Индийский поход. Махараджа

Глава 14

Кровь была смыта с лица Нур, но красное пятно, отпечаток моей ладони, горело не менее ярко, чем багровые закаты в Бенгальском заливе. Я смотрел на него, и внутри что-то скручивалось в тугой узел. Эта первобытная жестокость, эта жажда крови, с которой она смотрела на агонию предателей, напугала меня до глубины души.

— Я виновата в том, что действовала без твоего приказа? — жалобно спросила княгиня, нисколько не возмущенная моей пощечиной.

— Не только! Я увидел, что в тебе живет не только любовь, но и нечто дикое, что может поглотить тебя и меня без остатка. Где те ростки цивилизации, которые прививались в Майсуре? Париж, французы… Где все это? — выкрикнул ей в лицо.

— Я… — залепетал она, но ее прервал Лукашка, дернув меня за руку.

— Вашбродь! — повторял он снова и снова, не обращая внимания на палача, на обезображенные тела, на нашу семейную ссору, пытаясь до меня докричаться. — Марьяна! Она умирает!

Вся внутренняя буря, все мысли о жестокости и власти, о разочаровании в Нур отступили. Осталась лишь одна, всепоглощающая тревога. Марьяна. Моя Марьяна. Та, что шла со мной с самого начала, делила тяготы похода, сражалась рядом, любила, не требуя ничего взамен. Она умирает.

Я оттолкнул Лукашку и, поскальзываясь на лужах крови, бросился прочь из зала, прочь от Нур, от ее растерянного выражения лица, пришедшего на смену кровожадной улыбке. Я бежал по коридорам дворца — его роскошь, его фрески, его позолота, казались теперь насмешкой, декорациями к страшному сну. Я не знал, что делать, как помочь, но чувствовал, что должен быть там, рядом с червленичкой. Должен увидеть ее, услышать ее голос. Или хотя бы попрощаться.

Я выскочил на улицу, где уже собирались тучи, предвещая новый ливень. Воздух был тяжел, напоен запахом земли и приближающейся грозы. Ветер бил в лицо, смывая с губ солоноватый привкус крови. В голове не было ничего, кроме образа Марьяны. Моя верная, моя несчастная казачка.

Добежав до бывших английских казарм, расположенных поблизости от дворца, ворвался в наскоро обустроенный лазарет в одном из бараков. Здесь стоял тяжелый, приторный запах лихорадки, нечистот, лекарств и человеческого пота. Полумрак, сквозь узкие окна пробивались лишь слабые лучи солнца, не способные разогнать гнетущую атмосферу.

Я увидел ее.

Марьяна лежала на койке, ее лицо было покрыто липким потом, губы пересохли и потрескались. Глаза закатились, а дыхание было прерывистым и частым. Она билась в ознобе, ее тело тряслось. Я схватил ее за руку — она была горячей, как раскаленное железо.

— Что с ней? — спросил я, обращаясь к сидевшему рядом Козину, по традиции взявшему на себя обязанности лекаря. На лице застыло выражение безнадежности.

— Лихоманка, вашбродь, — прохрипел сотник, вытирая пот со лба. — Трясуха. Долго уже так. Три дня как мается. Никак не можем помочь. Слабнет.

«Трясуха» — это малярия. Мне была хорошо известна эта гадкая болезнь. Я уже не раз видел ее страшные проявления, знал, как она выкашивает целые отряды, оставляя после себя лишь трупы.

— Чем лечите? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Травы, отвары всякие… Но ничего не помогает. С каждым днем все хуже.

— Хинин, — произнес я. — Есть хинин?

Никита удивленно посмотрел на меня, затем покачал головой.

— Не ведаем такого. Местные врачеватели говорят, что в португальской колонии, в Гоа, можно достать вино с корой особого дерева, которое может помочь. Но это далеко.

Дерево наверняка хинное. Привезено португальскими миссионерами из Южной Америки. До Гоа не менее шестисот верст с гаком. Две недели туда, две недели обратно. Успею ли? Время уходит, каждая секунда на счету, все дела подождут. Я посмотрел на Марьяну, на ее измученное лицо, на едва заметное движение губ. Справится ли она, найдет в себе силы? Она не должна умереть. Не сейчас, не здесь.

Я опустился на колени рядом с койкой, взял ее безжизненную руку и прижал к своей щеке.

— Марьяна, — зашептал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо, хотя внутри все дрожало. — Держись, слышишь? Не сдавайся. Скоро я привезу лекарство. Тебе просто нужно дождаться. Цепляться за жизнь во что бы то ни стало.

