Кубинец

Глава 3

Я вернулся уже в сумерках, усталый, но будто подогреваемый изнутри. Малекон остался позади, как кино — чужая жизнь, в которой мне не было роли. Зато разговорник у меня был, и я решил выжать из него всё.

Свечка только с непривычки может показаться ненадежным источником света. За время оккупации мы к такому освещению настолько привыкли, что о другом и не думали. Вот и Луис имел запасец — не воск, конечно, дешевый стеарин, но тут не до жиру. Вместо отражателя использовалась жестянка. Так что всё готово к занятиям.

Сидел на полу, облокотившись на кровать, и медленно листал страницы, выискивая слова, фразы, выражения. Существительные угадывались проще — pan, agua, calle. Буквы латинские, половина слов если не знакома, то догадаться можно — вот оно в одной фразе, вот в другой. Я произносил их до хрипоты. А вот с глаголами хуже. Они ускользают, прячутся за окончаниями, спрягаются, меняются, будто нарочно. Но без них — ни шагу. Я повторял про себя: quiero, puedo, tengo, necesito*… пытался запомнить, хоть что-то оставить в голове. Что-то забудется, но хоть часть останется.

Чтение захватывало, но глаза начали слипаться. Я уже не замечал, как просто тупо листал страницы, пытаясь выудить в галантных фразах простые слова. Мысли текли медленно, вязко. Последнее, что промелькнуло в голове, прежде чем я уснул, — я ведь так и не знаю, к которому часу надо быть на работе. Да и часов у меня нет. Но как мелькнула — так и пропала.

Разбудил меня голос. Резкий, женский, с акцентами на гласные. Секунду я не понимал, где нахожусь. Потом — скрип двери, стук ног, кто-то схватил край одеяла и дёрнул его вниз. Я зажмурился, потом приоткрыл глаза.

В комнате стояла мулатка — та самая из аптеки. Широкие бедра, крепкие руки, упрямое лицо. Стояла, уперев руки в бока, смотрела на меня, как на валявшуюся в проходе тряпку.

— Arriba, dormilón**, — сказала она с нажимом. Потом, словно отбарабанив стихотворение, выпалила целую тираду, из которой я уловил только знакомое «señor Álvarez» и что-то вроде «ya está tarde». Поздно, значит.

Я рывком сел, сбросил с себя остатки сна, попытался натянуть рубаху. Она только махнула рукой и уже разворачивалась к двери, как будто знала, что я пойму.

С трудом напялив сандалии, я выскочил за ней следом. Даже умыться не успел. И сразу попал под яркий свет утреннего солнца. И уже было жарко. Пыль под ногами быстро забивалась между пальцами. Слева скрипел чей-то тележный воз, откуда-то пахло варёными бобами. В животе пусто, в голове шумит. Рабочий день сейчас начнется. Только одно: не опоздать бы.

Я вбежал в аптеку уже после открытия. Не успел, получается. В зале Альварес что-то объяснял покупательнице — ответная реплика была явно от пожилой дамы. Аптекарь с лицом цвета бронзы был в рубахе навыпуск с накладными карманами внизу и на груди. Здесь в таких почти все ходят. Покупательница вышла, а Альварес бросился на меня с такой скоростью, будто собирался вышвырнуть на улицу.

— ¿Dónde estabas, idiota? — начал он орать. — ¿Qué te pasa? ¡Te dije a las siete!***

Вот это экспрессия! Слюна летела на пару метров точно. Я поднял руки в мнимом испуге и, опустив голову, начал лепетать:

— Йо… йо эээ… эм-м… — и добавил неуверенно: — ка-ка-кабе…

Это было жалкое зрелище, но вполне убедительное. Альварес застыл на месте, пытаясь понять, что я там блею. За его плечом показалась мулатка, та самая, что тащила меня утром с постели. Она, переглянувшись с аптекарем, сказала:

— Señor, creo que se dio un golpe muy fuerte en la cabeza.

Я уловил ключевые слова — creo, golpe, cabeza — и догадался: она считает, что я сильно ударился головой. Я подавил улыбку. Значит, не напрасно вчера сидел до глубокой ночи, выискивая в разговорнике нужные конструкции и повторяя их шёпотом, пока не пересохло в горле и не заныли глаза. Я начинаю понимать.

— Pues qué bien — буркнул Альварес и хлопнул ладонью по стойке. — ¡Vamos! Limpia esto. Luego ordena los frascos. Y después…**** — он говорил быстро, зло, явно раздавая указания. Я пытался в меру своего понимания их выполнять. Что-то было очевидно — например, разлитая настойка на прилавке. О чем-то приходилось только догадываться. Не всё шло гладко. Один раз я принял слово frasco за fruta и принёс ему мешочек с сушёными ягодами вместо бутылочек для микстуры. Он взвыл, как порезанный, и швырнул мешок мне в голову. Еле увернулся.

