Кровавая весна 91-го продолжается

Глава 14

— Не будем, — царственно кивнула директор. — Проходите, садитесь.

— Спасибо, — Петр быстрым шагом двинулся к задним партам и устроился в среднем ряду. — Можете пока не обращать на меня внимания. Если сочту нужным, добавлю свои пять копеек в обсуждение. А пока хочу послушать и посмотреть.

— Хорошо, — согласилась Мария Алексеевна. — Если захотите высказаться по существу вопроса, пожалуйста. Продолжай, Анатолий.

— Наша страна взяла курс на Перестройку и Гласность, внедряет новое мышление, отринула прочь идеологию «холодной войны». Мы вступили на путь прогресса, меняем и преобразовываем наше общество, открыто говорим об ошибках прошлого и делаем всё, чтобы создать свободное демократичное государство, — вдохновенно вещал Хомяков.

«Елки-палки, я как будто в брежневские времена попал. Оказывается, такие реликты ещё в девяносто первом сохранились», — отметил Андрей.

Политтехнолог с интересом наблюдал за директрисой, завучем, теткой из районо, местным комсомольским вождем и другими, отслеживая реакцию на махровые, уже набившие оскомину идеологические штампы и пустые слова, прикрытые яркими лозунгами.

«Судейская коллегия» отреагировала сдержано. Мария Алексеевна осталась такой же монументальной и невозмутимой. В глазах главного комсомольца промелькнуло выражение легкой скуки. Завуч героическим усилием подавила зевок, даже ладошкой дернула вверх, чтобы прикрыться. Толстая чиновница подбоченилась и поджала губы, демонстрируя солидарность с комсоргом. Тамара Владимировна чуть заметно поморщилась. Старший опер откровенно ухмылялся. Капитана пафосная речь Хомякова забавляла.

— И в те дни, когда вся страна работает с ускорением, напрягает все силы, чтобы преобразовать общество, сделать его прогрессивным, борется с употреблением алкоголя, находятся такие люди, которые проносят водку в кафе и пытаются споить одноклассников. Да, я о тебе, Воронов говорю, не улыбайся, — голос Хомякова продолжал греметь в кабинете, а маленькие заплывшие жиром глазки, злобно сверлили еле сдерживающегося, чтобы не заржать Андрея.

— Но на этом ты, Воронов, не остановился, — комсорг ещё больше повысил голос. — Вместе с компанией своих друзей вы начали говорить гадости на Михаила Сергеевича Горбачева, рассказывать мерзкие частушки, высмеивать и оскорблять президента СССР. Правовую оценку твоих действий по спаиванию одноклассников, ребят из 11-Б и девятнадцатой школы дадут товарищи из милиции и прокуратуры. Мы здесь собрались для другого. Независимо от того, чем закончится расследование милиции, считаю, что такие негодяи, как Воронов, не достойны быть в комсомоле и продолжать учиться в нашей школе. Предлагаю за попытку спаивания своих товарищей, оскорбления президента, драки и систематические нарушения дисциплины, исключить Воронова из комсомола, и выдвинуть педсовету рекомендацию отчислить его из школы. Пусть на завод идёт работать! Там ему самое место! — Хомяков закончил и с плохо скрываемым торжеством обвел взглядом присутствующих.

— Теперь я скажу, можно? — Андрей безмятежно улыбнулся.

Директор, Тамара Владимировна и остальные молчали, неприятно удивленные спокойствием и веселой улыбкой политтехнолога.

— Нельзя, Воронов. Тебя пока не спрашивали, — презрительно прошипела толстая чиновница.

— Даже, идущему на казнь, дают последнее слово, — холодно возразил Андрей. — А наш советский суд на всех процессах следит, чтобы обвиняемый мог высказываться в свою защиту, сам или через адвоката. Вы считаете себя выше законов нашего социалистического государства?

Тетка побагровела, чуть приоткрыла рот, потом захлопнула, но промолчала.

