Индийский поход. Махараджа

Глава 15

Красное Село под Петербургом, 10 сентября 1802 г.

Тяжко весеневали станицы — в плаче и стонах по погибшим, по сгинувшим в далеких краях казакам. Обезлюдевший Дон сотрясали новости из далекой Бухарии одна другой страшнее, а уж слухов летало столько, что хоть святых вон выноси. А как пошли не то аресты, не то вызовы в Петербурх семейств казачьей старшины, сразу всё притихло, забился народ под лавки и рты на замок. Не всем помогло. Под самый конец лета из станицы Качалинской выдернули войскового старшину Василия Петровича Черехова с супружницей, усадили в возок да увезли на север.

Прибывший за стариками фельдъегерь молчал как воды в рот набрал, на вопросы, дьявол глухой, не отвечал. Изболелось сердце дорогой, жена с лица спала, вся позеленела от тоски. Что за напасть приключилась? Кому не угодили? Наветы аль иная кручина? Неизвестность пугала так, что и не заметили, как до столицы долетели — коней-то меняли на почтовых станциях без малейшей задержки.

Возок отчего-то в город не завернул, а проследовал дале. До большого военного лагеря. Маневры, Красное Село, догадался бывалый войсковой старшина. Тут-то и закончился гонка — фельдъегерь спихнул стариков на руки шефу лейб-гвардии Казачьего полка, Алексею Петровичу Орлову, брату сгинувшего в Хиве атамана Войска Донского, и был таков.

Генерал-майор Череховых встретил хмуро.

— Во что мы врюхались, Олекса батькович? — спросил Василий Петрович с порога.

— Кабы я знал. Облыжью на казаков Петербург живет.

«Юлишь! Кому ж как не тебе знать?» –хмыкнул про себя войсковой старшина, но расспросы продолжил:

— Кто же те худые люди?

— Тю, хватает московских генералов. Не забыл за братьев Грузиновых? (1)

— Такое разве забудешь? Но мы-то тут с какого припека?

— С сыном Платова поговори. Он тоже тут, мы в Красном постоянно квартируем. Ждет, когда до свезенных донцов руки у Его Величества дойдут. Бают, опосля маневров.

Квартиры лейб-гвардейцев Череховым не глянулась. Не казармы добрые, а мужицкие хаты, соломой крытые. Тесные, душные, шибающие горечью застоялого мужского пота. И тесно — казаки курени освободили, да только много навезли с Дона старшины. Набили их в эти избы как сельдей в бочку. Ну так в тесноте, да не в обиде. Напросились Череховы к платовскому семейству на постой, женщины сразу засуетились, закудахтали, обихаживая сомлевшую с дороги Ильинишну. Атаманский сын, Петр, молодой, но уже полковник, в боях израненный, мотнул головой на дверь.

— Выйдем, пошепчемся.

На улице моросил мелкий дождик — эта питерская слякоть умудрилась разогнать большие маневры, их решено было свернуть раньше времени.

— Думаю, нас не на маневры всех сюда согнали, — почесал за ухом с кольцом войсковой старшина. — Как бы не на правеж…

— Суетная история, старинушка, — признался Петр. — Концов не сложишь. То ли серчают на нас за батю, то ли наградить хотят. Одни секреты. Полгода маемся, поджидаючи решения своей судьбы. А все это поход Индийский, чтоб ему пусто было!

— Ну ладно вы, а я?

Петр Матвеевич рассказал без утайки про слухи, которые ходили у столичных станичников относительно Черехова-младшего. Хоть и объявили все касаемо до похода государевой тайной, но кое-какие подробности прорывались. Там кто обмолвился, тут слово услышал — казакам на посту в дворцах в уши воск не заливали.

Жаром плеснула кровь в виски войсковому старшине. Он подхватился, побежал докладывать своей половине.

— Послухай, старая, гутарют, что отличился наш сын в Хиве и в далекой стране Индус так, что словами не передать. И сотником стал, и как про атамана про него молва идеть.

Жена ойкнула, уронила лицо в ладони.

— Испужалась? — спросил войсковой старшина, ласково тронув жену за плечо.

Агриппина Ильинишна всплакнула.

— Ажник страшно за Петрушу, чего-то он натворил?

— Да как бы не натворил, а вознесся, чжигит, — неуверенно ответил Черехов-старший. — Ждать, говорят, недолго до прояснения диспозиции.

