Магнат

Глава 1

Я вышел из сенаторского кабинета с ощущением, будто только что сдвинул с места огромный, заржавевший механизм размером с кремлевские куранты. Шестеренки имперской бюрократии со скрежетом провернулись, и маховик правосудия, пусть и медленно, но неумолимо начал набирать обороты. Федор Никифорович, окрыленный своим невероятным назначением, уже убежал, вероятно, перечитывать университетские конспекты по государственному праву, а Изя дожидался меня у высокого стрельчатого окна в полумраке гулкого сенатского коридора, с меланхоличным видом разглядывая сквозь засиженное канцелярскими мухами оконное стекло золотые купола кремлевских соборов.

— Что, Изя, вспоминаешь, как был «послушником Зосимом»? — подколол его я.

— Слава Богу, ты вышел! — оживился он при моем появлении. — О чем можно было так долго говорить? Я уже думал, что там у вас произошло: то ли тебя там в сенаторы произвели и заставили присягу принимать, то ли прямо в кабинете в кандалы заковали и приготовили к отправке обратно в Сибирь!

— Почти угадал, — усмехнулся я. — Обсуждали дела поважнее, чем французские воришки. Мы говорили про наш сибирский проект!

Я вкратце пересказал ему суть разговора с Глебовым. Упомянул и о том, каково его мнение о великом князе, и что князь испытывает пиетет перед всеми техническими новинками и не доверяет прожектерам после фиаско с железной дорогой. И в заключение сказал о необходимости весомого финансового поручителя.

— Сенатор посоветовал привлечь Кокорева, — заключил я.

— Кокорев? — Изя цокнул языком и покачал головой. — Ой-вэй, Курила, ты замахнулся на такой гешефт, что у меня таки кружится голова! Старик Глебов знает толк в тяжелой артиллерии. Это оборотистый купчина, с ним за спиной можно хоть к самому государю на прием проситься. А что еще? Больше мудрый, убеленный сединами сенатор ничего тебе не посоветовал? — При последних словах в голосе Изи прорезалась его фирменная ирония.

— Ты о чем? — не понял я.

Шнеерсон окинул меня с головы до ног долгим, критическим взглядом, каким оценщик изучает поддельный камень из наследства почтенной купеческой вдовы.

— А костюм сменить он тебе не посоветовал?

Признаться, я не сразу понял, о чем он. Только что я планировал сложную многоходовую операцию против одной из крупнейших компаний в стране, заручился поддержкой сенатора, а этот пройдоха интересуется моим гардеробом…

— Послушай меня, Курила. — Изя, подойдя вплотную, понизил голос до заговорщического шепота. — Ты можешь быть умным, как сам Соломон, и богатым, как Крез. Но поверь опытному махровому еврею: когда ты войдешь в приемную его высочества, он, едва взглянув, сморщит свой длинный аристократический нос и слушать про твои гениальные планы таки не станет!

И Изя брезгливо оттянул пальцами лацкан моего сюртука.

— Что это? Я тебя умоляю, не говори мне, что это приличный сюртук. Это печальная память о том, каким был когда-то был! Да что сказать, это же кяхтинский пошив! Хорошо для Верхнеудинска, терпимо для Иркутска, но в Москве, Курила? А уж что говорить о Петербурге⁈ Да в таком виде прилично являться разве что к приставу для дачи показаний, да и то только если хочешь из свидетелей перейти прямиком в подозреваемые.

Я опустил взгляд на свою одежду. Действительно, костюм, казавшийся мне в Кяхте верхом элегантности, здесь выглядел уныло и провинциально. Покрой уже вышел из моды, лацканы не той ширины, сукно, может, и добротное, но совсем не столичного уровня. А в дороге я его истрепал, как старую почтовую клячу, не говоря уж о сильнейшем запахе дыма. Черт! Двадцать первый век приучил меня, что встречают по уму, а провожают по результату. Здесь же, в этом феодально-аристократическом мирке, упаковка зачастую была важнее содержимого. Я планирую войну, ворочаю миллионами, а ключ к успеху, оказывается, лежит в правильной ширине лацканов.