— Адвоката у меня нет, поэтому воспользуюсь правом на самостоятельную защиту, — продолжил Максимов. — Перед тем, как я начну объяснять, что на самом деле произошло в пятницу вечером в московском кафе, хочу, чтобы все присутствующие отметили один маленький, но очень показательный штришок, к личности моего обвинителя. Прообразом ВЛКСМ стала созданная в 1917-ом году пролетариями, трудившимся на Путиловском Заводе, организация под названием «Социалистический союз рабочей молодежи». Подчеркну, «рабочей молодежи»! И теперь Хомяков с объемным пузом, напоминающий буржуя из «Сказки о Мальчише Кибальчише», оскорбляет простых тружеников, стоявших у истоков создания нашего советского государства!

— Не ври, я никого не оскорблял! — истерично завизжал комсорг.

— Прямо нет, но дал понять, что считаешь заводских рабочих быдлом, — парировал Андрей. — У меня отличная память, поэтому дословно процитирую твои слова, сказанные буквально две-три минуты назад: ' Предлагаю за попытку спаивания своих товарищей, оскорбления президента, драки и систематические нарушения дисциплины, исключить Воронова из комсомола. Пусть на завод идёт работать! Там ему самое место!' Твои слова? Получается, ты считаешь, что я недостоин, учиться в школе и быть в комсомоле, поэтому моё место на заводе. То есть, ясно дал понять, что считаешь всех, кто честно трудится на заводах, быдлом и уголовниками.

По кабинету прошелестели тихие смешки. Сияющая Аус заговорщицки подмигнула, умыляющийся Сорока украдкой показал большой палец.

Багрово-красный Хомяков хватал ртом воздух. Второй секретарь райкома комсомола, старался героическими усилиями сохранить серьезность и стереть с лица расползающуюся широкую улыбку.

«Похоже, он от Хомякова тоже не в восторге», — отметил Максимов.

— Валерий Леонидович, надеюсь, вы сделаете выводы о моральном облике товарища, занимающего должность комсорга нашей школы, — Андрей посмотрел прямо в глаза второго секретаря. Тот усмехнулся, но взгляд не отвел.

— Меня не так поняли, — еле выдавил из себя комсорг. — Я неправильно выразился.

— Воронов, ваше замечание принял к сведению, с товарищем Хомяковым наша комсомольская организация потом обсудит, что и кого он имел в виду, — пообещал Валерий Леонидович, не обращая внимания на побледневшего Толика. — Давайте, не отклоняться от сути рассматриваемого вопроса. Хотите что-то сказать по делу — говорите.

В глазах второго секретаря райкома плясали веселые чертики, и Андрей мысленно посочувствовал толстому Толику.

— Что касается всего, что Анатолий наговорил в мой адрес, — невозмутимо продолжил Максимов. — Любое обвинение должно основываться на доказательствах, иначе оклеветать можно любого человека. Давайте разбираться последовательно. Начнём, повторюсь, с обвинения в проносе водки в кафе. Сумку с бутылками достали вообще с другого стола. С чего взяли, что я имею к ней какое-то отношение?

— Рома Киреев сказал — ты водку притащил, чтобы всех угощать, ещё водитель подтвердил — это твоя сумка, — злобно прошипел Хомяков. — Отмазаться не выйдет, Воронов.

Кхм, кхм, — многозначительно кашлянул Климович. Взгляды присутствующих скрестились на встающем во весь свой немалый рост милиционере.

— Вот, — улыбнулся Максимов. — Давайте вместо глупостей Хомякова, послушаем профессионалов. Милиция, как раз и должна во всем разобраться.

— Можно? — Петр вопросительно глянул на директора. Мария Алексеевна сухо кивнула.

Старший опер вышел вперед, остановился рядом с доской, между Максимовым и столом с «обвинителями».

Скрипнул змейкой, открывая папку, достал стопку бумаг.

