Магнат

Глава 6

Глава 6

Пьяный субъект уперся рукой в спинку свободного стула, едва не опрокинув его, и вперился в Кокорева.

— Смотрите-ка, господа… Какое общество! — пробурчал он, растягивая слова. — А ведь раньше «Доминик» считался приличным местом! — И с изумлением развел руками, будто приглашая всех присутствующих подивиться такому падению нравов. — А теперь что? Средь бела дня в приличное место явился какой-то купчина и его приказчик, и вот, господа, пожалуйте: при всей благородной публике, как свиньи-с, шампанское жрут-с!

Внешне я оставался спокоен, но где-то глубоко в душе почувствовал, как нарастает гнев. Похоже, эти два урода решили продемонстрировать здесь свою «альфасамцовость».

Вот, мы аристократы, а вы — чернь, хоть и с деньгами, и сейчас уберетесь отсюда. Ненавижу таких уродов со всем их снобизмом. В Чечне, в песках Чада, в любой нормальной системе координат этих двоих списали бы в утиль за полной непригодностью. А здесь они элита, мать их!

Кокорев напрягся всем телом, его шея налилась кровью, рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак размером с добрую дыню. Я видел, как в его глазах вспыхнул яростный огонь купеческой гордости. Еще мгновение — и он взорвется, и тогда тщательно выстроенная партия разлетится к чертям.

— Шли бы вы прочь, господа, — продолжал разглагольствовать пьяный, обводя мутным взором наш стол. — Здесь вам не место. Ступайте на Сенную, там ваше общество! С лотка разносчицы тертый горох лопать-с!

И он зашелся омерзительным булькающим смехом. Улан за его спиной даже не улыбнулся. Он лишь перевел свой скучный и холодный, как невская вода, взгляд на меня. И в этом как будто бы безразличном взгляде я явственно прочел вопрос: «Ну что, дружок? Покажешь, из какого ты теста?»

Медленно повернув голову к офицеру и глядя ему прямо в глаза, я произнес ровным, холодным голосом:

— Сударь, ваш приятель, кажется, несколько переутомился. Не находите, что свежий воздух ему сейчас нужнее, чем крепкие напитки?

Улан на мгновение замер. В его бесцветных глазах мелькнуло что-то, похожее на удивление. Он, очевидно, ожидал либо подобострастной реакции, либо грубого отпора. На его узком, аристократически бледном лице не дрогнул ни один мускул, но в бесцветных глазах появился жесткий, металлический блеск. Проигнорировав мое предложение, как будто ответил не я, а один из лакеев, он обратился к Кокореву:

— Вы, кажется, находитесь не в должном месте и не в должной компании, сударь, — процедил он сквозь зубы, обращаясь к нему. — Вам сделали совершенно справедливое замечание. Тут вам не трактир. Будьте любезны удалиться!

Пьяный хлыщ, ободренный поддержкой, снова качнулся вперед.

— Во-он! — рявкнул он, тыча в меня пальцем, и потянулся к нашей бутылке «Клико», видимо, чтобы завершить свою тираду и опрокинуть ее на стол.

И в этот момент внутри меня что-то оборвалось.

Быстрее зайца на псовой охоте промелькнула мысль, что мой сюртук, уже потрепанный на локтях — новый, московского покроя, все еще был у портного, — действительно «не але». Почти физически я ощутил исходящий от меня запах казематной сырости, который, как мне казалось, я так и не смог смыть. Нервы, расшатанные пребыванием в камере, и так уже были на пределе. Теперь же, увидев эту ленивую, сытую спесь, это искреннее убеждение в своем праве благородного происхождения унижать тех, кто кормит, строит и двигает этот мир, я пришел в бешенство. Черная волна ярости, которую я копил со дня побега с каторги, поднялась откуда-то из самых глубин, ломая остатки самообладания…. И понеслось.

Дальше все случилось очень быстро: пока пьяный еще тянулся к бутылке, я схватил его за руку, дернул на себя и смачно впечатал физиономией прямо в столешницу.

Раздался громкий деревянный стук, как будто я колол чурки. Пьяница в ужасе заорал: глаза его выкатились, лицо мгновенно побагровело, а хрип, вырвавшийся из горла, был похож на звук лопнувшей струны. Он дернулся, а я, не позволяя ему опомниться, нанес короткий, добивающий удар прямым в челюсть. Раздался тошнотворный хруст; тело обмякло и тяжело повалилось на столешницу, забрызгав крахмальную скатерть кровью из разбитого носа.

