Индийский поход. Махараджа

Глава 1

Впервые за долгие месяцы я почувствовал соль на губах, не смешанную с кровью или потом.Это был едкий привкус моря, влажного песка, ила и чего-то еще, неуловимого, что несет в себе океан. Я стоял по щиколотку в теплой воде, волны медленно накатывались на мои сапоги, скользя по блестящей коже, и уходили обратно, оставляя за собой пену и мириады крошечных ракушек. Небо над головой было бескрайним, с легкими, почти прозрачными облаками, которые медленно плыли к горизонту, туда, где синева неба сливалась с синевой океана. Солнце, уже склонившееся к западу, окрашивало воду в золотистые и багровые тона.

Вдали, там, где волны уже сливались в мелкую рябь, покачивался большой шлюп. Его паруса, надутые легким бризом, медленно несли судно все дальше и дальше, в открытый океан. На его борту был тот, за кем мы гнались несколько дней: сэр Ричард Уэлсли. Тот, кто считал, что русские никогда не доберутся до самого сердца английских колоний, до Калькутты. А мы добрались. И взяли штурмом Форт-Уильям, неприступную цитадель!

Глядя на белеющие вдали паруса, я чувствовал странную смесь эмоций. Обида, что упустил главного врага, смешанная с глубоким удовлетворением. Ощущение, что мы, казаки, сделали нечто невероятное. Что я, Петр, исполнил мечту многих поколений русских патриотов. Я, начавший всего лишь хорунжим в бескрайней казахской степи, помыл свои сапоги в Индийском океане. Это было что-то большее, чем просто военная победа. Это было символическое действие, которое должно было откликнуться эхом по всей империи, от Дона до самых окраин. Да что там империя — весь мир вздрогнет. И он отныне пойдет совсем не туда и не так, как было написано в учебниках моего прошлого-будущего. Об этом будут писать новые книги, слагать песни, и мой поступок, наше дело, навсегда войдет в историю. Мы пришли, увидели и победили. Александр Великий не смог дойти дойти до Дели. А казаки дошли до Калькутты!

Я так и стоял, созерцая уходящий шлюп, как вдруг услышал шаги за спиной. Я даже не обернулся, чтобы узнать, кто это. В этом не было нужды — ко мне приближалась никто иная, как принцесса Лакшми, которая с момента нашей странной встречи в разгар боя в Форте-Уильям не отходила от меня ни на шаг. Спала, ела, сражалась рядом со мной, не кланяясь пулям, не ойкала, когда грохала пушка или паруса нашего корабля превращались в косматые лохмы после знакомства с английской картечью.

Она прижалась к моей спине теплой грудью и с горечью прошептала:

— Попранная справедливость!

Я понимал, о чем она говорит, хоть и перебарщивая с пафосом в своей манере. Столько усилий, столько потерь, чтобы в итоге увидеть, как главный враг просто уплывают. Лакшми двигала, как я понял, месть — англичан она ненавидела люто, а Уэлсли — в особенности. Мне же было горько от того, что, пройдя тысячи верст, выдержав нечеловеческие испытания, потеряв верных товарищей, сейчас видел, что Уэлсли ускользает. Подобно призраку, он исчезал в синей дымке, унося с собой все мои надежды на то, что все закончится. Не в моих правилах оставлять дела на полпути, а его побег означал именно это. Не было триумфального пленения, не было казни за те злодеяния, что главные англичане творили в Индии. И не было и той самой, такой желанной, моральной победы.

Подобное ветрам плато Усть-Юрт, жаркое дыхание Лакшми опалило мое ухо.

— Еще остался братец Артур! Его голову я хочу еще больше, чем Уэлсли-старшего! Ты же подаришь ее мне?

От ее голоса у меня непрестанно дыбом вставали волосики на теле, загадка ее личности будоражила воображение, а экзотическая красота притягивала взгляд в самых неподходящих обстоятельствах. Сопротивляясь ее колдовству, я хрипло выдавил из себя:

— Так или иначе, но братья Уэлсли, считай, покойники. Или мы, или они — иного нам не суждено.

Я не лукавил, не пытался на нее произвести впечатление громкой фразой. Генерал Артур Уэлсли сидел в Серингапатаме, в бывшей столице покойного Типу Султана, и в его распоряжении было немало войск. Он мог с легкостью увеличить свою армию, призвав на помощь полки Бомбейского и Мадрасского президентств — майсурское княжество и находившийся неподалеку Хайдарабад в этом плане являлись выдающейся стратегической точкой. Нам не избежать встречи, если атаман Платов примет мой план №3.

