Курсант Сенька

Глава 14

Апрельское солнце пробивалось сквозь высокие окна аудитории, а мы тем временем изучали тактику общевойскового боя. Майор Кравцов размеренно излагал принципы наступательных действий мотострелкового взвода, а я старательно водил пером по страницам тетради, украдкой поглядывая на товарищей.

Овечкин сидел рядом и сосредоточенно выводил схемы в общей тетради, морща лоб от напряжения. Позади устроились Леха и Пашка — тот педантично выписывал каждую букву своим аккуратным почерком.

— Товарищ курсант Овечкин! — и тут внезапно рявкнул майор. — К доске! Показать развертывание взвода в боевой порядок!

Коля резко поднялся — стул жалобно скрипнул под его весом. И я заметил, как дрогнула его челюсть. Тактика давалась ему туго, не то что строевая или физподготовка, где он был среди лучших в роте.

У доски Коля замялся, неуверенно взял мел и принялся чертить. Но сразу стало ясно — путает. Вместо классического построения боевого порядка выходила какая-то нелепица.

— Стоп! — гаркнул Кравцов. — Что за самодеятельность, курсант? Где это видано, чтобы пулеметчики шли в первом эшелоне без прикрытия стрелков?

Овечкин махом вспыхнул, как маков цвет, стер неверные линии и попытался исправить положение, но лишь больше запутался в собственных чертежах.

— Садитесь, товарищ Овечкин. Неудовлетворительно, — холодно отчеканил майор и вызвал к доске следующего.

После занятий же мы, по обыкновению, потянулись в казарму. А Коля шагал молча, сжав кулаки до белизны костяшек.

— Ерунда все это, — попробовал я его приободрить. — С кем не случается. Завтра пересдашь.

— Легко тебе рассуждать, — огрызнулся Коля. — Ты у нас голова, все на лету схватываешь.

— При чем здесь это? Просто теории больше надо подтянуть.

— А ты думаешь, я не занимаюсь? — Коля резко остановился посреди коридора. — До отбоя сижу, зубрю эти схемы, а толку — как с козла молока!

Леха с Пашкой переглянулись — такого тона от добродушного Овечкина мы отродясь не слыхивали.

— Слушай, Коль, — осторожно вступил Пашка, — может, вместе позанимаемся? Сенька растолкует…

— Не нужны мне его растолковывания! — вспыхнул Коля. — Осточертело уже! Везде Сенька впереди планеты всей — и в учебе, и в спорте. А мы что, последние дураки?

Что-то болезненно сжалось у меня в груди — откуда вдруг такая желчь?

— Коля, ты о чем толкуешь? — не понял я. — Мы же товарищи, друг другу помогаем.

— Товарищи? — Коля криво усмехнулся, но глаза его оставались жесткими. — А помнишь, как на прошлой неделе ты мне «помог» с контрольной по математике? Подсказал неверный ответ, и я двойку схлопотал!

И я даже растерялся в тот момент от его слов. Да, была такая история — сам ошибся в расчётах и невольно сбил Колю с толку. Но ведь это была обычная ошибка — с кем не бывает…

— Коль, я же не нарочно! Сам промахнулся…

— Конечно, не нарочно, — протянул он с горечью. — А когда старшина отделения искал старшего в наряд по столовой, кто первым руку поднял? Сенька! И получил благодарность в приказе. А мы что, не хотели?

— Да я просто быстрее сообразил! — начал закипать и я. — И вообще, никто не мешал тебе тоже вызваться!

— Ага, быстрее сообразил, — Коля сделал шаг ко мне, и в его голосе звучала боль. — Всегда ты быстрее, всегда впереди батьки в пекло. Надоело в твоей тени маячить!

Лёха уже даже попытался встать между нами.

— Парни, да что вы? Из-за ерунды ругаетесь…

— Это не ерунда! — отрезал Коля, и голос его дрогнул. — Устал быть вечно вторым! В спорте — Сенька у нас лучше всех, в учёбе — Сенька круглый отличник, на строевых смотрах — опять Сенька лучший. Везде Сенька, Сенька!

