Кубинец

Глава 14

Сердце билось так, что едва не выскакивало из груди. Я рванул на себя крышку бардачка, схватил первое, что попалось под руку. Отвертку. Выскочил из кабины грузовика, едва успев выдернуть ключ из замка зажигания, и рухнул на колени. Под ногами хрустнул гравий, отдаваясь болью в ногах, но я не обращал на это внимания. Сердце продолжало колотиться, оглушая своим стуком. Слева, откуда мы только что приехали, уже виднелись далёкие, но неумолимо приближающиеся всполохи красных огней. Они медленно пробивались сквозь влажный ночной воздух, отбрасывая зловещие блики на фасады спящих домов. Полиция. Они почти здесь.

Мозг работал на пределе, судорожно перебирая варианты, но времени на раздумья не было. Я не колеблясь, вонзил острый наконечник в боковину шины. С резким шипением воздух начал выходить, и запах резины смешался с запахом ночной Гаваны. Один прокол. Этого достаточно.

Я вскочил, отступил на шаг, переводя дыхание. Полицейские огни уже освещали дальний угол соседнего дома, лучи их мощных фонарей скользили по стенам, выхватывая из темноты окна и дверные проёмы соседних зданий. Они медленно приближались, прочёсывая каждый дюйм улицы, словно хищники, ищущие добычу. В любой момент их свет мог упасть на наш грузовик, на разбитое окно банка, на тени, мелькающие внутри.

— Только бы… только бы запаска не подвела! — прошептал я, и в моих словах прозвучала не мольба, а отчаянная надежда. Её я не проверял, только мельком глянул, что приторочена к кузову. Если не смогу ее отцепить, мой план рассыплется в прах. Я с трудом отцепил фиксаторы, молясь, чтобы она снялась. Прикипела она, что ли? Дернул еще раз. Готово! С непривычки тяжело ее снимать, но получилось.

Мне нужен был домкрат. Я вскочил в кузов и схватил его. Он был чугунный, испачканный в машинном масле и пыли, но сейчас его вес приятно оттягивал руку. Я быстро поставил его под шасси грузовика, стараясь сделать это максимально естественно, будто действительно собираюсь менять колесо.

Огни полиции уже были совсем близко. Силуэт патрульной машины вырастал из темноты. Я услышал приглушенный говор, потом голоса стали громче. Моя рука скользнула по запасному колесу. Я резко толкнул его, изо всех сил, так, чтобы оно покатилось по улице. Как по заказу, раскачиваясь, покрышка рухнула прямо на пути полицейского автомобиля.

Раздался скрежет тормозов. Полицейская машина остановилась буквально в паре метров от меня. Двери распахнулись, и из автомобиля выскочили двое. Толстый и тонкий. Как в рассказе Чехова. Они были мокрые от пота и злые, их лица были суровы, а руки уже лежали на кобурах.

— Эй! Ты, там! Что за чертовщина⁈ — рявкнул один из них, пузатый, с обвисшими усами. Он и ещё один, с двумя уголками на погонах — капрал, быстро двинулись ко мне, фонарь в руке тонкого беспорядочно заметался, выхватывая из темноты то меня, то грузовик.

Я тут же поднял руки, изображая испуг, и начал лепетать, стараясь максимально правдоподобно имитировать заикание.

— О-о-о-ой, с-с-сеньоры, п-п-простите! Я-я-я… я н-н-нечаянно! Э-э-э-то… это запаска, я ее у-у-уронил! С-с-сейчас м-м-меняю колесо. Вот, п-п-проткнул шину… Какой у-у-ужас!

Капрал смерил меня взглядом. Я бочком, бочком, метнулся к запаске. Притащил ее обратно на обочину.

— Ты что, слепой, малый⁈ Она едва в нас не влетела! Ты вообще видел, куда катишь свой хлам⁈

— Н-н-нет, сеньор, н-н-не видел! Т-т-темно… — я ткнул пальцем в проколотую шину, стараясь выглядеть максимально растерянным. — С-с-совсем не п-п-повезло! А т-т-тут еще гайка п-п-прикипела. Не п-п-по-о-оможете сдернуть?

Я краем глаза, стараясь не выдать себя, посмотрел на здание банка. Лучей фонарей не было видно. Революционеры затаились. Наверное, сидят там в темноте, затаив дыхание, прислушиваются к каждому шороху. Или уже ушли, незаметно просочившись сквозь задние двери. Вряд ли. Педро не тот, кто бросает дело на полпути. И автоматы они взяли с собой не просто так…

Полицейские продолжали ругаться, обсыпая меня ругательствами. Не очень изобретательно, но обильно. «Идиот», «кретин», «недоумок», «куриный мозг» — эти слова летели в меня градом. Я продолжал извиняться, склонив голову, изображая полное раскаяние и глупость.