А я, как любой нормальный российский мужик, терпеть не могу покупать одежду. А может, дело в армии — что выдали, то и носишь…

— И не спорь, Курила, не делай мне больную голову! — отрезал Изя, видя досаду на моем лице. — Ты думаешь о больших материях, я думаю о мелочах, без которых большие материи рассыпаются в прах. Все, решено — завтра же едем на Кузнецкий Мост. Я тебя отведу. Там есть такой портной, старый Лева… Руки у него не просто золотые, они таки из чистого бриллианта!

Он шагнул назад, чтобы лучше меня видеть, и в его глазах зажегся огонь вдохновения.

— Они тебя приоденут так, что, я тебе говорю, случится страшное. Если ты с великим князем войдешь в бальную залу, где в это время будет танцевать англез тысяча самых родовитых дворян, все они обернутся только на тебя! Ой-вэй, да князя даже не заметят!

— Ну, это ты врешь! — усмехнулся я.

— Никакого преувеличения, я вас умоляю! Нет, если затем в залу войдет сам государь император, все, конечно, от тебя отвернутся. Посмотрят на него, поклонятся, как положено, а затем снова будут смотреть на тебя! Потому что государя они могут-таки лицезреть каждый день, а такое увидят впервые в жизни!

Он победно закончил свой монолог и назидательно поднял палец.

— Так что первым делом завтра — к портному! Чтобы говорить с князьями, нужно быть одетым как князь, а не как кяхтинский приказчик!

Однако, несмотря на все Изины увещевания, на следующий день поутру мы первым делом отправились на почтамт. В моей прошлой жизни я бы отправил сообщение, здесь же пришлось диктовать скрипучему чиновнику в засаленном мундире текст телеграммы, чувствуя себя так, словно обращаюсь к духам через медиума, служителя телеграфного культа.

— Кому изволите телеграфировать, ваше благородие? — прошамкал он, обмакнув перо в чернильницу.

— Санкт-Петербург. Литейный проспект, 24 бис. Купцу первой гильдии Василию Александровичу Кокореву!

— Слушаю-с.

И, старательно косплея ленивца из мультфильма «Зверополис», старый хрыч флегматично начертал мое послание первому российскому богатею:

«КОКОРЕВУ ПЕТЕРБУРГ ТЧК НЕОБХОДИМ ВАШ СРОЧНЫЙ ПРИЕЗД МОСКВУ ОБСУДИТЬ ВЗАИМОВЫГОДНЫЙ ПРОЕКТ НАЦИОНАЛЬНОГО МАСШТАБА ТЧК ГАРАНТИРУЮ ВРЕМЯ НЕ БУДЕТ ПОТРАЧЕНО ЗРЯ ТЧК ВЛАДИСЛАВ ТАРАНОВСКИЙ».

Я заплатил за доставку нарочным, за срочность и вышел на улицу с чувством исполненного долга. Один пробный шар запущен, теперь очередь за вторым: не таким тяжеловесным, но, как справедливо указывал Изя, не менее важным.

Шнеерсон, верный своей жидовской натуре, не повел меня ни к разрекламированным французам, ни к педантичным немцам. Проведя лабиринтом переулков за Кузнецким Мостом, он привел нас прямиком к неприметной двери без вывески.

— Тут творит мастер Лева! — благоговейным шепотом произнес он, толкая тяжелую дверь. — Курила, я умоляю: будь с Левой вежлив, а то, чего доброго, он забудет в подкладке твоего лапсердака парочку отменных английских булавок!

Внутри нас встретил мир, сотканный из запахов добротного сукна, горячего утюга и меловой пыли. Прямо от входа перед нами штабелями возвышались рулоны материи самых разнообразных расцветок. Тут было и грубое, и самое тонкое сукно, гладкое, в рубчик, с искрой. Рядом громоздились штуки подкладочного шелка, простецкие ситцы соседствовали с атласом и благородным муслином. Жрецом этого святилища иглы и ткани оказался невысокий пожилой еврей с седой, аккуратно подстриженной бородкой и глазами ювелира, казалось, способными с ходу определить каратность и чистоту не только камня, но и самой человеческой души. Видно, много разных посетителей повидал на своем веку Лев Соломоныч Гольденцвейн!

— Лева, я к тебе привел человека! — с порога провозгласил Изя торжественным тоном, словно вводил в храм нового адепта. — Надо сделать из этого чучела такого херувимчика, чтобы ангелы на небе возрыдали от зависти!

