Магнат

Глава 5

Глава 5

На мгновение у меня перехватило дыхание. Это был удар ниже пояса. Неужели они нашли мать этого Тарановского? И так быстро? Нет, черт побери. Мы же в 19 веке! А что тогда? Они отыскали актрису или еще какую провокаторшу, которая сыграет роль матери, чтобы устроить очную ставку и наблюдать за моей реакцией? Грубо, но могло сработать, если бы я был тем, кем они меня считали.

Но я им не был.

Взглянув прямо в глаза подполковника, я холодно процедил:

— Вы меня оскорбить желаете? Это невозможно, господин следователь!

— Почему же? — с невинным видом спросил Липранди. — Даже чудеса иногда случаются!

— Потому что моя матушка умерла пятнадцать лет назад, — отрезал я. — Я сам закрыл ей глаза. И любая женщина, которая утверждает обратное, либо сумасшедшая, либо мошенница, подосланная вами. Так что подобное я могу расценивать не иначе как оскорбление! Я дворянин и иностранный поданный. Даже сидя здесь, я им остаюсь и еще могу вызвать на дуэль!

Я произнес это спокойно, твердо, без тени сомнения в голосе. Совершенно понятно было: любая уступка, любое колебание будет истолковано против меня.

Липранди долго смотрел на меня и вдруг… усмехнулся. Настоящая, человеческая, почти дружеская улыбка проскользнула по его губам, и я понял, что вел себя совершенно правильно.

— А вы крепкий орешек, герр Тарановский! Много крепче, чем я думал. Ладно, признаю. Никакой матушки нет — это была проверка, и вы ее с честью прошли!

Он как будто даже расслабился, достал портсигар и закурил прямо в камере.

— Послушайте, я скажу вам то, чего говорить не должен. Просто потому, что мне надоело это дело. Оно пахнет интригой и большой политикой, а я люблю простые, ясные дела: украл, убил — в Сибирь. А у вас тут…

Он остановился и посмотрел на меня.

— Все дело не в ваших капиталах и не в вашем прошлом. Все дело в его императорском высочестве, великом князе Константине Николаевиче.

— В великом князе? — Я искренне удивился.

— Именно. Вы носите польскую фамилию. Вы активно интересуетесь, как попасть на аудиенцию к великому князю, который до недавнего времени был наместником в Царстве Польском. И, как вишенка на торте, вступаете в контакт с известным польским сепаратистом, паном Брониславом Сакульским.

— Я не стал разговаривать с этим господином, — напомнил я.

— Публично — да, — согласился Липранди. — Но контакт был. А теперь сложите все это вместе. И добавьте главный ингредиент: несколько дней назад в Варшаве, в Летнем театре, в великого князя стрелял некий Людвик Ярошинский. Это было покушение на великого князя, наместника Царства Польского. Его высочество, слава богу, не пострадал. Но вы, полагаю, хорошо представляете, какой сейчас переполох. Любой человек с польской фамилией, пытающийся приблизиться к членам императорской семьи, автоматически попадает под подозрение!

Так вот оно что! Ну что ж, по крайней мере, картинка начала складываться. Одно непонятно — мне просто не повезло оказаться не в то время не в том месте или это французы подбросили Третьему отделению готовую правдоподобную версию: вот подозрительный поляк, крутится возле великого князя сразу после покушения на него. Конечно, этого было бы достаточно для немедленного ареста и изоляции.

— Вот и все, Тарановский, — закончил Липранди. — Кто-то очень умело связал ваше имя с этим покушением. Доказательств у нас на вас нет. Но и отпустить вас, пока идет следствие по делу о покушении в Варшаве, мы не можем. Это было бы политической ошибкой. Так что сидеть вам здесь, пока все не утрясется. А утрясаться это может очень долго.

Липранди уже направлялся к двери, когда я остановил его.

— Постойте, господин подполковник!

Он обернулся, вопросительно изогнув бровь.

— Вы сказали, я искал встречи с великим князем. Это правда. Но вы знаете зачем?

— Полагаю, не для того чтобы обсуждать погоду, — иронично заметил он.