Я смотрел на товарища и не узнавал его. Этот накопившийся яд, эта чёрная зависть — откуда всё это взялось? Неужели столько времени он носил это в себе?

— Знаешь что, Овечкин, — сказал я, стараясь держать голос ровно, — если тебе так тяжело со мной дружить, то не дружи. Никто силком не тащит.

Овечкин сначала побледнел, но потом снова залился краской.

— Вот именно! Не буду! Надоело мне твоё покровительство!

И, круто развернувшись, быстро зашагал прочь по коридору казармы. А мы с Лёхой и Пашкой остались стоять, словно громом поражённые.

— Ну и дурак, — тихо сказал Лёха, качая головой. — Сам виноват, что плохо готовится к занятиям, а на тебя зло берёт.

— Пройдёт, — добавил Пашка неуверенно. — Остынет и придёт мириться.

Но я понимал, что не пройдет… В Колиных глазах я увидел что-то такое, что просто так не исчезнет — обиду, которая копилась, видимо, не один месяц. Вечером же, лёжа на казённой койке после команды «Отбой!», я ворочался и думал о случившемся. Неужели я действительно был таким нестерпимым? Выпендривался, показывал своё превосходство? Нет, я просто старался учиться как положено, заниматься в спортивных секциях… А может, Коля прав, и я невольно затмевал его? Но ведь он сам виноват в том, что получил двойку по тактике! Не готовился как следует к семинару, а теперь ищет крайнего. И эта зависть… Неужели наша дружба была для него только мучением?

За соседней койкой Коля лежал, отвернувшись к стене. Мы больше не разговаривали. И следующая неделя стала для меня настоящим испытанием. Он держался от меня на расстоянии, словно я был прокажённым. В столовой даже садился за другой стол и на лекциях пересел в дальний ряд, а в казарме мы существовали как два незнакомца, которых случайно поселили в одном взводе.

Лёха и Пашка мучились не меньше нашего. Они пытались нас помирить, то подсаживаясь ко мне, то к Коле, намекая, что пора бы уже забыть дурацкую ссору. Пашка даже попробовал устроить «случайную» встречу, заманив нас в кабинет раньше всех перед занятием, чтобы настроить на разговор. Но Коля, увидев меня, развернулся и вышел, не сказав ни слова.

— Сень, ну сделай первый шаг, — уговаривал меня как-то Лёха потом, присев на край койки. — Ты же у нас самый разумный, взрослый не по годам.

Я и сам понимал — надо что-то делать. Мне не хватало дружбы с Овечкиным, его простодушных шуток, привычного нашего общения. Но гордость не давала подойти первым. С какой стати мне извиняться, если ничего плохого не делал?

А к концу недели я заметил — Коля стал ещё мрачнее. Если раньше просто избегал меня, то теперь ходил с таким лицом, словно кто-то помер. Совсем не похоже это было на него, ведь он обычно не мог долго злиться и быстро отходил от любых обид.

Но разгадка пришла неожиданно во время огневой подготовки. Изучали мы устройство автомата, и старшина вызвал к столу нескольких курсантов для практической разборки оружия.

— Курсант Овечкин! Неполную разборку — показать! — скомандовал старшина.

Коля подошёл к столу, взял автомат и начал разборку. И я опять почти сразу заметил — делает что-то не так. Слишком резко дёргает затворную раму, последовательность не соблюдает. Ещё мгновение — и может сломать механизм или, что хуже, травму получить.

И не думая о нашей ссоре, я вскочил с места.

— Товарищ старшина, разрешите помочь товарищу!

— Сидеть, курсант Семёнов! — рявкнул Петров. — Пусть сам разбирается!

Но я видел — Коля вот-вот роковую ошибку совершит. Пытается газовую трубку снять, не отведя предварительно затворную раму в заднее положение.

— Коля, стой! — крикнул я, не обращая внимания на окрик старшины. — Сначала затвор!

