою шкуру.

Боевой корабль окутался белым дымом — таким плотным, что скрылись из глаз не только пушечные порты, но и вант-путенсы и талрепы, стрельба пошла вслепую, чугунные ядра взорвали бирюзовую морскую гладь. Пираты и не подумали отвернуть. Собирая дыры в парусах, они неумолимо сближались с единственным противником, открыв огонь из погонных орудий по такелажу в надежде обездвижить «англичанина».

Фрегат стал стрелять пуще прежнего, заостренный нос одного из грабов словно взорвался — в стороны полетел рой щепок, обрывки парусины и канатов, маратхский флаг был сбит. Ядра от продольного огня собрали кровавую жатву на корабле флота Ангре, вынудив экипаж очистить верхнюю палубу. В свою очередь маратхи, ведя огонь с трех сторон, кромсали паруса и ванты «англичанина», несколько гельветтов норовили зайти с кормы, чтобы сбить рулевую лопасть.

— Потеха! «Лаймиз» покойники, — рассмеялся Дюмануар, потрясая своими революционными космами, ниспадающими на высокий воротник мундира. — Можно продолжать амбаркацию. Прощайте махараджа, рад нашему знакомству. Был бы счастлив присутствовать на вашем торжестве, но сами понимаете — дела!

Не дожидаясь момента, когда фрегат спустит флаг, он двинулся к шлюпке, я — в противоположную сторону, в небольшую пальмовую рощу, где уже установили походный алтарь. Мне предстояло серьезное событие, отплывающий с казаками войсковой протоиерей отец Варсонофий согласился напоследок обвенчать меня с Марьяной. Она была уже тут, выздоровевшая и вся в белом — настоящая невеста, хоть и не в европейском платье, а в сари. Ее подружкой выступала княгиня Нур со слегка округлившимся животиком. Батюшка посматривал на девушек неодобрительно, но ни ругаться, ни уклоняться от венчания не стал.

— Венчается раб божий, Петр…

Эпилог.

Рассвет в Майсуре не приходил, он проступал сквозь ночную прохладу, словно проливался золотом по темному бархату неба. Он начинался с едва заметного, нежно-розового оттенка на востоке, который постепенно разгорался в оранжево-багровое зарево, предвещая неизбежный зной дня. В парадном зале дворца, где собрались союзные князья и маратхи-махараджи, первые лучи проникали сквозь высокие арочные окна, выхватывая из полумрака позолоту орнаментов, блики на полированном камне пола и тяжелые складки шелковых драпировок. Оттуда, из окон, открывался вид на тщательно ухоженный парк — оазис зелени, контрастирующий с нежными пастельными тонами пробуждающегося неба. Роса еще не успела испариться, и каждая травинка, каждый лепесток казались усыпанными мириадами крошечных бриллиантов, отражающих свет. Воздух был напоен свежестью утренних цветов, смешанной с едва уловимым запахом влажной земли, а далекий щебет птиц придавал моменту особую, почти священную торжественность.

Я стоял у входа, еле чувствуя почти невесомую тяжесть своего наряда — шелкового шервани, вышитого золотыми нитями, и белоснежной чалмы, украшенной новым алмазным сарпечем баснословной стоимости, достойным султанов и императоров. Ожерелье с огромной жемчужиной, подаренное Нур, покоилось на груди, чуть оттягивая ткань. За широким поясом покоился украшенный яхонтами церемониальный кинжал. Это была не просто парадная одежда и драгоценности, это был манифест, признание того, что я принял эту землю и ее судьбу.

Рядом со мной, под руку, Лакшми — воплощение восточной роскоши и силы моей империи. Ее лехенга-чоли, сотканное из алого шелка с узорами, расшитыми золотом, подчеркивало стройность ее фигуры. Голову покрывал легкий дупатта, из-под которого выбивались смоляные локоны. Нос украшало изящное золотое кольцо с ажурной веточкой, а на лбу алела бинди. Ее глаза, эти невероятные синие глаза, горели внутренним огнем, смешиваясь с отблесками восходящего солнца. В них читалась решимость, но и глубокая, почти осязаемая надежда. Когда мы начали движение, она пошла, не скрывая гордости, ощущая себя законной владелицей земли Майсура, матерью моего наследника, принца Хайдера-младшего, и в каждом ее шаге чувствовалась та дикая, первобытная мощь, что так пленила меня.

Звучали трубы и барабаны — не просто мелодия, а торжественный, медный глас, что прокатился по залу, отразившись от высоких сводов. Эти звуки марша, написанного Герасимом Лебедевым специально для торжественной церемонии, словно возвещали о начале новой эры, о завершении долгого и кровавого пути.

Когда мы вступили в зал, напряженное молчание собравшихся стал осязаемым. Все взгляды обратились к нам. Даулат Рао первым поднялся со своего места, его взгляд был проницательным, изучающим. Рядом с ним, в элегантных шелках, встала и княжна Бегум. Я увидел Ранджита Сингха, князей Ауда, Рохилкханда, Бенареса… Каждый со своими мыслями, своей историей, но объединенные сейчас этим одним, общим моментом. Они вставали не столько передо мной, сколько перед символом нового будущего, перед возможностью единства, которая до этого казалась несбыточной мечтой.

Начались поклоны. Это был не просто формальный ритуалы, это было признание, пусть пока и негласное, моей новой роли. Нур я подвел к трону, искусно вырезанному из сандалового дерева, инкрустированному перламутром и самоцветами, который дождался ее. Она с достоинством истинной правительницы опустилась на его подушки, длинный подол ее алого лехенга-чоли рассыпался по ступеням, словно красный водопад. Я же поднялся к своему трону. Мой взгляд охватил собравшихся: лица тех, кто принял идею единства, — закаленных в боях, серьезных и задумчивых, привыкших к власти, но теперь готовых слушать. Все они, как и я, прошли через огонь и кровь, и теперь стояли здесь, на пороге нового дня, их судьбы переплетены моей волей.