Портной смерил меня спокойным, оценивающим взглядом, не обращая внимания на Изины кривляния.

— Мосье Шнеерсон, я вас умоляю! Сделать херувима из такого материала — работа для Господа Бога, — мягко ответил он. — Да и то не уверен, что он бы тут справился. Я же всего лишь портной, чего ты таки от меня ожидаешь⁈ Но обещаю сделать все, что в человеческих силах. Что господин желает?

— Господин желает, чтобы великий князь дал ему много денег! — выпалил Изя. — А для этого господин должен выглядеть так, будто деньги ему не нужны вовсе! Покажи нам лучшее, что у тебя есть!

Лев Абрамович с легким вздохом указал на несколько тяжелых рулонов ткани.

— Вот. Английское сукно. Цвет лондонского дыма. Идеально для визитного сюртука. А вот глубокий синий, почти черный. Прекрасно подойдет для вечернего фрака. Давеча у меня заказывал сам адъютант генерал-губернатора Закревского….

Изя взял край темно-серой ткани и потер его между пальцами.

— Лева, не делай вид, что я не разбираюсь! Это хорошее сукно, не спорю. Но о чем оно говорит нам? «Я солидный человек, я плачу по своим счетам». А нам что надо? Нам надо, чтобы оно совершенно отчетливо и ясно говорило: «Дай моему хозяину денег, и ты навсегда забудешь, что такое счета!» Лева, я вас умоляю: ви же мастер, ви бог портных, ну сотворите же чудо!

— Изя, это я вас умоляю: не делайте мне нервы! Я двадцать два года обшиваю самых взыскательных господ — чему ви меня учите? Весь цимес не в ткани, весь цимес в крое! — невозмутимо парировал портной. — Давеча князь Белосельский-Белозеров заказывал у меня вицмундир из точно такого же сукна — и ви думаете, он таки приходил ко мне жаловаться? Отнюдь! Вчера я встретил его на Остроженке — их сиятельство изволил ехать от мадам Шевари в ресторацию. И что, ви думаете, он мне сказал, соизволив узнать меня, даже будучи изрядно подшофе? Што старый Лева шлемазл и не умеет шить? Совсем нет! Он на всю улицу заявил, что чувствует в моем костюме себя так, словно ему принадлежит вся Англия!

— Белозерский! — фыркнул Изя. — Что понимает этот тютя Белозерский? Ему что ни надень, все будут кланяться его титулу. А мой друг, он сам себе титул! Нам нужен парижский шик! Чтобы было видно, что человек только вчера сошел с парохода из Гавра!

— Парижский шик, — назидательно поднял палец Лев Абрамович, — таки назначен для танцоров и поэтов. Серьезные люди посмотрят и скажут: парижский вертопрах! Нет, тут надобен лондонский крой! Стиль, сдержанность, мощь! Поверьте мне, я одеваю господина фон Мекка!

Они препирались так минут десять, а я страдал. Как же не люблю покупать шмотки! Между тем, определившись с тканью, стороны перешли к обсуждению цен. Изя торговался за каждую деталь, за каждую копейку, сбивая цену с яростью берсерка, а Лев Соломонович с олимпийским спокойствием отбивал его атаки.

— Ладно, Лева, твое сукно победило! — наконец сдался Изя. — Но крой! Крой должен быть таким, чтобы скрывал плечи и показывал осанку аристократа. Брюки — чуть уже, чем носят сейчас в Москве, но не такие узкие, как в Париже, чтобы не выглядеть фигляром. Жилет — из шелка, но матового, без блеска. И главное — скорость! Нам это нужно было еще вчера!

— Главное — чтобы кобуру не было видно! — многозначительно кашлянув, уточнил я.

Лев Абрамович, осторожно осмотрев мою наплечную кобуру с содержимым, покачал головой, поцокал языком и накинул к первоначальной цене еще процентов двадцать. Прервав новую волну Изиных сетований красноречивым взглядом, я кивнул, и глаза портного загорелись профессиональным азартом.

Торг окончился — начиналось искусство. Лев Соломонович легкими, почти невесомыми движениями снял с меня мерки, его пальцы порхали, как бабочки, а измерительная лента живою змейкою скользила в его руках.