Тот замер, посмотрел на автомат, потом на меня. В глазах его промелькнуло понимание — ещё секунда, и действительно мог что-то сломать или пораниться.

— Курсант Семёнов, к доске! — гаркнул старшина. — Раз такой умный — сами покажите!

Подошёл я, быстро и чётко выполнил разборку, объясняя каждое действие. Старшина же недовольно кивнул.

— Садитесь оба. Курсант Овечкин, дома повторите порядок разборки. И внимательнее будьте!

И после занятий Коля догнал меня в коридоре.

— Сенька… спасибо, — сказал неохотно, не глядя в глаза. — Мог влипнуть серьёзно.

Посмотрел же я на него внимательнее. Лицо осунувшееся, под глазами тёмные круги, вид совершенно потерянный.

— Коль, что с тобой стряслось? — спросил. — Лица на тебе нет. Не из-за нашей ссоры это?

Овечкин помолчал, потом тяжело вздохнул — так, словно всю тяжесть мира на плечи взвалил.

— Маша написала… — голос дрогнул, как струна под ветром. — Сказала, что больше ждать не станет. Встречается теперь с каким-то однокурсником из медицинского.

Я лишь развел руками и невольно улыбнулся, а потом и вовсе рассмеялся — не со зла, а от облегчения какого-то.

— И это все?

Коля аж удивленно поглядел на меня.

— Как это — все? А тебе этого мало разве?

— Коль, ну подумай головой, — сказал я, все еще улыбаясь. — Никто же не помер! Ну ушла и ушла — это даже к лучшему, что ушла. Зачем злобу в сердце носить или обиду лелеять? Пусть себе живет как знает, а ты получше встретишь. Мы же еще молодые, вся жизнь впереди расстилается!

Коля сначала нахмурился, а потом задумался. И постепенно лицо его начало проясняться, как небо после грозы.

— Да… наверное, ты прав, — медленно проговорил он. — Просто… больно было до чертиков. Думал, что любит по-настоящему, а она…

— А она показала свое истинное лицо, — закончил я за него. — Лучше сейчас узнать, чем через несколько лет. Представь только, если бы ты на ней женился, а она потом с кем-то другим сбежала?

Коля кивнул, и я увидел, как с его плеч словно пудовая гиря свалилась.

— Сень, прости меня, — сказал он тихо, почти шепотом. — Я дурак набитый. Из-за этой истории с Машей на всех злился, а больше всего на тебя. Завидовал черной завистью, что у тебя все ладится, а у меня…

— Забудь, — махнул я рукой. — Мы же товарищи. Бывает такое.

В этот же момент к нам подбежали Леха с Пашкой, которые издалека наблюдали за нашим разговором.

— Ну наконец-то! — радостно воскликнул Леха. — А то уже думали, что до самого выпуска молчать станете!

— Пошли в столовку, — предложил Пашка. — Отметим примирение! Там сегодня котлеты дают — говорят, вкусные!

Мы рассмеялись и направились все вместе в столовую. Коля шел рядом со мной и вдруг сказал.

— А знаешь, Сень, ты прав насчет Маши. Если честно подумать, она мне и не очень-то подходила. Все время канючила, что мало времени ей уделяю, что в училище пропадаю… Странно это, в общем, всё…

— Вот видишь, — подмигнул я. — А теперь найдешь такую, которая будет гордиться, что у нее парень — будущий офицер!

— Точно! — засмеялся Коля, и я понял, что мой старый друг вернулся ко мне.

Так закончилась наша серьезная размолвка. И мы поняли тогда, что настоящая дружба крепче любых обид и недоразумений — как закаленная сталь, которая от огня только прочнее становится.

Афганистан

весна

Караван-призрак

Утреннее солнце едва пробивалось сквозь пыльную дымку, когда колонна из семи машин выстроилась у ворот базы. БТР-70 замыкал строй — его башня медленно поворачивалась, словно сонный зверь принюхивался к утреннему воздуху.

