Космонавт. Том 4

Глава 11

Москва.

Квартира Дмитриевых.

Когда на следующее утро родители вернулись с дачи, они застали Катю заплаканной и подавленной. На вопросы матери о том, что случилось, девушка лишь мотала головой, сжимая в руках смятый платок, и упорно молчала. За завтраком она не притрагивалась ни к еде, ни к чаю. Сидела с потухшим взглядом и лишь изредка вздрагивала от подавленных рыданий. А потом и вовсе перестала выходить из комнаты.

Георгий Петрович с беспокойством наблюдал за дочерью. Он привык видеть её приветливой и послушной, а сейчас это была как будто бы не его девочка. Шутка ли, Катя даже подготовку к учёбе забросила.

И это его всерьёз обеспокоило. Для неё, с её мечтой о космосе, это было немыслимо. Он знал, как сильно она переживала, когда поняла, что по состоянию здоровья никогда не сможет стать космонавтом, не повторит путь Валентины Терешковой.

Но вместо того чтобы опустить руки, дочь решила избрать иной путь. Путь инженера, учёного, который поможет другим покорять звёзды. И, как знать, может, когда-нибудь, и она сможет полететь в космос. Катя верила, что когда-нибудь прогресс дойдёт до того, что требования к космонавтам смягчатся.

С тех пор она с головой ушла в учёбу. А с появлением самоуверенного Громова-младшего, который с такой непоколебимой уверенностью заявлял не только о том, что станет космонавтом, но и о полёте на Луну, её одержимость учёбой лишь усилилась.

Георгий Петрович, человек осведомлённый, тогда лишь скептически хмыкнул про себя. С космонавтикой всё более-менее ясно — наши уже летают. Но Луна… Откуда такая уверенность у мальчишки? Да, кое-что есть и у нас, но… Дальше он не стал развивать эту тему, потому что об этом даже думать было опасно.

Посмотрев на закрытую дверь комнаты дочери, Георгий Петрович вздохнул, подхватил портфель и отправился на работу, надеясь, что к вечеру всё наладится.

Катя же в это время лежала на кровати, уставившись в потолок, и снова плакала. Все эти несколько дней она только и делала, что плакала. Даже в своих снах она тоже плакала.

В тот вечер она раздула масштаб трагедии в своей голове до таких размеров, что ей стало невыносимо жаль себя. Поэтому последние несколько дней превратились для неё в сплошной водоворот обиды, злости и жалости к себе. Она с мазохистским упоением отдалась во власть этих эмоций, лелея свою боль.

Конечно же, она злилась. На Серёжу, на эту Наталью, на саму себя. Внезапно она с силой вытерла слёзы и резко села на кровати.

С чего это она так убивается? Что, собственно, сказал Серёжа? Ну поцеловал, да. Бесит, конечно, но ведь она даже не спросила почему, когда и как это случилось. Сразу выгонять стала, не разобравшись.

А что, если всё было не так однозначно? Что, если вообще не он виноват, а эта коза драная?

— У-у-у! — вслух взвыла Катя и с силой швырнула подушку в угол комнаты.

Ну хоть плакать ей теперь больше не хочется. Только злится. Катя свесила ноги с кровати и уставилась в пол. Повела себя, как маленькая девчонка. А ведь она уже не маленькая совсем. Многие её ровесницы уже вышли замуж, а она что?

Катя встала с кровати и принялась наворачивать круги по комнате.

«Надо бы всё же поговорить с Серёжей, — решила она для себя в конце концов. — Поговорить и разобраться, что к чему. Как взрослые люди. Вот!»

Похвалив себя за это решение, Катя прошла к углу, куда швырнула подушку. Нагнулась, но так и застыла с подушкой в руках. В том же углу валялась и тетрадь, которую оставил в тот день Серёжа.

Конечно же, она не стала тогда ни во что вникать. Забежала в комнату, зашвырнула её в самый дальний угол и принялась реветь. Катя поморщилась, вспомнив себя. Она подняла тетрадь и выпрямилась.