В зале сначала повисла гробовая тишина, затем разрезанная женским визгом. Улан не успел ничего предпринять, он лишь отшатнулся, и на его лице впервые появилось экспрессивное выражение — смесь изумления и ярости.

— Негодяй! Вы… вы оскорбили моего спутника! Я требую удовлетворения!

— Получи, — выдохнул я.

Не позволив ему придумать новую пафосную фразу, я схватил со стола тяжелую серебряную тарелку из-под устриц. Она идеально легла в руку; мой противник инстинктивно вскинул руку для защиты, но ему это не помогло. Метнув тарелку, как диск, попал ему по лицу. Глухой, смачный звук удара потонул в общем шуме. Мой снаряд попал ему в скулу: на лице офицера от уха до подбородка вспыхнула кровавая полоса.

Ослепленный на мгновение, он взвыл от боли и ярости, и этого мне оказалось достаточно. Шагнув вплотную, я перехватил его правую руку, уже тянувшуюся к эфесу сабли, сжав одновременно запястье и локоть и резко дернув, вывернул его суставы. Раздался мерзкий, сухой хруст, который был слышен даже сквозь царивший в зале переполох.

Офицер издал дикий, нечеловеческий вопль и рухнул на пол рядом со своим бесчувственным приятелем, прижимая к себе искалеченную, неестественно выгнутую руку. Я стоял над ними, тяжело дыша, и с отвращением смотрел на дело рук своих. Бледный как скатерть, похожий на восковую фигуру метрдотель застыл с открытым ртом. Раскрасневшийся от гнева Кокорев вскочил на ноги, размахивая тростью. В его глазах был дикий, неестественный сплав ужаса и… восхищения.

— Уходим, — бросил я ему, хватая со стула сюртук. — Быстро.

— Да уж, Владислав, Антонович, нечего тут делать! — грозно прогудел Василий Александрович. — Придумали черти что, на людей кидаться. Куда смотришь-то, петрушка хренов? — набросился он на метрдотеля. — У тебя тут пьяные вдрызг ходют, на людей кидаются, а ты ворон считаешь? На, держи, — Кокорев кинул на стол несколько смятых ассигнаций, — за сломанную мебель вам да за беспокойство. А я отныне сюда — ни ногой!

Мы торопливо ушли. Вечер в «Доминике» был окончен, как и наша попытка решить дело цивилизованно. Выходя на улицу, я испытывал желание кого-нибудь убить. И то, что убить было решительно некого, лишь усугубляло опасность для моих противников.

Но так или иначе кровожадные инстинкты пришлось загнать под самую дальнюю шконку моего сознания и продолжить методичное удавление любителей фуа-гра, лукового супа, багетов и лягушачьих лапок. Надо было идти к графу, вот только имелся досадный нюанс: к людям его уровня так запросто в гости не ходят. Нужно было выдержать обычные политесы: послать записочку, получить приглашение… В общем, как всегда.

Поскольку мой верный Санчо Панса остался в Москве и посылать с записочкой мне было некого, Кокорев взял это все на себя.

— Идите, Владислав Антонович, отдыхайте! — отчески напутствовал он меня, провожая до гостиницы. Как только мне что-то станет известно, я сразу к вам!

Таким образом, вечер у меня был свободен. Я потратил его на визит к патентному поверенному — узнать, как движется дело с привилегией на динамит. Тот встретил меня уверениями, что «все замечательно и никогда не было лучше».

— Кстати, господин Тарановский, а на какой срок будете оформлять привилегию? — вдруг спросил он, когда я уже собрался было уходить.

— На максимальный! — тут же откликнулся я.

— В таком случае вам придется заплатить государственную пошлину в четыреста пятьдесят рублей! — предупредил он. — Вы уверены, что ваше изобретение того стоит?

— Да, вполне! — спокойно ответил я. — Но о каком же сроке идет речь?

— Самое продолжительное время, когда может действовать привилегия, составляет десять лет! — пояснил он.

— Всего-то? Немного…

— Вы правы, сударь. Скажем, в Англии срок действия патента составляет четырнадцать лет.