— Козлов! Живо в кузов! — рявкнул старшина Петренко, хлопнув ладонью по борту. — Не на дачу едем!

Кирилл поправил автомат на плече и забрался в кузов грузовика. Дни в Афганистане еще не успели стереть с лица юношескую мягкость, но глаза уже приобрели ту особую настороженность, что приходит к пацанам в горячих точках.

— Кирюха, садись рядом, — подвинулся Димка Макаренко. — Слышал, куда тащат?

— В Рохи опять, — буркнул пулеметчик Гриша Захаров, пристраивая свой ПКМ у борта. — Третий раз за месяц. Достало уже.

Радист Толик Усевич в этот момент возился с Р-105М, настраивая частоты.

— Связь дрянь сегодня, — пожаловался он. — Помехи какие-то. Вчера тоже было.

Старшина Петренко тем временем забрался в кабину к водителю — молчаливому узбеку Рахмону, который мотал здесь уже второй срок и знал здешние дороги как облупленные.

— Ну что, орлы, — обратился Петренко к солдатам в кузове, — маршрут знакомый. До Рохи четыре часа тащиться, если не застрянем. Проверим еще один кишлак, пересчитаем бородачей — и домой. Вопросы?

— А что там стряслось? — спросил Кирилл. — Вроде неделю назад тихо было.

— Местные жалуются на странные звуки по ночам, — ответил старшина, закуривая сигарету. — То ли духи балуются, то ли еще какая напасть. На месте разберемся.

Колонна тронулась. Пыль столбом взвилась за машинами, и вскоре база растворилась за поворотом серпантина.

Первые два часа прошли тихо. Солдаты дремали, покачиваясь в такт движению грузовика по разбитой дороге. Кирилл смотрел на проплывающие скалы и думал о доме — березовые рощи, совсем другое небо.

— Эй, салага, — толкнул его в бок Гриша, — не кисни.

— Не кисну, — вздохнул Кирилл.

— Так держать, — подмигнул Димка. — Главное — башку береги. И старших слушай.

Около же полудня колонна встала на короткий привал. Солдаты размяли затекшие ноги, хлебнули из алюминиевых фляжек. А Толик снова копался в рации.

— Что-то совсем связь пропала, — нахмурился он. — База молчит.

— Горы, — махнул рукой Петренко, стряхивая пепел с сигареты. — Здесь всегда беда со связью. Поехали дальше, там разберемся.

Но через полчаса стало ясно — дело не только в горах. Рация молчала мертво, даже привычного треска не было. А потом начались другие странности…

Первым это заметил водитель Рахмон. Резко ударил по тормозам и высунулся из кабины.

— Товарищ старшина! Компас с ума сошел!

Петренко подошел к кабине и глянул на приборную доску. Стрелка компаса металась, как бешеная, — то влево, то вправо, словно потеряла всякий смысл.

— Что за черт… — пробормотал старшина, почесав затылок.

— Да вы на часы посмотрите, — добавил Рахмон, кивнув на панель.

Электронные часики на приборке творили какую-то чушь — цифры скакали, как на неисправном калькуляторе.

— Толик! — гаркнул Петренко. — Беги сюда!

Радист подбежал, сжимая в руках рацию.

— Товарищ старшина, у меня тоже что-то не то творится. Батарейки свежие поставил, а «рация» то работает, то молчит. Сама по себе включается-выключается.

И Кирилл почувствовал, как мурашки побежали по спине. Что-то тут было неладно. Воздух будто загустел, дышать стало тяжело — как перед грозой в горах.

— Может, назад повернем? — предложил Димка, и голос его дрогнул.

— Не городи чушь, — отрезал Петренко. — Техника барахлит — дело житейское. Едем дальше.

Но не прошло и километра, как встал головной транспорт. Из кабины выскочил сержант, командир передовой машины.

— Петренко! — заорал он, размахивая руками. — Мотор глохнет! И не только у меня!