Шлёпая босыми пятками по полу, Катя побрела обратно к кровати. Села на край, шмыгнула носом, заправила за ухо выбившуюся прядь волос и приступила к чтению.

Тетрадь была самой обычной, а вот то, что было написано в ней… Какие уж там печали и слёзы, когда здесь такое⁈

У Кати закружилась голова, а под ложечкой засосало от волнения и от осознания тех грандиозных перспектив, которые открывались перед ней. Или это просто от голода? Она постучала пальчиком по подбородку, пытаясь вспомнить, когда ела в последний раз. Давненько это было. Кажется, утром того дня, когда они гуляли с Серёжей в Сокольниках.

Катя подскочила с кровати, натянула домашние брюки и поискала под кроватью тапочки, но не преуспела. Махнув на них рукой, она босиком пошлёпала на кухню.

— Привет, — буркнула она маме, не отрывая глаз от тетради.

— Привет, — удивлённо откликнулась мать, наблюдая, как дочь наливает себе стакан молока и отрезает большой кусок от вчерашней шарлотки. А затем подумала и отрезала ещё один, побольше.

Катя же сидела за столом, жевала пирог и читала, полностью погрузившись в расчёты и схемы. Сергей был прав. Если удастся развить эти идеи и довести их до ума, тогда это будет настоящий прорыв!

Ничего подобного она ещё не встречала, даже в разговорах отца и его коллег, которые ей иногда доводилось подслушивать. Нехорошо, конечно, но уж больно интересно было.

Перекусив, Катя направилась в ванную. Нужно было привести себя в порядок и срочно бежать к отцу на работу. Ей жизненно необходима его библиотека!

Уже стоя в своей комнате, Катя критически осмотрела себя в зеркало. Рюшечки, бантики, цветочек. Всё миленькое, очаровательное. Как у маленькой девочки. Вот и ведёт она себя так же.

Сердито сдув непослушную чёлку, Катя распахнула дверцу шкафа. Несколько минут энергичных поисков, и она с довольным хмыком извлекла из него брюки, пиджак из тонкой шерсти, и простую белую блузку. В самый раз!

«Уж не знаю, что там у Серёжи произошло с этой Наташей, — думала она, пока переодевалась, — но в одном он определённо прав: я проживу яркую и насыщенную жизнь. И она будет такой, какой я хочу её видеть.»

Бросив последний взгляд в зеркало, Катя довольно улыбнулась. Из зеркала на неё смотрела та её версия, которой она всегда хотела быть: целеустремлённая, увлечённая наукой молодая девушка в приталенном костюме, а не милое облачко.

Подмигнув себе, Катя выпорхнула из комнаты.

А с Серёжей нужно будет обязательно поговорить. Не уступать же его просто так этой кошке драной.

Москва.

Где-то какая-то квартира.

В одной из московских квартир, в комнате с плотно зашторенными окнами, беседовали двое. Они сидели в кожаных креслах, разделённых низким полированным столиком. На столике стоял графин с коньяком и два пустых бокала. Всё в комнате кричало о роскоши, по меркам обычных советских квартир. Вот взять хотя бы воздух. Даже он пах дорогим табаком, кожей и едва уловимой ноткой коньячного аромата.

Первый мужчина, хозяин квартиры, был низеньким и одутловатым, с тяжёлыми, свисающими брылями на лице и с маленькими, влажно поблескивающими глазками. Внешне он напоминал французского бульдога. Собственно, за глаза его так и звали: Француз. Прозвище он получил не только за внешность, но и за любовь к французскому коньяку.

Он потянулся, подхватил графин и стал неспешно разливать янтарную жидкость по бокалам, шумно отдуваясь при этом. Как и всегда, когда живот мешал ему наклоняться, он подумал, что надо бы заняться своим здоровьем. Но мысль привычно шмыгнула куда-то на задворки памяти. Но несмотря на его комплекцию, двигался он сноровисто. Видно было, что этот человек, давно привык к подобным неформальным встречам.