— Тоже негусто! Ну а когда ожидать положительного результата?

Поверенный опустил глаза.

— Сейчас заявка проходит Мануфактурный совет при Департаменте мануфактур и внутренней торговли Министерства Финансов. Это недолго, месяца два-три от силы. Затем она поступит в Госсовет. И вот там ее могут надолго положить под сукно…

— Надеюсь, хоть высочайшее утверждение не потребуется? — с иронией спросил я. — Пожалуй, зарегистрирую все в Англии и Швеции намного раньше, чем в России!

Тот лишь красноречиво развел руками.

Плюнув, я пошел от поверенного на почтамт. Там я в уже знакомом мне режиме «сонная панда пытается писать гусиным пером» отправил Изе Шнеерсону гневную телеграмму: «ИЗЯ ЗПТ СРОЧНО ВЕЗИ МОЙ СЮРТУК ВСКЛ ВСКЛ ВСКЛ» — и только после этого, немного успокоившись, вернулся в гостиницу и завалился спать.

Утро встретило меня тусклым петербургским светом, сочившимся сквозь мутные стекла гостиничного номера. Голова гудела, словно чугунный колокол после пожарного набата. Вчерашний скандал в ресторане оставил мерзкое воспоминание — смесь праведного гнева и досады на собственную несдержанность. Сорвался, как мальчишка, из-за пьяного хама. Все эта история с Третьим отделением! Совсем нервы стали ни к черту…

Не успел я привести себя в порядок, как явился Кокорев, одетый на удивление элегантно: вместо сюртука на нем был фрак, а котелок он заменил черным как ночь атласным цилиндром. В отличие от меня, купец был в самом наилучшем настроении. Он ходил по номеру, потирая руки, и его окладистая борода то и дело вздрагивала от раскатистого смеха:

— Ай да Тарановский! Ай да Владислав Антонович! — быстрой скороговоркой тараторил он своим северным говорком. — Благородного господина! Мордой об стол! Тарелкой! По мордасам гвардейца! Эх, кабы не сан мой купеческий, я бы тому хлыщу и сам морду раскровянил бы. Да нельзя — по судам затаскают. А ты — раз, два, и готово! Чисто, благородно! По-дворянски!

И купец, отставив свою тяжеленную трость и скинув фрак, начал «боксировать с тенью», видимо, представляя, как будет бить по мордасам очередного хамоватого дворянчика.

— Да хорошего-то мало, Василий Александрович, — мрачно отозвался я, наливая себе стакан воды. — Как бы не вышло какой истории. В суд еще подадут… Ни к чему это. Лишние хлопоты.

— Пустое! — отмахнулся купец. — Пока он будет носить свою сломанную лапу на перевязи, мы с твоими делами уже все и обстряпаем. Сейчас идем к графу Неклюдову, он уже ждет. Он дельный человек и во все двери вхож. Уж он-то подскажет, как нам к его высочеству на прием пробиться!

Часом позже мы уже сидели в знакомом кабинете графа Неклюдова. Выслушав наш рассказ, граф лишь покачал головой.

— М-да, господа, задачка… Великий князь после варшавских событий и впрямь заперся в Мраморном дворце, как медведь в берлоге. Все официальные прошения, даже от самых высокопоставленных лиц, возвращаются с отказом. Пробиться к нему сейчас через канцелярию — дело безнадежное.

— Так что же, так и уйти нам несолоно хлебавши? — сокрушенно спросил Кокорев. — Ладно я, а вон Тарановский-то — из самой Сибири приехал!

— Зачем же так сразу, — хитро прищурился граф. — Если дверь заперта, нужно поискать окно. Или, как говорят у нас в свете, scherche la famm!

— Женщину? — не понял купец. — Зачем? У нас дело сурьезное, нам не до баб.

Неклюдов откинулся в кресле, поставив пальцы домиком.

— Именно. Есть один человек, которому его высочество, по слухам, отказать не захочет. Даже сейчас, в его меланхолии.

— Государю императору, я полагаю? — сострил я.

— Нет, — усмехнулся граф. — Как раз императору он отказывает весьма нередко.

Он выдержал театральную паузу.

— Вы бывали в Императорском балете, господа?

Я отрицательно покачал головой. Кокорев, как старообрядец, на такие «бесовские игры» и подавно не ходил.