— Я собрал здесь вас утром на рассвете, чтобы вы еще раз увидели, как солнце дарует первые лучи благословенной земле Хинди.

Мой голос прозвучал уверенно, разносясь по залу, наполненному утренним светом и волнением. Солнце продолжало подниматься, его лучи, проникая глубже, касались лиц, выхватывая золотистые оттенки на коже, подчеркивая блеск глаз, освещая зал, как бы одобряя собрание.

— Это солнце — не просто свет, это обещание новой жизни, нового начала, которое мы, вместе, вырвали из когтей инглезов. Еще три года назад этот зал, эта земля, эта страна стонали под гнетом чужаков. Их алчность разъедала Индию, их коварство сеяло рознь, их пушки несли смерть. Но мы с вами, князья, мы с вами, отважные маратхи и сикхи, тамилы и раджистанцы, гуркхи и афганцы, доблестные воины из всех княжеств, собрались под одним знаменем. Мы забыли о старых обидах, о племенных распрях, о мелочных спорах, которые так долго ослабляли нас. Мы объединились перед лицом общего врага.

Я сделал паузу, позволяя моим словам впитаться в сознание слушателей. Каждый из них видел на полях сражений казаков и индийских воинов, сражающихся плечом к плечу. Каждый из них пережил потерю и радость победы.

— Вспомните Калькутту, неприступные стены ее цитадели, ее богатства, которые инглезы считали своей незыблемой собственностью. Кто дерзнул бросить вызов их могуществу? Кто, пройдя тысячи верст через пустыни и горы, явился на берега Хугли, чтобы изгнать захватчиков? Казаки, не знающие страха, с шашками наголо, пробились через их оборону. Рядом с ними, вдохновленные нашим примером, шли воины из Отряда Черного Флага — индусы маршала и правителя Хайдарабада Радиши, чьи сердца горели жаждой свободы. С ними плечом к плечу сражались гуркхи, чьи кукри несли смерть врагам. Рохиллы Фейзуллы-хана, некогда разрозненные, теперь стали единым целым, и их доблесть была такой же непоколебимой, как и их вера. Мы вместе штурмовали Форт-Уильям, эту каменную утробу, где инглезы прятали свои богатства и скрывали свои преступления. Мы освободили Вазира Али-хана из их тюрем, вернули ему свободу, вернули Ауд его законному навабу.

Мой взгляд скользнул по лицам князей Ауда и Рохилкханда, останавливаясь на княжне Бегум, чья история была так похожа на историю моей Нур. Они кивали, понимая, о чем я говорю. Я видел в их глазах не только воспоминания о войне, но и надежду, зарождающуюся на наших глазах.

— Мы сражались не только в Калькутте. Мы освободили Бомбей, Мадрас и еще десятки городов, что стонали под игом инглезов, протянули руку помощи Синду. Мы два года защищали благословенную землю Индостана от набегов. Мы научили бывших сипаев, сынов раджпутов, обманутых чужаками, истинной цене свободы и чести. Они отвернулись от своих лживых хозяев и встали под знамена Отряда Черного Флага, став грозной силой, повергающей инглезов в прах. Мы разгромили Артура Уэлсли, заставив его бежать, как поджавшего хвост шакала. Мы освободили Майсур от их марионеток, вернув ему законную власть и достоинство и превратив в центр земли Хинди. И теперь, стоя здесь, в сердце этой прекрасной земли, мы можем с гордостью сказать: мы победили. Мы отстояли нашу землю.

Солнце поднялось выше, заливая зал ярким, теплым светом, словно само божество одобряло мои слова. Наступила тишина, прерываемая лишь легким шумом ветра в парке.

— Мы победили, но эта победа не будет полной, если мы не сумеем сохранить наше единство. Инглезы коварны и терпеливы. Их флот и армия окончательно не повержены, они лишь отступили на время, чтобы собрать силы, чтобы залечить раны. Они найдут слабое звено в нашей цепи, подкупят новых предателей, приведут войска на своих кораблях. Они будут ждать момента, когда мы разойдемся по своим уделам, когда возобновятся старые раздоры, когда каждый князь будет думать только о своей выгоде, а не об общей судьбе Хинди. Они будут ждать, чтобы нанести удар, чтобы снова поработить нас, чтобы забрать то, что мы вырвали у них такой дорогой ценой. И наш единственный шанс — это не просто временный союз, не просто военное братство. Наш единственный шанс — это скрепить единство индийских княжеств и царств святыми клятвами перед богами. Клятвами, которые будут выше личных амбиций, выше племенных обид, выше жажды золота.

Я окинул взглядом каждого из присутствующих, пытаясь проникнуть в их души, заглянуть за фасады величия. Я видел в их глазах отражение моих слов, их собственные страхи и надежды.

— Я предлагаю нечто большее, чем простой договор. Я предлагаю то, что изменит ход истории этой земли навсегда. Я предлагаю создать Соединенные Княжества Индии. Здесь, в Майсуре, в будущей столице новой страны.

Мои последние слова повисли в воздухе, словно звук колокола, возвестившего о новой эре. Солнце, уже ярко сиявшее над горизонтом, освещало мои плечи, осыпало золотом фигуру Нур на троне. Его лучи падали на махараджей и раджей, и каждое лицо, каждый жест приобретали особую значимость. Будущее Индии, такое же яркое и неизведанное, как новый день, только что начавшийся за окнами дворца, предстало перед ними во всем своем великолепии.

Конец цикла

(Три граба и гельветты маратхов атакуют английский военный корабль и торговый караван)