Индийский поход. Махараджа

Глава 3

Петербург. Зимний дворец, 12 марта 1802 года.

Год!

Ровно год прошел после смерти императора Павла.

Ветер с Невы, пройдя сквозь распахнутые настежь окна Зимнего дворца, тревожил тяжелые портьеры, принося с собой запахи сырой речной воды и близкой весны. Однако в малом кабинете, служившем Его Императорскому Величеству Александру Павловичу для особо важных встреч, воздух был на удивление сухим и теплым, насыщенным тонким ароматом свечей и старой бумаги. На резном столе из красного дерева лежали развернутые карты, аккуратно придавленные бронзовыми пресс-папье, а в камине, тихо потрескивали поленья, отбрасывая блики на позолоту багетов и тяжелые, обтянутые синим шелком стены. Вдоль нее в ряд были выстроены пять кресел.

Александр стоял у окна, его взгляд, обычно такой мягкий и рассеянный, сейчас был сосредоточен на быстро бегущих облаках, словно он пытался прочесть в них ответ на свои тревоги. События последнего времени — смерть отца, собственное восшествие на престол, поход Орлова в Индию — оставили на его молодом лице легкую бледность, а в голубых глазах затаилась едва заметная усталость. На нем был не парадный мундир, а простой темно-зеленый сюртук с золотыми пуговицами, подчеркивающий его стройную фигуру.

Дверь тихо отворилась, и камердинер, поклонившись, объявил:

— Ваше Императорское Величество, все собрались.

— Пусть заходят.

Александр медленно обернулся. В кабинет вошли четверо членов Негласного комитета, друзья юности, превратившиеся волей царя в Фигуры. Витя Кочубей, первый среди равных. Скромный хлопчик из села Диканька вырос в главного дипломата Империи. Всегда задумчивый, сдержанный и осторожный, надменно учтивый, тщательно завитой, худощавый, он умел не только произвести впечатление, но и навязать свое мнение. Его противоположность, граф Строганов, Паша. Родился в Париже, насмотрелся ужасов революции, связался с якобинцами, вернулся на родину, но сохранил французскую живость. Он не любил Наполеона. Да и трудно восторгаться тем, кто вовлек прекрасную Францию в череду европейских войн. Адам Чарторыйский — красавец, любимец женщин и всегда поляк, когда дело касалось русских дел. Царя он забавлял. И, наконец, самый старший среди них, Николай Новосильцев, и самый ярый англофил, человек с холодными глазами. Эта четверка готовила либеральные реформы и влияла на многое в Империи, в том числе, на внешнюю политику. Александр нуждался в их совете — но в вопросе, который его беспокоил, нельзя было рассчитывать на беспристрастность этих баловней судьбы.

Он перевел взгляд на пятое, пустое кресло, когда друзья расселись. Оно предназначалось для Лагарпа, его учителя, свергнутого диктатора Гельветической республики, республиканца и очень честного человека, нашедшего после изгнания из Швейцарии приют в России. Фредерик не считал возможным по этическим причинам участвовать в заседаниях Негласного комитета, но кресло для него всегда ставили. Учитель встречался с венценосным учеником в своем доме. Четкого графика не было, и швейцарец старался не покидать стен предоставленного ему скромного особняка — слишком важными он находил свои свидания с царем, которого он боготворил. Утром император навестил Лагарпа, обо многом поговорили. Но ясности в мыслях у Александра не возникло. Как поступить правильно, он не знал и оттого чувствовал себя глубоко несчастным. Время импульсивных решений прошло, эмоции улеглись, но сумасшедший мир преподносил все новые и новые сюрпризы.

— Итак, в Амьене Франция и Англия подписали мир — минимум на месяц раньше ожидаемого срока, — произнес с полувопросительной интонацией император, избегая встречаться взглядом с Кочубеем. — Война в Европе завершилась. Что дальше?

Министр иностранных дел вскинулся, ревниво скосил глаза на сидевших рядом товарищей. Внешняя политика была его прерогативой — его и Строганова, — остальных она не касалась.