— Зря, — покачал головой граф. — Там сейчас блистает новая звезда — некая Анна Кузнецова. Совсем юная, семнадцати лет от роду, а уже прима. Выглядит божественно, танцует как ангел. Весь Петербург у ее ног! И, что для нас особенно важно, у ее ног возлежит и сердце великого князя Константина Николаевича!

— Балерина? — недоверчиво протянул Кокорев. — И вы думаете, она станет нам помогать?

— О, еще как станет, если к ней правильно подойти, — усмехнулся Неклюдов. — Весь свет видел, как его высочество взирает на сцену во время ее сольных партий! Он не сводит с нее бинокля, дарит бриллианты, заваливает цветами! Осведомленные люди утверждают, что это самое серьезное увлечение великого князя. Так что очень советую действовать через нее! Понимаете, господа, для человека уровня великого князя просьба от министра — это работа: привычная, скучная, совершенно непривлекательная. А вот обращение от прелестной молодой особы, которой он увлекся, — это удовольствие. Он не упустит случая угодить ей, продемонстрировав свое могущество или… милосердие.

Мы с Кокоревым переглянулись. План вырисовывался ясный и по-своему логичный: пробиться к великому князю через его фаворитку.

— Но как нам выйти на… мадемуазель Кузнецову? — спросил я. — Мы для нее — люди с улицы.

— А вот это уже моя забота, — подмигнул граф. — У меня есть некоторая связь в театральном мире. Я организую вам встречу. Не аудиенцию, конечно, а так, случайное знакомство. Например, в кондитерской Вольфа и Беранже на Невском, где она любит бывать после репетиций. Но помните, господа, — вдруг стал он серьезен, — действовать нужно тонко. Никаких денег. Никаких грубых предложений. Только восхищение ее талантом, намек на несправедливость, на то, что великое дело для России может рухнуть из-за канцелярской волокиты. И скромная просьба — лишь замолвить словечко, просить, чтобы его высочество уделил вам буквально пять минут своего драгоценного времени!

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

— Я сообщу вам, когда и где. А пока, господин Тарановский, мой вам совет, — он окинул меня оценивающим взглядом, — приведите в порядок ваш костюм. В обществе мадемуазель Кузнецовой необходимо безупречное состояние. Первое впечатление, знаете ли… И еще кое-что, господа, — добавил Неклюдов, когда мы уже стояли в дверях. Его лицо сделалось предельно серьезным. — Мои люди донесли, что эти… французские господа из Главного общества места себе не находят. После сенатской ревизии они в ярости. И они ищу вас, господин Тарановский.

Он понизил голос почти до шепота.

— Ищут, как вы понимаете, не для того чтобы пригласить на обед. Они раскусили вас, поняли, что именно вы корень их проблем. Будьте предельно осторожны! В Петербурге много темных личностей, готовых за несколько золотых на любую грязную работу. Но вернее всего, они применят более изысканный способ устранить неугодного человека…

— Вы о чем, граф? — спросил я, чувствуя, как вскипает кровь, а адреналин подстегивает нервы.

— О дуэли, — прямо ответил Неклюдов. — Это, знаете ли, классический способ решения проблем: нанять бретера, известного задиру и дуэлянта, который провоцирует вас на публичное оскорбление. Вызов, секунданты, пистолеты… И вот уже назойливый правдоискатель лежит с дыркой в груди, а обставлено все как дело чести. Формально не подкопаешься. А потом, ведь вы человек пришлый, без громкого имени и связей в петербургском свете. Никто и разбираться не станет!

В этот момент в моей голове, как кусочки мозаики, повторялись события вчерашнего вечера. Пьяный задира, его тихий, неприметный спутник-улан, их мгновенная, почти отрепетированная реакция на мой ответ. Ба! Да это ведь не было случайной пьяной выходкой! Это была ловушка!

На моем лице, должно быть, отразилось что-то такое, отчего граф торопливо произнес:

— Вижу, вы меня поняли. Так что мой вам совет: избегайте общественных мест, не вступайте в споры, будьте осторожны, тише воды, ниже травы, пока не решите вопрос с его высочеством!

На губах у меня появилась сардоническая усмешка.

— Боюсь, граф, ваш совет немного запоздал.