В другой раз он просил alcohol — я услышал это, но, запаниковав, сунул ему пузырёк с эфиром. Вонь моментально заполнила комнату, у Альвареса заслезились глаза, и он, откашливаясь, выматерился, похоже, сразу на двух языках.

Я извинялся, разводил руками, изображал виноватую улыбку, а про себя повторял слова, записывая их в памяти. Ошибки — лучшие учителя.

Иногда я краем глаза наблюдал за ним за работой. Он что-то мешал, наливал, не утруждая себя измерениями. Часто не мыл пипетки, сыпал порошки «на глаз», и, кажется, однажды перепутал ярлык. Похоже, он был не столько аптекарем, сколько лавочником, знающим, где у него лежит аспирин, а где слабительное.

Его движения были неуверенными, слишком суетливыми. Он вечно раздражался, забывал, что уже сказал, повторял одно и то же, пока мулатка — наконец-то я узнал ее имя, Лусия — не поправляла его полушёпотом. И всё же он держал лавку, имел клиентов.

Я работал молча. Делал, что прикажут. Глотал обиды, запоминал слова, повторял про себя услышанное, как молитву. Я не мог позволить себе провалиться. Это была моя работа, моё прикрытие, моя школа. Если мне и суждено выжить в этом мире, то начинать нужно отсюда — с аптеки, из-под крика Альвареса и сочувствующие взгляды Люсии.

Обед, как и всё остальное здесь, случился внезапно. Альварес просто вышел из задней двери и крикнул:

— ¡Comida!

Хорошее слово. Оно значит «еда».

Я, как послушная собака, потянулся за ним, не совсем понимая, что дальше. Люсия подхватила меня за локоть — в этот раз с добротой, не раздражением, — и подвела к деревянному ящику, который служил скамьей под навесом. Там, в затенённом уголке между аптекой и сараем, где жару хоть немного сбивала тень от плетёной крыши, нас уже ждали скромные припасы.

На ящике — засаленная бумага, на ней — белая булка, разломанная надвое, несколько ломтиков острого сыра, варёное яйцо, тарелка с каким-то варевом и банан. Кувшин с мутной водой, запотевшей от жары, стоял тут же. Вокруг кружились мухи — они тут были как штатные сотрудники, и отмахиваться от них казалось бессмысленным. На земле, у моих ног, копошились муравьи, деловито обступившие крошки хлеба.

— ¿No comes carne? — спросила Люсия.

Я пожал плечами. Хотел бы. Еда не казалась отвратительной, скорее — унизительно простой. Я взял половину булки и ломтик сыра.

Рядом в тени, свернувшись калачиком, дремала бродячая собака. Рыжий кот сидел у неё на спине, как генерал на слоне, и лениво оглядывал двор. Правый глаз у него почти полностью был закрыт шрамом, одно ухо надорвано, но держался он с царственным достоинством.

Во рту пересохло, и я сначала приложился к кувшину с теплой и отдающей железом воде. Не знаю кому как, но мне вполне сносно.

Ход дошел до дымящейся паром миски, в которой угадывались куски курицы, фасоль, рис и что-то зелёное, подозрительно напоминающее перец. Пахло аппетитно, но в этом аромате была явная угроза — как у револьвера в кобуре: вроде спокойно лежит, но знаешь, что может выстрелить.

Я зачерпнул ложкой, обдул, попробовал… и понял, что выстрел случился. Жгучая волна прокатилась по языку и вцепилась в горло. Глаза заслезились, сердце ускорилось, а где-то на краю сознания возник вопрос: если я умру прямо сейчас, они в свидетельстве о смерти напишут «погиб от курицы»?

Я тут же запил водой из кувшина и она на секунду притушил пожар, но он тут же разгорелся с новой силой. В этот момент я понял, что кубинская кухня — это не просто еда, а испытание на прочность, и что здесь даже хлеб, вероятно, способен еще удивить.

Жара приглушала звуки, как в вязкой вате. Где-то вдали кричал ребёнок. Проехала телега, гремели бутылки. Альварес молча ел, не садясь — он стоял в дверях, уперевшись плечом в косяк, и смотрел на улицу.

Кое-как доработал до конца дня. Я знал, что надо идти домой, но усталость тянула вниз. Но еще сильнее тянуло туда, где были ответы. Хоть какие-то. Наскоро доел остатки вчерашней фасоли с хлебом — прямо из кастрюли, не разогревая. Очень вкусно, кстати. Голод — лучшая приправа к любому блюду…

Я вышел снова под солнце. Под ногами сновали муравьи, они исчезали быстрее, чем я успевал их заметить.

