Космонавт. Том 4

Глава 7

Пять часов тридцать минут утра. Качинское высшее военное авиационное ордена Ленина Краснознамённое училище лётчиков им. А. Ф. Мясникова. 1966 год.

Меня разбудил голос старшины. Но сегодня в нём не слышалось привычной суровой строгости.

— Курсант Громов, подъём! Сегодня ваш день, — торжественно провозгласил он.

Я медленно открыл глаза. Сегодня всё закончится и начнётся новый этап моей жизни.

Поднялся с койки. Парадная форма висела в шкафу и ждала своего часа. Я тщательно перепроверил каждую складку, блеск пуговиц, белизну подворотничка. Положил на тумбочку белоснежные парадные перчатки.

К шести утра училище превратилось в оживлённый муравейник. Все мы, выпускники, были одеты в парадные кителя, при оружии. Курсанты негромко переговаривались, смеялись и нервно шутили.

Командир роты, капитан Ермаков, обошёл строй, проводя последний, придирчивый осмотр. И хоть смотрел на нас он привычно строго, но в глубине его глаз я видел гордость.

Он остановился напротив меня, поправил уже идеально лежащий ремень и, глядя мне прямо в глаза, тихо проговорил:

— Громов, сегодня в училище будут журналисты. Ты снова отличился, курсант. Сегодня ты — лицо не только своего курса, но и всего училища. Не подведи.

— Так точно, товарищ капитан! — отчеканил я, глядя прямо перед собой. Слегка скосив глаза, я слегка улыбнулся и добавил: — Не подведу.

Ермаков похлопал меня по плечу и продолжил свой обход.

К семи утра нас построили на плацу. Чёткие ряды курсантов, офицеров, преподавателей стояли навытяжку.

Ровно в восемь торжественное построение началось. Прозвучала команда: «Смирно!» и в наступившей тишине раздался мерный барабанный бой. Расступилась шеренга знамённой группы, и под звуки торжественного марша на плац вынесли Боевое Знамя училища.

Это был священный момент, от которого перехватывало дыхание. Алое полотнище развевалось на ветру, а сотни глаз провожали его взглядом.

На трибуну поднялся генерал-майор авиации Виктор Иванович Новиков.

— Товарищи офицеры, курсанты, выпускники! — его зычный голос, усиленный репродукторами, прокатился над плацем. — От имени Министерства обороны и Военного совета Военно-воздушных сил я поздравляю вас с завершением обучения в Качинском высшем военном авиационном ордена Ленина Краснознамённом училище лётчиков им. А. Ф. Мясникова!

Он сделал паузу, обводя строй суровым взглядом.

— Сегодня мы провожаем в большую жизнь новых офицеров, новых защитников воздушных рубежей нашей Родины. Мы ценим в вас высокий уровень подготовки, проявленное упорство, ответственность и готовность в кратчайшие сроки осваивать новейшую авиационную технику. Помните своих командиров, своих наставников, помните родное училище, где вы постигли нелёгкую военную науку. Уверен, что за годы учёбы вы впитали в себя особый, качинский дух — дух стойкости, товарищества и героизма!

Я слушал его, затаив дыхание. Каждое его слово ложилось на душу. Для меня это был не просто очередной ритуал. Это было прощание с братьями. Да, с кем-то мы ещё будем видеться, но это уже будет не то. В училище своя, неповторимая атмосфера.

— Дорогие выпускники! — продолжал генерал. — Желаю вам крепкого здоровья и успехов в нелёгкой службе! Будьте счастливы в выбранной профессии — профессии защитника Советской Родины! Дорожите высокой честью принадлежать к Военно-воздушным силам! В добрый путь, товарищи!

После речи начальника училища началось вручение дипломов, медалей и присвоение офицерских званий. Нас вызывали по списку, составленному не по алфавиту, а по успеваемости. Первыми шли отличники, «краснодипломники» и медалисты. Моя фамилия прозвучала одной из первых.

— Громов Сергей, шаг вперёд!

