Магнат

Глава 24

Глава 24

— Проси, — коротко бросил я слуге.

«Как легко меня можно найти, оказывается», — промелькнула мысль в голове.

Я внутренне приготовился к сложному разговору.

Это был совершенно другой Мышляев. Исчез и наглый бретер, и сломленный заложник из его собственной квартиры. Передо мной стоял гвардейский офицер, бледный, осунувшийся, но державшийся с последним отчаянным достоинством. Войдя, он остановился посреди комнаты, глядя на меня прямо, без страха, но как будто с какой-то потаенной тоской.

— Чем обязан, господин Мышляев? — любезным тоном спросил я, уже, впрочем, догадываясь, зачем он явился.

К чести ротмистра, он не стал ходить вокруг да около.

— Господин Тарановский. Я выполнил свою часть уговора. Барон д’Онкло мертв, — прямо и без эмоций, как офицер, докладывающий начальству о проведенной операции, сообщил он.

— Ну как же, весьма наслышан! — бодро отозвался я. — Очень, очень рад, что Фортуна повернулась к вам лицом, а к барону — кхм, другим местом!

— Но теперь у меня проблемы, — тем же глухим голосом продолжил ротмистр.

Я молча и внимательно слушал, не перебивая, лишь мысленно торопливо оценивая ситуацию.

— Дуэль, хоть и проведенная по всем правилам, вызвала чудовищный скандал из-за статуса покойного. Шеф полка, граф Крейц, как говорят, в бешенстве от произошедшего. Командир полка, полковник Стюрлер, со всей определенностью дал понять, что меня ждет изгнание со службы с позором. Для меня это конец, сударь!

Выслушав его, я лишь мысленно пожал плечам. Что тут скажешь — судьба бретера незавидна: или застрелят, или его выходки рано или поздно надоедят высокому начальству. Я подошел к комоду, достал из ящика увесистый пакет с ассигнациями и положил на стол.

— Я выполняю свою часть. Здесь десять тысяч рублей, как мы, собственно, и договаривались.

Он посмотрел на деньги с безразличием человека, которому они уже не могут помочь.

— Это уже не имеет значения. От позора они меня не спасут.

— Эти деньги — да, не спасут, — согласился я. — Но что же вы от меня хотите?

Мышляев вдруг опустил глаза и будто бы через силу дрогнувшим голосом произнес:

— Говорят, вы взяли большую силу в последние дни и даже заимели знакомства с великим князем Константином. Может, вы соблаговолите замолвить за меня словечко, дабы это дело сошло мне с рук? Право, я не мыслю себя вне службы!

Критически посмотрев в насупленное лицо офицера, я лишь покачал головой. Разумеется, предложенное было никак невозможно.

И тут в голове у меня появилась идея, дикая, но гениальная в своей абсурдности.

— В любом случае, — вдохновлено продолжил я — возьмите деньги: это плата за исполненное вами обязательство. Мне жаль, что ваша карьера в гвардии закончена, господин Мышляев, но дайте угадаю: ведь вас и ранее тяготила эта служба? Ведь для таких людей, как вы, трудно служить в полку, предназначенному для плац-парадов. Душа просит другого, не так ли? Ну что же, я могу предложить вам новую стезю!

Он поднял на меня удивленный взгляд, явно не понимая, к чему я клоню.

— Мне нужны смелые, умелые и отчаянные люди в Сибири, — продолжил я. — Люди, которые умеют держать в руках оружие и не боятся ни черта, ни дьявола. Найдите таких же, как вы, которые задыхаются здесь, в столице! Я обеспечу вас всем необходимым, дам дело, к которому вы привыкли, и буду платить жалованье, достаточное, чтобы скопить небольшой капитал. Там будет опасно, трудно и сложно, но уж скучно точно не будет, — улыбнулся я.

Он долго молчал, глядя на меня. Отчаяние в его глазах медленно сменял азарт. В моем предложении он увидел выход, единственный возможный для него путь.

Наблюдая за его метаниями, я даже немного пожалел незадачливого бретера: шутка ли, еще вчера он был уважаемым человеком, прекрасно представляя свою будущность в гвардейском полку, расквартированном в столице империи, а теперь ему приходится выбирать между прозябанием в Петербурге и рискованной поездкой в сибирскую глушь под началом едва знакомого ему авантюриста-костолома.

Впрочем, сомнения Мышляева продолжались недолго. Похоже, желание «залечь на дно» оказалось сильнее

— Я согласен, — твердо сказал он. — Сколько людей вам нужно?

