Кубинец

Глава 21

Четыре дня, десять новых заболевших и пять умерших спустя привезли лекарства. Не всё по заказу, но в коробке был и пенициллин, и эметин. А так как лаборанта с микроскопом так и не появилось, то начали мы колоть и то, и другой вместе всем подряд. И помогло! Очень быстро, кстати. Буквально за первые сутки перестали температурить все, даже те, кто лежал в «черном углу», как прозвали сами больные место, в которое мы собирали дышавших на ладан. И стул нормализовался. По большому счету осталось только откормить всех, и закрывать инфекционный блок за ненадобностью. И даже Рене Вайехо, настоящий врач, а заодно порученец Фиделя, когда появился в лагере, все наши действия одобрил и сказал, что сам бы делал то же самое.

Ортега меня отпустил, так и сказал: «Отдохни. Только спрячься подальше, у нас тут если кого увидят без дела, сразу припрягут». Так что я сходил на кухню, поел, и залег в солдатскую палатку медблока. Уж там меня точно никто не найдет.

Минут пятнадцать я предавался бесплодным мечтаниям — думал о судьбе Люсии и аптеки. Наверняка ей пришлось закрыться, вряд ли она справится там одна. Или работает всего несколько часов в день. Эх, сейчас бы в Гавану… Вдруг вспомнил мулатку, умывающуюся над тазом в чулане, как мелькнула ее мокрая грудь, когда я случайно зашел… А я тут, вдыхаю ароматы лизола и выгребной ямы, в горах.

— Ага, вот и ты, — раздался голос у входа в палатку. — Так и думал, что здесь спрячешься.

— Привет, Мануэль, — буркнул я.

Барба Роха приходил каждый день. Так, узнать о состоянии дел. Но сейчас наверняка ему надо что-то другое. Что ситуация со вспышкой инфекции переломилась, уже знали все. О хорошем стараются сообщить быстро.

— Пойдем, поговорим, — разведчик вроде и не заметил, что я ответил с неохотой.

Мы пошли куда-то за северную окраину лагеря. Здесь я еще не был. Хотя легче сказать, где был — на кухне, в медблоке, да в штабной палатке. И еще у аргентинского психа. Пиньейро молчал, шёл впереди. Только метров через триста, зайдя за поворот скалы, остановился, вдруг вытащил пистолет и протянул мне.

— Знаком?

— Откуда? Только в кино видел. Ты забыл? Я — помощник аптекаря из трущоб. У нас там могут на кулачках подраться, ножом пырнуть, а стрелять — не из чего. Один патрон стоит как каравай хлеба. Угадай, что выберут местные?

— Ничего, сейчас научу. Ничего сложного. Смотри, держишь в правой руке, целишься… Давай, поднимай, поддерживай левой, наводи ствол на тот белый камень… Давай еще раз…

Выстрелить он мне дал минут через двадцать. В камень я не попал — зажмурился перед тем как нажал спусковой крючок. Зато звук показался очень громким.

— Ещё! Глаза открой! Ну вот, получилось. Ладно, давай присядем, — похлопал Барба Роха по камню.

Что-то сейчас будет, сто процентов. С чего бы ближнику Фиделя водить заниматься стрельбой простого пацана?

— Расскажи о случае у банка, — попросил Пиньейро. — Всё, что вспомнишь. Давай.

Повествование заняло неожиданно много времени. Мануэль выуживал из меня всё новые подробности, вплоть до детального описания внешности полицейских и кто ставил на место запаску, спрашивал моё мнение об организации налёта. Тут я сразу замкнулся. Отнекивался, что не специалист, в детали не посвящен, и прочее.

— Помнишь, я говорил, что буду привлекать тебя к своим делам?

— Ну было такое…

— Я от своих слов не отказываюсь. Я на тебя только один раз глянул, и понял — наш человек. Взгляд у тебя, будто ты уже лет пятьдесят прожил. Цепкий. Есть мечта? — без паузы спросил он. — Такая, на всю жизнь. Чтобы можно спокойно умереть можно, когда осуществится?

— Есть.

— Расскажешь?

— Пока нет. А то может не сбыться.