— Совершенно верно. Я приехал в Петербург вместе с купцом первой гильдии, Василием Александровичем Кокоревым. Мы собирались представить его высочеству коммерческий проект национального масштаба, никак не относящийся к Польше, а касающийся развития промышленности в Сибири. Я даже не знал, что великий князь был в Варшаве и что на него было покушение, и услышал об этом только сейчас от вас, подполковник!

При упоминании фамилии Кокорева лицо следователя впервые утратило свою скучающую невозмутимость. Похоже, имя Кокорева имело вес! Одно дело — арестовать безвестного австрийского авантюриста. И совсем другое — держать в одиночке партнера самого Кокорева.

— Василий Александрович? — переспросил он, и в его голосе прозвучали новые нотки. — Вы прибыли с ним?

— Мы остановились в одном отеле. Он сейчас, вероятно, носится по городу, пытаясь меня найти. Можете проверить — несомненно, он подтвердит мои слова. Мы готовили доклад для его высочества по вопросам, крайне далеким от имперской политики. А вся эта история — нелепая случайность!

Липранди несколько секунд молчал, сложив руки на груди и задумчиво барабаня пальцами по рукаву своего мундира.

— Хорошо, пан Тарановский, — сказал он наконец. — Я проверю. И поговорю с господином Кокоревым. Это меняет дело.

Он ушел, оставив меня в состоянии нервного, напряженного ожидания. Я бросил им спасательный круг. Теперь вопрос был в том, ухватятся они за него или предпочтут дать мне утонуть.

Прошел еще один день. Тишина в камере давила, как толща воды. Вновь и вновь я перебирал в уме все возможные варианты. Если Кокорев испугается и откажется от меня — я пропал. Если французы и их покровители окажутся сильнее — я труп. Вся моя судьба теперь зависела от хладнокровия и влияния одного-единственного малознакомого мне московского купца.

Мои размышления вновь прервал лязг ключей. В этот раз я ждал этого звука, как приговоренный боя часов.

В камеру снова вошел Липранди. Но сегодня он был один, без жандармов. И на его лице было выражение почти дружелюбного облегчения, как у врача, сообщившего, что операция прошла успешно.

— Собирайтесь, Тарановский. Вы свободны, — сказал он, даже не входя внутрь.

Я замер, не веря своим ушам.

— Что случилось?

— Случилось то, что вы оказались правы. — Он вошел и прикрыл за собой дверь. — Я говорил с господином Кокоревым. Он не просто подтвердил ваши слова, он поднял такой шум, что, кажется, его было слышно даже в Зимнем дворце. Он поручился за вас лично. Это, я вам доложу, весомый аргумент.

Он помолчал, а потом добавил:

— И пришли новые донесения из Варшавы. Его высочество, к счастью, лишь легко ранен в плечо, царапина. А стрелявший, этот Ярошинский, оказался фанатиком-одиночкой, не связанным ни с какими крупными заговорами. Во всяком случае, пока так считают.

Он усмехнулся.

— Так что надобность держать вас здесь как возможного петербургского сообщника отпала. Ваши недруги очень умело воспользовались ситуацией, чтобы вас изолировать, но их карта бита. Поручительство Кокорева и новые обстоятельства перевесили.

В камеру я не вернулся: никаких личных вещей у меня там не было. Вместо этого меня провели в «приемный покой», где вернули мои вещи: пояс, кошелек и даже «Лефоше». Проскрежетал последний засов, отделявший меня от свободы, меня вывели из Равелина, где яркое, но какое-то мутное июльское солнце заставило меня прищурился. Как же давно я не видел дневного света!

— Идемте, ваше благородие! — поторопил меня солдат, проведя внутренним двором Петропавловской крепости. Я усмехнулся, вспоминая, что когда-то бывал тут еще подростком в составе туристической группы.

Оглянувшись по сторонам, вдохнув теплый, пахший нагретым камнем и цветущей в канале водой, я невольно поморщился от досады. Этот незапланированный séjour в казенном пансионе грубо нарушил все мои планы.

