Кубинец

Глава 4

Альварес был настоящим капиталистом. Ничего, что мелким, но принципы блюл. Мне он платил ровно столько, чтобы хватало на скудную кормежку, и, при известной сноровке, на одежду, прикрыть срам. Так что в моей хибаре даже местные летающие прусаки — тараканы-кукурачи, не селились. Им у меня просто нечем питаться. Что там у аптекаря было с Люсией, я пока не разобрался. С одной стороны, она грамотная и с характером. В принципе, читать здесь умеют многие. Но уметь работать с документами — это уровень повыше. Но почему она терпела домогательства аптекаря, а не ушла в другое место? Судя по кое-каким намекам, дело было в долге. Сколько, за что — не знаю. Моего испанского для таких вещей пока не хватало.

И посетителей он очень чётко разделял — одним кланялся, разговаривал, заискивая, на других внимания не обращал. Даже за пользование телефоном — большой редкостью в бедном районе, требовал деньги.

Очередное нападение Альвареса на Люсию случилось ближе к концу работы, ровно через месяц, как я очутился в Гаване. Я имитировал уборку, время от времени шелестя веником по полу. Тут самое главное — не показывать, что освободился, постоянно изображать бурную деятельность. Тогда и придирок будет меньше. Вдруг из кладовой, в которой хранились лекарственные компоненты, послышалась возня. Уже привычное «Basta!» эффекта не возымело. Треснула ткань, аптекарь что-то отрывисто сказал, на что получил ожидаемое «No!». Упала коробка, но атака продолжалась. Мулатка как-то совсем уж жалобно пропищала ¡Déjalo ir!' — требовала отпустить, но, видать, сбавить обороты у распаленного мужика не выходило. Вдруг вспомнил ту самую камеру, куда нас напоследок напихали как селедку в бочку — многие там вот так беспомощно попискивали, умоляя отпустить.

Что делать? Подождать, пока всё кончится? Но слишком уж жалобной и бессильной была последняя реплика. Никто её не отпустит. И дело даже не в насилии — оно отвратительно, но переживаемо. Речь о рубеже. Преодолей его Альварес, и решит, что имеет право. Аптекарь это понимает. И девушка понимает. И аптекарь понимает, что девушка понимает. Пожалуй, стоит вмешаться. Понятно, на чьей стороне. Лишним будет вспоминать, кто ко мне был добр.

Я тихонечко прошел мимо, в основной зал, краем глаза заметив широкую спину аптекаря, полностью закрывавшую Люсию от моего взгляда. Вроде меня никто не услышал. Резко открыл входную дверь, так что колокольчик жалобно тренькнул, покашлял для уверенности, и убежал на улицу. Мне мешкать нельзя, за несколько секунд надо добраться до черного хода. Там я сделаю вид, что только что выносил мусор.

Даже если будет пожар или наводнение, даже если Альвареса парализует — услышав колокольчик, он поползет в зал, чтобы не пропустить клиента. И сейчас, как бы не стучала ему в виски похоть, аптекарь всё бросил и пошел. Пока он там разберется, Люсия успеет ускользнуть.

Я вернулся с черного входа, производя побольше шума. Прошел по коридорчику, осторожно выглянул из-за стеллажа. Люсия стояла, прислонившись к стене, её плечи дрожали. Одной рукой она придерживала разорванное на груди платье, другой закрывала лицо. Из-под пальцев просачивались тихие всхлипывания, будто голодный котенок из последних сил просит поесть.

— Lucía, ven co… conmigo (1), — вполголоса позвал я ее.

Она непонимающе посмотрела на меня, и я помахал рукой. Девушка кивнула и пошла за мной. Куда её спрятать? Да в том подвале, где я очнулся. Туда Альварес ходит крайне редко. А если на дорогу бросить… да хотя бы швабру, точно не сунется.

— Espera, vu… vuelvo pronto (2).

Она кивнула, мол, буду ждать. И я вернулся наверх.

Пропажа Люсии обошлась мне в пару внеочередных тумаков. Но злость на аптекаря никуда не делась. Если раньше он просто вызывал гадливость, то теперь у меня при воспоминании о нем появилась ненависть. О, это очень мощное чувство. Оно завладевает тобой, направляя мысли вполне в конкретное русло. Ничего, будет и на нашей улице праздник. Я ведь фармацевт получше Альвареса, а местная кухня с обилием перца, чеснока, и прочих приправ делает вмешательство в чужой организм совсем простым. Ведь всё в природе лекарство, и всё — яд. Важна только дозировка. Так что Аугусто Сальваторе Мигель Альварес, скоро твоя спокойная жизнь кончится. Что делать — я знаю. И умею. Рука не дрогнет.