— Мы не будем, как планировали, обсуждать реформу Сената? — спросил он, стараясь не выказывать волнения.

— Нет, — спокойно ответил царь. — Поговорим об иностранных делах. Я хочу понять, что вы о них думаете.

Не давая никому вымолвить и полслова, Кочубей объяснил:

— Англичане поспешили заключить мир из-за угрозы, которую таит поход наших казаков. С ними пока так и не удалось связаться. И остановить, — министр поморщился.

Строганов рассмеялся, явно принужденно.

— Нам стоит ожидать русского вице-королевства на берегах реки Индус?

— Какое вице-королевство? — вышел из себя Кочубей, что случалось с ним крайне редко. — У нашего флота нет достаточной силы, чтобы обеспечить с ним надежную связь. Хватит уж нам заморских владений. С Америкой и той не знаем, что делать. Аляска эта — одни убытки, а не колония.

Члены Негласного комитета переглянулись.

— Неисчислимые богатства Востока — вы готовы так просто от них отказаться? — подначил Кочубея Чарторыйский.

— Нужно быть реалистом, мой друг, — поддержал начальника Строганов, занимавший пост вице-министра иностранных дел.

Его кузен Новосильцев одобрительно крякнул:

— Негоже Англию злить. Если Платов возьмет Дели или, что еще того хуже, Калькутту…

Александра аж передернуло от одной это мысли — от всей этой истории, на которую его сподвижники смотрели как на исторический курьез. Он, налившись гневом, встал из-за стола и принялся мерить кабинет шагами, поглядывая на пустующее кресло учителя и припоминая их утренний разговор.

— Что слышно из Бухары? — поинтересовался Лагарп, когда они встретились.

— Казаки вышли с перевалов, афганские племена оказали им огромный почет, некоторые даже присоединились к армии.

— Вам оказали! — с напором произнес швейцарец. — Казаки идут под вашим флагом!

— Это не меняет суть дела! Островитяне могут потерять Индию — стоит казакам войти в пределы империи Великих Моголов, местные племена поднимут восстания. Английский посол уже измучил меня постоянными жалобами и требованиями. Ей-Богу, я уже прячусь от него — то уеду с инспекцией на казенные заводы, то приму развод в Михайловском замке… Вот теперь этот француз еще…

Да, именно встреча с французским послом, доставившим письмо-предложение Наполеона, побудило Александра встретиться с учителем и переменить план сегодняшнего заседания Негласного комитета.

— Этот корсиканец хочет породниться с домом Романовых. Он просит руки моей сестры, принцессы Екатерины. Вы представляете⁈

— Возмутительно, — тон Лагарпа, несмотря на его обычную сдержанность, приобрел оттенок искреннего негодования, хотя он, кажется, больше поддакивал, чем выражал собственное мнение. Фредерик понимал, что для императора этот вопрос был болезненным.

— Грошовая французская выскочка не может породниться с императорским домом! — Александр выстреливал словами как из пушки. Его грудь тяжело вздымалась. — Его род ничтожен. Возомнил себя равным королям. Как смеет он даже помыслить о такой дерзости?

Швейцарец выдержал короткую, почти незаметную паузу, прежде чем ответить, словно взвешивая каждую фразу, учитывая как эмоциональное состояние императора, так и объективные реалии европейской политики. Отбросив секундное колебание, он решился на откровенность.

— Ваше Императорское Величество, союз с Францией вам диктует сама история. У Бонапарта не осталось противников на континенте. Даже Англия склонила голову перед ним по Амьенскому миру. Его могущество неоспоримо, а влияние простирается от Пиренеев до границ Пруссии. Противостояние с ним в данный момент, Ваше Императорское Величество, может обернуться для России непредсказуемыми последствиями, в то время как союз открывает перспективы для усиления вашего влияния в Европе. Брак, сколь бы неприятным он ни казался, способен закрепить этот союз. Наполеон — новая мессия Европы. Года не пройдет, как он примерит императорскую корону. Я республиканец, мне неприятно это говорить, но скоро сложится ситуация, когда вы обратитесь к нему со словами «брат мой».