— С-с-сеньоры, п-п-простите! О-о-очень сожалею!

Наконец, поток ругательств иссяк. Полицейские, тяжело дыша, немного успокоились. Их фонари всё ещё метались, но теперь их лучи были направлены в основном на меня и грузовик, не особо исследуя окрестности.

— Что ты здесь делаешь посреди ночи⁈ — голос толстого всё ещё был полон раздражения. — Что за груз ты везёшь? И куда?

— Порожняком. Я… я еду в н-н-ночной магазин, с-с-сеньор, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более устало и обыденно. — В с-с-соседнем районе. Забирать п-п-пустую тару. Б-б-бочки… п-п-поддоны…

Капрал нахмурился.

— Накладные есть? — грозно спросил он, его рука легла на кобуру.

Я изобразил крайнее удивление, будто меня спросили о чём-то совершенно абсурдном.

— Н-н-накладные, с-с-сеньор? К-к-какие н-н-накладные на п-п-пустые п-п-поддоны и б-б-бочки? — Я замолчал на секунду, потом медленно полез в карман, вытаскивая несколько купюр. — Н-н-наверное, вы п-п-просто у-у-устали, с-с-сеньоры. Н-н-ночь тяжёлая. Вып-п-пейте к-к-кофе…

Я протянул им две купюры по песо каждому. Они взяли их, не видя в этом ничего предосудительного. Лица полицейских смягчились. Усталость на них сменилась довольством. Даже один песо для обычного патрульного — возможность неплохо пообедать.

— Ладно, парень, — сказал капрал, махнув рукой. — Ты тут давай, не задерживайся. И в следующий раз будь осторожнее. А то так и до беды недалеко.

— С-с-спасибо, с-с-сеньор! Б-б-буду! — сказал я, вытирая пот с лица.

Полицейские, довольно переговариваясь, вернулись к машине, завели двигатель. Фонари они выключили, немного постояли и побурчали, а затем медленно уехали, их красные огни постепенно растворились вдали. А я все это время стоял и буквально плавал в поту. Сердце продолжало биться испуганной птицей.

Я выждал несколько минут, пока звуки их моторов не стихли совсем. В ночном воздухе снова воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом пальмовых листьев и далёким шумом океана. Едва заметный, облегчённый вздох вырвался из груди. Откручивать колесо я не стал — мои пассажиры могли вернуться в любую секунду.

Но прошло ещё минут двадцать, если не больше. Время тянулось невыносимо медленно. Наконец, из того самого окна выскочили тени. Одна, вторая, третья. Последним банк покинул Педро — я узнал его по грузной фигуре. Их лица, скрытые масками, были неразличимы, но судя по движениям, спешили они изрядно. В руках у них были мешки, туго набитые чем-то тяжёлым.

Они быстро бросились к грузовику. Мешки полетели в кузов, с глухим стуком падая на брезент.

— Гони, гони! — прохрипел Педро, запрыгивая в кабину, его голос был глухим от возбуждения. — Быстрее!

Хорошо, что двигатель я так и не заглушил. Включил первую передачу, и грузовик дёрнулся.

— Гнать не получится, Педро, — спокойно ответил я, выжимая сцепление. — Я проколол колесо, чтобы отвлечь от вас полицию. Доедем на ободе до соседней улицы и там поменяем.

Педро опешил. Он повернулся ко мне, его глаза, сверкавшие из-за прорезей балаклавы, были полны одновременно изумления и уважения.

— Ты… ты проколол колесо? — прошептал он. — Вот это да! Ну, ты даёшь, Луис!

Мы медленно, со скрежетом и грохотом, двинулись вперёд. Пробитое колесо грохотало на ободе, грузовичок перекосило. Я старался вести как можно аккуратнее, чтобы не привлечь к нам внимания.

На соседней улице, в тени обветшалого склада, мы остановились. Парни Педро выскочили из кузова. Без лишних слов, с невероятной сноровкой, словно это была рутинная операция, они принялись за дело. Я тоже вышел, начал помогать. Даже Педро суетился рядом. В восемь рук мы сняли колесо, поставили запаску. Все прислушивались — не раздастся ли вой сирены сигнализации и звуки новой полицейской машины. Металлический лязг баллонного ключа, скрип домкрата, тяжёлое дыхание… Вся операция заняла не больше пяти минут. Вскоре грузовик снова был готов ехать. Мы осторожно двинулись дальше.

Педро весь был на взводе. Он не мог усидеть на месте, его руки нервно теребили края колпака, который он так и не спрятал.