Альварес еле досидел до конца рабочего дня, что на него совсем не похоже. Закрыл парадный вход и милостиво доверил мне запереть черный. Пошел заливать горе, не иначе. Аптекарь частенько вечером срывался в штопор, утром приходя бледноватым и с запахом перегара, который он тщетно пытался замаскировать мятным полоскателем.

Я зажег в кладовке спиртовку и набрал в джезву с гнутым краем воды. Люсия кофе любит, заваривает по несколько раз в день. Пить чай на Кубе дороже, так что все поголовно хлебают горькую черную жижу — добавлять молоко, или даже желтый тростниковый сахар не все могут себе позволить. Но у нас не тот случай — и зерна крепкие, не битые, и обжарены так, что получается ароматный напиток, а не взвесь угольной пыли. И мельничку мулатка наверняка из дома притащила — от скряги Альвареса такой заботы о своих работниках не дождешься.

Кофе заварился быстро, я налил его в чашку и понес в подвал. Может, пенка не такая, не знаю. Вряд ли это сейчас важно.

Люсия сидела на том же ящике, где я ее и оставил. Встрепенулась, когда я дверь открыл, но сразу успокоилась, увидев, что я один.

— Ушел? — спросила она.

— Да. Это тебе, — протянул я чашку. Голос мой внезапно стал хриплым, и даже заикаться специально не пришлось.

Она вздрогнула, медленно подняла голову. Её глаза были красными и опухшими, по щекам текли дорожки слез, оставляя грязные разводы на смуглой коже. Разорванное платье она скрепила булавкой, и я постарался быстрее отвести взгляд от мелькнувшей в прорехе тяжелой груди с большими черными сосками. Нижнего белья Люсия не носила — видимо, не могла себе позволить.

Девушка взглянула на кофе, потом на меня. В её глазах на мгновение промелькнуло удивление. Она осторожно взяла чашку, её пальцы слегка дрожали. Отпила глоток, потом ещё один. Её плечи чуть расслабились. Она вдохнула аромат.

— Gracias, Luis, — прошептала Люсия тихо. — Gracias, muchacho. Ты… ты хороший.

Я лишь кивнул. Что ей сказать? В такие моменты лучше помолчать. Я просто стоял рядом, чувствуя, как постепенно возвращается к ней спокойствие, как запах кофе растворяет её страх. Она допила напиток, поставила чашку на пол. Её взгляд стал более осмысленным, а лицо приобрело прежнюю упрямую решимость. Потом она посмотрела на меня, слегка улыбнулась. Её рука, тёплая и мягкая, неожиданно легла мне на макушку и осторожно погладила волосы. Этот простой жест, полный материнской или старшей сестринской заботы, был настолько непривычен, настолько нежен, что я почувствовал, как что-то внутри меня оттаяло.

— Луис, — сказала она, понизив голос, почти до шёпота. — Мне нужно одолжение. Очень важное. Но никому не говори. Пожалуйста.

Я кивнул. Если только это не разгрузка пары вагонов с цементом. На такое у меня просто сил не хватит.

— Я сама не могу, — показала Люсия на платье и виновато улыбнулась. — Пока приведу себя в порядок… Надо одному человеку отнести записку.

— Хорошо, — кивнул я. — Давай.

— Это на Ведадо. Ты знаешь, где это?

— Sí… конечно.

Изучение окрестностей — еще одно мое вынужденное увлечение. Мелкие поручения Альвареса дали мне знание нашей округи. Но Ведадо — это другое. Это край богатых американцев и местных толстосумов. Там огромные магазины, ездят большие блестящие автомобили, и полиция возле каждого фонарного столба. И идти туда… далековато.

Она быстро отвернулась, полезла в одежду — и через секунду сунула мне в ладонь маленький, сложенный вчетверо, клочок бумаги. Он был тонкий, почти невесомый, и еще пару секунд хранил тепло ее тела.

— Ведадо, Кайе Хэ, дом тридцать семь, квартира один. Запомнил?

— Sí… Sí, — я кивнул. — Знаю. Но лучше расскажи, как идти.

— От нас выходи на Пилар, потом повернешь на Кальсада де Инфанта, дойдешь до авениды Карлоса Третьего. Дальше налево и до Кайе Хэ, там направо.

Снова изобразил китайского болванчика. Пожалуй, этот маршрут короче того, что представлял себе я.

— Только осторожно, Луис. Там живет Педро. Скажешь, что от меня. Просто отдай и сразу уходи. Если будет ответ… Пожалуйста, это важно! Я твоя должница!