«Пакет 'все включено» от Третьего отделения, — прозвучала в голове злая мысль. — Питание диетическое, сервис ненавязчивый, зато выписка прошла на удивление оперативно. Ну что ж, еще одно напоминание, что в этой стране хитрость, деньги и знания из будущего, конечно, дают многое, но, увы, решающее слово всегда остается за грубой, безличной силой государственной машины. Се ляви, мать твою, такова жизнь! И тот, кто умеет направить этого Джаггернаута в нужную сторону, — тот и выигрывает. Мои враги с ее помощью чуть не раздавили меня, но теперь была моя очередь, и теперь я собирался безжалостно нанести ответный удар.

Наотмашь.

— Мосье Тарановский! Наконец-то! — вдруг послышался возглас, похожий на медвежий рев, да такой зычный, что гомонившие над Невою чайки, казалось, на мгновение в изумлении замолкли.

Это был Кокорев. Он поджидал меня на выезде с моста и теперь, увидев издалека, позабыв всякое приличие, ринулся навстречу, громыхая по доскам настила. Его светлый летний сюртук распахнулся, борода растрепалась, а тяжеленная трость в здоровенных ручищах, сверкая на солнце серебряным набалдашником, угрожающе описывала восьмерки.

— Иван Андреевич! Живой! — прогремел он, сграбастав меня в медвежьи объятия так, что явственно хрустнули кости. — Душа моя, я уж не чаял и увидеть — то тебя сызнова: думал — все, finita la commedia, сгинул ты в этих жерновах!

С трудом высвободившись, я сдержанно похлопал его по могучей спине.

— Василий Александрович, мое почтение. Как видите, слухи о моей безвременной кончине несколько преувеличены, хотя, признаюсь, местные отельеры делали все, чтобы гость чувствовал себя покойником. Но зато место тихое, приватное и весьма располагает к философским размышлениям!

Кокорев, гулко расхохотавшись, отстранил меня на вытянутые руки, посмотрел на лицо.

— Вот за что я тебя, Антоныч, люблю: только из каталажки вышел — а уж зубоскалит вовсю! Бледен, худ… Но глаза горят! Молодец! Орел! Пойдем, голубчик, пойдем скорее! Не стой здесь, на этом пекле… Поехали в «КюбА»… или нет — в «ДоминИк»! Отобедаем, выпьем шампанского! Надобно смыть эту тюремную пакость с души! Да и потолковать надобно, как на великого князя выйти — он, говорят, в Мраморном дворце совсем сидит, замкнулся, никого не принимает…

И, кликнув извозчика, мы отправились в этот самый «Доминик».

— Мне бы ополоснуться и наряд сменить, — усмехнулся я.

— Эт мы мигом. — И Кокорев тут же повел меня к извозчику. Быстрый путь в отель, где я ополоснулся и сменил одежды, которые пропахли казенщиной, а там и обедать поехали, все же я соскучился по нормальной еде.

Трясясь на гранитной брусчатке Невского, я, пытаясь перекричать грохот железных ободьев колес пролетки по булыжной мостовой, спросил у Кокорева:

— Василий Александрович, а как так получилось, что великий князь, лишь несколько дней назад находившийся в Варшаве, теперь уже окопался в своем дворце в Петербурге? Ведь до Варшавы не ближний свет!

— Истинно так. Тыща верст с гаком! — важно подтвердил купец

— И как же он так быстро добрался? Ведь, даже не учитывая моего краткого séjour, как его высочество умудрилось домчаться сюда с такой скоростью? Ведь прошла всего неделя, не больше! Даже с лучшими почтовыми и фельдъегерской подорожной это очень быстро. А он еще и ранен…

Кокорев выразительно хмыкнул.

— Так ведь, мил человек, поезда туда уже ходют! В этом-то и вся комедия с нашими французами из ГОРЖД. Варшавская дорога! Они ведь ее почти достроили — от самой границы Пруссии до Петербурга. Это их главный показушный проект, витрина ихняя, так сказать. Официально она еще не открыта, но большая часть участков уже пущена в пробную. Государь император еще года два назад по ней до Пскова ездил! А от Варшавы и в Вену можно доехать, ветка готова уже. ГОРЖД все делает, чтобы государя и его августейшую фамилию можно было с комфортом прокатить по Европе — на специальном императорском поезде, где все в бархате, да на английских паровозах. А до нас, грешных, кто грузы желает возить, никому дела нет! Кому во дворцах нужен Нижний? Там кроме ярмарки, где все российские богатства собираются и самые денежные люди ходют, почитай, что и нет ничего. То ли дело — Вена!