Я сделал шаг вперёд и вышел из строя. Чеканя шаг, направился к отдельно стоящему столу, возле которого встал наш ротный. Подошёл, встал по стойке «смирно», глядя чуть выше плеча капитана. Сердце отчаянно колотилось от радости и торжественности момента.

— Поздравляю с окончанием училища и присвоением воинского звания «лейтенант»! — громко произнёс Иван Александрович. Он вручил мне тяжёлый, в тёмно-красной коленкоровой обложке диплом, а затем и пару новеньких лейтенантских погон с одним просветом и маленькими золотистыми звёздочками.

Я взял их, ощутив подушечками пальцев фактуру ткани.

— Служу Советскому Союзу! — мой голос громко проговорил я, не сдерживая улыбки. Сегодня было можно и не сдерживаться.

Вернувшись в строй, я не сразу смог осознать произошедшее. Лейтенант. Я — лейтенант. В прошлой жизни у меня не было воинского звания. Нам присваивали профессиональную квалификацию. Поэтому эти погоны в моей руке стали для меня не просто знаками различия. Они были пропуском в новую жизнь, символом доверия и ответственности.

После вручения дипломов нас ждал общий снимок всего выпуска. Мы построились перед деревянным фотоаппаратом на треноге, и фотограф, суетливый лысеющий мужчина, скомандовал:

— Смирно! Смотреть сюда! Не шевелиться! Готовы? Снимаю!

Я честно старался выглядеть максимально серьёзным и собранным, но чувствовал, как уголки губ предательски подрагивают. И я был не один такой. Мы все не могли сдержать улыбок. Этот снимок навсегда останется материальным свидетельством самого важного этапа в наших жизнях.

Затем прошёл традиционный марш с моделью самолёта. Мы на плечах пронесли их по плацу, и это было великолепно. Это был символ начала нашего пути в небо и обещание верности ему. Всё, о чём я мечтал, ради чего прошёл через столько испытаний — всё это стало реальностью. Здесь и сейчас.

Завершающим аккордом торжественной части стало возложение цветов к мемориалу погибшим выпускникам и инструкторам училища. Мы, уже лейтенанты, шли ровным строем к скромному обелиску. В наступившей тишине, под пронзительные звуки траурной мелодии, мы склонили головы. Минута молчания показалась вечностью.

— Мы помним вас, товарищи, — произнёс наш старшина, отдавая честь. — И стараемся быть достойными.

Официальная часть закончилась. Впереди нас ждал прощальный обед в столовой, где была уже совсем иная, радостная и шумная атмосфера. Столы ломились от угощений, гремели песни, слышались звонкие тосты. Ко мне подходили товарищи, преподаватели, пожимали руку, хлопали по плечу.

Подходили и журналисты. Как и в прошлый раз, они задавали вопросы, спрашивали про училище, про работу. Я отвечал, но на этот раз не заученно, а от чистого сердца. Ведь я и в самом деле был благодарен преподавателям, инструкторам и парням, с которыми мне довелось учиться.

— Нам повезло с инструкторами, — отвечал я на вопросы журналистов. — И на первом курсе, и потом, когда перешли на боевой самолёт. Нас обучали лётчики первого класса. Благодаря им у нас есть положительный пример, каким должен быть настоящий офицер. Преподаватели и инструктора очень хорошо продвигали нас полётной программе и научили нас хорошо летать.

— Почему вы выбрали такую профессию? — задала мне вопрос молоденькая девушка с короткой стрижкой.

— Потому что люблю небо, — ослепительно улыбнулся я. — Я выбрал такую профессию, которая требует от человека максимального приложения как умственных, так и физических сил. Мне с детства казалось, что профессия лётчика именно такова. Особенно лётчика-истребителя. Мы должны уметь выполнять фигуры сложного пилотажа. Да и любой полёт — это эмоциональное напряжение, стрессовая ситуация на полчаса.

— Что вам особенно помогало во время учёбы? — задала очередной вопрос уже другая девушка.

Я призадумался. Хм, ответ нашёлся быстро.