— Сразу поясню, все материалы дела раскрывать не буду. Это касается некоторых лиц, принимавших участие в попытке спаивания школьников и определенных фактов, — опер многозначительно глянул на ставшего абсолютно белым Хомякова. — Следствие ещё ведется, хотя основная картина ясна. Учитывая, что водку изъяли, и серьезных последствий не наступило, проинформирую о некоторых обстоятельствах, чтобы внести ясность. В субботу к нам в райотдел пришел Роман Киреев. Я вам сейчас выборочно зачитаю некоторые моменты из его заявления.

Капитан пробежался взглядом по листу.

— Ага, вот тут: «Двадцать седьмого марта девяносто первого года ко мне обратился»…, это я пока пропущу, «предложил подставить Воронова — помочь сделать так, чтобы выглядело, будто он пронес в кафе сумку со спиртным и начал спаивать одноклассников»… «Сказал, Хомяков в курсе и поможет организовать подставу»…. 'Хомяков, как главный, должен был рассадить класс по местам. Воронова с друзьями предполагалось усадить за большой стол, отгороженный от других нишей. От меня требовалось отвести Андрея в сторону на пару слов, отдельно от других показать ему спрятанную за столиком сумку, расстегнуть её, мол, там одежда, тряпки разные, ничего криминального нет. Со стороны должно создаться впечатление, что мы копаемся в сумке и о чём-то секретничаем.

Попросить, чтобы постояла недалеко, так как тут удобно, отдельная огороженная территория, никому она мешать не будет. За сумкой якобы должен был приехать родственник и забрать. Чтобы не переживал, предложить ему самому посмотреть. Важно было, чтобы он покопался в ней и оставил свои опечатки пальцев. Бутылки водки были на самом дне, обернуты в несколько слоев одежды, найти их сразу было невозможно. А я со своей стороны должен проследить, чтобы Воронов там глубоко не копался, а если начнёт, отвлечь его. Но по дороге в Москву Хомяков поссорился с Вороновым, закатил истерику и пересел в другой автобус. Рассаживать народ отказался, попросил сделать это Татьяну Ивченко, назначенную главной. Она, по неизвестной мне причине, просьбу Хомякова проигнорировала. Никого никуда рассаживать не стала, все уселись, куда захотели'.

Климович оторвался от бумаги, глянул на замерших школьников, помрачневшую директрису, скривившегося второго секретаря, изумленно выпучившую глаза толстую чиновницу.

— Там дальше идут технические подробности планируемой, хм, операции, — усмехнулся старший опер. — Я их читать не буду. Думаю, того что озвучил, вполне достаточно.

— Это клевета! — заорал бордово-красный Хомяков. — Воронов всё подстроил. Есть и другие свидетели. Водитель сказал, Андрей ему сумку передал, попросил, чтобы в автобусе поставил!

— Потише, гражданин Хомяков, не на трибуне выступаете, — рявкнул Климович, и комсорг испуганно замолчал.