И правда — по всей колонне началась чертовщина. Движки работали с перебоями, чихали, глохли, снова заводились со скрипом. БТР в хвосте дважды вставал колом.

— Что творится? — спросил Кирилл у Гриши.

— Черт его знает, — ответил пулеметчик, но Кирилл заметил, как тот нервно сжимает свое оружие.

И Петренко собрал командиров машин на летучку. Кирилл видел, как они горячо спорят, тычут пальцами в сторону гор, качают головами. Наконец старшина вернулся с кислой миной.

— Слушай команду, — бросил он солдатам. — Техника по всей колонне барахлит. Связь пропала. Топаем пешком до ближайшего кишлака — там попробуем выйти на базу.

— А машины как? — спросил Димка.

— Оставляем.

— Но товарищ старшина, — начал было Толик, — а вдруг…

— Без базара! — рявкнул Петренко. — Приказ есть приказ!

Солдаты начали вылезать из кузовов. Кирилл подхватил оружие, подсумки с рожками, алюминиевую флягу. Странное чувство не отпускало — будто они совершают роковую ошибку.

— Кирюха, — тихо сказал ему Димка, — у меня нехорошее предчувствие.

— У меня тоже, — признался Кирилл, поправляя лямку автомата.

Но приказ есть приказ. Группа из пятнадцати человек двинулась по горной тропе, оставив позади транспорт с ящиками патронов и тушенкой.

— Далеко топать? — спросил Гриша у Петренко, утирая пот с лба.

— Километра три, не больше, — ответил старшина, разворачивая потрепанную карту генштаба. — Там кишлак есть, а за ним — наш блокпост.

Но через час марша стало ясно — что все слишком уж подозрительно. Тропа, которая должна была привести к кишлаку, вдруг свернула в совсем другую сторону. Ориентиры не сходились с картой.

— Товарищ старшина, — сказал один из сержантов, — мы не туда идем.

Петренко остановился, снова развернул карту, водя пальцем по линиям.

— Не может быть. Этот маршрут я знаю идеально.

— А солнце где? — спросил Толик, щурясь.

Все задрали головы. Солнце висело не там, где полагалось в это время дня. Более того — словно застыло на месте, не двигаясь по небосводу.

— Какого черта? — выругался Петренко, и в его голосе впервые прозвучала растерянность.

У Кирилла же по спине пробежал холодок.

— Товарищ старшина, — тихо проговорил Димка, — может, лучше к машинам вернемся?

— Точно, — поддержал Гриша. — Место какое-то поганое.

Петренко колебался. Отступать было не в его правилах. Но происходящее не лезло ни в какие ворота.

— Ладно, — наконец решил он. — Возвращаемся.

Но когда повернули назад — тропы как не бывало. Вместо знакомой дороги перед ними зиял крутой склон, заросший колючим арчой.

— Быть не может, — прошептал Толик. — Мы же только что тут прошли.

— Спокойно, — сказал Петренко, но голос его дрогнул. — Просто с пути сбились. Найдем дорогу.

Искали обратный путь еще два часа. Но местность словно подменили. Знакомые приметы исчезли, появились новые скалы и расщелины, которых отродясь здесь не было.

— Товарищ старшина, — сказал сержант Волков, — такое чувство, что мы по кругу ходим.

— И у меня такое же, — кивнул Гриша, вытирая испарину.

Кирилл заметил еще одну странность — их тени. Слишком короткие для этого времени и падали не в ту сторону.

— Ребята, — тихо позвал он, — на тени свои гляньте.

Все посмотрели под ноги. Несколько секунд стояла мертвая тишина.

— Мать-перемать, — выдохнул Димка. — Что за чертовщина?

— Не знаю, — признался Петренко. — Но мне это совсем не нравится.

И вдруг Толик заорал.

— Старшина! Связь! Связь есть!

Он лихорадочно крутил ручки. В динамике зашипело, затрещало, а потом прорвался голос.