— Улыбки инструкторов, — ответил я со смехом.

— А при чём здесь улыбки? Как они помогают в обучении? — непонимающе нахмурила лобик девушка.

— Улыбка, очень важный элемент в училище, — назидательно поднял я указательный палец. — Вот, допустим, идёт строевая подготовка, а командир возьмёт и улыбнётся. И нам уже легче. Появляется понимание, что все сложности — это приходящее и уходящее. А во время полётов? Допустим, слетал, совершил ошибку, и инструктор начинает ругать. А потом возьмёт и улыбнётся. Значит, что-то положительное есть, что-то взял с полёта. Улыбка инструктора придаёт сил.

Вскоре меня оставили в покое, и я отошёл к открытому окну. Стоял тёплый летний вечер, я вдохнул полной грудью и прикрыл глаза. Вскоре меня ждёт экспериментальный отряд, а после, я уверен, и космос. Впереди ждут не менее сложные дни, а, возможно, и более.

Но сегодня, в этот вечер, я был просто лейтенантом Громовым, выпускником легендарной Качи. И это ощущение было бесценным. Я ещё раз глубоко вздохнул, расправил плечи и повернулся назад, к шуму, музыке и своим товарищам. Сейчас было время праздновать, а о трудностях можно подумать и завтра.

Москва. ЦКБ.

Наталья Грачёва провела весь день на работе как на иголках. Обычно собранная, сегодня она была раздражительной и рассеянной, что не осталось не замеченным коллегами.

Причина была проста: сегодня вечером ей предстояла встреча с Виктором Анатольевичем на той самой квартире. Все эти долгие месяцы она находила причины отложить неизбежное. То она ссылалась на загруженность в больнице, то на недомогание подруги, то она сама внезапно заболевала.

Но к сегодняшнему дню у неё закончились все отговорки. Виктор Анатольевич поставил вопрос ребром: либо встреча, либо она столкнётся с последствиями.

Перед уходом с работы Наталья зашла в туалетную комнату и посмотрела на себя в зеркало. Отражение неприятно поразило её. За последние месяцы она сильно сдала. Щёки впали, под глазами залегли тёмные, почти фиолетовые тени. Губы были искусаны, цвет лица приобрёл нездоровый, землистый оттенок. Она с отвращением отвела взгляд. Дело было не только во внешности. Она чувствовала, как меняется изнутри, как черствеет её душа.

Когда смена, наконец, закончилась, Наталья механически переоделась в гражданское платье, попрощалась с дежурными медсёстрами и вышла на улицу. Вечерний воздух не принёс облегчения, как это нередко бывало в другие дни.

Дома она приняла горячую ванну, стараясь смыть с себя и усталость, и гнетущее предчувствие. Затем надела одно из своих лучших платьев — элегантное, тёмно-синее, и потратила немало времени на макияж, пытаясь вернуть лицу живость и свежесть. Закончив с причёской, она ещё раз взглянула в зеркало и горько усмехнулась.

— А вот тусклые глаза макияжем не исправишь, — тихо проговорила она, глядя на своё отражение.

Из кухни высунулась любопытная мордашка соседки.

— Натусик, ты что-то сказала?

— Ничего, Верочка, это я сама с собой, — ответила Наталья, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Соседка вышла в коридор, окинула её оценивающим взглядом и с хитрой улыбкой протянула:

— Глядь-ка, какая нарядная! И куда это мы такие, на ночь глядя? На свидание, да? Колись!

Наталья бледно улыбнулась. Ей до смерти не хотелось сейчас ни с кем разговаривать. Ей не хотелось вообще ничего. Она с огромным удовольствием сняла бы это нарядное платье, надела бы старый халат и залезла под одеяло с головой, чтобы забыться. Но путь назад был отрезан.

— На свидание, Верочка, на свидание, — со вздохом подтвердила она.

— Ой! — воскликнула соседка, подходя ближе и заглядывая ей в глаза. — А чего это ты такая, невесёлая? Жених не очень, да? — участливо спросила соседка. — Ну, так и не ходи!