— Что касается водителя отдельная история, — усмехнулся милиционер. — Нам по факсу прислали его протокол допроса. Григорий Иванович Колесников дал показания, что Андрей Воронов передал ему сумку с вещами и водкой в четверг вечером. Точное время он назвать затрудняется, примерно, где-то с шести до половины девятого. Якобы очень болела голова, и всё было как в тумане. У нас сразу возникло несколько вопросов. Первый — откуда Андрей знал, кто повезет школьников в Москву? Организацией поездки занимались классный руководитель Воронова, Хомяков, как комсорг и учительница с девятнадцатой школы. Именно они встречались с водителями, консультировали их, согласовывали время приезда и другие технические моменты. Андрея к организации процесса никто не подпускал. Это первая несостыковка. Вторая, преступники упустили, что у Воронова может быть алиби. Как сообщил нам Андрей, с двух часов дня он вместе с большой компанией одноклассников и друзей сидели дома у Вернеров почти до десяти часов вечера. Смотрели фильмы по видеомагнитофону, общались. Там была большая компания, и все ребята это подтвердили. Но самое главное, подтвердили Марк Рудольфович и Мария Генриховна — родители Рудольфа и Валерии Вернеров. Они всё это время, пока молодежь смотрела видео и чаевничала на кухне, находились дома. Так что у Андрея алиби стопроцентное — он никому ничего передавать с шести до половины девятого не мог. Интересное обстоятельство нам сообщили родители Воронова Николай Петрович и Светлана Аркадьевна. В четверг во второй половине дня и вечером, пока Андрея не было дома, ему несколько раз звонили, сперва какие-то парни, потом девушка. Представиться отказались, просто вешали трубку. Это нас ещё больше заинтриговало. Поехали домой к Григорию Ивановичу Колесникову, его там не оказалось. Нашли его в воскресенье на даче. Когда начали допрашивать Колесникова, выяснились занимательные подробности. У него родной брат, младший, сидит на зоне, за драку, повлекшую тяжелые телесные. Так вот, один человек, кто говорить не буду, к вашему классу он отношения не имеет, надавил на Колесникова. Сказал, если тот не скажет, то, что велено, брату будет очень плохо. Учитывая всё изложенное, как офицер милиции, могу с уверенностью утверждать — Андрей Воронов никого спаивать не собирался и к сумке со спиртным никакого отношения не имеет.

После речи Климовича наступила тишина. Тамара Владимировна стыдливо отвела глаза, не желая встречаться взглядом с Андреем. Директриса вдруг тяжело поднялась и подошла к Максимову.

— Извини, Андрей, — вздохнула она. — Была неправа.

— Ничего страшного, Мария Алексеевна, — сразу ответил Максимов. — Я прекрасно Вас понимаю. Вы же не могли всего этого знать.

— Хомяков, завтра в десять утра, в райотдел — в пятнадцатый кабинет, — тяжелый взгляд старшего опера, казалось, пригнул белого как бумага комсорга к земле. — Будем разбираться с тобой и всей вашей гоп-компанией.

Толстяк нервно сглотнул, но ничего не ответил.

— Вопросы есть? — прищурился старший опер. — Нет? Тогда я пошел.

Климович повернулся к выходу, незаметно подмигнул Максимову и исчез в коридоре, не забыв аккуратно прикрыть за собой дверь.

— Вроде во всем разобрались? — первым пружинисто вскочил второй секретарь. За ним поднялась багровая и потная тетка из районо. Остальные тоже начали вставать.

— Задержитесь, пожалуйста, ещё на несколько минут, — попросил Максимов. — После всего, что на меня здесь наговорили, думаю, я получил право высказаться.

— Зачем? — нахмурился Валерий Леонидович. — Вроде всё выяснили.

— Сейчас объясню, — пообещал Андрей. — Раз вы уже здесь собрались, давайте дойдем до конца, чтобы никаких вопросов ко мне и моим друзьям не осталось. С обвинением в спаивании одноклассников мы разобрались. Теперь осталось рассмотреть второй вопрос, в котором обвиняют меня и моих друзей — оскорблениях нашего президента — Михаила Сергеевича Горбачева. Прежде всего, один вопрос, кто и на каком основании всех нас обвиняет, а Хомяков?

— Агапов мне сказал, — проскрипел, чудом стоящий на ногах Хомяков. — Что ты, Вернеры, Русин, Цыганков, Громов похабные частушки о президенте рассказывали, всякие гадости говорили. Семен написал обращение в райком ВЛКСМ и записку директору школы. Как комсорг я не мог не отреагировать.

— А спросить у нас нельзя было? — ласково поинтересовался Максимов. — Мало ли кто, что утверждает. С нами ещё Гринченко был. Почему ты его не упомянул? Давай у него узнаем.