— … повторяю всем постам… приборы с ума сошли… магнитная аномалия… немедленно покинуть зону…

Голос оборвался так же неожиданно, как и прозвучал в эфире.

— Что он там бормотал? — спросил Петренко.

— Про какую-то магнитную штуковину говорил, — Толик покрутил ручку настройки на рации. — И чтобы мы отсюда сматывались поскорее.

— Из какой зоны?

— Да кто ж его знает. Опять молчит, зараза.

Петренко почесал небритую щеку. Магнитная аномалия — это могло бы объяснить, почему компасы крутятся как бешеные, а рация то работает, то нет. Но отчего вся местность словно подменили?

— Товарищи, — произнес он, глядя на притихших солдат, — похоже, мы и впрямь попали в какую-то чертовщину. Надо сваливать отсюда, пока не поздно.

— А куда идти-то? — Волков беспомощно развел руками.

— По солнцу попробуем, — Петренко кивнул на светило, которое так и висело в одной точке. — Хоть оно и ведет себя как полоумное.

И час спустя они наткнулись на узкую расщелину в скалах. Что-то поблескивало в ее глубине.

— Водичка! — обрадовался Гриша. — Глянем, что там.

В расщелине же журчал тоненький ручеек. Только вода в нем была какая-то неправильная — с металлическим отливом, словно разбавленная ртуть.

— Руки прочь! — резко скомандовал Петренко. — Кто его знает, что это за бурда.

Кирилл присел у самой воды и заглянул в нее. Его собственное лицо смотрело на него из глубины, но было каким-то расплывчатым, искаженным — как в кривом зеркале.

— Товарищ старшина, — голос у парня дрогнул, — поглядите-ка сюда.

Петренко наклонился над ручьем. Лицо его мгновенно стало серым, как старая газета.

— Отходим, — выдавил он сквозь зубы. — Живо отсюда.

— Да что вы там увидели? — Димка попытался заглянуть через плечо старшины.

— Не твое дело. Марш отсюда!

Они поспешно выбрались из расщелины и снова двинулись в путь. Солнце по-прежнему стояло как вкопанное, тени ложились не туда, куда положено, а местность продолжала меняться на глазах, словно кто-то невидимый переставлял декорации.

А когда начало смеркаться — хотя солнце все еще светило в полную силу — вдали замерцали огоньки.

— Кишлак! — воскликнул Толик, и в голосе его прозвучала такая надежда, что сердце сжалось.

— Или наши, — добавил Волков. — Может, блокпост.

Они прибавили шагу. Но чем ближе подходили к огням, тем тревожнее становилось на душе. Огни не мигали, как должны мигать костры или лампочки. Они горели ровно и холодно, как звезды.

— Стой, — Петренко поднял руку. — Что-то тут не чисто.

— А что не так? — Гриша вгляделся в темноту.

— Приглядитесь получше. Это не кишлак и не наши.

И правда — источники света располагались слишком правильно, образуя какую-то странную фигуру, похожую на те, что чертили на уроках геометрии в школе.

— Может, техника какая? — неуверенно предположил Димка. — Новая, секретная?

— Наша или чужая? — хрипло спросил Кирилл, вглядываясь в мерцающую точку.

— Вот именно… — пробормотал Петренко, почесывая затылок.

И рация Толика вдруг снова затрещала и ожила.

— … немедленно покинуть зону… повторяю… магнитная аномалия усиливается… всем постам эвакуация…

— Алло, алло! — заорал Толик в микрофон, прижимая его к губам. — Говорит группа Петренко! Мы в аномальной зоне! Нужна помощь!

В ответ — лишь противный треск и шипение помех.

— Слушайте меня, — сказал Петренко, и в голосе его прозвучала та самая командирская нотка, которая не терпела возражений. — Сматываемся отсюда. Прямо сейчас.

— Да как же, товарищ старшина? — Волков развел руками. — Мы уже который час кружим, как слепые котята.

— Пойдем напролом. В одну сторону и не сворачивая, — отрезал Петренко. — Куда-нибудь да выведет.