Стрелять я худо-бедно научился. Барба Роха даже перестал недовольно морщиться. Через неделю он счел меня пригодным к дальнейшей жизни и подарил «Кольт 1911», старый, с потертыми щёчками, с пролысинами на воронении, но еще живой. Ну, так Мануэль сказал. Для такого стрелка, как я, вполне сойдёт. Я взвесил пистолет на ладони — тяжёлый, гад. И тут же понял, что держу в руках не игрушку.

Барба Роха умудрялся быть везде. Мог минуту назад сиять своей мальчишеской улыбкой и рассказывать анекдот, а через миг — уже разговаривал с Фиделем, и в глазах становилось столько серьёзности, что впору было приосаниться рядом. А ещё он читал, много и жадно. В его палатке я увидел настоящую груду книг — от учебников по экономике до толстых романов. Я начал перебирать корешки, глаза разбежались.

— Любишь читать? Вот, держи.

Он подал мне старый, за март пятьдесят третьего, номер журнала «Богемия». Знаю, продается в киоске по пятнадцать сентаво. На обложке был изображен белый усатый мужик лет пятидесяти, сидящий в три четверти, явно не дурак выпить, судя по всему, а надпись гласила, что в этом номере полный перевод последнего романа известного писателя Эрнеста Хемингуэя «Старик и море».

— Никогда не слышал о таком, — признался я.

— А он живет в Сан-Франциско-де-Паула, хоть и гринго. Дом небольшой.

— Наша аптека совсем рядом, несколько километров. Но даже знай я, что там такая знаменитость рядом, смотреть не пошел бы. Работает человек, или отдыхает, а тут такая рожа из-за забора: «Привет, а я ваши книжки читал. Ничего так, неплохо пишете».

— А я с ним знаком, — засмеялся Барба Роха. — Но да, ему лучше не мешать. Сложный человек.

Я взял журнал без особого интереса: мало ли кто что говорил, кому-то нравится, кому-то не очень. Вон, дон Хорхе тоже всё читал про шестиугольную библиотеку, а я бы эту книгу сразу в сторону отложил. Вот и здесь: бумага пожелтела, обложка затерта, я точно не в первой сотне читателей. Полистал — реклама, заметки, фотографии министров, но вдруг наткнулся на первые строки повести. Не знаю, что за сила меня дернула, но я начал читать. «Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы». Меня будто втянуло в эту книгу. Я представил, как этот рыбак отходит от берега в Санта Мария дель Мар, рядом с моим домом, и будто сижу рядом с ним в лодке. Как же можно так сильно писать? И правда, великий писатель.

Ночь опустилась быстро, а я всё читал. Лампа в палатке чадила, комары кружили над пламенем, глаза резало от усталости, но я не мог остановиться. Мне надо было дочитать этот гимн упрямству человека, который не сдается, даже когда всё против него.

Иногда я поднимал голову и слушал тишину лагеря: редкие шаги часового, где-то кашлянули, кто-то храпел. Мир сузился до двух вещей — журнала в руках и истории, в которую я провалился.

И только когда прочитал слова «Старику снились львы», понял, что снаружи уже светает. Я закрыл журнал, положил его рядом и долго сидел, глядя в потолок. Казалось, старик этот — не там, в своей хижине, а здесь, со мной. А туристка, которая спрашивает о хвосте рыбы — конечно же, Сьюзи.

Утром я понес журнал Пиньейро. Он сидел у своей палатки и пил кофе из большой глиняной кружки.

— Спасибо, отличная книга, — протянул я ему журнал. — Пожалуй, если сеньор Хемингуэй согласится со мной выпить, сочту это за большую честь.

— Посмотрим, что можно сделать, когда будем в Гаване, — засмеялся Барба Роха. — Ты садись, не стесняйся. Хочешь кофе? Угощайся!

Я сел рядом и расслабился под утренним солнышком. После почти бессонной ночи в голове царила странноватая легкость, так что когда прозвучал следующий вопрос, я точно был не готов.

— Расскажи, что там случилось с аптекарем.

— Ка… каким? — я снова начал заикаться, только уже непроизвольно.

— Который внезапно умер, а один не очень умный молодой человек после этого пошел и купил дом.

— Да ничего, — попытался я взять себя в руки. — Съел что-то, упал, его сначала рвало сильно, а потом сознание потерял. Вызвали скорую и отправили в больницу. И там он умер неизвестно от чего.