— Луис, — произнес он, и в его голосе прозвучало искреннее восхищение. — Наше движение не забудет твой подвиг! Ты спас нас всех. Если бы не ты, мы бы попались. Я лично доложу Команданте, когда его увижу, о твоем подвиге.

Я лишь кивнул. Команданте — это, стало быть, какой-то большой начальник у партизан. Что же? Я теперь попал в самую гущу Революции?

— Сколько хоть взяли? — мне стало интересно.

— Такие вопросы лучше не задавать! — Педро покачал перед моим лицом пальцем.

Понятно. Как на экс обманом затаскивать — так они первые. А как узнать ради чего все — так иди, чико, гуляй.

— Куда теперь?

— Улица Обиспо, дом двадцать один.

— Показывайте

Я повел грузовик по знакомым улицам. Мы ехали осторожно, стараясь не привлекать внимания, обходя центральные проспекты, где могли бы ещё находиться полицейские патрули. Поднялся ветер, стало немного полегче. Я хотя бы перестал обливаться так потом.

Улица Обиспо, двадцать один оказалась небольшой, но крепкой постройкой в одном из старых районов. Трехэтажный дом, затерянный среди других таких же, ничем не выделяющийся. Мы остановились в глухом переулке, в тени стены.

Педро и его товарищи быстро выгрузили мешки. С такой же скоростью, с какой они их затаскивали.

— Спасибо, Луис! — сказал Педро, пожимая руку. — Мы тебе очень обязаны. Иди, отдохни.

Они исчезли в одном из подъездов, а я медленно побрел к морю. Кривыми улочками добрался до пляжа, скинул с себя все и голым окунулся в воду. Боже! Как же хорошо… Благословен Бог, создавший Кубу.

Уже под утро я вернулся в в аптеку, запер дверь на все замки и рухнул на тюфяк. Спать хотелось неимоверно. Только сейчас я понял, в какое дерьмо меня втравили Педро с компанией. Покрутив в голове все «за» и «против» — первых вообще не было, вторые начинались с тюрьмы, я уснул.

Кошмаров не было, так что общению с Морфеем никто не мешал.

Когда я открыл глаза, в аптеке было светло. Солнце било в окно, и воздух был тёплым и густым. Я почувствовал себя странно отдохнувшим, будто спал целую вечность. Потянулся, сладко зевнул. Затем, прислушиваясь к звукам снаружи, чтобы убедиться, что никого нет, достал часы и посмотрел на них. Циферблат показывал час дня. Двенадцать часов! Я проспал целых двенадцать часов!

В доме царила тишина. Люсии не было. Я потер руками лицо, окончательно просыпаясь, вспомнил, что девушка сегодня с утра на процедурах в больнице.

И тут же подскочил с тюфяка. Я совсем забыл! Сьюзен! Я опаздываю на свидание!

Ополоснулся холодной водой из кувшина, кое-как причесал волосы, натянул свой новый льняной костюм. Туфли, шляпа — всё, что теперь составляло мой образ «приличного человека». Всё должно быть идеально. Нельзя подводить Сьюзен — ее папаша и так косо на меня смотрит.

Я выскочил из аптеки, снова заперев дверь, бросился по улице вниз к набережной. Солнце было в зените и шпарило так, что я мигом вспотел. Боже! Все бы отдал за еще одно ночное купание. Готов заново ограбить банк… Я практически бежал, стараясь сократить путь, обходя знакомые трущобы и направляясь в сторону Ведадо.

Дом Сьюзен оказался на том же месте, величественный, с колоннами и увитой зеленью оградой. Я поднялся по мраморным ступеням крыльца и громко постучал бронзовым молотком. Дверь открыл тот же пожилой негр-дворецкий. Его лицо было невозмутимым, как всегда, но глаза слегка расширились, когда он увидел меня.

— Я немного опоздал — начал я, запыхавшись. — Сеньорита Сьюзен…

— Она еще не готова, сеньор Луис. Проходите

Будь благословенна женская медлительность! Я не опоздал.

Я прошёл в просторную гостиную. Эмилио Альбертон сидел в том же кресле, что и в прошлый раз, с бокалом вина в руке, и читал газету.

— Вы опоздали, молодой человек, — произнес отец Сьюзен, не отрывая взгляда от газеты. Его голос был ровным, но в нём чувствовалась скрытая сталь.

Я кивнул.

— Извините, сеньор Альбертон. У меня были неотложные дела.

Интересно, есть ли в газетах про ограбление? Или еще не успели напечатать? Я остро пожалел, что не включил радио, когда собирался в аптеке. Узнал бы последние новости. Присмотрелся к заголовкам в газете Эмилио.