… Голоса громко заспоривших членов Негласного комитета вернули Александра в кабинет в Зимнем дворце.

— Нам нужно держаться Англии! — чуть не рычал Новосильцев. — История с казаками слишком затянулась!

— Они идут под моим флагом, — вслух повторил царь слова учителя, — и боюсь, они дойдут, и все пойдет кувырком. Но не стоит забывать, что их противником выступает не Великобритания, а частная компания. И это открывает некое пространство для маневра.

Он отступил от спорщиков, его гнев, кажется, немного утих, уступая место тяжелой задумчивости. Прошел несколько шагов по кабинету, его руки, до этого сжатые в кулаки, теперь были сцеплены за спиной. Он остановился перед Кочубеем, император пытался заглянуть в самую душу своего советника.

— Что говорят в петербургских салонах?

Министр, демонстрируя фирменную глубокую сосредоточенность, почти аскетическую собранность, ответил предельно честно:

— Платовым восторгаются. Он и Орлов чуть ли не античные герои. И негодуют насчет разошедшихся слухов об аресте членов их семей. Я бы порекомендовал как-то уладить это дело.

— Ты, Виктор, еще не министр внутренних дел, — подпустил шпильку Чарторыйский.

Александр тут же откликнулся, решение в нем созрело давно:

— Их везут в столицу фельд-егеря. Как прибудут, устроим в каком-нибудь дворце и объявим, что они вызваны для награждения, а не для кары.

Негласный комитет опять переглянулся. Удивленно.

— Как это по-византийски! — с деланным восхищением воскликнул поляк.

— Англичане будут вне себя от ярости! — эмоционально откликнулся Строганов, и его поддержали и Кочубей, и Новосильцев приглушенным светским шепотом.

— Что мне до их мнения! — вдруг рассерженно заявил царь. — Захват казаками Хивы и Бухары проглотили не подавившись! Значит и дальше съедят то, что мы им предложим.

Он вспомнил слова Лагарпа: «Вокруг вас крутятся тридцать хлыщей, метающих поссорить вас с Наполеоном».

— Индия нам, конечно, не нужна. Но коль так сложится, отчего не воспользоваться случаем, страстным желанием бриттов избавиться от наших воинственных, жадных до добычи казачков. Вспомните, с чего все началось! Давайте потребуем взамен Мальту. Порт в Средиземном море, надежно защищенный, нам не помешает. В любой момент могут обостриться отношения с турками. И вообще…

— Французы будут резко против, — задумчиво заметил Кочубей, без явного несогласия. Похоже, ему глянулась идея конфликта с Наполеоном из-за острова-крепости.

«Мечтай, мечтай, — хмыкнул раскусивший его император. — У меня есть чем купить расположение корсиканца, но об этом пока молчок, — он остановил свой взгляд на Чарторыйском. — Кажется, мне нужен новый министр иностранных дел. А Витю посажу на внутренние дела».

— Есть такой ревельский купец, Торклер. Его корабли уже плавали в Калькутту и Кантон, — рассуждал как ни в чем не бывало Кочубей. — Давайте отправим на них своего представителя, снабдив его подробной инструкцией, постараемся взять происходящее под контроль.

— Помнится, мне подавал прошение некто Лебедев, музыкант и путешественник, с просьбой напечатать его труды по Индии. Где он сейчас?

— Определен в Азиатский Департамент, Государь.

— Используйте его знания. И включите в состав посольства.

— Сделаем, — тут же согласился министр. — Это нетрудно. Куда докучливее понять, чего мы хотим от Платова. Какова конечная цель всей этой авантюры?

О, если бы кто-то из собравшихся мог об этом знать! Советники уставились на царя в ожидании ответа. Но что он мог им сказать? Александр и сам терялся в догадках. Слишком густой туман затягивал происходящее на границах Индостана, чересчур много разнородных факторов и возможных последствий. И так далеко! Полгода туда, полгода обратно — как на таком ненадежном фундаменте построить политику⁈

Зной Калькутты был не просто жарок — он был обволакивающим, вязким, словно ты лежишь на дне мутной, теплой реки, а вокруг тебя не воздух, а тяжелые неподвижные воды. Он просачивался сквозь каждую щель, пропитывал тонкую нательную рубаху, заставляя ее липнуть к коже, и, казалось, душил не только легкие, но и мысли. Спать в такой духоте было невозможно, каждый шорох простыней, каждая попытка повернуться лишь усиливали чувство дискомфорта, разгоняя остатки сна.