— Понятно, — протянул я. — Все как всегда у этих лягушатников: фасад блестит, а на заднем дворе разруха… Когда нужно произвести впечатление, эти мошенники умеют работать быстро!

За этими разговорами мы подъехали к «ДоминИку». Он располагался на Невском, недалеко от Полицейского моста. Неброский, но прекрасно выполненный фасад из серого гранита, начищенная до зеркального блеска медь дверных ручек и огромное, безупречно чистое окно, откуда лился мягкий приглушенный свет. Импозантный, похожий на отставного генерала швейцар в элегантной ливрее распахнул перед нами тяжелую дубовую дверь.

Едва мы переступили порог, как из полумрака вынырнул метрдотель. Увидев Кокорева, он мгновенно изогнулся в почтительном поклоне.

— Василий Александрович! Какая радость! Какая честь! — самым сладчайшим тоном пропел он. — Прошу! Сейчас подготовлю ваш обычный столик у окна.

Бесконечно отвешивая отрепетированные до совершенства поклоны, он провел нас через весь зал. Нас окружил приглушенный звон дорогого серебра и хрусталя, белоснежные, накрахмаленные скатерти, салфетки и манишки официантов. Кругом разносилась смесь запахов воска, дорогих сигар и тонкого женского парфюма, прихотливо перемешанная с ароматами самых дивных, изысканных блюд.

Когда мы уселись, метрдотель, не уходя, склонился к уху Кокорева и негромко зашептал с таким видом, будто выдает величайшие тайны империи:

— Фленсбургские устрицы сегодня свежи, Василий Александрович, утренний привоз! — И стерлядь паровая… повар сегодня превзошел себя!

— Стерлядь — это всенепременно, — басовито рокотал в ответ Кокорев, внимательно изучая меню, переплетенное в сафьян. — И устриц дюжины три для начала. А что по части кулебяки? Справится этот твой хваленый француз?

Метрдотель даже выпрямился от гордости.

— Не извольте беспокоиться! Кулебяка на четыре угла: с визигой и осетриной, с гречневой кашей и грибами, с молодой капустой и яйцом, с рисом да луком. Как вы любите. Все Федор Кузьмич делает, самолично!

— Вот ее и неси. Да поживее! И «Клико», само собой. Да охладить как следует — вишь, день какой жаркий? Ну и, как всегда, мне квасу, хрену….

Понимающе закрыв глаза, метрдотель тут же отдал распоряжения бесшумным официантам и наконец испарился, я расслабленно откинулся на спинку стула.

Всего час назад я смотрел на мутное зарешеченное стекло, а теперь — на запотевшее серебряное ведерко с ледяным «Клико». Контраст был настолько диким, что вызывал не радость, а глухое злое раздражение.

Кокорев, напротив, был в своей стихие. Широким жестом он велел подавать устриц, стерлядь и еще бутылку.

— Пей, Иван Андреевич! За твое чудесное избавление! — Он осушил свой бокал. — Я ведь, как узнал, чуть ума не лишился. К самому князю Долгорукову кинулся, к шефу жандармов! А тот стена! «Идет следствие, господин купец, не мешайте правосудию». Какое, к лешему, правосудие? Это называется произвол! Замели человека среди бела дня!

— У них такая служба, Василий Александрович, — спокойно услышал я, делая небольшой глоток. Игристое вино казалось кислым. — Подозрительный человек из неблагонадежной польской семьи въезжает в столицу аккурат в тот момент, когда в наместника Царства Польского стреляют. Логично. Им проще изолировать десять невиновных, чем пропустить одного виновного.

— Так ведь стреляли-то в Варшаве! — возмущенно всплеснул руками Кокорев. — А мы здесь! И великий князь, слава Создателю, жив!

— Жив, но обижен на весь мир, — уточнил я, ставя бокал. — Это куда хуже. Что с ним? Подробности представлены?

Кокорев подался вперед, понизив голос до заговорщицкого шепота.