Его же собеседник, напротив, был полной ему противоположностью: высокий, подтянутый, с широкими плечами и выправкой, выдававшей в нём военного. Многие дамы, несомненно, нашли бы его внешность привлекательной, если бы не один небольшой, но отталкивающий нюанс: он страшно пучил глаза. За что его те самые дамы и прозвали Филином, а мужчины подхватили.

Мужчина с военной выправкой, сделал небольшой глоток, причмокнул и поболтал жидкостью в бокале, наблюдая, как она играет на свету лампы.

— Хорош, — протянул он немного сиплым голосом.

Хозяин квартиры искривил губы в самодовольной, почти благостной улыбке.

— Подарок наших заграничных коллег, — прихвастнул он. Француз отпил из своего бокала и аккуратно поставил его на столик.

Для него такие подарки стали привычным делом. В памяти всплыли командировки за кордон, где он впервые распробовал вкус другой жизни: сытой, яркой, полной вещей, недоступных здесь. Там же завязались и первые «полезные знакомства». Он тогда смутно ощущал, что эти знакомства могут изменить если не всё, то очень многое. И его собственную жизнь, и жизни миллионов людей вокруг.

Но тогда он испугался, да-а. Он прекрасно помнил, как долго решался на первый шаг. Сейчас же… Сейчас эти мысли уже не казались ему крамольными. Они стали частью его внутреннего мира. Он твёрдо уверовал, что всё делает правильно. Во благо народа и… себя самого, конечно же.

Француз вынырнул из воспоминаний и уставился на Филина своими круглыми глазками.

— Как обстоят наши дела с Луной? — задал он вопрос, ради которого они и встретились.

Филин поморщился, словно от внезапного приступа зубной боли.

— Тяжело идёт. Они засекречивают буквально каждый шаг, каждый этап. Информация добывается с огромным трудом. — Он помолчал, затем лицо его внезапно просияло: — Но! — поднял он вверх указательный палец. — Моему человеку из окружения Главного конструктора сегодня в руки попала занимательная тетрадочка. Очень занимательная.

Его собеседник выразительно приподнял густую бровь, приглашая продолжить.

Филин одним махом допил остатки коньяка в своём бокале, хухнул и продолжил, слегка надсадно:

— Пока не могу сказать, о чём конкретно там написано. Не было времени досконально ознакомиться с содержимым. Но мой человек сказал, что записи, судя по всему, революционные. Возможно, твоим… друзьям, — он сделал едва заметную паузу, — это будет чрезвычайно интересно. А знаешь, что ещё интересно? — Мужчина явно нагнетал интригу, наслаждаясь моментом.

— Ну? — поторопил его Француз, начиная терять терпение.

— Личность автора этих писулек, — с торжеством выпалил Филин и довольно выпучил глаза.

— Неужели и здесь он потоптался? — Француз оторопело отставил свой бокал и подался вперёд.

Филин, прикрыв глаза, со значением кивнул.

— Дела, — задумчиво поскрёб пальцами сразу оба подбородка его собеседник. — Что-то не так с этим мальчишкой. Нутром чую. Поэтому нам и нужно заполучить его себе, чтобы выяснить, в чём, собственно, дело. Кстати, как там проходит его вербовка?

Филин пренебрежительно отмахнулся.

— Всё в порядке. Считай, он у нас в кармане.

— Это ещё почему? — не понял Француз. По имеющейся у него информации, парень этот непрост и плохо идёт на контакт.

Филин хрипло фыркнул и подлил себе ещё коньяку. Он отпил большой глоток, закашлялся, отдышался и только потом ответил:

— Нам удалось сделать так, чтобы он пропал из списков отборочного этапа. На пару-тройку дней. На подольше не получилось бы. Но даже его отец со всеми его связями не сможет быстро выяснить правду. А там, сам знаешь, всё строго. Не явится в назначенный день на медкомиссию и пиши пропало. Церемониться не будут. Места в отряде на вес золота.