Но ждать все равно пришлось. Пронесся слух, что Государь примет казаков после традиционно завершающего маневры смотра Семеновского полка. Царю пока было недосуг. Вместе с ним в Красное Село прикатил весь Двор, по вечерам из дворца у озера доносилась музыка, редкие счастливчики из приглашенных офицеров убегали туда танцевать на балу. Оставшиеся в лагерях томились, по непогоде сидели по палаткам, распевали зачашные песни. А казацкая старшина карт и вина и пальцем не трогала, береглась, носа не казала на улицу в надежде, что про нее забудут.

Не забыли, 10-го сентября лед тронулся. Государь император соизволи отметить порядок и устройство Семеновского полка на маневрах, поблагодарил офицеров за старание и усердие и назначил казакам час, когда явиться во дворец.

Странное вышло приглашение. Прибывший в квартиры важный чин в темно-зеленом мундире — с груди донизу весь в золотом шитье-бранденбурах — отчего-то ругался, бешено ворочая зрачками:

— Ух, казачье! Дух противуречия я из вас повыбью!

Казаки, наряженные в новенькие синие мундиры, стояли в ряд, боясь шевельнуться. Неудобные воротники давали шею. Женщины тихонько заголосили, заплакали испугавшиеся дети.

— Чавой-то он такой сердитый? — только и спросили, когда придворный удалился.

Примчавший следом взмыленный Орлов объяснил:

— Новосильцев к вам приезжал, действительный камергер. Казаки наши Калькутт взяли — главный в Индиях город у англичан.

— Почто ж ругаться? — удивились стар и млад. — Герои.

— Аглицкий посол седьмицу как рвет и мечет, а Новосельцев этот и другие вельможи ему поддакивают. Как узнали, что вас царь хочет обласкать, взбеленились. Так что вот вам мой совет: глядите в оба. Зараз туда тронемся, пораньше, я полусотню с вами отправлю, чтобы не было какой беды по дороге. А другой полусотне прикажу за бабами с малыми присмотреть. Неспокойно мне.

Во дворец поехали большой группой — сзади и впереди казаки по четыре в ряд, с торчащими в небо пиками. Песен не заводили. Под копытами чавкала грязь, с бескрайних полей, с лужами в междурядьях, тянуло сыростью. Свинцовые тучи неслись на запад, то и дело сыпали, как картечью, крупными дождевыми каплями.

Перед дворцовым парком, рассеченным булыжной дорожкой, спешились. Орлов ускакал вперед, чтобы получить разрешение на въезд.

— Пади!

Мимо пролетел двуконный экипаж, рвались из постромок кони, вжавшийся в кожаное сиденье лобастый генерал двумя руками держался за треуголку. С бугаиной нескладностью еле успел отпрянуть здоровенный, как все лейб-гвардейцы, казачина, поправлявший подпруги.

— Чего заполошились во дворце? — изумился сотник и злобно погрозил плетью зазевавшемуся подчиненному.

Было чему удивляться. Мимо полусотни и старшин промчались несколько флигель-адъютантов, рвавших мундштуками рты хрипящим коням. Один резко осадил жеребца, чуть не слетев с седла.

— Эскадрон лейб-гвардейцев? — вопросительно крикнул офицер.

— Полусотня, вашвысьбродь, и приглашенные гости, — откликнулся сотник.

— Быстро во дворец. Измена!

Неполная сотня, считая посуровевшую старшину, тут же оседлала коней.

— С места марш-марш! — приказал сотник.

Наметом пролетели сквозь парк, вот и дворец — скромный двухэтажный дом с главным фасадом на девять окон, небольшим садом и серым озером за ним. Справа от угла дома — большая площадка, отсыпанная песком. На ней и встали.

— Господа офицеры! За мной! Казакам ждать, пики наготове! — распорядился флигель-адъютант.

Гурьбой бросились ко входу в дом — навстречу, сквозь распахнутые настежь двери, загремели выстрелы. Флигель-адъютант охнул, схватился за грудь под аксельбантом, Черехов его подхватил под руку, не давая упасть.

— Император на втором этаже, с ним Орлов, — прохрипел офицер и отключился.