— Стрелял одиночка, какой-то писатель Ярошинский. Из толпы пальнул, когда князь с супругой из театра выходили. Пуля, говорят, плечо оцарапала. Но Константин Николаевич человек вечный, артист в душе… Тотчас же все бросил и сюда, в Петербург, примчался. Заперся в Мраморном дворце, как в крепости. Никого не принимает, все аудиенции изменил. Сидит в меланхолии и никто не желает видеть.

Я молча вертел в тонкую ножку бокала. Картина складывалась прескверная. Наш главный, высочайший ресурс, наш ключ к Бодайбо, внезапно превратился в недосягаемую цель.

— Значит, прорваться к нему сейчас невозможно, — констатировал я очевидное.

— Никак! — подтвердил Кокорев с досадой. — Я через людей его пробовал, через адъютантов… От ворот поворот! Говорят, его высочество считает, что покушение — это знак сверху. Что все его реформы и либеральные начинания никому не нужны и ведут лишь к разрухе и выстрелам из-за угла.

«Прекрасно, — подумал я. — Все наше многомиллионное дело зависит от настроений одного члена правящей династии, а он впал в депрессию. Это похлеще, чем вести переговоры с акционером, у которого жена сбежала к конкуренту».

— Плохой пасьянс, Василий Александрович, — произнес я вслух. — Ждать, пока его высочество выйдет из сумрачного состояния духа, мы не можем. Французы из ГОРЖД и их покровители не дремлют. Пока мы тут устрицами балуемся, они уже роют под нас новый котлован. Нам нужен доступ к телу. И срочно.

Кокорев тяжело вздохнул, его кипучая энергия, казалось, наткнулась на невидимую стену.

— Да как же его получить, доступ к этому? Не штурмом же Мраморный дворец брать?

Я усмехнулся уголком рта. Штурм… бывал я на штурмах, на настоящих. Больше не хотелось!

— Нет, конечно, обойдемся без фейерверков. Нам просто нужен кто-то, кто вхож в эти покои. Кто-то из своего круга, чей визит не вызовет у принца приступа меланхолии!

Мы замолчали. Официант бесшумно сменил тарелки. Шум зала, звон бокалов, обрывки чужих разговоров — все это казалось далеким и несущественным.

— Василий Александрович, — наконец произнес я, — что вы скажете о таком человеке, как граф Неклюдов?

Кокорев встрепенулся, его глаза блеснули.

— Точно! — экспансивно хлопнув себя по ляжке, на всю залу возгласил он. — Точно! Граф! Он же с Константином Николаевичем на ты: они с младых ногтей знакомы, вместе в морские походы ходили! И человек он влиятельный, сам по себе. Он запросто может просто заехать, да и спросить о здоровье старого товарища: это будет совершенно комильфо.

— Именно, — обнаружил я. — Спросит о здоровье, а между делом, как бы невзначай, может и обронить пару слов о двух серьезных дельцах, купце-миллионщике и сибирском негоцианте, имеющих гениальный проект по переустройству железнодорожного дела в России. Ну и добавить к тому же, что проект настолько важен для будущего государства, что его нельзя выложить из-за одного полоумного поляка с пистолетом!

— Завтра же утром едем к графу! — подытожил Кокорев, и в его голосе послышался рык хищника, почуявшего вкус плоти. — Объясним ему все. Он государственный человек, поймет!

— А еще граф — человек, который ценит интересные, захватывающие истории и при этом смертельно скучает, — добавил я. — И мы должны преподнести ему наше дело так, чтобы оно показалось ему самым занимательным во всем Петербурге!

Оглянувшись, я сразу напрягся.

К нам вихляющей пьяной походкой приближались неприятности: сильно покачиваясь и то и дело сбиваясь с курса, подгребал какой-то немолодой растрепанный господин с одутловатым багровым лицом и мутными глазами. За его спиной, в двух или трех шагах, неторопливо шагал гвардейский офицер в темно-синем уланском мундире с алым лацканом — невысокий, с аккуратными усиками на неприметном, узком лице. С первого взгляда могло бы показаться, что он наблюдал за происходящим с ленивым любопытством, но мой опытный взгляд заставил усомниться в верности первого впечатления. На самом деле офицер был внимателен и напряжен и лишь хотел казаться беззаботным. Похоже, этот «тихий» и был главной угрозой.