Библиотека оказалась чуть дальше, чем я запомнил. Дверь была полуоткрыта, над ней — выцветшая табличка Biblioteca Pública. Внутри прохладно. Стены с довольно старой побелкой, на полу тропинка, где краска стерта до дерева. В читальном зале с десяток деревянных столов и кресел с полустертыми подлокотниками. Где-то между ними, склонившись, шептались двое. Еще парочка сеньоров сидели в разных углах, уткнувшись в газетные подшивки.

За стойкой сидел мужчина лет сорока пяти — почти седой, в толстенных очках, с лохматыми бровями. Верхнее веко справа нависало над глазом, будто он собирался прицелиться. Я бы принял его за слепого, если бы он не листал какую-то энциклопедию быстрее, чем я мог на родном языке. Лицо — почти лишённое выражения. Сухое. Но не злое. Скорее, уставшее от слишком большого знания. Или слишком долгого чтения.

Я подошёл и, слегка заикаясь, выдавил:

— О…о…ола…Д… диссионарио… русо эспаньол?

Он поднял брови. Моргнул.

— ¿Cómo? — и тут же, будто поняв, воскликнул, улыбнувшись:

— ¡Oh, Спутник!

Я опешил. Это слово я точно знал. Но звучало оно… не как название словаря. Может, «спутник» — это по-ихнему какой-то помощник?

— Sí, señor, — сказал я на всякий случай, стараясь не улыбнуться.

Он поправил очки, вперив в меня глаза мутного серого цвета из-за толстенных линз, и спросил:

— ¿Carnet de identidad?

Я замер, но потом догадался. Карнет. Карточка. Документ.

— Sí, — снова кивнул, нащупывая в кармане картонный прямоугольник.

Я извлёк карточку Луиса. Надеялся, сработает. Он принял её без вопросов.

Пока библиотекарь где-то сзади шуршал, я оглядел зал. Было тихо. И пахло старыми книгами, пылью и влажной штукатуркой. И чем-то приятным — может, лавровым листом? Или просто иллюзией уюта?

Через минуту он вернулся с массивным томом в руках. Словарь был похож на кирпич. Пожелтевшие страницы, корешок, слегка пострадавший от мышей, но зато в нём было то, что мне нужно. Старое издание, восьмого года, непонятно как оказавшееся в маленькой читальне. Но вряд ли слова изменили смысл с того времени.

Я сел за стол у окна. До самого закрытия — а прогнали меня вежливо, с лёгким покашливанием, я выписывал слова. Надо бы где-нибудь найти карандаш и блокнот. Попробую позаимствовать у Альвареса, а то скоро писать будет и нечем, и не на чём. Не получится, так придется купить.

Каждое новое слово я проговаривал про себя. Вслух не решался — библиотека требовала тишины. Но улов был намного больше, чем от галантных расшаркиваний из разговорника для путешественников.

Последующие дни в аптеке был близнецами первого. Те же бесконечные «поди туда, не знаю куда» от Альвареса. Разве что платья у Люсии менялись. Всего их было три штуки: первое, в цветочек, второе — с турецкими огурцами, и третье — синее. Такие же застиранные и слегка тесноватые в груди, будто гардероб достался ей от более мелкой родственницы. Или создавался слишком давно, а теперь донашивался.

Люсия была в аптеке главным и единственным заместителем аптекаря. Она относила готовые лекарства на дом, закупала препараты — короче, делала всю низовую работу. Чуть выше рангом, чем я, вечный полотер и принеси-подай.

Альварес оказался тем еще козлом: если мной он просто понукал, раздавая затрещины и оплеухи, то мулатке просто не давал прохода. Не реже раза в день он пытался зажать ее в уголке и облапать. Не стесняясь меня, задирал юбку, засовывал свои руки куда попало. Ловкости ему не хватало, и Люсия каждый раз выскальзывала, сопровождая это звенящим «¡Para! ¡Ahora mismo!»******. Иногда она не выдерживала, плакала в углу, думая, что никто не видит. У меня прямо сердце разрывалось.

Будь аптекарь женат, может, тратил свой неуёмный пыл в другом месте, но нет, сеньора Альварес скончалась от лихорадки лет пять назад.

Мой испанский постепенно развивался. Я не ленился ходить в библиотеку, где дон Хорхе уже не спрашивал меня, что надо, а приносил словарь, едва услышав мое прерывистое «Ола!». Да и общение с другими, в первую очередь с Люсией, сильно помогало. Она у меня была вроде экзаменатора. Я пробовал на мулатке всё новые слова и выражения, благо, репутация заики делала неправильное произношение малозаметным. Обычно она переспрашивала, а я пытался запомнить, как правильно говорить.