Я тихо застонал, откидывая мокрое от пота покрывало, и поднялся. Толстые стены, массивные своды дворца Бабу, спасающие от дневной жары, ночью работали как печка. Приняв быстрое решение, я бросил быстрый взгляд на разметавшуюся по постели Нур и вышел в коридор. Босые ноги бесшумно ступали по прохладному камню.

Охранник у двери, донец с ружьем на плече, при виде меня в одной рубахе и легких штанах до колена лишь коротко отсалютовал ружьем. Ему ли не знать, каково в такую ночь… Я направился к винтовой лестнице, ведущей на крышу, и вскоре оказался на плоском пространстве, откуда открывался вид на уснувшую под покровом ночи Калькутту. Здесь, на высоте, воздух чуть шевелился, принося легкое, почти неуловимое дуновение, которое, казалось, было послано самой судьбой, чтобы дать измученному телу хоть немного облегчения.

Я расселся, обнимая руками колени, у самого края крыши в позе мыслителя и, уподобившись врубелевскому Демону, устремил взгляд в черноту неба, лишь кое-где прошитую редкими звездами, что с трудом пробивались сквозь легкую дымку. Под ними раскинулся огромный, спящий город, его очертания были размыты, но причудливы. Я видел минареты, их тонкие силуэты вздымались к небу, подобно пальцам, замершим в молитве. Неподалеку вырисовывались массивные купола недавно возведенных индуистских храмов, их формы казались тяжелыми и древними, словно скрывали в себе тайны тысячелетий. И где-то вдали, едва различимые в ночной мгле, торчали острые шпили и легкие башенки, отбрасывая в сторону причудливые тени, — это были европейские постройки, британские дворцы и резиденции, которые теперь принадлежали нам.

Снизу, из запутанных лабиринтов улиц, доносились приглушенные, но многочисленные звуки: далекий лай собак, смешивающийся с отголосками восточной музыки, возможно, из какого-то ночного квартала, где сумерки были продолжением дня. Слышались редкие возгласы, крики ночных торговцев, а порой — и что-то похожее на стоны, которые, возможно, были порождены кошмарами, а может, и реальностью этого города, где жизнь и смерть переплетались так тесно. Тысячи огней, слабых, дрожащих, словно светлячки, разлетевшиеся по всей Калькутте, мерцали внизу, создавая иллюзию огромного, раскинувшегося ковра. Это были масляные лампы, факелы, очаги в домах, каждый из которых символизировал чью-то жизнь, чью-то судьбу.

Если присмотреться, можно вычленить огромное пустое черное пятно — Майдан, а за ним громаду Форта-Уильям, это царство смерти, озаряемое редкими огнями и вспышками выстрелов. Там все еще продолжалась осада бараков-блокгаузов, где засели сипаи. Платов не захотел разрушать внутренние укрепления — я подсказал, что они еще пригодятся. Внутренние рвы были завалены телами европейцев. Радиша и его люди устроили резню, не жалея ни женщин, ни детей. Страшное побоище, прорвавшаяся ярость индийцев — казаки спасли всего несколько сотен гражданских лиц и укрыли их в датской миссии. Жуткое последствие нашего появления на берегах Хугли. Я лишь сунул нос в крепость по возвращению с берегов Индийского океана, онемел от открывшейся картины и тут же ретировался во дворец Бабу. Позже буду разбираться с этой мясорубкой. Но вины, сожаления я не испытывал. Англичан никто сюда не звал, никто не давал согласия на все те мерзости, что они натворили… Иное занимало голову, куда более насущное, чем посыпание ее пеплом.