— Начнем с десятка. Остальное обсудим позже, когда я буду готовиться к отъезду.

Он кивнул, решительно взял со стола пакет с деньгами и, не говоря больше ни слова, покинул мой номер с видом человека, принявшего сложное, но правильное решение.

Я остался один, еще раз прикидывая, правильно ли поступил. Да, Мышляев — тот еще фрукт. Поначалу надо будет присматривать за ним в оба глаза. Но что поделать: где мне еще брать надежных людей, исполнительных, небрезгливых и способных держать в руках револьвер? Да, у меня есть мой «костяк» людей, с которыми когда-то пришлось разделить все тяготы каторги. Но этого мало.

Следующие несколько дней я провел в относительном спокойствии, наслаждаясь затишьем после бури. Победа в Мраморном дворце и решенный вопрос с Мышляевым принесли чувство глубокого удовлетворения. Я ждал возвращения своих «десантников» из Европы.

Они ворвались в мой номер как вихрь — триумфаторы, победители, почти не верящие в масштаб собственной удачи. Кокорев ревел от восторга, как медведь, нашедший бочку с медом, а Изя… Изя был в своей стихии.

— Могли бы и отписать, я бы встретил. — Улыбаясь, я обнимал Кокорева и Изю.

— Курила, ты бы это видел! — тараторил последний, размахивая руками и сверкая глазами. — Лондон! Биржа! Вавилонское столпотворение, не меньше того! Эти маклеры и брокеры, шлемазлы в атласных цилиндрах бегали, как куры в курятнике, в который забралась лиса! А я, Ицхак, на минуточку, Ротшильд, стою такой красивый и с невозмутимым видом продаю и покупаю, продаю и покупаю! И все они смотрят на меня как на мессию, который пришел вершить суд! Один брокер, такой важный, с бакенбардами, подошел и шепчет: «Сэр, что происходит? Это правда, что русский царь банкрот?» А я ему так небрежно, через плечо: «Молодой человек, Ротшильды не комментируют слухи. Ротшильды их создают!» Ой-вэй, я чувствовал себя царем Соломоном!

Он был в таком экстазе, что, казалось, вот-вот взлетит. Дав ему выговориться, я дождался, когда Кокорев отправится распорядиться насчет праздничного ужина, и отвел Изю в сторону. Мой голос был тихим и твердым.

— Ты молодец, Изя. Ты был великолепен. А теперь слушай меня внимательно. «Ицхак Ротшильд» умер. Он сошел с парохода и растворился в кронштадтском тумане. Ты понял? Этот паспорт, — я кивнул на его саквояж, — должен быть сожжен сегодня же. В печке. Лично. И об этом имени ты должен забыть навсегда.

Восторг на лице Изи мгновенно сменился пониманием. Он посмотрел на меня, и в его хитрых глазах мелькнул испуг. Он, как никто другой, понимал, насколько опасную аферу мы провернули.

— Я… я понял, Курила, — кивнул он уже серьезно. — Жаль. Очень колоритный был господин этот Ротшильд.

Вечером мы ужинали в отдельном кабинете одного из самых фешенебельных ресторанов столицы. Победу нужно было отметить с размахом. Шампанское лилось рекой, на столе стояли стерлядь, икра и прочие деликатесы. Мы обсуждали детали аферы, смеялись над паникой на биржах и чувствовали себя настоящими хозяевами жизни, походя создавшими свою собственную финансовую империю.

А на следующее утро закипела работа!

Перво-наперво мы с Кокоревым приехали в особняк барона Штиглица. Нас приняли уже не как просителей, а как равных партнеров, победителей.

— Господа, я вас поздравляю, — произнес барон, пожимая нам руки. Его лицо, как всегда, было непроницаемо, но в глазах плясали довольные огоньки. — Блестящая операция! Теперь нужно ковать железо, пока горячо. Я считаю, необходимо немедленно инициировать экстренное собрание акционеров!

— Полностью согласен, — прогудел Кокорев. — Нужно вышвырнуть остатки этого французского сброда и поставить свое правление.

— Именно, — кивнул барон. — И в связи с этим, господин Тарановский, у меня к вам предложение. Учитывая вашу ключевую роль в этом деле, я хотел бы видеть вас в новом составе совета директоров, да и не я один. — И он покосился на Кокорева, который важно кивнул.

Я вежливо, но твердо отказался.

— Благодарю за высокое доверие, господин барон. Но мое место и мои главные интересы — в Сибири. Я промышленник, а не финансист. Уверен, господин Кокорев справится с управлением Обществом куда лучше меня.

Кокорев довольно крякнул. Роль публичного лидера ему явно нравилась.