Лакшми отстранилась от моей спины и громко засмеялась:

— Я верю тебе, Питер-атаман! Ты уже подарил мне чудное видение: мой враг, как поджавший хвост шакал, удирает от тебя! Пошли!

«Пошли!» — ведь так она сказала, когда мы только познакомился лично, посмотрев наконец друг другу в глаза. Или это я тогда сказал?

Три дня назад англичане перехитрили сами себя. Отчего-то они решили, что наш огромный брандер, неторопливо плывущий по реке вслед за удирающими военными кораблями и «купцами» — это всего лишь маневр, призванный отвлечь внимание гарнизона от настоящего места штурма. А мы помогли им впасть в это заблуждение, обозначив концентрацию войск у Правительственного дома и с противоположной стороны, на так называемом Кули Базаре, главном торге индийскими тканями в Калькутте. В итоге, на стену, смотревшую на реку, сэр Ричард поставил наименее боеспособную часть — тот самый ополовиненный полк сипаев, который Отряд Черного Флага столь мощно прорядил во время вылазки.

Каков же был их ужас, когда они увидели пристающие к берегу одна за другой шикары, набитые их давними обидчиками-гуркхами! Мои «зеленые человечки», установив длинные бамбуковые лестницы, полезли наверх, как стая разгневанных бабуинов, вопя во весь голос свое традиционное «Джайа Махакали, айо горхкали!» и зажав в зубах кукри. Казаки от них не отставали. «Ура!» — рев сотен луженых донских глоток понесся над Хугли.

Двигаясь в первых рядах, я взлетел на стену, разрядил пистолет в первого бросившегося на меня сипая, спрыгнул с бойницы между двумя зубцами, протиснулся мимо холодного ствола мощной пушки, так и ни разу не выстрелившей. Английский офицерик невысокого чина, с перекошенным напряженным лицом под черной шляпой-цилиндром, попытался снести мне голову тяжелым палашом. Увернулся — клинок со звоном врезался в казенник орудия. Места было маловато, чтобы шашкой махать. Кама в руку — удар в пах! Глаза у «оцилиндрованного» вылезли из орбит, изо рта вырвался дикий вой. Оттолкнув бедолагу, насильно превращенного в евнуха, я нацелился на сержанта, сбившего с ног ударом рукояти алебарды казака с опаленной бородой. «В ротах командуют сержанты, а офицеры являются их украшением», — кажется, так утверждают «вареные раки»? Ну что ж, одним командиром у сипаев стало меньше — унтер-офицер не пережил встречи с моей бухаркой.

Немного пространства на широком боевом ходу мы уже завоевали. Сипаи дрогнули, подались назад. Гуркхи лезли им под ноги и вспарывали животы своими кукри. Казаки шашками и саблями крутили мельницы, от их смертельных взмахов кровь разлеталась алыми брызгами, как косой дождь. Пистолеты бухали один за другим. Лязг стали и вопли сражающихся, редкие выстрелы, бессмысленные в такой сутолоке команды, растерзанные тела под ногами…

Я, уже прикрытый и справа, и слева, шагнул к краю боевого хода, посмотрел на внутренности Форта-Уильям, на его каменную утробу. План, полученный от Лакшми, не давал ясного понимания, с чем мы столкнемся, захватив стены — только названия строений: «арсенал», «казармы», «тюрьма», дом Уэлсли. Открывшаяся картина, заставила меня присвистнуть. Внутри прятался как бы еще один узел обороны. Окруженный заполненным водой рвом, он состоял из крепких одноэтажных казарм и складов, напоминающих блокгаузы, и добраться до них можно было только по узким шатким деревянным мостикам. Над этим искусственным островом возвышались лишь четыре здания — арсенал с высокой двускатной крышей, готическая церковь Святого Петра, тюрьма, больше похожая на зернохранилище, и дом генерал-губернатора с высокой башней, с которой сейчас кто-то вел наблюдение.

«Да уж, — подумал я. — Еще одного штурма нам не избежать. Но все сильно облегчит захват артиллерии на стенах».

Переведя взгляд на крепостные бастионы, убедился, что и с этим не все будет обстоять гладко. У ворот Казначейства пушки стояли не на открытой площадке, а в узких изолированных полуоткрытых нишах, разделенных между собой кирпичными стенками. Нечто подобное видел в Кронштадте: «казематированная батарея» — так обозвал экскурсовод этот необычный способ размещения и защиты крепостной артиллерии. Хрен в них быстро развернешь орудия.

