Курсант Сенька

Глава 5

Осень уже вот-вот вступит в свои права, а я, сдав все вступительные экзамены в училище, собрал необходимые вещи — пришло время отправляться на учёбу. Автобус, как назло, сегодня не ходил, и отец попросил своего давнего товарища Тимофеевича доставить меня на лошади до райцентра, откуда я уже самостоятельно должен был добраться на автобусе до города.

Родители снарядили меня в дорогу основательно. Мать заботливо уложила маринованные огурцы и помидоры, обернув банки старыми полотенцами, чтобы не разбились. Насушила сухарей, насыпала в холщовый мешочек лесных орехов. Батя же водрузил на телегу объёмную сумку с домашним салом, несколько банок сгущёнки, пачку индийского чая и горсть карамелек «Мишка косолапый».

— Батя, зачем столько всего? — вздохнул я с досадой. — Я же говорил, что могут не пропустить с этим добром в казарму.

— Если старшина попадётся толковый, то всё будет в порядке, — отмахнулся отец. — Скажешь, что из деревни приехал — сделают поблажку, тебе ведь в город отсюда гостинцев не навозишься. Да и быстрее со всеми подружишься, угостишь новых товарищей.

— Отец дело говорит, — поддержала мать, поправляя выцветший ситцевый платок. — Люди сказывали, многих с продуктами пропускают. Как же ты там без домашнего сала и солений обходиться будешь?

— Именно, — подхватил отец, назидательно подняв указательный палец. — В училище тебя не будут так кормить, как дома. Это тебе не мамины наваристые борщи да щи.

В это время к нашей избе неторопливо подошли Мишка с Кириллом и приветственно помахали мне.

— А Борька с Максимом уже уехали учиться? — улыбнулся я, обрадовавшись друзьям.

— Ага, — кивнул Миша, своим коренастым телосложением напоминавший медведя. — Я вот тоже скоро на ЗИЛ подамся.

— Ты главное без прав за руль не садись, — усмехнулся я. — А то Кирилла рядом может не оказаться.

Мы рассмеялись, а родители недоумённо переглянулись, но в наш разговор вмешиваться не стали — понимали, что у молодёжи свои секреты.

— А ты, Кирилл, куда? — спросил я, переводя взгляд на второго товарища.

— В армию пойду, — пожал он плечами и закурил «Прибой», щурясь от едкого дыма.

— Понятно, ну ты там осторожнее, — проговорил я с внезапной серьезностью.

Странная мысль пронзила меня… Сейчас ведь в Афганистане далеко не спокойно… И те кто потом от туда вернулись говорили, что вернулись они совсем другими людьми и в совершенно иную страну. Ведь вскоре всё изменится… А ещё говорили, что даже если вернёшься оттуда живым, то внутри уже не будешь прежним. И всё же армии не избежать после военного училища. Но это не суть — сначала просто в армии пробуду год, а в Афган в первый год никто никого так сразу не заберет.

— Постараюсь, — кивнул Кирилл, выпуская сизый дым. — Может, увидимся потом.

— Да, — ответил я, и голос мой прозвучал глуше, чем хотелось бы.

— Ехать пора, а то на автобус в райцентре опоздаешь, — окликнул нас Тимофеевич, поправляя выцветшую кепку.

Я крепко пожал руки товарищам, позволил родителям поцеловать меня на дорогу, а затем запрыгнул на телегу. Лошадь, тряхнув гривой, неторопливо двинулась в сторону районного центра.

— Счастливо! — крикнул отец мне вдогонку, а мать, украдкой смахнула слезу.

Мишка же молча курил, провожая меня взглядом и махая рукой напоследок. Я не знаю, что заготовила мне здесь судьба, но я во что бы то ни стало должен вернуться сюда — родители будут ждать. Пусть они мне никто, но я для них — единственная родная кровиночка. Так что я обязательно вернусь и проживу эту жизнь. Во всяком случае, вопросов у меня к произошедшему предостаточно…

Мой первый день в военном училище оказался удивительно предсказуемым. Ничего принципиально нового для меня там не обнаружилось. Только вот с продуктами меня в казарму не пропустили, так что зря только собирали…

Дальнейшие события развивались по чёткому армейскому сценарию — получил удостоверение курсанта, подвергся ритуальному обнулению волосяного покрова. Затем, как и все, отстоял положенное в очереди за повседневной формой: китель, брюки, фуражка. Для полевых занятий выдали защитную гимнастёрку, брюки навыпуск и хромовые сапоги. После этого нас, новобранцев, разместили в казарме. Там нас ознакомили с правилами внутреннего распорядка. Я полагал, что принятие военной присяги состоится в ближайшие дни, но оказалось — только через две недели.