Француз понимающе покивал в знак согласия. Система была ему хорошо знакома.

— К тому же и он сам не дурак, — продолжил Филин. — Быстро смекнёт, что к чему, и решит перестраховаться. Побежит искать причину, наткнётся на бюрократические проволочки и вспомнит о нашем предложении. Космос он где? Во-от. А мы вот они, рядом. В общем, я уверен, что он скоро сам к нам прибежит. Но давить на него в лоб точно не стоит. Уже пробовали. И что в итоге? Один болван сел и запел соловьём, пришлось ему… рот закрывать. Навечно. А второго служебными расследованиями загоняли так, что он сейчас и носу не может высунуть без надзора. Парень оказался крепким орешком.

— Согласен, — проворчал Француз. — Мальчишка своенравный. У меня вообще такое ощущение, будто он рос где-то в другом месте, не у нас. Нет в нём пиетета перед чинами, конторами, партией… Но я проверял — всё чисто. В то же время он понимает, что такое дисциплина, и охотно подчиняется… — он замолчал, отпил из своего бокала и, хмыкнув, добавил: — тем, кого уважает. Вот в чём парадокс.

Филин не ответил. Помолчали, выпили. В углу комнаты часы отбили девять вечера. Тишину нарушил всё ещё задумчивый голос Француза:

— Ну а если… не придёт?

— Если не придёт, — нахохлившись, ухнул Филин, — то с его друзьями и близкими начнут происходить разного рода неприятности. Несчастные случаи, мелкие, но досадные происшествия. Наш эксперимент с Анатольевичем и той медсестричкой, дал наилучшие результаты. Близкие — вот его слабые места. По ним и ударим. На любой орешек найдётся свой молоточек.

— Хорошо, — одобрил план Француз и довольно откинулся в кресле. В глазах его заплясали искорки, при виде которых очень многие люди поспешили бы сделать так, чтобы о них этот человек никогда не вспомнил. — Что там у нас по стартам? Когда планируется следующий? Ты же понимаешь, что нам для общего дела нужна ещё одна… ну, скажем так, промашка или несчастный случай? Чтобы окончательно похоронить их амбиции и перенаправить ресурсы на другие проекты.

Филин кивнул, и разговор плавно перетёк в другое, не менее важное русло. Они продолжили обсуждать технические детали, графики, фамилии ответственных лиц. Планы продолжили строиться, схемы — вырисовываться, разговоры — разговариваться.

Казалось бы, всё шло своим чередом, как обычно. Казалось бы…

Но отчего-то Француз вдруг поёжился, словно от внезапного сквозняка, а в груди у него противненько так заныло.

Где-то он допустил ошибку. Какую-то мелкую, но досадную оплошность. Он чувствовал это всеми фибрами своей души. Но… где?

Москва.

Квартира Громовых.

«А вот и подлянка», — отстранённо подумал я.

Услышав слова отца, я ощутил странное спокойствие. Новость и правда была скверной, но вместе с тем внутри меня будто сжатая пружина распрямилась. То самое зудящее предчувствие грядущих неприятностей, что не отпускало меня все эти дни, наконец схлынуло без следа. Теперь я знал, с чем имею дело.

Я посмотрел на взвинченного до предела отца, который стоял, нервно постукивая пальцами по портфелю, и просто сказал:

— Пойдём домой.

Отец аж поперхнулся, кашлянул и уставился на меня с немым вопросом во взгляде.

— И это вся твоя реакция? — наконец, спросил он. Наверняка подумал, что я в шоке от услышанного или до меня не дошёл смысл сказанного. — Сын, тебя вычеркнули из списков! Ты хорошо понял мои слова? Все твои планы…

— Да, — перебил я его и устало потёр лоб. — Послушай, отец, сегодня был чертовски длинный день. Сейчас мне хочется поесть и лечь спать. А обо всём остальном подумаем завтра.