Возвращался я из библиотеки налегке: с собой только огрызок карандаша и сложенная пополам тетрадка, в которую я записывал новые слова. Вечер был тёплый, с ленивым влажным ветром, тянувшим с моря. На улицах пустынно. Еще немного, и наступит ночь. До захода солнца оставалось с полчаса, не больше. После этого, если нет фонарика, идти придется в темноте. С уличным освещением здесь, в бедных кварталах, просто беда.

Я свернул на знакомую улицу — короткий путь к дому, усыпанный обломками ракушек и песком. Только шагнул за угол, как кто-то вынырнул из темноты и встал прямо передо мной. Один из тех самых мальчишек — худощавый, с торчащими ушами и лицом, которое мне уже было знакомо по той драке у аптеки.

Эти гаденыши будто охотились за мной. Ну а как еще скажешь, если я сталкивался с ними уже не помню какой раз. После того, самого первого, раза, когда они меня побуцкали, удавалось уходить. Переулочки здесь такие, что, не зная местной географии, и заблудиться впору. Но не сейчас: мы почти на магистрали. Не уйти.

Он узнал меня мгновенно. Хмыкнул, будто нашёл потерянную игрушку, и, развернувшись, со всех ног побежал прочь, выкрикивая что-то вроде «¡Ven acá, ven rápido!». Сердце у меня провалилось куда-то в пятки. Бежать? Но куда? И зачем — я всё равно не успею. Я всё ещё был слаб: рис с фасолью, пусть и три раза в день, в силах не прибавлял. А драка — это дыхание, это мышцы, это инстинкт. У меня ничего этого нет.

Зато есть смекалка.

Я присел на корточки у обочины и начал насыпать в носок — тот самый, что таскал с собой вместо мешочка, — песок и гравий. Нашёл пару мелких камушков, доложил. Завязал на узел. Проверил вес. Вроде ничего. Может, хоть одного уложу.

Сегодня они не в полном составе. Всего трое. Когда они вернулись, я уже держал оружие в руке. Они подошли со смехом, как к чему-то интересному, как дети к пауку в банке. А я молча шагнул вперёд — и со всей силы размахнулся.

Первый получил по щеке и тут же завыл, зажав лицо. Второй успел пригнуться, но споткнулся. Третий отступил, подняв руки. И тут, как в замедленной съёмке, я заметил за их спинами старшего. Тот не вмешивался, наблюдал. Только когда понял, что дело идёт плохо, шагнул вперёд и достал нож.

Я замер. Против ножа с носком? Шансов не было. Ни одного. Если на тебя идут с «пером» — лучшее, что можно сделать, это убежать. Драться не смысла. Я прикинул, что если сейчас развернусь и дерну изо всех сил, то можно и оторваться. Вряд ли главарь настроен на то, чтобы меня порезать. Пугает, скорее всего. Но проверять не хочется.

Но именно в этот момент из-за поворота показалась машина. Свет фар, пока не нужный, мазнул по стене дома. Надпись POLICIA на дверце в переводе не нуждалась. Хулиганы, не мешкая, метнулись в разные стороны, исчезая в переулках. Главарь тоже сгинул, будто и не было его тут.

Полицейская машина притормозила. Из неё вышли двое: один — молодой, с сигаретой в зубах, другой — постарше, с выражением скуки на лице.

— ¿Qué pasó aquí? — спросил старший. Вроде понятно — спрашивает, что произошло.

Я прокашлялся, сглотнул, и выдал:

— N-no sé n-nada. Est-t-t-taba c-c-aminando… hacia c-c-casa… y m-me… at-t-tacaron.

Они переглянулись. Молодой фыркнул. Конечно, шёл домой, никого не трогал, напали — и всё тут.

— ¿Este tipo tartamudea?

— Parece que sí. Vámonos.

Тартамудеа — это я, заика. Люди с изъянами здесь считаются не только второсортными, но и заразными — никто не хочет с ними связываться.

Они сели обратно в машину, и уехали, даже не проверив, всё ли со мной в порядке.

Я ещё несколько секунд стоял посреди улицы, потом медленно высыпал песок из носка, встряхнул его и сунул обратно в карман.

*quiero, puedo, tengo, necesito… — Я хочу, я могу, я имею, мне нужно…

**Arriba, dormilón — Вставай, соня.

***¿Dónde estabas, idiota? ¿Qué te pasa? ¡Te dije a las siete! — Где ты был, идиот? Что с тобой? Я же тебе в семь сказал!

****Pues qué bien. ¡Vamos! Limpia esto. Luego ordena los frascos. Y después… — Отлично. Пошёл! Убирайся. Потом расставь банки по местам. А потом…

*****¿No comes carne? — Ты не ешь мясо?

******¡Para! ¡Ahora mismo! — Перестаньте! Сейчас же!

*******— ¿Este tipo tartamudea?… — Parece que sí. Vámonos. — Этот парень заика?… — Похоже на то. Пошли.