Наталья резко отвернулась. Пора было идти. Ещё немного, и она разревётся здесь же, в коридоре, как последняя дура. Она взяла свою небольшую сумочку и открыла входную дверь.

— Мне пора, Верочка. Она остановилась на пороге и, не оборачиваясь, добавила: — Ты меня не жди. Ложись спать.

Вслед ей полетело многозначительное и протяжное «О-о-о…».

На улице Наталья поймала такси, села в салон и назвала адрес. Дорогой молча смотрела в окно на мелькающие огни Москвы. Вскоре она вышла у нужного дома. Район был не самый элитный, но тихий и уютный. Таких в Москве было много.

Она нашла нужный подъезд и поднялась на второй этаж. Достала ключ, подаренный Виктором Анатольевичем, и попыталась вставить его в замочную скважину, но тот не поддавался. Дверь была заперта изнутри. Всё внутри Натальи сжалось. Значит, он уже здесь.

Она нажала на кнопку звонка, послышалась мелодичная трель, а после и звук отпираемой двери. На секунду ей отчаянно захотелось ошибиться подъездом. Она представила, что вот сейчас дверь откроется и на пороге появится совсем не тот мужчина. Или, возможно, женщина. Это было бы совсем хорошо. Она улыбнётся, извинится, выйдет из подъезда и побежит домой быстрее, чем приехала сюда на такси.

Наконец, дверь открылась, и Наташа вздрогнула. Нет, она не ошиблась подъездом. И в дверях стоял именно тот мужчина.

— Наташенька, — обольстительно, с притворной нежностью произнёс Виктор Анатольевич. — Ну, наконец-то. Проходи.

Он широко распахнул дверь, пропуская её внутрь, и тут же захлопнул, когда она вошла. Повернул ключ в замке.

Сегодня на нём не было официального костюма. Он был одет в светлые зауженные брюки и такую же светлую рубашку с короткими рукавами, что делало его похожим на курортника.

Наташа застыла в центре прихожей, не в силах сделать шаг вглубь квартиры. Сзади к ней вплотную подошёл Виктор Анатольевич. Он провёл ладонями по её обнажённым рукам, а затем обнял, резко прижав её спиной к себе. Он наклонился к её шее и громко, почти по-звериному, втянул носом воздух.

— Как же я ждал этой встречи, Наташенька, — прошептал он губами у самого её уха.

Его руки стали бесцеремонно скользить по её телу. А она стояла, как вкопанная, не в силах пошевелиться. Она застыла, и вообще ей казалось, что вот здесь и сейчас в этой чужой квартире стоит не она сама, а какая-то другая несчастная девушка. А она сама лишь наблюдает со стороны за этой унизительной сценой и готова так же заплакать, как и эта несчастная девушка.

— Чего же ты медлишь, Наташенька? — слегка раздражённо спросил Виктор Анатольевич.

Он резко развернул её к себе, грубо взял за подбородок и, пристально всмотревшись в её застывшее лицо, цокнул языком.

— Так даже интереснее, — буркнул он и жадно поцеловал её.

Именно этот поцелуй вывел Наташу из ступора. Резкое осознание реальности ударило по ней. Нет, это не какая-то незнакомка. Это она сама стоит здесь и позволяет какому-то козлу её трогать и целовать!

Она резко отстранилась от него, прервав поцелуй, и сделала шаг назад, мягко, но настойчиво высвобождаясь из его объятий.

— Я есть хочу, — неожиданно для себя самой резко сказала она. — Надеюсь, вы что-нибудь приготовили к встрече с дамой?

Она посмотрела на него через плечо, пока пыталась снять туфли, которые ни в какую не желали сниматься. Виктор Анатольевич смотрел на неё с нескрываемым восхищением. Он цокнул языком и кивнул:

— Приготовил, конечно. Там, в зале.

Наталья, наконец справившись с обувью, прошла в гостиную. Стол и правда был накрыт. На нём красовалась коробка шоколадных конфет, лежали яблоки и апельсины, и в ведре со льдом охлаждалась бутылка советского игристого.