Кокорев, до этого молчавший, крякнул и с удовольствием вмешался:

— Да уж, ваше сиятельство! Повстречался вчера господин Тарановский с таким вот… бретером. В ресторане.

Я посмотрел на Неклюдова.

— Да, кажется, я уже имел честь познакомиться с нанятым французами господином. Он был в форме уланского офицера, невысокий, с усиками.

— Улан? — Брови графа удивленно поползли вверх. — Постойте… Неужто они наняли Мышляева? Да, он известен всему Петербургу как заядлый дуэлянт и задира, да еще и крайне нечистоплотный тип. Несколько человек уже отправились с его помощью на тот свет!

— Возможно, это и он, — равнодушно пожал я плечами. — Только вот, боюсь, что в ближайшее время он вряд ли сможет кого-нибудь подстрелить. Или даже вызвал на дуэль. Со сломанной правой рукой это, как вы понимаете, очень затруднительно.

Неклюдов замер, его глаза округлились.

— Сломанной… рукой?

— Ну да, — подтвердил я с самым невинным видом. — Он так неосторожно размахивал руками, что я счел за лучшее немного успокоить его, придержав за кисть. И, кажется, перестарался: косточки у гвардейца оказались удивительно хрупкими!

Наступила тишина. Кокорев пыхтел, как самовар, с трудом сдерживая смех. Граф Неклюдов смотрел на меня совершенно новым взглядом — в нем читалась смесь изумления, страха и… нескрываемого восхищения. Он, аристократ до мозга костей, привыкший к интригам мира, намекам и изящным обидам, столкнулся с чем-то совершенно новым для себя: с прямолинейной, грубой и решительной эффективной силой.

— Господи… — наконец выдохнул он, проводя рукой по лицу. — Тарановский… Да кто вы такой, черт возьми?

Мы все дружно рассмеялись.

— Что ж, это меняет дело. Это даже лучше. Теперь они поймут, что имеют дело не с каким-нибудь робким провинциалом! Наверное, это привело их в недоумение и теперь заставит нервничать, делать ошибки. Но я бы на вашем месте удвоил осторожность: теперь они будут действовать еще грязнее! Так что мой совет остается в силе: будьте предельно бдительны!

Мы вышли из парадного подъезда особняка Неклюдова на промозглую набережную. Низкое петербургское небо, наполненное свинцовой тяжестью, сырой ветер с Невы пробирал до костей, заставляя кутаться в пальто. Кокорев все еще находился под впечатлением от нашего разговора, то и дело бормоча себе под нос: «Сломанными пальцами… Ай да молодец…»

Но мне было не до смеха. Предупреждение графа легло на душу холодным пластом. Я слишком хорошо знал, что такое война без правил. В Чечне и в Чаде я научился главному: опасность не кричит о себе, она подкрадывается на мягких лапках, прячется в обыденности. И сейчас, ступая по влажным гранитным плитам, я чувствовал, как все мои нервы, отточенные годами на границе жизни и смерти, натянулись до предела.

Я сканировал помещения. Редкие прохожие, спешащие по своим делам. Чиновник в форменной шинели. Две дамы под одной омбреллой. Телега, медленно ползущая вдалеке. И пролетка. Обычная легкая извозчичья пролетка, запряженная одной лошадью, которая неторопливо двигалась по другой стороне улицы.

Что-то было не так.

Мозг, работавший теперь в режиме боевого компьютера, неожиданно обнаружил несоответствие. Пролетка двигалась слишком медленно, почти шагом, без видимой цели. Кучер не понукал лошадь, он сидел неестественно прямо, но присматривался не к дороге, а к нам. Пассажир, единственный, сиделка вполоборота, его лицо скрывали поднятый воротник и низкая натянутая шапка.

— Василий Александрович, — сказал я Кокореву, не поворачивая головы, тихим и зловещим тоном. — Сейчас не оборачивайтесь и идите поближе к стене дома.

— Что такое, Владислав Антонович? — удивленно начал купец.

— Молчать и делать, — отрезал я.

В этот момент я увидел едва заметный блеск металла в руках пассажира пролетки. Он начал медленно поднимать руку. Время для меня сжалось. Мир сузился до этой пролетки, до темной фигуры в ней!

Инстинкт, сработал раньше, чем мозг успел отдать приказ.