Ее веки дрогнули. Она медленно открыла глаза, мутные, лишенные всякого блеска, с красной сеткой полопавшихся капилляров. Они скользнули по моему лицу, задержались на мгновение, словно пытаясь что-то вспомнить, а затем закрылись. Из ее пересохших губ вырвался слабый, почти неслышный шепот.

— Зачем… мне жить… если… ты… забыл меня?

Ее слова пронзили меня, как кинжал. Мое сердце сжалось. Я забыл ее. Забыл о ее любви, о ее преданности. Оттолкнул. Выбросил прочь как надоевшего щенка. Предал ее. Чувство вины накрыло меня с головой, от него не было спасения, не было выхода.

— Не говори так, Марьяна, — пробормотал я, не отпуская ее руку. — Я не забыл. Я… я женюсь на тебе. Слышишь? Если поправишься, мы обвенчаемся. Даю тебе слово. Только дождись лекарства, сражайся!

Ее глаза распахнулись. В них, сквозь пелену болезни, вспыхнул огонек. Слабый, но живой. Ее тело дрогнуло, ее дыхание участилось. Рука, которую я держал, сжала мою.

— Главной… женой? — ее голос окреп, в нем появились нотки прежней Марьяны, упрямой и требовательной. — Мы обвенчаемся… А Нур? Твой брак с Нур… ничего не значит. Ведь так?

Я смутился. Горячая волна пробежала по моему лицу. Нур. И этот брак, заключенный по всем мусульманским обычаям, но такой чуждый для меня. Наш союз, который должен был стать фундаментом новой империи. Что теперь? Я обещал Нур царство, а Марьяне — женитьбу. Как совместить несовместимое? В голове все смешалось, мысли метались, как испуганные птицы. Успокаивал себя лишь тем, что Нур, вроде бы, не возражала против второй жены. Сама говорила: «у махараджи должно быть много жен и детей».

— Да, Марьяна, — выдавил я из себя, чувствуя, как внутри все сжимается. — Ничего не значит. Ты будешь главной женой.

Она улыбнулась. Слабой, почти призрачной улыбкой, но в ней было столько надежды, что я не мог не ответить ей. Эта улыбка, эта вера в меня, дали мне силы. Я должен ее спасти. Любой ценой.

Выйдя из лазарета, отдал приказ о подготовке к немедленному выступлению, попутно раздавая поручения. Со мной должен был пойти большой кавалерийский отряд. Самые быстрые кони, обязательно с подменой, самые выносливые казаки, лучшие люди Фейзуллы-хана. Две-три сотни. Зачетов, Муса — их обязательно. Время не ждет.

Вскоре ко мне подошла Нур. Ее глаза были полны беспокойства. Она была одета в дорожный наряд, в практичное и неброское сари с теплой накидкой, но даже в нем она выглядела царственно.

— Мое сердце, — произнесла она, ее голос был ровным, без единой эмоции. — Ты отправишься в Гоа? За лекарством для казачки? Я пойду с тобой.

Уже все знает! И откуда только? Впрочем, тут у стен везде уши.

— Нет, Нур, это будет долгий и опасный путь. Оставайся здесь. Майсуру нужна княгиня.

— Ты охладел ко мне, Питер? — с тревогой спросила она. — Из-за той казни? Из-за того, что я хотела возмездия? Или потому, что я показала тебе то, что ты не хотел видеть? — в ее голосе прозвучали нотки горечи. — Я знаю, что ты идешь не просто за лекарством. Ты хочешь бежать от меня, от того, что ты увидел. Но я пойду с тобой. Мой отец учил меня, что в пути можно заметить куда больше, чем во дворцах. И я не желаю, чтобы ты забыл меня. А народ Майсура… Он подождет. Столько лет уже ждал.

Ее слова были проницательны и точны. Она, как всегда, читала меня как открытую книгу. Да, в том числе я хотел бежать. Бежать от этого нового, пугающего образа Нур, от ее жестокости, от ее жажды крови. От своих собственных обещаний, данных двум женщинам.

— Хорошо, — сказал я, сдаваясь. — Но это будет трудный путь. Дороги размыты, реки разлились.

— Я не боюсь трудностей, мой атаман. Я дочь Типу Султана.