— Через четыре дня будет первая примерка, — сказал он, записывая цифры в толстую конторскую книгу. — Через неделю все будет готово. Господин будет доволен. Он войдет в любой кабинет так, словно был там всегда!

Когда мы вышли на улицу, я чувствовал себя… странно. Я, переживший войну и рейдерские захваты, только что потратил два часа на обсуждение цвета и фактуры ткани. Абсурд, конечно, но, глядя на деловитое и довольное лицо Изи, я понимал: в этом мире, где фасад часто важнее фундамента, я только что сделал очень важное вложение.

Итак, сюртук был запущен в производство, но Изя и не думал с меня слезать: похоже, он искренне считал, что это лишь начало большого пути.

— Одежда — это только половина человека! — вещал он, таща меня по Кузнецкому Мосту. — Вторая половина — это детали! Дьявол в них, Курила, как всегда, дьявол в них! Без правильных мелочей ты будешь не аристократ, а ряженый лакей!

Первой нашей остановкой стала шляпная лавка. Внутри пахло клеем и фетром. На полках, словно головы на параде, выстроились цилиндры всех мыслимых и немыслимых оттенков черного: матовые, блестящие, с высоким верхом и с чуть загнутыми полями.

— Цилиндр — это первый признак джентльмена! — со знанием дела заявил Изя, пока хозяин лавки, усатый немец, с почтением снимал с полки очередное творение. — Его не носят, его водружают! И снимать его надо не как попало, а особым движением — плавно, с достоинством, словно ты уступаешь дорогу самой королеве Виктории!

Следующим пунктом оказались перчатки. Мы вошли в небольшой магазинчик, где пахло тонкой выделанной кожей. Изя брезгливо отверг десяток пар, пока не нашел то, что искал — тончайшие перчатки из оленьей кожи.

— Перчатки — это твоя вторая кожа, — назидательно сказал он, заставляя меня их примерить. — Они должны сидеть так, чтобы ты их не чувствовал. В приличном обществе мужчина не подает даме голую руку. Никогда! Запомни: как бы ни было жарко на улице — ты всегда в перчатках. Снимаешь только одну, правую, когда входишь в дом или пожимаешь руку равному. А левая… левая пусть остается на своем месте. Это признак хорошего тона.

Но главным пунктом программы оказались часы. Изя привел меня в небольшую, заставленную тикающими и звенящими механизмами лавку на Никольской. Ее хозяин, маленький, сухой старичок по имени Моисей Соломонович, со вставленной в глаз лупой ювелира, по странному совпадению тоже оказался знакомым Изи.

— Моня, здравствуй, дорогой! — провозгласил мой приятель, врываясь внутрь. — Мне надо, чтобы ты нашел для этого господина не часы, а время! Самое точное и самое дорогое время в Москве!

Моисей Соломонович окинул меня цепким взглядом через свою лупу.

— Время — товар дорогой, Зосим. Особенно когда его мало. Что господин ищет?

Вопрос, признаться, немного поставил меня в тупик. Сам я последние свои годы в 21 веке не носил часы, определяя время по мобильнику. Зато шеф, большой любитель всяких атмосферных аксессуаров, носил вроде бы швейцарские, «Вашерон Константей».

— Ну, наверно, какие-нибудь швейцарские! — небрежно произнес я.

Моисей Соломонович, услышав это, картинно всплеснул руками.

— Я вас умоляю! Не смешите мои седые волосы! Какая Швейцария? Это для студентов и приезжих купчиков, которые хотят пустить пыль в глаза! Швейцарцы всем известные бракоделы! Да, они таки научились делать красивые корпуса, я не спорю. Но внутри дешевый механизм, который через год начнет врать как сивый мерин. Это не часы, это бижутерия! Настоящие часы, молодой господин, — это Англия. Или, если вы цените надежность превыше всего, Саксония. Вот, взгляните!

Часовщик извлек из бархатного ложа тяжелые золотые часы с массивной крышкой.

— Английский «Арнольд». Первоклассный хронометр, такие поставляют на флот ее величества. Они не боятся ни качки, ни жары, ни холода. Это не просто часы, это заявление, что их владелец ценит точность и надежность превыше дешевого блеска!