Она с раздражением глянула на это подношение. «Тоже мне, еда», — промелькнуло у неё в голове. Она села на край дивана и, схватив из вазы яблоко, поискала глазами фруктовый ножик. Он нашёлся возле вазы. Взяв его, она принялась медленно и методично очищать фрукт от кожуры.

Виктор Анатольевич стоял напротив неё и наблюдал с нескрываемым удовольствием. Дав ей немного «перекусить», он сделал шаг вперёд, и его рука потянулась к пряжке на брюках.

— Ну что, приступим к главному? — сказал он приближаясь.

— Нет, — твёрдо ответила Наталья и залпом осушила свой бокал с шампанским.

Взглянув на выражение лица Виктора Анатольевича, она в голос рассмеялась. Ну и рожа у него было в данный момент. Такое искреннее удивление и непонимание. Очень забавно.

Наташа смеялась всё громче и отчаяннее, пока слёзы не потекли по её щекам, размывая тщательно нанесённый макияж. Наверное, это было истеричное или нервное, но остановиться она попросту не могла.

Удар! Сильный, наотмашь.

Он пришёлся ей по щеке с такой силой, что она отлетела на спинку дивана. Во рту тут же появился солоноватый привкус крови.

— Ты смеешь смеяться надо мной, дрянь? — прошипел Виктор Анатольевич, снова занося руку.

И в этот момент время для Натальи словно остановилось. Она вдруг с кристальной ясностью поняла, что в этом мире она осталась одна. Совершенно одна. Её никто не ждёт, она никому не нужна, и держаться ей абсолютно не за что. Она могла бы подчиниться, стать его любовницей и осведомительницей, но тогда она потеряет последнее, что у неё оставалось, — самоуважение.

Её рука сама потянулась к маленькому ножику, лежавшему на столе рядом с яблочными очистками. Сжимая в пальцах гладкую костяную ручку, она резко повернулась к Виктору Анатольевичу, вытянула руку с зажатым в ней лезвием и каким-то низким, чужим голосом тихо, но очень убедительно проговорила:

— Убью.

Мужчина отпрянул. Он ошалело посмотрел сначала на крошечный ножик в её руке, затем на её лицо.

— Наташенька, ты что, с ума сошла? — неверяще пробормотал он с улыбкой и отступил на шаг. — Наташенька, ты чего?

Наталья поднялась с дивана, поправила подол платья. Она сдула с лица выбившуюся прядь волос, провела языком по распухшей и кровоточащей губе. Плечи её распрямились.

— А ничего, Виктор Анатольевич, — заявила она, глядя ему прямо в глаза. — Я увольняюсь.

Не опуская руки с ножом и не сводя с него взгляда, она медленно попятилась в коридор. На ощупь нашла свои туфли, надела их, не присаживаясь, и, всё так же не отрывая от него глаз, повернула ключ в замке.

— И спать я с вами не буду, Виктор Анатольевич. И доносить тоже. Пока. Жене привет.

Она рывком открыла дверь и выскользнула в подъезд. Дверь с грохотом захлопнулась за её спиной. Не оглядываясь, она бросилась вниз по лестнице, почти не касаясь ступенек.

Сердце колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она бежала по ночным улицам, не разбирая дороги, пока не упёрлась в какой-то глухой, тёмный тупичок. Забежав за угол, она прислонилась спиной к холодной кирпичной стене и попыталась перевести дыхание.

И только тут до неё дошло, что она по-прежнему сжимает в руке тот самый маленький нож. Всхлипывая всё чаще, она принялась остервенело вытирать лезвие о подол своего красивого синего платья, затем протёрла и ручку. Закончив, она с силой отшвырнула нож подальше от себя.

Наталья медленно сползла по стене на землю, поджала ноги и, обхватив колени руками, и громко разрыдалась. До неё, наконец, дошло всё, что только что произошло. Она потеряла всё… Почти всё.