Я действительно ощущал усталость. Но не физическую, а скорее моральную. Что ни говори, а необходимость всё время быть настороже — выматывает похлеще усиленных тренировок. Но сейчас, когда недруг раскрыл свои карты, стало проще.

На следующий день, конечно, у меня появилось желание пойти и начать выяснять, не произошла ли ошибка. Но, поразмыслив, я понял, что этим ничего не добьюсь. Неспроста ведь Прохоров был так уверен в своих словах. Если уж они смогли убрать мою фамилию из списков, то мой поход в институт с возмущениями ситуацию не исправит.

В то, что я мог по каким-то объективным причинам не пройти первый этап отбора, я совершенно не верил. Если бы и срезали, то на втором, где требования жёстче. За первый этап я был абсолютно спокоен: здоровье в порядке, все нормативы сданы, по параметрам рост, вес тоже подхожу.

Поэтому вечером следующего дня я связался с Ершовым через наш условленный сигнал: позвонил в справочное бюро и задал безобидный вопрос о расписании электричек. Капитан перезвонил мне через час с уличного автомата. Я коротко изложил ситуацию и высказал свои подозрения насчёт Прохорова. Ершов выслушал меня молча, сказав лишь: «Разберёмся. Веди себя как обычно.» и положил трубку.

А я и вёл себя так, будто ничего не произошло. Это, кажется, больше всего злило отца. Он нервничал, ходил из угла в угол, пытался что-то предпринять через свои связи, а я… я продолжал жить в своём ритме.

Даже мать обратила внимание на моё поведение и как-то утром, когда отец вышел из кухни, тихо спросила:

— Серёженька, всё в порядке? На отце лица нет, а ты какой-то молчаливый… Ты хорошо себя чувствуешь? Может, к врачу сходить?

Сходил уже к врачу и не к одному. Я улыбнулся ей и покачал головой:

— Всё в порядке, мам. Просто дел много. Подумать нужно. А у отца на работе, наверное, много всего накопилось. Не переживай, всё хорошо.

Мать мне не поверила, но решила не докучать расспросами. Женская интуиция — страшная штука. От них ничего не утаишь, как бы не пытался. Всё равно учуют подвох, даже если не будут знать, где он.

Но то мать, а вот отец действовал в лоб и периодически пытался вывести меня на разговор.

— Сергей, я не понимаю! — не выдержал он на второй день. — Все твои усилия, все планы… они под угрозой! А ты… ты ничего не делаешь! Просто сидишь, ешь, спишь, читаешь!

— Отец, от того, что я сейчас начну наматывать круги и нервничать, ситуация не изменится, — мой ответ каждый раз был примерно одинаков. — Всё скоро решится. Так или иначе.

Приняв ситуацию, как свершившийся факт, решил, что вместо бесплодных переживаний лучше заняться делом. Я уединился у себя в комнате и начал по памяти восстанавливать всё, что когда-либо слышал или читал о том, каким образом СССР мог бы получить дополнительное финансирование для лунной программы. В моей прошлой жизни это было горячей темой для длительных дискуссий среди интересующихся историей космонавтики. Я не был экономистом, но обладал знанием будущего, а это давало мне уникальное преимущество.

Я вспоминал грандиозные, но в конечном счёте бесполезные стройки, поглотившие гигантские средства. Например, отказ от строительства множества «городков ракетчиков» по всей стране, которые в будущем, с изменением стратегии и технологий, окажутся никому не нужны, могут сэкономить кучу средств. Деньги, что говорится, были бы уплачены, а толку — ноль.

Можно было заморозить некоторые побочные, пусть и интересные, но не столь приоритетные проекты. Изучение Марса и Венеры важно для науки, вне сомнений. Но в условиях жёсткой конкуренции с американцами следовало сосредоточиться на главной цели — Луне. Всё остальное можно отложить на несколько лет.