В целом распорядок не вызывал отторжения. Подъём в шесть утра, затем сорок минут зарядки. Учебные занятия — с восьми до тринадцати. Обед и отдых — с тринадцати до четырнадцати тридцати. Практика — с четырнадцати тридцати до семнадцати. Но самым ценным для меня оказался промежуток с восемнадцати тридцати до двадцати одного — время личных нужд и самоподготовки. Именно эти часы я мог посвятить спортивным тренировкам.

Впрочем, интуиция подсказывала: дальше всё будет не столь безоблачно. Вряд ли здесь отсутствует неуставные отношения или личности, которым спокойствие противопоказано… Потому я усиленно наращивал мышечную массу — чтобы при необходимости постоять за себя. А вот учёба тревоги не вызывала — во-первых, всё это я уже проходил, пусть и в другой жизни, а во-вторых, летом основательно проштудировал учебники. Так что ни наука, ни знакомство с оружием меня не пугали — представление имелось.

Так я начал вливаться в жизнь этого заведения. В казарме нас разместили человек сорок. И вот после всех занятий и тренировок, когда старшина роты наконец оставил нас в покое, я завалился на кровать.

— А ты откуда будешь? — спросил меня сосед по койке, худощавый парень по фамилии Рогозин.

— Из Берёзовки.

— Из деревни, значит? Это здорово! — одобрительно кивнул кто-то из толпы рядом.

— А я вот из Омска. Вообще сюда прибыл с семьёй и здесь поступил, — вставил следующий.

Так вот я и начал знакомиться со своими товарищами по учёбе. Но меня беспокоил насущный вопрос — выданная форма оказалась маловата, и её следовало заменить. Особенно учитывая мои тренировки — скоро мышцы окрепнут, и одежда просто разойдётся по швам. А виноватым, разумеется, окажусь я.

— Слушайте, товарищи, у меня проблема, — обратился я к соседям. — Форма мне явно мала. Как бы её поменять?

— Тебе на склад нужно, — хмыкнул Лёха Форсунков, обладатель примечательного картофельного носа. — К прапорщику Гурову. Только это тебе вряд ли поможет, — добавил он, вызвав общий смех.

— Ясно, — кивнул я, мгновенно уловив подтекст. — Что ему нужно взамен?

— Старшекурсники говорят, что Гуров — целое явление! — усмехнулся Форсунков. — Он здесь уже двадцать лет на складе сидит, всё училище через него прошло. И даже если твоя форма на три размера меньше, просто так он ничего не выдаст. А договориться можно только с помощью пол-литра.

— Пол-литра? — задумался я. Задача сложная, но выполнимая. Хотя попадись я с ней — и отчисление обеспечено. — Вы уверены, что это сработает? Как бы Гуров сам меня не выставил с позором за такое предложение.

— Да тут все так делают, Семёнов! — похлопал меня по плечу крепкоплечий Овечкин. — Говорят, Гуров — мужик правильный, никого не закладывает. Только без уважения к нему не подходи. Начинай издалека: «Товарищ прапорщик, может, всё-таки посмотрим другой размер? У меня вот гостинец есть…» — и ставь перед ним заветную бутылку.

— Понял, спасибо.

Я погрузился в размышления о добыче пол-литра. Вариантов было немного, а задачу осложняло отсутствие знакомств среди старших. Можно попытаться договориться с кем-то из местных жителей во время дежурства на КПП, но неизвестно, когда меня туда назначат. Или обратиться к старшекурсникам, у которых больше связей и свободы передвижения, хотя это рискованно. Впрочем, любой вариант таил опасность — даже обращение к вольнонаёмным: техническому персоналу, уборщикам, поварам. Ждать увольнения в город — бред (ее так-то только на третьем курсе можно получать, а вот чтобы нас на первом отпускали это грандиозная редкость. Тянуть приходится чисто до каникул), а родителей просить привезти пол-литра во время редкого посещения — немыслимо.

Решено — налаживаю связь со старшекурсниками, и чем скорее, тем лучше. Откладывать не стал — в личное время отправился на спортивную площадку. Там было немного курсантов, и я рискнул подойти к самому крайнему.