Выбрали направление подальше от этих чертовых огоньков и потопали. Шли всю ночь напролет, не присаживаясь даже покурить. Странное дело — ноги не гудели, дыхание не сбивалось, словно кто-то невидимый подталкивал в спину.

Рассвет же ударил как обухом по голове. Секунду назад — ночь, а тут раз — и солнце во всю ивановскую. Никаких тебе зорек, никакого постепенного просветления.

— Ребята, глядите! — заголосил Димка, тыча пальцем вперед.

На пологом склоне, как родные, стояли их машины.

— Быть не может… — выдохнул Петренко. — Мы же в обратную сторону топали.

А машины стояли именно их.

— Рахмон! — крикнул старшина, подбегая к грузовику.

Узбек повернулся, и в глазах его мелькнуло что-то странное — будто видит Петренко впервые в жизни.

— Где вас носило? — спросил он своим певучим акцентом.

— Как где? К кишлаку дорогу искали. А вы что тут делали?

— Ждали вас. Вы же полчаса назад ушли.

— Полчаса⁈ — солдаты переглянулись, словно оглушенные. — Да мы всю ночь проторчали!

— Какую ночь? — искренне удивился Рахмон. — Сейчас два часа дня. Того же дня.

Петренко машинально взглянул на свои часы. Стрелки показывали ровно 14:00. А ведь ушли утром, в одиннадцать, и пропадали целую вечность…

— Техника на ходу? — спросил старшина, стараясь говорить спокойно.

— Да, все как надо. Заводится с полоборота.

— А связь?

Рахмон щелкнул тумблером рации. Она ожила сразу, без всяких помех.

— База, база, говорит колонна «Медведь», — произнес Толик в микрофон дрожащим голосом.

— «Медведь», это база, — тут же отозвался знакомый голос диспетчера в треске помех. — Где вас черти носят? Почему молчите как партизаны?

— Барахлила рация, — ответил Петренко, сжимая микрофон влажной ладонью. — Теперь все путем. Задачу выполняем.

— Понятно. Жду доклада по прибытии.

Петренко щелкнул тумблером и откинулся на спинку сиденья. Что это было, черт возьми? Глюки от высоты? Коллективное помрачение? А может…

— Товарищ старшина, — Кирилл подошел неслышно, словно тень, — а что если мы и правда в какую-то чертовщину попали?

— Брось молоть чепуху, — отмахнулся Петренко, но голос дрогнул предательски.

— Да все же было как живое, — не отставал Кирилл. — Мы же все видели, все чувствовали…

— Забыли! — рубанул старшина. — И языки за зубами держать. Всем понятно? — обвел он суровым взглядом притихших солдат.

И все кивнули молча, как один.

— По машинам. Двигаем дальше.

Колонна потянулась по серпантину. В кузове бойцы сидели, будто воды в рот набрали. Каждый ворочал в голове свое, пытаясь сложить пазл непонятного.

— Кирюха, — едва слышно прошептал Димка, — а помнишь, что в том ручье видели?

Кирилл передернул плечами. Помнил, еще как помнил. В мутной воде отражались не их молодые лица, а какие-то чужие. Незнакомые. Или знакомые, но постаревшие лет на двадцать.

— Помню, — выдавил он.

— А я те огоньки помню, — подал голос Гриша. — Они в узоры складывались. В какие-то письмена.

— Завязывайте, — осадил их Толик. — Старшина дело говорит. Лучше забыть к чертовой матери.

Только забыть не получалось. Каждый понимал — случилось что-то такое, что в голове не укладывается. Но колонна благополучно дотянула до кишлака Рохи, отработала по плану и повернула на базу. В рапорте же Петренко черкнул только про неисправность связи, которую устранили в пути.

И никто из тех, кто был в том походе, потом ни словом не обмолвился о горных событиях. Но бывало — сидят вечером, травят байки, и вдруг кто-то из них замолчит посреди фразы, уставится в окно, словно высматривает что-то в афганской темноте…