— А вот, — он достал другие, более изящные, с открытым циферблатом, на котором виднелись синие вороненые винтики, — «Ланге» из Дрездена. Немецкая работа. Каждый винтик отполирован вручную. Порядок и аккуратность!

Я выбрал английский хронометр. Он был тяжел, надежен и абсолютно лишен всякого показного блеска. Он был похож на меня самого — функциональный механизм в сдержанном корпусе.

— Моня, и расскажи этому господину, как правильно пользоваться этой игрушкой, — попросил под конец Шнеерсон, — а то мы, знаешь ли, последние пару лет больше общались с медведями, чем с аристократами!

— Со всем нашим удовольствием! — охотно откликнулся Моисей Соломонович. — Итак, господа: часы носят на цепочке, и не просто так, а в специальном кармашке жилета. Доставать их надо не каждую минуту, чтобы посмотреть, не пора ли обедать: это моветон. Нет, господа: часы достают неспешно, как бы между прочим, открывают крышку щелчком большого пальца… вот так… и смотрят на время с таким видом, будто от этого зависит судьба Европы.

И Моня продемонстрировал, как это примерно выглядит.

— Цепочка тоже важна, — продолжил он. — Крупное, массивное плетение — для купца. Тонкое, изящное — для аристократа. И никаких лишних брелоков! Это категорический моветон! Максимум — ключ для завода. Все остальное — безвкусица!

Выйдя из лавки, я чувствовал себя так, словно прошел интенсивный курс по выживанию в высшем свете. Цилиндр, перчатки, часы… Но, увы, здесь это не просто аксессуары, это пароль, система опознавания «свой-чужой», и чтобы сойти за «своего», нужно было сначала в совершенстве овладеть этими бессмысленными, на первый взгляд, ритуалами.

Утром следующего дня мальчик-коридорный подал на подносе телеграмму. Короткий, отпечатанный на узкой ленте текст был сух и деловит, как выстрел:

«ВЫЕХАЛ ТЧК БУДУ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ ТЧК КОКОРЕВ».

Я отпустил мальчика, бросив ему медный пятак, и остался один на один с этой бумажной полоской. Итак, Кокорев, Левиафан московского купечества, финансовая глыба, которую я собирался сдвинуть с места и направить в нужное мне русло, завтра будет здесь.

Я отошел к окну и посмотрел на утреннюю суету московской улицы. Пока мой новый сюртук обретал форму в руках старого Левы, а Изя продолжал шлифовать мой образ столичного денди, я должен был подготовить главное — наживку для большой рыбы.

Разговор с Кокоревым предстоял не из легких. Этот человек — опытный коммерсант, выросший в жесткой конкурентной среде винных откупов, где обман и сила были главными аргументами. Уверен, он за версту чуял прожектерство и фальшь. Прийти к нему и с порога вывалить грандиозный план по освоению Сибири с паровыми драгами и гидродобычей — это все равно что пытаться продать ему акции компании по добыче сыра на Луне. Он выслушает, вежливо улыбнется в свою окладистую бороду и выставит за дверь, как очередного городского сумасшедшего.

Нет, с такими людьми действовать нужно иначе. Не штурмом, а осадой. Не напором, а тонкой игрой на его интересах. Ему нужны не красивые слова, а реальная, осязаемая выгода. И начинать нужно не с далекого Бодайбо, а с чего-то близкого, понятного и, главное, прибыльного здесь и сейчас.

Я прокручивал в голове наш петербургский разговор. Он был зол на ГОРЖД, искал, куда вложить капиталы. Это хорошо, но рассказывать про поджог моста я ему, конечно, не буду. Все-таки Кокорев до сих пор акционер ГОРЖД, и третьего дня на Клязьме сгорели и его деньги тоже. Вот когда сенатор Глебов выявит нарушения — а он их, разумеется, выявит, — тогда будет что ему предъявить, а пока… пока у нас только подозрения.

И как же мне с ним подружиться, на чем построить разговор? Такую дичь важно не спугнуть!

И тут меня осенило. Да он же откупщик! Да, винным откупам, как поговаривают, осталось жить от силы полгода, но пока еще Кокорев в деле. А ведь я знаю, что может стать тем мостиком для начала нашего дела.