— Разрешите обратиться? — произнёс я, соблюдая субординацию. В этих стенах неуважения не терпели, особенно к старшим курсам. Кто знает, может, он уже и срочную отслужил перед поступлением.

— Вольно, салага, — хмыкнул собеседник, поправляя фуражку с лаковым козырьком. — Чего надобно?

— Семёнов, первый курс, второй взвод, — отчеканил я по уставу.

— Костенков, третий курс. Выкладывай, зачем явился.

— Нужна помощь… Товарищ прапорщик… — я замялся на секунду, но решил говорить прямо. — Мне нужно достать для него поллитровку.

— Гляди-ка, смелый какой! — усмехнулся третьекурсник. — Первый месяц только, а уже за такие дела берёшься!

— Форма моя мала, того и гляди по швам разойдётся. Выбора особо нет. А как мне шепнули — просто так другой размер не выдают.

— Всё ясно, — Костенков понизил голос до полушёпота и настороженно оглянулся. — С тебя двадцать пять рублей! Сам понимаешь — тому дай, этому дай, да и дело рискованное.

Я уже догадывался, что дёшево не обойдётся… Благо деньги имелись.

— Согласен, — и я принес ему деньги.

— Теперь слушай внимательно, — Костенков сжал купюру в кулаке. — Завтра после отбоя жди у туалета второго этажа. И запомни накрепко: если спалишься потом — ты меня не знаешь, я тебя не видел, — он впился в меня цепким, настороженным взглядом. — Понял?

— Так точно.

— И ещё, — Костенков скривил губы в подобии улыбки, — с Гуровым поаккуратнее. Ляпнешь что-нибудь неуважительное — вылетишь вместе с этой поллитровкой отсюда, как пробка из бутылки советского шампанского на Новый год.

— Спасибо, товарищ курсант.

— Иди уже, — Костенков кивнул головой. — И в следующий раз подходи, только если я один и дам знак. Без самодеятельности. И я даже не пойму — ты глупый или отчаянно смелый, раз в первый месяц рискнул вот так к старшему с подобной просьбой подойти, — хмыкнул он с нескрываемым интересом.

Я чётко козырнул — отдал честь и зашагал прочь. Вот и сделан первый шаг во взрослую курсантскую жизнь в этом времени. Особого волнения я не испытывал, хотя попасться, конечно, не хотелось. Да и верить вот так просто курсанту с третьего курса было опрометчиво. Он мог забрать деньги, а потом подкараулить меня со своими дружками после отбоя и преподать «урок жизни» — мол, сам виноват, раз решил устав нарушить. Остался бы я без денег, да ещё и врагов нажил бы, потому что стоять столбом в таком случае не собирался.

Однако это был самый быстрый вариант решения моей проблемы. Риск — благородное дело, к последствиям я готов. А если всё выгорит, то считай, с первых дней обзавёлся полезным знакомством. По всему видно, что обращаться за подобной помощью придётся ещё не раз…

Через пару дней

Костенков всё же оказался верным своему слову, а то я уж было приготовился к худшему. Спрятав бутылку под гимнастёрку, я выбрал свободную минуту и направился на вещевой склад. Прапорщик Гуров оказался настоящим колоссом — под два метра ростом, с пышными усищами и характерной бородавкой на носу, придававшей его лицу особую выразительность.

Когда я переступил порог, он восседал за столом у входа, словно секретарь партийной организации на собрании актива.

— Разрешите обратиться, товарищ прапорщик! — вытянулся я по стойке смирно, чувствя, как гимнастёрка натягивается на плечах.

— Обращайтесь, курсант, — процедил Гуров, не удостоив меня даже мимолётным взглядом. Судя по всему, настроение у него было хуже некуда.

— Товарищ прапорщик, гимнастёрка и брюки малы! Разрешите получить на размер больше? — отчеканил я. Отступать было некуда. Его хмурый вид не вызывал во мне особого трепета — всё-таки за плечами почти полвека жизни. Но здесь приходилось играть свою роль и помнить: времена иные, субординация — превыше всего.

Гуров медленно поднял тяжёлый взгляд и окинул меня с ног до головы, словно прицениваясь. Его усы дрогнули от негодования, как антенны у майского жука.

— По размеру всё выдано, товарищ курсант! А если чего не нравится, могу ещё на размер меньше подобрать! — отрезал он тоном, не предполагающим возражений.

Но такой приговор меня не устраивал. Вспомнив наставления Коли Овечкина, я решил идти ва-банк.