И она доказала свои слова. Путь до Гоа оказался испытанием не только для людей, но и для животных. Муссонные дожди обрушились на нас с новой силой, превращая дороги в непроходимые болота, а мелкие ручьи — в большие бурлящие реки. Деревья падали, перекрывая путь, грязь прилипала к сапогам, делая каждый шаг невыносимо тяжелым. Небо почти постоянно было затянуто низкими, свинцовыми тучами, из которых непрерывно лил дождь, стегая нас по лицам, проникая под одежду, заставляя дрожать от холода.

Переправы через разлившиеся реки были настоящим кошмаром. Вода поднималась до пояса, сбивая с ног, унося с собой лошадей, повозки пришлось бросить. Мы плыли, держась за уздечки коней, стараясь не потерять друг друга в мутном потоке. Муса, как всегда, был на высоте, он ловко управлял своей лошадью, перетягивая за собой веревки, которыми потом пользовались остальные.

Нур переправляли в специальной плетеной корзине, обшитой изнутри буйволиной кожей. Она была крепкой, водонепроницаемой, но когда ее спускали на воду, она начинала крутиться, как юла, подхваченная течением. Со стороны это зрелище напоминало аттракцион в Луна-парке. Нур, крепко вцепившись в края корзины, пыталась сохранять невозмутимость, но я видел, как ее лицо бледнело, а глаза испуганно метались. Однако она не произнесла ни слова жалобы, лишь сжала зубы, демонстрируя свою стойкость.

— Мое сердце, — сказала она мне после одной из таких переправ, когда мы вытащили ее из воды, мокрую и дрожащую от холода, — я видела этот ужас. Но я не сдалась. Ты видел?

— Видел, Нур, видел. Ты храбрая.

Наконец, после особенно трудной переправы через реку, разлившуюся до такой степени, что она походила на небольшое озеро, мы добрались до затерянного в горах водопада. Он низвергался с отвесной скалы, разбиваясь о камни внизу, создавая облако брызг, которые уносил ветер. Вокруг царила дикая, первобытная красота. Густые, влажные джунгли окружали нас со всех сторон, их зелень была настолько насыщенной, что казалась почти черной. Воздух был напоен запахом влажной земли, свежей листвы и диких цветов.

— Остановимся здесь, Питер, — сказала Нур, ее голос звучал непривычно мягко, почти мечтательно. — Это место… оно напоминает мне то, где нам было так хорошо. Где я поняла, что ты — не просто мой мужчина, но уже муж.

Я посмотрел на нее, и сердце мое дрогнуло. Она говорила о нашем уединении у водопада в Орисcе, о том моменте, когда мы забыли о мире и были только вдвоем.

— Нельзя, Нур, — ответил я, стараясь говорить твердо. — Мы не можем терять время. Каждый час дорог. Марьяна ждет.

— Но… здесь так красиво. Разве нельзя отдохнуть хотя бы немного? — в ее голосе прозвучала мольба.

— Нет, Нур. Мы должны двигаться.

Она обиженно надула губы, ушло тепло и желание из голубых глаз. В них промелькнула та самая, недавно виденная мной жестокость.

Внезапно с деревьев, окружавших водопад, раздались дикие крики. Огромная стая макак! Их шерсть была темной, а клыки обнажены, они выскочили из зарослей, в бешенстве прыгали по веткам, ломали их, бросали в нас камни и куски дерева, оглашая окрестности все громче, все яростнее.

— Бандерлоги! — прорычал я, хватаясь за винтовку. — Отступаем!

Вступать в бой с этой ордой диких обезьян было бы глупо. Их было слишком много, они слишком агрессивны.

Мы спешно отступили, оставив водопад и его диких обитателей позади. Нур молчала, лишь ее губы были сжаты в тонкую линию, а глаза горели непонятным огнем.

Наконец, спустя несколько дней изнурительного пути, мы добрались до Гоа. Португальская колония встретила нас негостеприимно. Это был большой остров, вклинившийся в материк, а сам город располагался на мелком рейде, при впадении небольшой реки в океан. Белые дома под красными черепичными крышами были построены беспорядочно, хаотично, как будто каждый строил там, где ему вздумалось. Город был окружен старой, но крепкой стеной с зубчатыми башнями, а его подступы защищали несколько фортов, содержавшихся в образцовом порядке. Но это было лишь внешнее впечатление. Внутри царил упадок.

Губернатор, старый, почти ослепший, казалось, существовал лишь для того, чтобы подписывать бумаги и слушать церковные проповеди. Португальцы, их немногочисленные солдаты и чиновники, большую часть времени проводили в молитвах или спали, одолеваемые жарой и бездельем. Колония была убыточной, ее торговля захирела, задушенная английской монополией. Местные жители, индийцы и метисы, жили в основном рыболовством, огородами и разведением свиней. Вся власть, вся реальная торговля находились в руках откупщиков-баньянов, которые заправляли здесь всем, от финансовых операций до мелких бытовых ссор.