Казаки с саблями наголо ворвались в большой зал-приемную. В углу плотно сбилась в кучу группа растерянных штатских сановников и дам, остро пахло пороховым дымом. Не меньше десятка офицеров в генеральских мундирах скрестили оружие с ворвавшимися станичниками. Кавалергард в ботфортах тут же тяжелым палашом отсушил Черехову руку. Войсковой старшина припал на колено, перекинул саблю в другую и полоснул вражину по коленям. Брызнула кровь, кавалергард завалился, палаш щучкой скользнул по паркету. Василий Петрович поднялся и уткнулся взглядом в спины товарищей, не имея возможности выбрать противника, ибо драка стекла из приемной в коридор, оттуда доносился звонкий стальной лязг и глухие крики-стоны.

Из полутьмы в яркий круг, очерченный горевшими шандалами, выполз давнишний Новосильцев, волоча пузо по паркету. С его головы алыми сосульками свисали космы. Крепко сжимая обнаженную саблю, Василий Петрович косил на него одним глазом, другим — на толпу придворных. Две дородные тетки в блестючих стекляшках поминутно хлопались в обморок, те, кто помоложе, склонялись к ним, пихали пузырьки под нос, махали веерами и что-то зло кричали по-французски, переходя на бессвязные вопли.

Шум в коридоре стих.

«Хана золотомундирникам», — удовлетворенно припечатал Черехов, не обращая внимание на стоны валявшегося на полу кавалергарда и потерявшего сознание Новосильцева.

В зал вошел прямой, как палка, бледный, но живой и невредимый император — войсковой старшина узнал его по портрету, висевшему в атаманской избе, — и заполошно оглядел неуставное сборище. К нему порывались броситься из толпы, Черехов сердито цыкнул, поведя клинком. Никто не осмелился ослушаться.

— В чем дело, майор? — мягко спросил Государь.

— Охраняю, Ваше Императорское Величество! — гаркнул войсковой старшина.

Александр улыбнулся и тут же дернулся — в приемную влетел растрепанный Орлов. В руке сабля, с разрубленного уха на пухлую щеку и высокую стойку воротника в серебряном шитье капала кровь.

— Мятежники обезврежены, Государь.

— Это заговор! Проанглийский заговор!– срываясь на крик, выдал царь. — Негласный комитет! Это их работа! Орлов, изыщите случай арестовать Кочубея и Строганова. Я уверен, что они заодно с Новосильцевым. И найдите Адама Чарторыйского! Он не мог с ними войти в союз. Я не верю! А казакам обявите мою сердечную благодарность. Награды себя ждать не заставят.

— Ваше Величество! — раздался голос из толпы. — Это вопиющее преступление на деньги страны, прикидывающейся нашим другом, оно требует реакции.

— Кто вы? Назовитесь!

— Действительный статский советник Сперанский!

— Я слышал о вас много хорошего. Вы спрашиваете о моей реакции? О, она будет, да еще какая! Англичанам она точно не понравится.

'Запись в дневнике от 14 марта 1801 года, Бомбей.

Мое первое впечатление от гавани:

Бомбей — это не один остров, а архипелаг, подобный причудливому ожерелью, и почти в самой его конце — главная жемчужина, крепость с городом внутри стен. Подплывая на рассвете, я увидел нечто волшебное: лес из мачт, силуэты пальм и строгие очертания форта из черного базальта на фоне розовеющего неба. Воздух, сменивший соленую морскую свежесть, ударил в нос — густая смесь запахов древесного дыма, специй, соленой рыбы и чего-то неизъяснимо тяжелого. Позже я узнал, что так пахнет мускус, и благодарить за это нужно множество мускусных крыс, живущих под землей. Гавань под защитой орудий крепости и береговых батарей кишит жизнью: неуклюжие, но вместительные торговые суда Ост-Индской компании стоят на якоре рядом с изящными арабскими доу и бесчисленными рыбацкими лодками-«масула». В доках без устали стучат молотки, из штабелей тикового дерева рождается чудо — новенький военно-морской корабль, его очертания уже ясно видны подплывающему к месту высадки. Крики чаек, ругань матросов на десятке языков и скрип канатов — вот настоящая музыка этого места.

Внутри Форта:

Сойдя на берег в хитро устроенном порту (с воды и не сообразить его размеров), я направился к сердцу города — площади перед Замком. Внутри этой мини-крепости прячется монетный двор и офис провиантмейстера, а вокруг настоящий европейский анклав за мощными стенами, включая театр и церковь. Мне же было велено капитаном отправиться первым делом в дом губернатора, монументальное широкое двухэтажное здание. После официального визита немного погулял. Город прекрасно спланирован: широкие, прямые улицы, сходящиеся под прямым углом, двухэтажные каменные дома с колоннадами и балконами, напоминающие о Лондоне или Бате. Даже казармы выглядят пристойно. Здесь находятся все главные конторы: Ост-Индская компания, банки, дома богатых торговцев и столь нужный мне Форбс энд Ко. По мощеным улицам катят экипажи, а важные джентльмены в жилетах и плотных мундирах спешат по своим делам, мужественно игнорируя липкую жару. Это оплот порядка, коммерции и британского влияния. Белые чулки обязательны!