Выйдя из аптеки, я сразу нахлобучил панаму — жара. Хотя тело Луиса всё ещё было слабым и болезненным, я почувствовал странный прилив сил. Пошел по Пилар, выбрав теневую сторону. Кто же этот Педро? Вряд ли любовник — записочка не появилась на свет при мне, а была заготовлена. И почерк не Люсии — естественно, я развернул ее в подворотне и посмотрел. Ничего там такого, какой-то Пабло привезет товар в пятницу на старое место. Скорее всего мулатка — обычный почтальон. Может, у нее подработка такая. Пара песо за доставку письмеца на дороге не валяются.

Первоначальный энтузиазм быстро выветрился. Сил откровенно не хватало. Путь до Ведадо оказался долгим и утомительным. Сначала я шёл по знакомым улицам, где дети играли прямо на дороге, а из покосившихся лачуг доносились запахи готовящейся еды и крики домохозяек. Мои сандалии поднимали тучи красной пыли, а солнце неумолимо жгло. Каждый шаг давался с трудом, и я чувствовал, как пот стекает по спине, а мышцы ног дрожат от напряжения. Появились москиты.

Постепенно кварталы менялись. И люди тоже. На пересечении Инфанты и Карлоса Третьего мне пришлось пропустить группку студенток в белых блузках. Девушки просто учатся! Для меня это как сказка. Автомобилей на улицах становилось всё больше, они блестели на солнце, а их водители сигналили, требуя уступить дорогу. Я чувствовал себя пришельцем из другого мира, случайно попавшим на край этого благополучного оазиса. Пешеходы здесь двигались иначе — размеренно, спокойно, без суеты.

Кайе Хэ оказалась широкой, обсаженной деревьями улицей, где фасады были отштукатурены и выкрашены большей частью в пастельные тона. Таблички с номерами домов попадались редко, некоторые скрывались за густыми кустами или коваными воротами. Я несколько раз прошёл мимо, сверяя адрес на записке с номерами на стенах, пока не нашел нужный. Дом тридцать семь. Он не выделялся ничем особенным. Обычный двухэтажный особняк, хоть и довольно старый. Таких тут десятки. Но это не дом с квартирами! Деревянные ставни были закрыты, входная дверь — массивная, из темного дерева, с бронзовым молотком. Лусия сказала «квартира один», но это не много давало. Таблички на двери не было. Но я уже устал. Не до поисков. Подойду и узнаю. За спрос денег не берут.

Я поднялся на крыльцо по трем мраморным ступеням. Постучал. Сначала тихо, потом чуть громче. Ничего. Подумал, что здесь никого и собрался обойти дом: сзади точно должен быть вход для прислуги, может, там кто есть. Но когда я уже спустился, раздался тихий щелчок, и в двери приоткрылось небольшое, узкое отверстие, затянутое сеткой. Я не видел никого, но чувствовал на себе чей-то пристальный, оценивающий взгляд.

— ¿Sí? — послышался глухой мужской голос.

— Мне… мне к Педро, — выдавил я, старательно заикаясь. — Я… я от… от… Люсии.

Пауза затянулась. Будто незнакомец внутри никак не мог вспомнить, Педро ли он. Обидно будет, если я прогулялся просто так — не меньше часа я шагал по жаре. Наконец, снова щелчок, и щель закрылась. На мгновение я подумал, что меня прогнали, но затем услышал тихий скрежет, и массивная дверь медленно, с легким стоном, отворилась, открывая взгляду вторую, металлическую, створку, которая сразу же откатилась в сторону. У них тут что, ювелирная лавка на дому? Как в банк запускают.

Внутри было гораздо прохладнее, чем снаружи, и царил полумрак. Пахло старой бумагой, табаком и чем-то неуловимо металлическим, как в слесарной мастерской. Перед глазами ещё некоторое время плясали жёлтые пятна от яркого солнца. Я шагнул дальше. Вторая дверь тут же закрылась за моей спиной с глухим стуком, отрезая путь к отступлению. Я оказался в узком проходе, напоминающем тамбур.

Наконец, впереди распахнулась ещё одна дверь, и из темноты вышел мужчина. Натуральный колобок: невысокий, широкоплечий, с внушительным животом, нависшим над брючным ремнём как тесто из квашни. Педро, или кто это, не дурак поесть — пуговицы на тонкой белой рубашке держатся из последних сил. Не хватает буквально пары бифштексов, чтобы они улетели, не выдержав нагрузки. Лицо круглое, на лбу капельки пота. Густые черные усы скрывали верхнюю губу. Глубоко посаженные глаза, карие, как и у большинства местных, смотрели с какой-то усталостью. Или подозрительностью.