— А что касается нашего партнерства, — продолжил я, — то я предпочел бы остаться на тех условиях, о которых мы договаривались. Мой опцион на выкуп акций на миллион рублей по минимальной цене остается в силе?

— Слово купеческое — тверже камня! — тут же подтвердил Кокорев. — Все будет, как договаривались, Антоныч! Не изволь беспокоиться!

— Вот и славно, — заключил я.

На этом и порешили. Кокорев объявил, что немедленно уезжает в Москву — агитировать купечество поддержать новое русское правление ГОРЖД. Штиглиц должен был обеспечить поддержку в Петербурге. А я… я наконец-то мог заняться своими делами.

Наступил штиль, и эта вынужденная праздность, затишье действовало на нервы хуже любой схватки. Я чувствовал себя сжатой пружиной, запертой в роскошной клетке гостиничного номера.

Но наконец в один из серых дождливых дней, когда Нева за окном казалась свинцовой, в мой номер доставили пакет с гербовой печатью графа Неклюдова. Руки слегка дрогнули, когда я ломал сургуч. Внутри на плотной, хрустящей бумаге лежал официальный указ: австрийский подданный Владислав Антонович Тарановский высочайшим соизволением принимался в подданство Российской Империи.

Я несколько раз перечитал сухие, витиеватые канцелярские строки. Свершилось. Внутри что-то оборвалось, и на смену многомесячному напряжению пришло огромное, почти физическое облегчение. Это была не просто бумага. Это был ключ к моему будущему. Ключ к моему сыну.

Не теряя ни дня, я вызвал поверенного, рекомендованного мне Штиглицем. Это был сухой, точный, как швейцарский хронометр, петербургский немец в безупречном сюртуке. Он выслушал меня, и его бесцветные глаза за стеклами пенсне на мгновение расширились, когда он оценил масштаб задач. Я дал ему три поручения. Первое — немедленно подать прошение на усыновление моего незаконнорожденного сына, находящегося в Тобольске. Второе — начать процедуру официальной регистрации акционерного общества «Сибирское Золото». И третье — оформить на мое имя покупку обширных земель по берегам Амура.

— Все будет исполнено, ваше высокородие, — заверил меня поверенный, раскладывая бумаги в идеальном порядке. — Однако должен предупредить: даже с покровительством столь высоких особ наши бюрократические процедуры требуют времени. Думаю, на все формальности уйдет не менее нескольких недель.

Несколько недель. Это было именно то, что мне нужно. В Петербурге я сделал все, что мог. Теперь оставалось ждать, пока Кокорев и Штиглиц созовут акционеров. У меня появилось окно. И я точно знал, как его использовать. Подошел к Рекунову, который с непроницаемым видом читал в холле газету.

— Степан Митрофанович, собирайте людей. Мы уезжаем из Петербурга.

Изя увязался следом, хотя мог и отдохнуть в Санкт-Петербурге.

Дорога в Гороховец была долгой и утомительной, но я ее почти не замечал. После месяцев, проведенных в каменном мешке Петербурга, я с жадностью вдыхал запахи полей, лесов и горьковатого дыма из крестьянских труб. Мы ехали в нескольких экипажах: я в комфортной карете с Изей, Рекунов со своими людьми — в кибитке следом.

Я смотрел на проплывающие мимо унылые пейзажи: на покосившиеся избы, бредущих по раскисшей дороге мужиков, на бесконечные, уходящие за горизонт перелески — и думал о своем невероятном пути. Всего пару лет назад я в чужом теле, закованный в кандалы, брел по этой же земле, как бесправный скот. А сегодня ехал в комфортной карете, с вооруженной охраной и большими деньгами в кармане. От каторжника до магната — дистанция огромного размера, которую я пролетел с немыслимой скоростью. Но цена этой скорости была высока. Она была уплачена кровью, обманом и вечной, леденящей душу готовностью поставить на кон все, включая собственную жизнь.

Когда мы подъезжали к имению Левицких, я увидел то, что заставило мое сердце забиться быстрее. Через Клязьму уже перекинулись мощные, просмоленные быки нового моста. Стройка кипела, слышался стук топоров и крики работников. Это был зримый, материальный результат моих усилий. Я не просто говорил и обещал — я менял мир вокруг себя.

Ольга встретила меня на крыльце. Она была прекрасна, как всегда, в простом темном платье, которое лишь подчеркивало ее стройность и благородство черт. Но в ее глазах я увидел не радость, а холодную, вежливую настороженность. Ее улыбка не коснулась глаз, а руки, которые она протянула мне, были холодны как лед. Я понял, что мое долгое молчание глубоко ранило ее.