Вероятно, чтобы я не позабыл о пушках на открытых остроугольных бастионах, с ближайших к нам грохнули выстрелы. Английские артиллеристы не могли обрушить на нас ни ядра, ни картечь — угол обстрела и широкие зубцы, идущие по верху укреплений, не позволяли вдарить по боевому ходу. Но они смогли повернуть по одному орудию на каждом бастионе так, чтобы стегануть чугунным горохом вдоль стены, на которой стояли наши штурмовые лестницы. Люди посыпались с них, как созревшие плоды на яблоне, если ее потрясти. Лестницы зашатались, затрещали, некоторые переломились после нескольких залпов. Широкая волна атакующих, затопившая стену и рвущаяся наверх, превратилась в жалкий ручеек. Прибывающим непрерывным потоком ротам пришлось столпиться на узком пространстве пандуса и под самыми стенами. На них вот-вот мог обрушиться фланкирующий огонь.

— Как любит говорить наш атаман, — окликнул меня Греков, успевший забраться в боевой ход, — мы с тобой, Петька, — как рыба с водой: рыба на дно — а мы с тобой в говно!

— Хорош ныть, дядька Нил! — задорно рявкнул я. — Ты направо, я налево. Отберем пушки у супостата! Было ваше — станет наше!

— А давай! — тряхнул седым кудрявым чубом полковник, в ухе сверкнула золотая серьга. — А ну, казаче, вспомянем, как турку в Измаиле со стен поскидали!

Донцы, всю жизнь воевавшие, не вылезавшие из походов и редко-редко выпускавшие оружие из рук, с яростными криками кинулись на штурм южного бастиона.

— Махакали! — заорал я, увлекая за собой гуркхов.

Две расходящиеся маленькие, но смертельно опасные волны помчались в противоположные стороны. Нашу атаку поддержал неполный десяток казаков из мой сотни, которые открыли огонь стеклянными пулями. При попадании в зубцы крепостной стены, они разлетались на острые осколки, и столкнувшиеся с незнакомым оружием пушкари и сипаи-пехотинцы растерялись, занервничали, упустили момент, чтобы сбить строй…

После недолгой схватки орудия, мешавшие подъему штурмовых отрядов на западную стену Форта-Уильяма, замолчали. Вскоре пали ворота Казначейства — внутрь цитадели проникли Карпов со своими артиллеристами и единорогами. Добрались почти целые, хотя и попали под обстрел с еще не захваченных северо-восточных лучей цитадели. Потеряли упряжных лошадей у двух пушек, у них же разрывами сорвало с осей лафетов колеса — пришлось менять под огнем на запасные. Справились. Как только проскользнули за ворота, развернули батарею на прямую наводку. Начался обстрел внутренних укреплений, но больше всего наши пушкари пригодились в другом месте.

— Корабли возвращаются! — закричал в тревоге кто-то из людей Грекова.

Маленькая флотилия Ост-Индской компании дождалась, пока прогорел брандер, и решила, что не дело отсиживаться в сторонке. Фрегат и два шлюпа стали подниматься по реке, чтобы поучаствовать в вечеринке.

Полковник Греков не растерялся и отправил посыльного за Акимом Акакиевичем. Примчавшиеся с ним артиллеристы тут же распределились по самым крупным калибрам батарей на западной стороне Форта-Уильям. «Лаймиз» с идущего первым фрегата ожидал крайне неприятный сюрприз в виде 24-фунтовых орудий, которые немедленно открыли огонь. Спасибо, гарнизону и его фейерверкерам, подтащившим ядра и пороховые картузы на батареи, когда пытались справится с нашим брандером.

Не ожидавший такой подлости — а как еще назвать обстрел английского кораблями английскими же ядрами? — капитан фрегата попытался было подняться еще выше по течению, но натолкнулся на наши уцелевшие канонерки. Не сумев отогнать их огнем из погонных орудий, предпочел, обрасопив реи, дрейфовать кормой, огрызаясь бортовым залпом по Форту-Уильяму, как по неродному. Не маневрировать же на траверзе крепостных бастионов, стреляющих пусть и худо, но иногда попадавших! Теряя пушки, куски обшивки, рангоут и скатки из моряцких постелей, выбиваемые 150-миллиметровыми ядрами (я так оценил на глаз их диаметр), фрегат мужественно сражался до конца — пока не сел на мель у поворота реки уже вне досягаемости крепостных орудий.