Когда я сообщил, кто я такой, назвав себя атаманом Петром Череховом, победителем Калькутты, Хайдарабада и Майсура, и объявил цель своего визита, португальцы перепугались. После недолгого совещания согласились пропустить нас с Нур и небольшой отряд драбантов — всего дюжину казаков. Мы отправились на остров на большой гребной лодке, которая медленно скользила по мутным водам реки, мимо старых, ветхих причалов, заросших водорослями. Здесь, вдали от городской суеты, располагался монастырь капуцинов, его стены, потемневшие от времени, казались мрачными и неприступными.

Нас встретил настоятель, полный, лысый мужчина с добрыми глазами, говоривший на безупречном французском. Нур выступила в роли переводчика.

— Как к вам обращаться, милорд? Атаман-сахиб, махараджа, ваше сиятельство?

— Как вам будет угодно, святой отец.

— Я наслышан о ваших подвигах, атаман, — произнес он, сделав свой выбор и оглядывая нас с любопытством. — И о вашей спутнице. Красота ее ослепительна, как солнечный свет. Чем могу быть полезен?

— Мне нужна кора хинного дерева, — сказал я, стараясь говорить максимально сухо, без лишних эмоций. — Или вино, настоянное на ней. Для одной больной женщины. Любые деньги!

Я достал россыпь бриллиантов из-за пазухи.

Настоятель грустно улыбнулся.

— Мы готовы поделиться с вами, атаман, этим чудесным лекарством, нашим бесценным даром, — он кивнул на ряд глиняных и стеклянных бутылей, стоящих на полке за его спиной. — Но при одном условии. Нет, нет, деньги не нужны. Хотя монастырь не откажется от пожертвований. Но вы обязательно должны встретиться с одним человеком. Он прибудет на рассвете, получив от нас приглашение.

Я задумался. Условие было неожиданным, но у меня не было выбора. Марьяна ждала.

— Кто этот человек, и почему вы за него хлопочете?

Настоятель не смутился от моей прямоты.

— Его имя вам вряд ли что-то скажет. Мы, португальцы, перед ним в большом долгу. Я знаю, что он ищет с вами свидания. Оно может оказаться крайне полезным для всех. Так отчего ж не пойти навстречу? Ручаюсь, вашей безопасности ничто не угрожает. Вы можете привезти на остров хоть всех своих людей, но в этом нет нужды. Клянусь Священным писанием.

Монах положил рук на библию, произнес слова клятвы на латыни и с надеждой на меня посмотрел.

— Хорошо, — сказал я. — Согласен. Но мне нужны несколько бутылок сейчас. Немедленно.

— Конечно! Я все понимаю. Ваше беспокойство за даму… Вы получите три бутыли, — он кивнул одному из монахов, который тут же снял с полки названное числе стеклянных емкостей.

Горлышки их не были осмолены, а просто закрыты деревянными пробками. Я заметил это. Знак того, что их уже открывали. Значит, несвежее? Да нет, наоборот — знак того, что в вино добавили кору.

Я взял бутылки.

— Как принимать?

Капуцины объяснили дозировку, подробно рассказали о том, сколько давать пить больному и ни в коем случае не разбавлять водой. Я выслушал их, запоминая каждое слово.

— Муса! — позвал я. — Возьми дюжину казаков, самых быстрых коней, и скачите одвуконь в Майсур. Без остановок. Марьяна ждет.

Татарин, не задавая вопросов, схватил бутылки, аккуратнейшим образом упаковал их по одной и тут же умчался прочь, растворяясь в ночной мгле. Теперь оставалось лишь ждать, немного прийти в себя перед трудным путем обратно.

Настоятель, словно прочитав мои мысли, предложил нам отдохнуть, устроить небольшой праздник для души и тела, благо дождь прекратился, словно устыдившись за все причиненные нам муки. Для нас накрыли стол у самого океана — там, где волны лениво тыкались в высокий песчаный берег, оставляя за собой пену. Воздух был напоен запахом соли и водорослей. Морепродукты, приготовленные в португальском стиле — жареные креветки, кальмары, какая-то неизвестная рыба, запеченная с травами, — все это было обильно приправлено чесноком и оливковым маслом. Рядом дымилось асадо из свинины, а на столе стояли бутылки с вином, столовые приборы, тяжелые серебряные бокалы и свечи. Их пламя дрожало, отражаясь в наших глазах. Это было романтично, несмотря на мои внутренние метания.