Он не сказал ни слова. Просто протянул руку, ожидая. Я медленно достал записку, зачем-то разгладил её и передал ему. Толстяк осторожно взял её двумя пальцами, поднёс почти вплотную к глазам, зрачки забегали по сторонам. Выражение его лица не изменилось, но он едва заметно кивнул, словно подтверждая собственные мысли. Он медленно сложил записку, убрал её во карман брюк.

Затем он поднял на меня глаза и начал говорить. Быстро. Слишком быстро для моего ещё неокрепшего испанского. Слова сливались в неразборчивый поток, и я уловил лишь обрывки: «важно», «осторожно», «ждать». Я стоял, беспомощно моргая, пытаясь ухватиться хоть за какой-то смысл, но не мог.

— Señor, p-p-por fa-a-avor, — прервал его я. — ha-ha-ble de-de-d-d-d…

— ¿Despacio? (3) — догадался он.

Он вздохнул, нахмурился сильнее. Достал из кармана другую записку — точно такой же сложенный вчетверо, клочок бумаги. Протянул мне. И заговорил медленнее, как я и просил. Простыми словами. Так говорят с детьми или умственно неполноценными.

— Esto… importante, — сказал он, понизив голос, и указал на записку. — Para ella. Si policía… — он сделал резкий, отсекающий жест рукой, проведя ею по горлу, а затем сжал кулак и разжал, изображая разрывание. — Entiendes? Destruir. Inmediatamente.

Я напрягся. «Полиция». Это слово я знал. И жест. Порвать. Да и остальные слова понятны — если поймают, уничтожить записочку. Ох, куда же ты меня втянула, Люсия? Кто это? Бандиты? Контрабандисты? Революционеры-подпольщики? Холодная волна пробежала по спине. Я почувствовал липкий страх, такой знакомый за последние годы. Меня втягивали в какую-то опасную игру. Я был всего лишь несчастным аптекарем, убитым в лагере, а теперь оказался мальчиком на побегушках у каких-то гаванских заговорщиков. Но выбора, как всегда, не было. Я взял записку, ощущая её неожиданный вес в руке.

— Sí, señor, — прохрипел я, стараясь выглядеть как можно более понимающим.

Педро кивнул, его взгляд стал чуть менее усталым. Он махнул рукой в сторону двери, которую я уже прошел. Это было приглашение уходить. Я развернулся, но вдруг он остановил меня:

— ¡Esperar!

Я обернулся, и он выудил из кармана бумажник. Достал купюру и молча подал мне. Пятерка с суровым профессором Максимом. И то хлеб, не напрасно ноги бил. Толстяк махнул рукой, показывая, что теперь точно всё. Я быстро вышел, чувствуя, как вторая, металлическая, дверь скользнула за моей спиной, а затем глухо захлопнулась и основная. Я снова оказался на залитой солнцем улице, сжимая в руке новую записку, которая жгла ладонь.

Ощущение тревоги не покидало меня. Я шёл, пытаясь осознать, во что я ввязался. Я, Симон Григорьев, уже не сильно молодой аптекарь из Одессы, переживший газовую камеру, теперь бегал с секретными посланиями по Гаване пятьдесят восьмого года. Куда нести записочку? Впрочем, адрес Люсии мне неизвестен, инструкций, что делать с возможным ответом, она не давала.

Пошёл назад той же дорогой и старался не обращать внимание на полицейских. Впрочем, для них я точно был невидимкой. Никому из них не пришло в голову останавливать парня в драной одежде и спрашивать, не несет ли он каких тайных посланий. Чем дальше я отходил от Ведадо, тем меньше оставалось лоска и кичливости. Дома становились ниже, магазины — проще, людей на тротуарах — больше.

И вдруг, завернув за угол, я оказался посреди толпы. Как называется эта улица? Довольно широкая, но сейчас на ней тесно от идущих куда-то людей. Сотен пять, не меньше. Они шли плотной массой, занимая всю проезжую часть, скандируя что-то, поднимая вверх самодельные плакаты и флаги. Красные, чёрные, синие. Мой взгляд упал на один из плакатов с надписью крупными, неровными буквами «¡ABAJO BATISTA!». Долой Батисту.

— ¡Oye, chico, vamos! — крикнул мне один из идущих, потрясая тем самым плакатом.

Конечно, теперь еще с вами идти, будто за день не набегался. Нет, вливаться во все это не было никакого желания. Я остановился, прижатый к стене, наблюдая. Надо пропустить их и идти дальше. Там дома можно поужинать рисом и фасолью. Или даже купить в лавке мясника фарш и поджарить пару котлеток. Во рту быстро набралась слюна. Да уж, когда вечно голоден — даже если не сильно, то просто, думаешь в основном о еде. И мне как-то не очень интересны эти борцы с Батистой. Пойду лучше к себе.

(1) Люсия, пойдем со мной

(3) Медленно