Идущим за ним двум шлюпам повезло больше. Один вовремя сообразил, что дело пахнет керосином и успел ретироваться. Другой прилично нахватал вместе с фрегатом попаданий, но остался на плаву. Когда с более крупным кораблем приключилась беда, он бросился защищать его от канонерок, вцепившихся в англичан как оголодавшие слепни. Весла давали им неоспоримое преимущество в маневре — добивание противника могло затянуться, но так или иначе фрегату и шлюпу светил кирдык, если последний не кинется наутек!

Тогда я не знал, но злополучная вылазка кораблей поддержки цитадели возымела неожиданное последствие. Сэр Ричард Уэлсли, лично наблюдая с вершины башни в подзорную трубу за трагедией Ост-Индской флотилии, сообразил, что потренировавшись на кораблях, казаки теперь запросто могут выбрать целью и генерал-губернаторский дом с приметной колоннадой. Или арсенал. Или бараки. Целей много, и их участь предрешена. Как и всего Форта-Уильям. И генерал-губернатор принял трудное, но единственное решение, хорошо понимая, что оно может стоить ему карьеры. Он решил сбежать, не ставя никого в известность. Через тайный подземный ход, который вел из крепости к небольшой, заросшей мангровыми деревьями бухте на берегу Хугли.

Им маркиз и воспользовался, когда я со своими людьми уже наводил плавучий мост через ров, рассчитывая первым делом добраться до дома, где меня угощали коньяком. Ну очень понравился мне напиток богов из Шаранта! И его хозяин, и мистер Брэддок! Я же по вам так скучал! Нам есть столько всего обсудить!

Под непрерывным огнем «печных труб» из 13-го королевского полка толпа индусов Радиши по моей команде подтащила тяжеленные створки ворот, выходивших на реку, и сбросила их в водяной ров. По ним устремился плотный поток шамшебразов, но замер, будто застрял, откатился — встречная штыковая атака не позволила даже выбраться на противоположную сторону, состоящий из двух террас, укрепленных камнем. Перегруппировались, бросились снова вперед, безжалостно топча павших, расплескивая багровые от крови воды. В Отряде Черного Флага они изменились до неузнаваемости, — робость, колебания исчезли, ныне, после испытания штурмом старого Форта-Уильям, они вдохновлялись одной лишь яростью битвы, отключавшей инстинкты самосохранения.

Пребиндранах был первым, кто живым пробился на другой. Кровь текла с него ручьями, две свинцовые пули засели в его когда-то пухлом, а теперь поджаром теле.

— За Индию! Свобода! — прорычал он, сшибая наискось тальваром ненавистный черный кивер, выкрикивая лозунг, подаренный и сто раз повторенный мной, ломающий племенное сознание. Скорее всего, он не понимали, что орал, но капля камень точит — придет время, поймет, как и его люди.

Взметнулось белое облачко из муки, которой пехотинцы посыпали себе голову, брызнула кровь — красномундирник мучительно вскрикнул.

— За Ганешу! За Отряд! Атаман! — взревели сотни глоток бегущих за генералом шамшербазов и пехотинцев с примкнутыми штыками, которых мы наспех собрали из жителей Бенареса, получив богатые трофеи от генерала Лейка.

Они, забитые в тесные колодки кастовой системы, не понимающие большей общности, чем племя или, даже скорее, деревня, бывшие наемники, разбойники, отбросы, ломились и ломились беспорядочной массой, обо всем позабыв, не обращая внимания на непрерывный свинцовый град с террас. Гибли десятками, но не отступали. За что жертвовали своей жизнью? За свободу или за раджей? За богов и их жрецов? Из ненависти к англичанам, ломавшим тысячелетний уклад? Они черпали силы из понятных им лозунгов, хотя в них не особо нуждались. Просто хотели добраться до глоток понятного врага, которого олицетворял красный мундир и европейское платье.

Строй «вареных раков» прогнулся, задрожал, лопнул, как перетянутый лук, и в то же мгновение сражение распалось на десятки одиночных и групповых схваток. Английские пехотинцы отступали в просвет между казармами, надеясь укрыться в одной из них. По полузатонувшему подобию мостика внутрь Форта-Уильям рвались батальон за батальоном, палтан за палтаном, не обращая внимания на вонявший нечистотами ров.