— Ты забыл упомянуть, что перед этим он до полусмерти избил твою подружку, а потом съел гренки, которые ты принес. Только аптекарь их вроде не заказывал, да? А деньги на дом? Ты, наверное, их заработал тяжелым трудом, а? — подмигнул мне Мануэль.

— Родственники помогли, — сказал я, уже предвидя следующий вопрос.

— И ты, конечно, дашь уважаемому следователю их адрес, а они с удовольствием подтвердят всё, что ты сказал? Ты действовал глупо и необдуманно, Луис, — очень мягко сказал Барба Роха. — Твоё счастье, что выяснять никто не стал, а ты уехал из Гаваны. Даже искать не надо — ты подставился по полной. Чем ты аптекаря?

— Кантаридином. Посыпал гренки. Если бы не это, он бы точно убил…

— Я не осуждаю. Это твоя жизнь, тебе жить с этим. Скорее всего, покойный сошел с ума, раз начал себя так вести. Но впредь сначала думай, а потом начинай делать. Будешь работать со мной — сначала советуйся. Думаю, ты догадываешься — в разведке очень мало людей, которых можно считать ангелами. Но у нас должно быть доверие.

Я опустил голову. Казалось, земля подо мной слегка качнулась. Произнесённое вслух признание словно ударило по ушам.

— Понимаю, — наконец выдавил я. — Больше так не повторится.

— Я не требую клятв, — Пиньейро сделал глоток кофе и чуть прищурился на солнце. — Просто знай: за каждым шагом тянется след. Даже если никто не ищет — след всё равно остаётся.

Он говорил спокойно, без нажима, и от этого становилось только страшнее. Такого Мануэля видеть еще не приходилось.

— У нас у всех есть скелеты в шкафу, как говорят англичане, — продолжил Барба Роха. — Главное — не позволять им руководить нами.

Он протянул мне кружку:

— Пей. Кофе остынет.

Прибежал посыльный, и Барба Роха срочно пошел к Фиделю. Кто-то там приехал. Тут, как я заметил, постоянно приезжают и уезжают непонятные люди. Подозреваю, что место это не такое уж неизвестное — кому надо, тот знает. Но не трогают по каким-то причинам.

А я остался сидеть с кружкой кофе, и прихлебывал его, не ощущая вкуса. Ловко меня Мануэль завербовал, без шансов для меня отвертеться. Хотя неприятия его службы не ощущалось. Кому-то надо этим заниматься. В конце концов у него можно спросить совета насчет Аргентины.

Но откуда он узнал историю с Альваресом? От верблюда, конечно. Сначала я прихожу к Педро и говорю, что Люсия не может встать с постели. Вряд ли это обычное женское недомогание. Тот идёт сам, или отправляет к ней нарочного и выясняет, как так получилось, что накануне ответственного задания она подвела товарищей. Уж мулатка должна была знать о банке, в отличие от меня. Вот вам и избиение, и обстоятельства внезапной смерти аптекаря. И даже деталь с гренками могла всплыть в разговоре. Или Люсия просто сказала, а Пиньейро сложил два и два, а потом взял меня на понт. Ну и дом я покупал с Люсией, она даже знала, за сколько. И одёжку приметила новую.

Винить можно только себя. Глупо себя повёл, решил, что в трущобах я вне подозрений. Засветился как фраер, которому вдруг привалило. И ни разу не сказал Люсии, чтобы она молчала. Вот товарищи и узнали. Педро в ответ на вопрос, что я за человек, изложил факты. А выводы делать есть кому. Кстати, вот то приглашение Фиделя поговорить, которое не закончилось беседой из-за Ортеги, оно чего касалось? Уж не судьбы ли аптекаря?

Впрочем, поздно плакать по волосам, потеряв голову. Не сказать, что это крючок, на котором меня смогут держать. Просто буду знать, что они знают.

Я сделал ещё один глоток кофе и посмотрел вокруг. Лагерь жил обычной суетой: кто-то тащил связку дров на кухню, где-то спорили из-за очереди в караул, под деревом чистили оружие. Всё выглядело привычным, будничным.

Интересно, сколько человек в лагере знают про аптекаря? Пять? Десять? Кто присутствовал при разговоре Педро с Пиньейро? Кому потом рассказал? Не хочется, чтобы такое деликатное дело стало достоянием общественности. Хотя намеки Мануэля, что в разведке не все ангелы, и о скелетах в шкафу, которым нельзя позволять руководить собой, вроде как говорили: мои умения учтены и при случае меня попросят повторить. А ценные ресурсы перед всеми не светят. Получается, мне оставалось одно — не делать больше глупых ходов.