Агапов неожиданно сорвался с места, рванулся к двери, но был пойман за шиворот крепкой рукой Вадика.

— Куда собрался? — рыкнул Громов, дергая Семена назад.

— В туалет, аж невмоготу стало, — пискнул перетрусивший доносчик, испуганно косясь на Вадика и подскочивших к нему Рудика и Серегу.

— Ничего потерпишь, — ухмыльнулся Громов, прихватывая Агапова за локоть.

— Олег пришел ко мне, сказал, его вынуждают подписаться под жалобой Агапова на меня и его друзей, — сообщил Андрей. — Если откажется, Хомяков настрочит кляузу на работу матери. А она и так после ухода отца, не пришла в себя, с начальником на работе конфликты начались. Олег боялся, что её уволят, и матери станет ещё хуже.

— Всё так и было, — тихо, но твердо ответил Гринченко.

— Но Агапов, действительно, сказал, что вы гадости говорили, — еле слышно пробормотал комсорг.

— Это ты заставил меня написать и подать жалобы, я не хотел этого делать, — взвизгнул Агапов. — Они меня шашлыками угощали и отнеслись нормально. И вообще, ничего я тебе подобного не рассказывал, ты всё придумал, а теперь меня обвиняешь!

— Да как же так? — еле слышно пролепетал растерявшийся комсорг.

Максимов повернулся к мрачному второму секретарю.

— Правовую оценку действий Хомякова пусть дадут товарищи из милиции и прокуратуры, — усмехнулся Андрей. — Но я хочу обратить ваше внимание, Валерий Леонидович и Мария Алексеевна, на ещё одно обстоятельство. Мало того, что Хомяков преступает закон, клевещет на одноклассников, интригует и махинирует, он ещё и не исполняет свои обязанности. Не удосужился, как комсорг, провести воспитательную работу с одноклассниками, напомнить о вреде пьянства. Достаточно было провести комсомольское собрание перед поездкой, напомнить о правилах поведения в столице, недопустимости распития спиртных напитков, но Хомяков даже этого не сделал. Будучи назначенным главным в поездке, он полностью самоустранился от выполнения своих обязанностей, не вышел из автобуса, когда класс пошел в кафе. Милиция пусть разбирается со спиртным, а мы со своей стороны не позволим замять дело и оправдать комсорга, развалившего всю работу в школе, занимающегося клеветой на своих товарищей, спаиванием несовершеннолетних, чтобы обвинить своих одноклассников, — громко заявил Максимов. — Мы считаем: такие как Хомяков позорят почетные звания комсорга и комсомольца. Об этих вопиющих случаях, развале воспитательной работы, спаивании учащихся мы всем коллективом написали в Министерство образования,

Мария Алексеевна посерела, завуч охнула и обессилено села на парту. Толстая тетка всхлипнула и схватилась за сердце.

— Центральный комитет ВЛКСМ,

Валерий Леонидович дернулся и судорожно сглотнул.

— а также в газеты «Правда» и «Советская Россия», — торжественно завершил фразу Максимов.

Второй секретарь хрипло хекнул, шлепнулся на стул и расплылся бесформенной массой по спинке. Директрису шатнуло, и она, чтобы не упасть, оперлась о стенку.

— Но пока ещё не отослали, — выдержав паузу, сообщил улыбнувшийся Андрей.

По кабинету шелестящей волной прокатились облегченные вздохи, которые моментально накрыла волна заразительного хохота. Ухал филином и ржал как лошадь Сорока, вытирая подушечками пальцев выступающие слезы. Звонко заливалась смехом, сверкая ровными белыми зубками Инга Аус, качалась ванькой-встанькой, держась за живот Лена Колокольцева, взрывались громовым хохотом Громов, Вернер, Русин. Хихикала, растерявшая свой суровый вид, Ивченко. Фыркали, падали на спинки стульев, растекались по столешницам Цыганков, развеселившийся и забывший о своих комплексах Гринченко.