Вся эта панорама, само мое пребывание в Калькутте казались чем-то невозможным, чем-то из области фантастики. Быть может, не влажная духота, а безотвязные думы всему виной — тому, что не спалось? Я сидел на крыше дворца в центре этого огромного, покоренного города, набитого сокровищами, вдыхал терпкий запах специй, смешанный с ароматами Хугли, ее мутных вод, и, наконец, почувствовал, как духота начинает отступать. Легкий ветерок, долетевший откуда-то с реки, овевал лицо, принося с собой долгожданную прохладу. Мои мысли, до этого затуманенные жарой и усталостью, начали проясняться, возвращаясь к тому, что не давало покоя с момента предложения Нур Инайят Хан.

Принцесса… Мы знакомы всего неделю, если не считать короткого разговора в туалете, а кажется, что прошла уже вечность, что мы всегда были вместе. Должны были быть, и, когда встретились, наступила гармония. Без нее, без Лакшми, в моей душе зияла прореха — понял это, когда ее обрел. Все думки о Марьяне, о перспективах ее штурма крепости по имени Петя, развеялись как сон.

«Прости меня, червленичка, но Нур завладела моим сердцем!»

О, она совсем не подарок. Все время пробует меня на слабо, пытается нагнуть, подчинить, превратить в «каблука». Чуть насмешливо, в стиле Ретта Батлера против Скарлетт из «Унесенных ветром» — вот лучший метод ей противостоять. Иной раз приходится осаживать, и это постоянное противостояние превратилось в игру — в вечную игру сильных мужчины и женщины, добавляющую притягательности и перчику в отношения. Эта особенность личности Нур — от происхождения, воспитания и нелегкой борьбы против жизненных невзгод — завлекала меня в ее сети не меньше, чем экзотическая красота и любовные таланты. В чем-чем, а в искусстве быть желанной ей не откажешь…

Она предложила мне взять ее в жены. Сперва меня эта идея позабавила. Но чем больше крутил ее в голове, тем отчетливее, выпуклее рисовались контуры моего будущего в случае, если соглашусь.

Я назвал себя Игроком, вознесся в оценке своего вклада в Индийский поход. Отчасти справедливо — моими усилиями, умноженными на усилия тысяч людей, историческое полотно затрещало, готовое вот-вот порваться. Но еще ничто не закончилось. Англичане могут все отыграть назад — силы у них есть. И чтобы этого не допустить, требуются титанические усилия. Огромный клубок проблем маячил перед глазами. Ну что ж, начнем его распутывать ниточка за ниточкой.

Уселся поудобнее, крепче обхватил руками колени, чтобы лучше думалось. Приступим.

Начнем с казаков, с сердца похода, с его ядра. Огромное богатство, захваченное в Калькутте, все изменит. Не знаю, сколько добавилось золота после падения Форта-Уильям, но уверен, что очень-очень много. Все Войско об этом знает, и сейчас неизбежно начнется разброд и шатание. Есть торговые корабли, на речных верфях застыли на стапелях суда разной степени готовности. Какой соблазн заявить, что цель похода достигнута и пора закрывать лавочку. И настоять на том, чтобы погрузиться на эти корабли и отправиться морем домой. Очень вредная гибельная идея, но она нет-нет да и мелькнет в разговорах.

Вроде бы мне удалось убедить полковников принять мой план № 3. Суть его ой как непроста, ведь я предложил ни много ни мало пересечь весь субконтинент, захватить Бомбей, нанеся англичанам еще один смертельный удар, а оттуда проскочить на арабских дау и быстроходных индийских судах в Синайский залив. Далее предполагался короткий переход через пустыню до Александрии — плевое дело после Усть-Юрта. Появление казаков в Суэце, а потом на берегу Средиземного моря, во владениях турецкого султана, окончательно спутает англичанам все карты, если объявить, что русские прибыли на помощь Османской империи. В ответ на египетский поход Наполеона состоялся, как я помню, аналогичный поход англичан — их первое вооруженное проникновение на Ближний Восток. Если казаки застанут оккупантов на берегах Нила и даже в том случае, если они уже очистили Египет, никто не захочет воевать. Постараются решить миром, усилиями дипломатов и переговорщиков. И все будут только счастливы, если Войско погрузится на нейтральные корабли и отправится домой. Через Проливы, через Черное море в Азовское — и вот он, родной Дон!