— Стой, заполошный! — ухватил я за край кольчуги своего первого генерала из индийцев. — Дай пулю вытащу.

Пребиндранах, человек с добрыми глазами и бесстрашным сердцем, без малейших угрызений совести срубающий башку кому угодно по моему приказу, тяжело дыша, протянул мне трясущуюся руку. Я выковырял свинцовый шарик подкинжальным ножиком, перемотал рану полоской ткани из своей сумочки первой помощи.

— Вторая в боку, — вздохнул Радиша. — Так просто ее не достать.

— Тогда присядь и не мельтеши. Командуй отсюда, генерал! Зачетов, Козин! За мной!

После того как большую часть моих казаков на время отрезали от авангарда разбитые орудийным огнем штурмовые лестницы, они, в конце концов взобравшись наверх, не отходили от меня ни на шаг. И сейчас их присутствие оказалось очень кстати.

— Бежим к дому с колоннами и высокой башней, — приказал я.

Моя неполная сотня, пригибаясь, пропуская над головой жужжащие пули, бросилась к дому генерал-губернатора. Показалась знакомая дверь, ее снесли не заметив. Бросившихся на нас офицеров резали беспощадно — куда им со своими ковырялками супротив настоящих мастеров сабельной рубки. Начиная с Хивы, мои бойцы не только огневой бой совершенствовали, но и с урус-сардарами тренировались ежедневно. А Ступин со товарищи — это, я вам доложу, еще те тамбовские волки. Чемпионы-сабельщики каких поискать!

В сигарной комнате обнаружился Брэддок, дрожащий всей своей немалых размеров тушей. Этот нехороший человек направил на меня пистолет, но тут же выронил его — верный Муса, моя тень, метнул в него свой любимый пычак, трофейный ножик, взятый с боя с туркменом.

— Не убивать! — выкрикнул я, переводя дух. — Где Уэлсли⁈

Брэддок догадался, о чем я спрашивал.

— Run away!

— Сбежал что ль? — огорчился я. — Муса! Вяжи его, глаз с него не спускать! Очень ценный толстячок нам попался.

Меня отвлек знакомый женский голосок. Разъяренный! Выскочил во двор, уже захламленный разбросанными бумагами, брошенной амуницией и какими-то тряпками. Представшая перед глазами сцена была одновременно пикантной и отвратительной. Трое неизвестных мне индусов, однозначно участники штурма, решили наградить себя «живым мясцом» — они с увлечением, не замечая ничего вокруг, пытались завалить сладенькую девчушку. Почти сорвали с нее сари, но красотка оказалась той еще штучкой. Треся голыми грудями, билась как тигрица, вертелась ужом — расцарапанные рожи солдат искажала не только похоть, но и нарастающая злость.

— Стоять! — рявкнул я.

Девушка продолжала гневно вопить и тянулась к шеям солдат, а они замерли, как кролики перед удавом, моментально меня узнав. Взбледнули с лица и попятились, сдавленно мыча оправдания.

— Пошли вон!

Я сделал движение кистью. Несостоявшиеся насильники под гневную ругань красотки поспешили ретироваться.

Ее вовсе не пугала нагота. Не сделав ни малейшей попытки прикрыться, она с вызовом уставилась на меня.

Мужчина на время победил во мне воина: трудно удержаться, когда перед тобой стоит такая роскошная женщина и предлагает, как говорится, товар лицом.

Откровенно пялясь, сделал шаг в ее сторону. Ее немалой стоимости сари, еще державшееся на бедрах, шлейфом стелилось за ней, словно королевская мантия. Кожа цвета темного дикого меда, гладкая и сияющая, создавала потрясающий эффект — невероятно яркие, цвета ледника, глаза казались еще пронзительнее. Они горели яростным сапфировым огнем, обрамленные густыми ресницами, черными как смоль. Эти глаза не принадлежали ни одной женщине, которую я видел в этой стране, в своих двух жизнях — они были наследием давно забытых предков, прибывших в Индию как завоеватели, или даром богов.

Но меня поразили не только непривычные насыщенно-голубые глаза смуглой индуски. По ее щекам, от висков к упрямому острию подбородка, шли едва заметные, изящные узоры — следы недавно смытой охры. Почти татуировка, но какая искусная! Ее волосы, чернее самой темной ночи, были не просто растрепаны в борьбе — они рассыпались по плечам и спине густой, волнистой рекой, и в них, словно россыпь звезд на ночном небе, были вплетены крошечные, бриллиантовые капли росы, сорвавшиеся с разорванного ожерелья. Полные губы девушки, алели, как спелый гранат, резко контрастируя с медным оттенком кожи.