— Товарищ прапорщик, может, всё-таки посмотрим другой размер? — произнёс я с нарочитой небрежностью. Раз уж прыгать в пекло, то с головой. — У меня тут как раз сувенир имеется, — и достал заветную бутылку.

Усы Гурова мгновенно преобразились, приняв форму подковы — верный признак улыбки.

— Ладно, курсант, давай посмотрим твою форму! Может, и найдётся что-то подходящее… — он понизил голос до заговорщического шёпота. — Зайди после ужина, когда народу поменьше будет.

— Так точно!

Покинув склад, я с облегчением выдохнул — испытание пройдено. Неподалёку меня уже поджидали Овечкин, Форсунков и Рогозин.

— Ну что? Как прошло? — первым подскочил широкоплечий верзила Колька, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Сделка заключена, — кивнул я, стараясь скрыть удовлетворение.

— Ха! — Овечкин с силой хлопнул меня по плечу. — Первый урок военной дипломатии освоен. Запомни — что в армии, что в военном училище без уважения никуда. Сегодня ты Гурову бутыль, а завтра он тебе новую шинель без очереди выдаст. Такие вот дела!

Я бы это уважением, конечно, не назвал — скорее вымогательство. Но пока я только осваивался в этой системе, присматривался к её неписаным законам. Дальше придётся учиться брать быка за рога. Пока же я здесь — никто, фамилия без звания. Но это временно…

Дни сменяли друг друга в неумолимом ритме. Я с усердием постигал историю КПСС, военную топографию, высшую математику, огневую подготовку, химзащиту и тактические учения на местности. Предметов хватало с избытком, но, к счастью, учёба давалась мне без особых затруднений. Это позволяло не корпеть над конспектами до глубокой ночи, а посвящать свободное время физическим тренировкам.

Во взводе я нашёл общий язык со многими, но особенно сблизился с Овечкиным, Форсунковым и Рогозиным. Со стороны наша четвёрка, должно быть, выглядела комично… Рогозин — тощий, как телеграфный столб, Форсунков — упитанный, словно колхозный поросёнок на откорме, Овечкин — крепкий, будто из былины сошёл, ну а я — увлечённый наращиванием мускулатуры, словно готовился к съёмкам на киностудии имени Горького.

Поначалу всё шло гладко — и с учёбой справлялись, и на практических занятиях не отставали. Пока Форсункову не взбрело в голову отправиться в самоволку. Нам, курсантам первого курса, увольнительные вообще почти не выдавали, как и второкурсникам, а более старшим и то исключительно как поощрение за безупречную учёбу и дисциплину, да строго по списку. Алексею же не терпелось до каникул — хотелось в город — в кинотеатр сходить, на девушек поглазеть, да перекусить чем-нибудь существеннее казённой пищи.

— Куда тебе ещё есть? На своё пузо-то глянь, — съязвил тогда Пашка Рогозин, поправляя ремень на худосочной талии.

— Меня хоть в отличие от тебя видно, — парировал Алексей, поглаживая округлый живот. — Я всего на пару часов. К утреннему разводу вернусь, вот увидите.

— Не к добру это, Лёха, — покачал головой Коля, сдвинув густые брови.

Но остановить его было невозможно. Кормили нас в училище калорийно, но без изысков, а Форсунков был гурманом от природы. Дождавшись отбоя, он ловко выскользнул через окно казармы и растворился в темноте. Окна располагались высоко, почти у самого потолка, и выходили аккурат к забору — идеальный маршрут для самовольщиков.

Делать нечего — мы улеглись спать. Подъём ранний, а до него нужно успеть идеально заправить койку, одеться по форме и выстроиться на плацу для утреннего развода. Режим в училище соблюдался неукоснительно, всё строго по уставу, без малейших отклонений.

Спал я крепко — от физических и умственных нагрузок засыпаешь мгновенно, без всяких стимуляторов. Мысли о прошлом отступили, времени на рефлексию просто не оставалось. И вот, хорошо поспав, я вдруг услышал приглушенный шёпот.

— Парни, помогите! — доносилось откуда-то сверху.

Я открыл глаза. Проснулся не я один — кровати моих товарищей тоже стояли неподалёку от окна. Поднял глаза и обомлел: в оконном проёме застрял Форсунков, беспомощно болтая ногами снаружи, словно перевёрнутый жук.

— Вытащите меня! Я застрял! — взмолился он, с отчаянием глядя на нас.

Мы с парнями переглянулись в недоумении.

— Ну ты даёшь! — вздохнул Коля. — Вчера же пролез как миленький.