Запись от 16 марта. Бомбей.

Город в городе:

Сегодня я отважился посетить северную часть крепости, которую отделяет от основной, европейской, незримая черта. Нет никаких заборов или будки караульщика, но стоит миновать рыночные или королевские бараки, и ты оказываешься в другом мире, где обитают люди иного цвета кожи и языков. Лабиринты узких улочек, где дома, кажется, срослись друг с другом, создавая тень и прохладу. Воздух густ от ароматов: здесь жарят лепешки «чапати», варят пряный чай «масала», и пахнет куркумой, кардамоном и перцем. Склады на каждом углу ломятся от тюков с хлопком, опиумом, сахаром, рисом и тканями. Кругом базары — это буйство красок и жизни. Торговцы сидят на земле, окруженные холмиками и даже целыми мешками специй всех оттенков желтого, красного и коричневого. Рядом продают тончайший муслин, шелка, вышитые ткани, украшения из серебра или цветочные головки большими корзинами. Я видел безобразных старух в рубище и женщин в ярких сари, прозрачных как паутина, их руки, ноги, шеи унизаны браслетами и подвесками, а в ноздрях сверкают драгоценности. Мужчины-носильщики с телом, позолоченным солнцем и украшенным настоящим золотом, сгибаются под тяжестью тюков, выкрикивая: «Сааб! Бачай!» — чтобы очистить себе путь. Боже, страсть индийцев к золоту воистину необъяснима — они готовы голодать, лишь бы купить себе хоть одну побрякушку.

За городскими воротами:

Я прошел этот оазис Востока внутри городских стен насквозь — до Базарных ворот. У ворот стоит караул — бравые сипаи в алых мундирах, но с тюрбанами на головах, и британские «красные мундиры» из 103-го полка. Проход сквозь ворота — словно переход между мирами. Внутри — шум, сутолока, пыль и яркие краски, снаружи — пасторальный пейзаж, плоская равнина, усеянная огородами, коттеджи, высокая гора с часовней наверху и Дом правительства в иезуитском монастыре на бывшем острове Парел. Бывшем, потому что он, как и остров Мазагаон, уже слились с Бомбеем в единое целое. Говорят, раньше там простирались болота и местность, затапливаемая во время прилива. Но мелиоративные работы сэра Хорнби, устранили сей недостаток, и горожане полны энтузиазма облагородить в духе провинциальной Англии осушенные земли.

Запись от 17 марта.

Люди и веры:

Поражает смешение народов. Добрые англикане соседствуют — но не смешиваются! — с парсами-зороастрийцами в их белых остроконечных шапках; с индуистами в набедренных повязках с священными знаками на лбу; с мусульманами в длинных рубахах и тюбетейках или чалмах; с африканцами-сидди; и, конечно, с католиками-португальцами, чьи предки владели этими островами. Их церкви все еще стоят рядом с индуистскими храмами и мечетями.

Общее ощущение:

Бомбей — это диковинный сплав. Город-гибрид, где величие Британской империи тесно переплетается с древней, шумной и полной жизненной силы индийской культурой. Он дышит торговлей, амбициями и возможностями. Пахнет деньгами, морем и специями. И я, стоя на этом перекрестке миров, чувствую, что нахожусь в одном из нервных узлов будущей империи, чей потенциал и вовсе непостижим'.

Я отложил в сторону перевод нескольких страничек из дневника некоего Чарльза Уэзерби, возможно, одного из тех трех англичан, кого казнили здесь, в летнем дворце. Эти бумаги мне подсунул Рерберг, посчитав, а вдруг пригодится. Что ж, на кое-какие мысли они меня навели, очертания плана будущего штурма приобрели более четкие контуры. И неплохо дополнили карту укреплений Бомбея, насытили ее, так сказать, красками и запахами.

Слоны! Мне нужно много слонов!