— Здравствуйте, Владислав Антонович, — произнесла она ровным, бесцветным голосом. — Неожиданный визит.

— Я обещал вернуться, Ольга Владимировна, — так же формально ответил я. — И вернулся.

Вечер прошел в натянутом, мучительном молчании. И тогда я решил пойти ва-банк, чтобы раз и навсегда понять, что она чувствует.

— Рад видеть, что дела в имении идут хорошо, — начал я, когда мы остались в гостиной одни. Я намеренно говорил сухо, почти по-деловому. — Теперь, когда ваше финансовое положение прочно, а имя восстановлено, вы — одна из самых завидных невест в губернии. Вы можете рассчитывать на самую блестящую партию. Князь, граф… Вам стоит подумать о будущем.

Она резко подняла на меня глаза, полные боли и недоумения.

— Неужели… неужели ваши чувства изменились, раз вы начинаете такой разговор? — тихо спросила она, и ее губы задрожали. — Я… я ведь надеялась… на наше с вами будущее.

Она не выдержала и заплакала — тихо, горько, как плачут от обиды и рухнувших надежд, закрыв лицо руками.

В этот момент вся моя напускная холодность, весь мой циничный расчет испарились. Я подошел и, опустившись перед ней на колени, осторожно убрал ее руки от лица.

— Глупенькая, — прошептал я, целуя ее мокрые от слез ресницы. — Ничего не изменилось. Мои чувства не изменились. Но изменилась ситуация. Теперь вы — богатая и знатная барышня. А я… я всего лишь выскочка, пусть и с деньгами, с прошлым, о котором вы ничего не знаете. Я хотел дать вам выбор. Чтобы вы были свободны и не связаны обещаниями, данными бедному сибирскому коммерсанту.

Она подняла на меня заплаканное, но сияющее лицо.

— Мне не нужен никакой выбор, — прошептала она. — Мне не нужен никто, кроме вас.

Она обвила мою шею руками и крепко поцеловала.

— Я люблю вас, Владислав, — просто сказала она.

— И я люблю тебя, Оленька, — прижимая гибкий девичий стан к самому сердцу, ответил я. — И буду счастлив назвать своей супругой!

Уже на следующий день мы были в местной деревенской церкви, где добродушный священник, отец Варсофоний, благословил нас, как положено, иконами Иисуса Христа и Богоматери. В тот же вечер я телеграфировал сенатору Глебову о нашей помолвке. И, проведя в имении несколько счастливых, безмятежных дней уходящего бабьего лета, оставив Ольге все необходимые распоряжения и пообещав вернуться как можно скорее, отбыл в Москву.

Вернувшись, я с головой окунулся в мир купеческих банкетов и деловых переговоров. Кокорев, воодушевленный нашей победой, решил представить меня московскому купечеству, устроив в мою честь грандиозный ужин в знаменитом ресторане «Яр».

Это было пиршество в истинно русском, разгульном стиле. Отдельный кабинет, уставленный столами, которые ломились от стерляди, поросят с хреном и гор икры. Шампанское «Клико» лилось рекой, а в соседнем зале надрывались, выводя душераздирающие романсы, знаменитые цыгане. Бородатые, кряжистые купцы, ворочавшие миллионами, пили, ели, кричали, заключали сделки на сотни тысяч рублей и снова пили. Кокорев, сияя, как начищенный самовар, представлял меня своим партнерам, и я, играя роль солидного сибирского промышленника, пожимал мозолистые руки и вел степенные беседы.

Но среди всего этого шума и веселья меня не покидало чувство необъяснимой тревоги. Я не видел Изи. Он должен был быть здесь, в центре внимания, блистать, рассказывать байки. Но его не было. Кокорев на мой вопрос лишь отмахнулся: «Загулял, поди, шельмец! Соскучился по московским трактирам!» Но я знал Изю. Пропустить такое событие он не мог.

На следующее утро я проснулся в своем номере в «Лоскутной» с тяжелой головой. Солнце било в глаза, а во рту стоял вкус вчерашнего шампанского. В дверь настойчиво постучали. Я с трудом поднялся, ожидая увидеть Изю с покаянным видом, но на пороге стоял испуганный мальчишка-посыльный.

— От господина Левы, портного, — пролепетал он, протягивая мне запечатанный конверт.

Я вскрыл его. Внутри на клочке бумаги было нацарапано всего несколько слов:

«Срочно. Беда с господином Шнеерсоном. Жду вас в мастерской».