— То было вчера, а сегодня вот! — скорчил кислую мину Алексей, пытаясь протиснуться в узкий проём.

— Хорошо брюхо набил, значит! — усмехнулся Паша.

И большая часть курсантов, натягивая гимнастёрки, разразилась сдержанным смехом, наблюдая эту картину, достойную карикатуры в «Крокодиле».

— Да поел, а тебе что, завидно? — невозмутимо ответил Алексей. — Братцы, только помогите, а⁈ Вам, между прочим, тоже гостинцев принёс.

— Давайте все вместе, — скомандовал я. — А то нам ещё одеваться и койки заправлять. — Раз-два, взяли!

И мы втроём с Овечкиным и Рогозиным, ухватив Форсункова за руки, стали тянуть его внутрь, но он только кряхтел и не сдвигался с места, да ещё и весь побагровел — того и гляди всё съеденное наружу вернётся.

— Ты как туда пролез вообще? — тяжело задышал Паша.

— Я вчера голодный был, а сегодня сытый, — буркнул ему в ответ Алексей.

Но едва он это произнёс, как в казарме раздался сигнал подъёма.

— Рота, подъём! — прогремел голос дежурного.

— Всё, нам хана, — прошептал Рогозин. — Через пять минут построение, а ты тут в окне торчишь!

— Может, маслом натереть? — усмехнулся Коля.

— Чтобы ему форму испоганить, а потом прапорщик Гуров его на лоскуты порвал? — хмыкнул я. — Нет, не годится. Да и где мы возьмём сейчас.

— Братцы, родненькие, — а Алексей продолжал тем временем с несчастной миной смотреть на нас, — тяните сильнее, пожалуйста! Я вам не только пирожки привёз, но и конфеты!

— А где конфеты? — Рогозин сразу оживился.

— В левом кармане… — мотнул головой Форсунков.

И он хотел ещё что-то добавить, да только дверь казармы распахнулась, и мы все вытянулись по струнке — на пороге появился старший лейтенант Кузеванов, командир взвода.

— Почему не на построении⁈ — его голос прогремел так, что я чуть не оглох. Вот почему нам всем волосы коротко стригут — чтобы от таких оглушительных воплей мы не лысели раньше времени.

Мы все продолжали хранить молчание, ведь картина и так была яснее ясного… Кузеванов сам быстро заметил неладное — он медленно подошёл к окну и с нескрываемым изумлением уставился на застрявшего Форсункова.

— Я не специально, товарищ старший лейтенант! — затараторил Алексей. — Я просто… застрял!

— Я вижу, что застрял! Не слепой! — рявкнул Кузеванов, багровея. — Это ты так за ночь отъелся, что в окно не влезаешь?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! То есть нет, никак нет… То есть…

— Молчать! — оборвал его Кузеванов. — Значит так, Форсунков! Две недели нарядов вне очереди! Плюс еще неделя за порчу казенного имущества! И еще неделя за то, что из-за тебя придется вызывать мастера! Того гляди на работах и похудеешь.

— Есть четыре недели нарядов, товарищ старший лейтенант! — отчеканил Форсунков, все еще болтаясь в окне.

— А теперь все на построение! У вас пять минут, чтобы собраться! — скомандовал Кузеванов. — А ты, Форсунков, так и будешь торчать в окне, пока не придет мастер!

— Но товарищ старший лейтенант, как же построение? — прогундосил Алексей.

— А ты будешь на построении заочно, — отрезал Кузеванов. — Краснов, — окликнул он курсанта постарше, что пришел с ним, — на построении доложишь, что курсант Форсунков отсутствует по причине… застревания в окне после самовольной отлучки!

— Будет исполнено, товарищ старший лейтенант!

И мы все бегом принялись заправлять кровати и натягивать форму. А Леха стонал в окне, поглядывая на нас, и Коля показал ему кулак, мол, держись, дружище. И уходили мы из казармы под заунывные завывания Форсункова.

Что ж, жизнь в военном училище она такая — и на старуху бывает проруха. Даже когда я в своем времени учился, то между нами была поговорка — «У каждого курсанта рано или поздно бывают черные дни». Старайся не старайся, а рано или поздно в чем-то накосячишь, как выражались у нас в роте. Так что расслабляться не стоит — здесь все строго, как в Уставе внутренней службы, а значит и на мою голову могут выпасть наряды, и это в лучшем случае. Но как говорится — любишь с горочки кататься, люби и саночки возить…