Мы уселись к лицом к воде, едва видимой при свете звезд и луны, но хорошо слышной. Нур, прижавшись ко мне, указала рукой на таинственно шумящую темноту.

— Ты знаешь историю о Генри Эвери и прекрасной принцессе из Дели, случившуюся сто лет назад? — спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

— Английский пират, — начала она свой рассказ, и ее голос, мягкий и мелодичный, казалось, сливался с шумом волн. — Он захватил дочь Великого Могола Фатиму и несметные богатства. Это случилось не так уж и далеко отсюда, — она кивнула в сторону моря.

— Обстановка располагает к неспешным романтическим историям. Расскажи подробнее.

Нур с удовольствием превратилась в Шехерезаду из «1001 ночи». Она подперла голову рукой и начала свое повествование под шум начинающегося прибоя и игру теней на наших лиц от горящих в канделябре свечей.

— Все началось на Мадагаскаре. Генри Эвери, только вступивший на кривую дорожку морского разбоя, но уже крайне удачливый пират, сумевший к тому времени захватить четыре корабля, встретился с известным корсаром Томасом Тью, у которого было двух небольших, быстроходных шлюпа. Тью предложил отправиться в Красное море и перехватить флотилию судов индийских паломников в Мекку. Всего шесть кораблей собрались бросить вызов целой эскадре.

Нур сделала паузу, словно позволяя мне представить эту картину.

— Они отплыли. Один корабль оказался слишком медленным, его решили сжечь. Осталось пять. Потом в тумане потерялся еще один. У Аравийского полуострова всего четыре шлюпа столкнулись с двадцатью пятью индийскими судами, плывущими на восток, и… сразу атаковали. В первый же день они захватили второй по величине корабль индийцев. Но на этом не успокоились, несмотря на богатую добычу и гибель Тью в бою. Эвери бросился в погоню за самым большим и хорошо вооруженным торговым судном и через несколько дней, после ожесточенного сражения, захватил и его. О, он не знал, какой приз его ждал — девяносто лакков рупий, не считая драгоценностей и изделий из золота и серебра, гигантская добыча, превышавшая головой доход Компани Бахадур (1). И прекрасная дочь Великого Могола Фатима, которая возвращалась из паломничества в Мекку. За голову Эвери была назначена огромная награда, но он пропал вместе с несметными богатствами и делийской принцессой — больше их никто не видел.

Я рассмеялся, и мой смех, кажется, разнесся над волнами.

— Красивая легенда. Миллионы. Принцесса как вишенка на торте. Везли золото и серебро из Мекки… Не иначе, Аллах наказал их за такое святотатство.

Начинался прибой, волны бились в песчаный берег, подмывая его. Обрыв, перед котором мы сидели, все ближе и ближе подбирался к нашему столу. Мы ели сладкий десерт — тонкие нити из яичных желтков, — и спорили, доберется ли море до нашего стола, опрокинет ли его вместе с бутылками, бокалами и остатками еды. Это было весело.

Подошел улыбчивый индиец. За несколько мелких монет он запустил для нас большой бумажный фонарик, предложив загадать желание. Внутри фонарика горела свеча, ее пламя мерцало, освещая тонкие стенки. Он взмыл в ночное небо, хорошо заметный на фоне черного бархата, усыпанного звездами. Мы с Нур следили за ним, спорили, виден этот огонек или уже нет, он становился все меньше и меньше, пока, наконец, не затерялся среди ярко горящих звезд. Стол остался на месте, море отступило, словно подчинившись нашему желанию. Хотя лично я загадал совсем иное. Выздоровление Марьяны — вот что меня больше всего волновало.

Близился рассвет. Небо на востоке начало светлеть, окрашиваясь в нежные розовые и золотистые тона. На пляж пришел человек. Его фигура была высокой и статной. Он был одет в ботфорты и дорогой камзол, на поясе у него висели два пистолета и затейливый индийский клинок. Мавританского вида усы — извилистая линия, тянувшаяся от носа до самых ушей, — подчеркивали его эбеновое лицо, а широкая шляпа вызывала ассоциации с Гектором Барбоссой из «Пиратов Карибского моря».

— Доброе утро, атаман. Наслышан о вас, восхищен вашими успехами, — произнес он по-арабски, его голос был глубоким и низким. — Я глава клана Ангре. Прибыл по приглашению святых отцов.