— Ола, Луис! — вырвал меня из размышлений голос. — Что там Рамос? Мы за своего парня переживаем, а нас проклятый Ортега не пускает. Будто кому хуже станет, если мы переговорим немного!

— Рамос? — переспросил я. — Да в порядке, скоро отпустят, наверное.

Никто меня больше с аптекарем не тревожил. Я провел тренировочку, насколько это возможно в таких условиях — бег, скакалка, бой с тенью. Даже поспарринговать не получится, если и найдутся желающие — без перчаток и кап в момент разобьешь себе кулаки, да и травмироваться можно серьезно. Потом выпросил у Сантьяго патронов и сходил на импровизированное стрельбище, откуда звук не разлетался по всей округе. Правильно сказал Мануэль — сначала надо сжечь здоровенную кучу боеприпасов, а потом, может быть, ты станешь хорошим стрелком. Или нет. Но нельзя сразу взять и палить от бедра с двух рук. Как не получится играть на скрипке или водить машину.

Потом пошел к Ортеге, и мы поболтали о том и сем — не получится ли, что выздоровевшие бойцы станут источником инфекции. Ведь мы не знаем, погибли ли микробы у них в кишечнике, или просто затаились. Потом я рассказал байку о старушке, которая требовала таблетки в красной упаковке, и не желала покупать в коричневой. А ветеринар вспомнил историю, как спьяну кастрировал не того быка, и ему пришлось убегать от хозяина. Одновременно с этим мы складывали салфетки из марли — чтобы не торчали нитки, которые могут застрять в ране. Расходится это добро с неимоверной скоростью, если массово идут раненые. На самом деле просто не хотелось думать, и у меня хорошо получалось. Всё согласно заветам мудрого еврея — нечего переживать о том, чего не можешь изменить.

— Нашёл, — раздался знакомый голос, и я поднял глаза. Барба Роха стоял, улыбаясь своей открытой мальчишеской улыбкой, от которой не знаешь, шутит он или говорит серьёзно. — Пойдём, прогуляемся.

— Пока, Карлос, увидимся, — попрощался я с Ортегой.

В следующий раз надо прятаться в другом месте — у ветеринара меня слишком часто ловят. Мы отошли чуть в сторону, туда, где шум лагеря уже не мешал. Он остановился, посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

— Нравится в медблоке?

— Привычно просто, — ответил я. — Куда послали, там и работаю.

— Говорят, в аптеке ты сам лекарства делал?

— Занимался самообразованием. Читал королевскую фармакопею, — осторожно ответил я, не зная, к чему ведет Пиньейро.

— Хочу, чтобы ты стал моим адъютантом, — сказал Барба Роха, не меняя тона.

Я моргнул. Как-то на такое я не рассчитывал. Вдруг захотелось объяснить ему, что я простой аптекарь, и далек от дел разведки. Но потом пришла мысль, что эта должность приблизит меня к цели. И я просто спросил:

— А что… для этого надо?

— Умение хранить тайны, — спокойно сказал Пиньейро. — Умеешь?

— Не знаю, — честно ответил я. — Мне их ещё никто не доверял. Но я вот думал… Если попадёшься и начнут пытать, всё равно не выдержишь. Ни один человек не выдержит. Так что главное — не подставлять себя заранее. Если не знаешь лишнего — и не расскажешь.

Барба Роха кивнул с одобрением.

— Правильно мыслишь. Умение держать язык за зубами — это даже важнее, чем стрелять. Стрелять я тебя уже учу.

Я поёжился и спросил:

— А что я буду делать как адъютант?

Он засмеялся, но не насмешливо, а тепло:

— Будешь моими руками и голосом. Передавать приказы, выполнять мелкие поручения, следить, чтобы нужные люди слышали не шум лагеря, а то, что я хочу им сказать. Ну, и помогать в тех делах, о которых другим знать не стоит. А главное — учиться. Тебе ведь это нравится?

Я кивнул. Жизнь в очередной раз повернула не туда, куда я рассчитывал. Но отказываться? Это было бы глупо.