«El denodado ejercito repelio ataques de bandidos comunistas en la provincia de Las Villas». «Доблестная армия отразила нападения коммунистических бандитов в провинции Лас-Вильяс». Ого, это означало, что несмотря на мирные переговоры, повстанцы уже прошли две трети пути из Сьерра-Маэстры до Гаваны!

Альбертон, заметив, что я читаю, сжал газету.

— Бандиты, — процедил он. — Они разорят Кубу. Национализации, грабежи, хаос. Это конец.

Я выдохнул, стараясь говорить уважительно:

— Но тысячи кубинцев хотят равенства. Они устали жить в трущобах, пока другие тонут в роскоши.

Эмилио Альбертон медленно опустил газету, его глаза, до этого холодные и равнодушные, теперь смотрели на меня с нескрываемой неприязнью.

— Равенство? — фыркнул он, и в его голосе прозвучала явная насмешка. — Посмотри, что случилось в России после их так называемой «революции»! Гражданская война! Миллионы убитых! Массовый террор! Они уничтожили миллионы! Кровь лилась рекой! И к чему это привело? К ещё большей бедности и нищете! К диктатуре, которая контролирует каждый шаг человека!

— Террор был и до революции, сеньор, — возразил я, чувствуя, как мои щёки горят. — Например, Кровавое воскресенье. Вы знаете, что это такое?

Альбертон с удивлением на меня посмотрел, покачал головой.

— Это когда в столице войска расстреляли мирную демонстрацию, погибли тысячи простых людей.

Отец Сьюзен поморщился, его лицо потемнело. Он явно ничего не знал о Кровавом воскресенье, и это его раздражало.

— Достаточно! — отрезал он, отмахиваясь, словно от назойливой мухи. — Я не собираюсь слушать ваши коммунистические бредни! Вы, молодёжь, думаете, что знаете всё, а на самом деле — ничего! Только свободный рынок может обеспечить экономический рост! Именно он, создает рабочие места, обеспечивает зарубежные инвестиции… Без нас! — Эмилио поднял палец вверх — На острове не будет процветания!

Тут у меня в голове что-то замкнуло. От недосыпа, наверное. Мне бы промолчать, но я почему-то вспомнил свою разрушенную хижину и сверток с двадцатью восемью песо.

— Процветание? — в моём голосе прозвучало откровенное ехидство. — Пока вы, американцы, превратили наш остров в огромный бордель! Ваши гостиницы, ваши казино, ваши публичные дома… Вы покупаете всё, что вам нужно, за бесценок, а народ… наш народ ничего не получает! И процветают лишь те, кто продаёт свою совесть и свою родину!

Эмилио побледнел, а я сделал глубокий вдох, решив идти до конца.

— Вот случился шторм, сеньор Альбертон! Тысячи людей лишились домов! Остались без еды, без средств к существованию! Помогло им правительство Батисты⁈ Нет! Оно просто отвернулось! Может богатые американцы поехали в трущобы с помощью? Тоже нет. Никто не протянул кубинцам руку! Значит, такое правительство надо менять! Такую власть надо свергать!

Губы Эмилио сжались в тонкую нитку, а глаза полыхнули яростью. Он вскочил с кресла, с силой ударив кулаком по подлокотнику.

— Да ты… да ты сам революционер! — прошипел он, его голос сорвался на крик. — Я так и знал! Ты пришёл сюда, чтобы развратить мою дочь! Ты… ты коммунист!

В этот момент, встревоженная шумом, по лестнице спустилась Сьюзен. Её глаза были широко раскрытыми от ужаса, она посмотрела то на меня, то на отца, не понимая, что происходит.

— Папа! — воскликнула она, её голос дрожал.

Эмилио Альбертон повернулся к дочери, его лицо было искажено яростью.

— Сьюзен! — закричал он. — Я запрещаю тебе встречаться с этим человеком! С этим… революционером! Он опасен! Он заражён этой коммунистической чумой! Я не позволю ему приближаться к тебе!

Девушка посмотрела на меня, её губы дрогнули, и по её щекам покатились слёзы. Она ничего не сказала, просто смотрела на меня с болью и отчаянием. А я почувствовал, как у меня разрывается сердце. Я все-таки подвел Сью.

— А теперь, молодой человек, — прошипел Эмилио Альбертон, указывая на дверь. — Убирайтесь из моего дома! Немедленно! И не смейте больше появляться здесь!

Я посмотрел на девушку. Она выглядела такой несчастной и растерянной. В этот момент я понял, что всё кончено. Я кивнул отцу, развернулся и, не сказав ни слова, вышел из дома, чувствуя, как дверь за моей спиной захлопнулась с глухим стуком, отрезая меня от Сьюзен и от этого мира, к которому я так надеялся прикоснуться.