Я внимательно посмотрел на него. Ангре. Это имя было мне знакомо по рассказам Нур, настоятель ошибся. Сто лет назад флот непобедимого адмирала маратхов Ангре господствовал в Аравийском море, грабил торговые корабли, заставлял платить дань за свободный проход. Этот смелый моряк даже основал небольшое княжество на побережье. Потомки продолжили его дело, но их в итоге задавили британцы. Обвинили их в пиратстве и разбое, хотя сперва пользовались их услугами, чтобы бороться с конкурентами.

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

— Мой предок, сархел Канхонджи Ангре (2), в 1718 году блокировал Бомбей и отступил только после уплаты выкупа в восемь тысяч семьсот пятьдесят фунтов стерлингов, — начал он, его голос звучал гордо. — Мы не пираты. Мы — законные правители и владельцы Малабарского побережья, защищающие свои владения от чужеземцев. Британцы пытались нас уничтожить, но мы выжили. Мы прячем остатки нашей эскадры в архипелаге из прибрежных островов на севере Конкана, между Гоа и Бомбеем.

Он сделал паузу, его взгляд задержался на мне.

— Я предлагаю вам совместные действия против англичан. Вы, атаман-сахиб, идете на Бомбей — об этом уже говорят на всем побережье. Я же, со своей стороны, обещаю блокировать порт и помочь вам с высадкой на главный остров. Мы знаем все тайные проходы, все уязвимые места.

Предложение было заманчивым, слишком заманчивым, чтобы от него отказаться. Ангре. Его флот. Это могло стать ключом к успешному захвату Бомбея.

— Расскажите о своих возможностях.

Мавр не стал гнуть пальцы, изображать из себя крутого морского бродягу — спокойно и обстоятельно рассказал о своих силах. Они были, увы, не столь велики, как мне бы хотелось, но одновременное нападение и с суши, и с моря на форт Бомбея — это, безусловно, лучше, чем одна атака с материка. У Ангре были небольшие парусно-гребные корабли, превосходно действовавшие в прибрежных водах — он называл их гальветтами или галливатами. С командами в сто — сто двадцать человек, вооруженные несколькими пушками, они могли справиться с неплохо вооруженным торговцем, но были бессильны против больших «ост-индийцев» Почтенной компании и, тем более, против фрегатов и линейных кораблей Ройял Нэви. В любом случае, даже на таких гальветтах Ангре брался навести знатного шороха в порту Бомбея.

— Когда? — спросил я.

— В сентябре. К тому времени муссоны закончатся, и наши корабли смогут выйти в море. Мы договоримся о способах связи, о сигналах.

Я задумался, взвешивая риски, и не нашел ничего, чтобы могло нам помешать выступить совместно. Даже если Ангре меня подведет, мы ровным счетом ничего не потеряем. Если не подведет — кое-что да выиграем.

Мы обменялись рукопожатиями. Договор был заключен. Мы скрепили его, распив последнюю бутылку вина от португальских монахов.

Нам предстоял обратный путь. Нур, казалось, была довольна встречей. В ее глазах горел огонь предвкушения. Она понимала, что наше будущее, наше царство, обретало все более четкие очертания. И ей казалось, что наш маленький кризис преодолен.

Наш отряд уже готовился к возвращению на материк. Я подошел к Нур, которая стояла на берегу, любуясь рассветом. Ее лицо, озаренное первыми лучами солнца, было прекрасно. Я взял ее за руку.

— Нур, — сказал я, стараясь говорить спокойно, но чувствовал, как голос дрожит. — Мне нужно сказать тебе кое-что. Я… я обещал Марьяне. Если она выживет, я женюсь на ней. По православному обряду.

Ее ладонь в моей задрожала, улыбка сползла с лица, глаза, эти прекрасные синие глаза, наполнились болью и недоумением. Она резко отняла руку. Взгляд Нур был полон такого отчаяния, такого разочарования, что я не мог его вынести. Я почувствовал, как что-то внутри меня оборвалось.

(1) Напоминаем, что 90 лакков — это 9 млн рупий. По разным оценкам сумма похищенного в пересчете на современные деньги составляла от 50 до 200 миллионов долларов. Ирония судьбы: корабль принцессы назывался «Ганг-и-Савай» — «Сокровище, которое превосходит все».

(2) Сархел — это адмирал, дословно — серьезность, наделение властью.

(бой «Fancy» Генри Эвери с «Ганг-и-Саваем»)