Авантюра? Еще какая! А разве Индийский поход меньшая? И разве есть альтернатива? Никто из донцов, за редким исключением, не захочет остаться в Индии и строить здесь казачье царство. Домой, домой! Этот призыв уже ясно читался в глазах даже у бойцов из моей сотни. План № 3, пусть и требующий серьезных усилий, включая и дипломатический зондаж в Стамбуле, давал хоть какие-то перспективы выбраться живыми и богатыми. Вся надежда на то, что победителей Индии теперь будут воспринимать всерьез — как самостоятельную силу, с которой нельзя не считаться.

Интересно, что происходит в Петербурге? Хватит ли ума императору и его советникам воспользоваться нашими победами? Придет ли кому-то в голову, что союз с наполеоновской Францией даст стране куда больше, чем с коварным Альбионом, любителем таскать каштаны из огня чужими руками, а потом по этим рукам лупить со всей силы, когда надобность в них отпадет? Какие невероятные перспективы могут открыться: вместо позорного Тильзитского мира и кровавых событий Отечественной войны — совместное обустройство Европы под треск британского позвоночника!

Мечты, мечты… Кто знает, смогут ли ужиться на одном континенте две сверхимперии? Все вилами на воде писано. Правда, удачный Индийский поход так изменит все международные расклады, что может и выйдет что-то толковое с Наполеоном. Он не может не оценить всесокрушающую силу русского духа! Пирамиды, говоришь, на вас смотрят… А как насчет куполов дворцов Великих Моголов⁈ Но какая осязаемая власть, данная мне, казалось, по велению самого случая и способная перевернуть всю историю! Я чувствовал ее вес, ее ответственность, ее опьяняющую мощь…

Мои размышления прервал шум, доносящийся с противоположной стороны крыши, из внутреннего двора. Громкие команды, умоляющий голоса, плач, лязг стали. Что там случилось?

— Аман! Аман! Пощады! — мне этот призыв был хорошо знаком.

Я лениво встал и пересек крышу. Склонился над небольшим парапетом. Во внутреннем дворе, среди клумб и деревьев мелькали темные фигуры при свете масляных фонарей и чадящих факелов. В скудном свете искорками мелькали отражения огней на взлетающих полосках стали. Потом раздавался глухой удар, вскрик, сдавленные вопли людей, присутствовавших при… казни? Радиша принялся зачищать денежные хранилища Рамдулала Дея, превращенные в темницы? Множит на ноль бабусов, расставшихся со своим богатством и больше ненужных?

Вмешаться?

Я заколебался. Уже было открыл рот, чтобы выкрикнуть запрет и — захлопнул его, с силой сжав челюсти. Пребиндранах творил со своими людьми справедливость — так, как он ее понимал, так, как здесь, в Бенгалии и на всем Индостане было принято. Крайнюю жесткость порождало не только время и, увы, местные традиции, но и накопленная ярость, жажда мести. Новая Индия рождалась в кровавых муках, и не мне мешать этому процессу. Как там сказала Нур? «Ты сложишь трон из голов предателей»? Что ж, будем считать, что первый кирпичик постамента будущего престола закладывается сейчас во дворе бывшего главного богатея Калькутты.

Все равно — трудный выбор. Я колебался, а внизу продолжались казни, и кровь заливала цветы, забивая своим тяжелым запахом душистые ароматы. Стоны умирающих отдавались в ушах, натягивая нервы как канаты.

Так и не решился вмешаться. Развернулся, выбросил из головы мрачную картину и вернулся на старое место, уселся — еще больше походя на Демона, разглядывающего поверженный город не безразлично, но кровожадно. Сердце стучало часто-часто, но постепенно приходило в норму.

«Итак, на чем я остановился?» — спросила себя бездушная скотина в моем лице.

Не забыли, как мы ценим ваши лайки и добавление в библиотеку? Вам несложно, нам приятно!