После возвращения с Гоа, убедившись, что с Марьяной все в порядке, я засел за работу, готовясь к осеннему походу. Собирал откуда мог информацию, раздавал указания военным, ругался день-деньской с армейскими поставщиками, отчего-то вообразившими, что я лох педальный и из меня можно веревки вить, занимался государственным строительством. Дел было невпроворот, и никак не удавалось улучить минутку серьезно поговорить с Нур. О личном, а не о политике — на нее как раз время находилось.

Быть может, я просто дрейфил или не знал, как нам выйти из семейного кризиса? На людях мы выглядели счастливой парой, но тучка на солнце имела место быть. Черная такая, грозовая. Способная в любую минуту разразиться громом и молнией. Возможно, я излишне все драматизировал. Или сказывалось отсутствие опыта двоеженства — откуда ему взяться?

И с Марьяной все было очень непросто. Я никак не мог понять, что мною движет — отеческая забота или искра любви, проросшая незаметно в моем сердце. Вырвавшееся у меня обещание, продиктованное исключительными обстоятельствами, — чем оно было на самом деле? Душевным порывом? Или все куда сложнее?

Я пытался что-то объяснить моей принцессе, моей ненаглядной княгине по дороге в Серингапатам, но выходило коряво. Какие-то бестолковые слова, детский лепет, на который она отвечала с легкой улыбкой, что все в порядке, что она сама мне предлагала взять казачку в жены. Но я-то видел, что ни черта не в порядке. Она чего-то ждала от меня, какого-то обещания, которое сломает лед в наших отношениях. Весь мой опыт прожившего долгую жизнь мужчины не мог мне подсказать правильного ответа. А действовать методом проб и ошибок — это было бы самое глупое, что можно придумать.

— Муса! — окликнул я своего верного драбанта, претворявшегося ветошью в углу моего кабинета, но не выпускавшего из рук кинжал или заряженный пистолет. — Скажи, чтобы позвали княгиню Нур, а сам отнеси в зенан букет лотосов Марьяне. Скажешь, что от меня.

Марьяну, как только ей стало лучше, перенесли в жилые комнаты на женской половине летнего дворца. Устроили как принцессу, служанки окружили заботой. Каждую лично проверил Зачетов, и все знали, что казаки их лишат жизни, если с червленичкой что-нибудь случится. Слух о предстоящей новой свадьбе уже гулял не только по дворцу, но и по всему княжеству.

Татарин сверкнул единственным глазом.

— Может, кто другой в зенан сходит, а я останусь караулить?

— Ага, ты еще Лукашке поручи!

Мы засмеялись. Парень крепко напился, когда узнал, что любовь его жизни от него вот-вот ускользнет.

— Мне не нужны свидетели, когда буду говорить с женой, — подсказал я Мусе. — Семейное дело, сам понимаешь.

— Зачетову скажу, чтобы у дверей постоял, — упрямо буркнул татарин и вышел из кабинета упругим шагом сильного и уверенного в себе воина.

Он очень изменился с момента нашей первой встречи. Превратился в настоящего нукера, готового отдать жизнь за своего господина. Его ничто не волновало — ни золото, ни почести, ни слава, ни карьера военачальника, которую он мог с легкостью успешно построить. Лишь бы быть рядом, охранять мою тушку от вражьих посягательств. После истории с тхагами он превратился в параноика. Неплохая, в принципе, черта для телохранителя.

Я ждал Нур, чувствуя, как влажнеют ладони, как учащается биение сердца. Она не заставила себя долго ждать. Впорхнула в комнату с милой улыбкой. «Так улыбаются чужим, но не любимому мужу», — сразу накрутил я себя.

— Сядь!

Нур удивленно на меня посмотрела и заняла место на стуле для посетителей. Я встал, подхватил свое тяжелое кресло, выволок его из-за стола, чтобы мы могли сидеть, упираясь коленями.

— Послезавтра я ухожу в поход. Ты остаешься здесь за главную. Продолжаешь все то, что мы начали. Следишь за делами в Бангалоре, чтобы осада шла своим чередом…

«Смени пластинку, старый черт!» — выругался на себя, видя, как темнеют глаза Нур, не ожидавшей услышать от меня то, что уже было говорено миллион раз.

— Марьяна остается под твоим попечением!

Вот тут княгиню проняло. Она удивленно захлопала глазами, пытаясь просчитать, что я задумал.

— Ты пытаешься меня проверить? — неуверенно проговорила она.

Я взял ее за руки и посмотрел прямо в глаза.

— Ты понимаешь, кем является для меня Марьяна?