Я сглотнул, утопая в этих небесных очах, не в силах отвести взгляд от золотистой ажурной веточки, прикрепленной к ее левой ноздре, хотя все, что было ниже, было не менее прекрасно. Я натурально поплыл.

Она не прикрывалась, и в этой вызывающей наготе была не вульгарность, а дикая, первобытная мощь. Стройное, но сильное тело дышало яростью, каждый мускул был напряжен, как у пантеры, готовой к прыжку. Тяжелая грудь с крупными темными сосками приковывала к себе взгляды. Девушка была осквернена и унижена — так она считала, — но в ее позе читалась непокоренная царственность.

Мои откровенные взгляды взбесили красотку, еще не отошедшую от схватки. Она обрушила на меня поток ругательств на разных языках, включая английский и французский.

— Ты Лакшми? — озарила меня догадка.

Девушка остановила поток брани, всмотрелась в меня изучающим взглядом.

— Питер-атаман? — неуверенно произнесла она.

Я кивнул, продолжая пожирать ее глазами, но красотка ничуть не смутилась. Наоборот, вызывающе выставила свою потрясающую грудь грушевидной формы.

— Питер? — повторила она свой вопрос.

— Петр, Петр, — усмехнулся я и перешел на арабский, который послужил нам языком коммуникации в туалете. — Рад, что тебя встретил.

— Дай! — она ткнула пальцем в мой кинжал, не прося, а приказывая.

— Может, для начала прикроешься? — сглотнул я.

Если думал смутить, то не угадал. Девушка требовательно протянула руку, не делая ни малейшей попытки вернуть свое сари на место.

Я потянул каму из ножен и, ловко крутанув в руке, подал рукояткой вперед этой валькирии. Лакшми с легким поклоном приняла из моих рук кинжал и, демонстрируя навыки человека, знакомого с холодным оружием, проверила баланс, остроту лезвия…

— Сойдет! — заявила эта нахалка. — Пошли!

Я оторопел.

— Да прикройся же ты, наконец!

Девушка задорно стрельнула глазами и схватила себя свободной рукой за грудь. Сдавила пальцами сосок.

— Нравится?

Плюнул с досады и отвернулся. Не самый умный поступок, если честно — вручить девушке собственный кинжал и подставить ей спину.

— Кто ты, Лакшми? И откуда у тебя был план форта?

— Украла. Инглиси часто напивались и оставляли важные документы валяться на столах.

Бойкая девушка. Чем-то напоминает Марьяну. Может она меня этим и привлекла?

— Ты не ответила на первый вопрос.

— Я принцесса! Меня держали в заложниках в форте.

Меня начал разбирать смех. Встретить целую княжну в крепостном клозете… Вот это удача.

— Врешь!

— Не хочешь, не верь, — обиделась Лакшми. — Готово! Можешь повернуться.

Развернулся.

Девушка уже успела накрутит на себя пару метров ткани, расшитой золотыми нитями.

«Неужели и правда принцесса?»

Не успел я об этом подумать, как Лакшми взмахнула кинжалом.

— Идем туда!

В ее голосе читался вызов, а не кокетство. В горящую избу войдет, коня на скаку остановит — это про нее. Не дева, а огонек!

— Решила, что буду плясать под твою дудку? — с насмешкой спросил я, пытаясь справиться с накалом.

Она сблизилась, прижалась ко мне теплой грудью.

— Это же я, Питер-атаман! Та, кто указала тебе путь.

Я моргнул, не зная, что ответить.

— Поверил тогда, поверь и сейчас, — жарко прошептала она мне в ухо.

Почувствовал мурашки по всему телу. Этот шепот — я его слышал! «Я жду тебя!» — шептала мне шестирукая богиня во дворе Куня-Арк, когда я словил ведение, возбужденный смертельной схваткой. У Лакшми было всего две руки, как положено приличным индусским девушкам, но этот голос… он прямо переворачивал у меня все внутри.

— Пошли! — хрипло выдавил из себя.

Она повела меня в тюрьму — освобождать из железной клетки 5-го наваба Ауда.

(более позднее изображение Форт-Уильям. Обратите внимание на казематированную батарею слева от ворот. Вдали виднеется уже построенный Правительственный дворец)