Нур позволила себе мимолетную усмешку, но я остановил ее, крепче сжав ладони.

— Ты несколько лет была вне дома. Вернулась. Я видел, как дороги тебе стены дворца, сколько воспоминаний пробуждают в тебе каждый его уголок. Ты дома! — повторил я и припечатал: — В отличие от меня. Казаки уйдут, я останусь. В чужой стране, в окружении людей, доверие к которым под вопросом…

Нур согласно кивнула. Когда мы добрались в Майсур, во дворец потянулись кандидаты на должность канцлера, военного министра, казначея. Морщинистые лица, седые бороды, уклончивые взгляды. В основном пришли старики, бывшие соратники отца принцессы, кто-то в тюрбанах и достарах. Были и боевые, со шрамами. Каждый по очереди склонялся перед принцессой, потом — передо мной. Рассказывал про себя, про семью. Тут были представители многих аристократических родов и высших каст. Увы, только вот нужных людей я не видел. Большинство сбежало при англичанах, жило в изгнании. Некоторые посидели в тюрьме. Может быть, они и стали бы верными соратниками для Нур. Но для меня? Княгине это хорошо понимала.

— Но не это главное, — продолжил я свое объяснение, — а то, что я русский, моя родина — Россия. И мне нужна хоть какая-то связь с ней, какая-то ниточка, которая позволит мне чувствовать себя полноценным, оставшись рядом с тобой.

— А Муса, твои казаки… — неуверенно напомнила княгиня, начиная что-то понимать.

— Марьяна может стать такой ниточкой для меня, поможет мне не забыть о моем родном доме.

Нур вздрогнула. В ее прекрасных синих глазах мелькнуло озарение.

— Я не думала об этой истории под таким углом.

— Ты же видишь, я честен с тобой. Я люблю тебя, люблю Индию. Но я люблю и родину, и, кажется, Марьяну. Это тяжело — любит сразу так много и такое разное. Просто скажи мне четко и ясно: что тебя беспокоит? Что вызвало такую панику?

Моя принцесса заколебалась. Держал ее ладони, чувствовал легкую дрожь, смотрел требовательно, ждал правдивого ответа. Признание давалось ей тяжело, но она поняла, что не отвертится.

— Сперва я думала, что ты решил меня наказать. Потом… Потом меня испугал твой выбор формы брака. Если у меня родится ребенок, наследником чего он станет? Только Майсура? А ребенок от женщины, брак с которой в твоих глазах будет иметь большее значение, станет наследником всей империи, созданной твоим гением и удачей полководца? Что мне ждать, ответь? В мусульманской традиции все жены имеют равные права и возможности. Ты же хочешь возвысить Марьяну, а значит, и ее детей. Это нечестно.

Я выпустил ее руки и громко засмеялся. С нескрываемым облегчением.

Нур вскочила и сердито топнула ножкой.

— Как ты можешь смеяться⁈ Мы говорим серьезно…

Я схватил ее в охапку и закружил по комнате. Отпустил, лишь когда она взмолилась о пощаде.

Не выпуская ее из рук, я тихо зашептал ей в ухо:

— Неужели ты могла подумать, что я настолько глуп, чтобы рассчитывать на признание законным монархом Индии чисто русского по крови ребенка?

Нур покачнулась, оперлась на меня.

— Тебе все по плечу! — пискнула, как мышка, и сама захихикала над получившимся звуком.

Отсмеявшись, она строго потребовала:

— Обещай мне, что сказал правду.

— Не просто обещаю, но впишу это обязательство в наш брачный контракт Никях!

— Люблю тебя! — она бросилась мне на грудь. — Ты можешь не волноваться, когда отправишься в поход. Я стану самым верным телохранителем Марьяне. И ее лучшей подругой!

Как камень с души! Теперь можно с чистым сердцем идти воевать. Да, Бомбей меня заждался. А еще братишки Уэлсли, у нас остались нерешенные дела.

Я не сомневался в успехе. Но кто же знал, что, когда мы доберемся до Бомбея, нас будет ждать не только крепость с системой фортов, но целая эскадра Ройал Неви!

(1) Дело братьев Грузиновых, гвардейских офицеров из Черкасска, наделало много шума на Дону в 1800 г. Сначала их изгнали из Петербурга, потом арестовали и казнили за преступление против государства (старший брат матерно ругал царя и мечтал отделить Дон от России). И еще четверых — за недоносительство.