Я записывал все эти мысли в отдельную тетрадь, стараясь формулировать их не как готовые решения, а как тезисы для дискуссии. Ещё я думал о мотивации и аргументах, которые могли бы убедить руководство страны. Если отцу с Королёвым удастся пробиться к Брежневу, у меня для них уже будет подготовлен целый перечень идей. Пусть отец их и озвучит. От него это прозвучит куда весомее, чем из уст двадцатилетнего лейтенанта, который вряд ли сможет пробиться аж к Генеральному.

От Кати в эти дни вестей никаких не было. Что, в общем-то, было ожидаемо. Но я всё же надеялся, что она хотя бы заглянула в тетрадь, которую я ей оставил.

Это была очень важная деталь моего плана. Я набросал там основные принципы и расчёты по системе обеспечения надёжности ракетных двигателей. То, над чем наши бьются всё это время. То, чего так не хватает Н-1.

Сам я не настолько хорошо разбираюсь в сложных технических деталях, чтобы представить готовый проект. Я многих технических нюансов попросту не знаю. Но мне это и не нужно было в прошлой жизни, у меня другой профиль был. А вот Кате, с её складом ума и интересом к ракетостроению, это было по силам. Да и её отец, опытный инженер, мог бы помочь.

Почему я не отдал эти записи сразу своему отцу или Королёву? Потому что я и так привлёк к себе достаточно много внимания. Я думал об этом, но рассудил, что даже у отца могли возникнуть вопросы о том, откуда это у молодого лейтенанта такие специфические знания. Не говоря уже о других заинтересованных лицах.

Поэтому нужно было действовать тоньше, исподволь. Пусть всё выглядит так, будто идея как бы сама собой родилась в головах талантливых людей, которые способны её развить.

Да и Кате это поможет в дальнейшем. Такая работа станет отличным стартом для её научной карьеры.

Помимо этого, я ещё записывал всё, что помню о скафандрах и тренажёрах. Уже сейчас, с нынешними имеющимися ресурсами, есть что модернизировать, если знать, куда смотреть. В принципе, прогресс так и происходил, только вот это отняло время, а ещё случались человеческие жертвы. Очень многие достижения, как и техника безопасности, писаны кровью людской. Я же могу ускорить этот процесс и помочь сократить количество жертв. Полностью избежать их не выйдет, всё равно будут накладки. От этого, к сожалению, не уйти.

В общем, времени я не терял и успел многое подготовить, прежде чем наступил день начала второго этапа обследований.

Я спокойно собрался с утра и отправился в институт. В списках меня, возможно, и не было, но все пропуски и допуски у меня были на руках, и они были действительны. Об этом мне сообщил Ершов. Это была ещё одна причина, по которой я не особо переживал. Ведь если бы меня действительно отчислили из кандидатов, то и пропуск аннулировали бы.

Что касается «заманчивого» предложения Прохорова то я, конечно, его обдумал. Но только с позиции холодного анализа. Я ни на секунду не допускал даже мысли о том, чтобы отказаться от космоса в пользу бумажной работы.

Да, место, возможно, и хлебное, с перспективой карьерного роста. Но это было не моё. Если уж суждено будет когда-нибудь уйти из отряда космонавтов, то я добьюсь своего места в этой сфере сам, без вот таких вот «подачек», к которым прилагался ещё и поводок.

Я прекрасно понимаю, что всю жизнь летать у меня не получится — возраст, здоровье, да и просто течение жизни внесут свои коррективы. Рано или поздно многим пилотам и космонавтам приходится переходить на другую работу: в инструкторы, в научные сотрудники, в управленцы. Не я первый, не я последний. Многие наши космонавты, как и заграничные астронавты, потом шли работать в различные учреждения около космической отрасли. И это нормально. Но я твёрдо решил для себя, что должен пройти этот путь от начала и до конца сам. Своими силами и умом.

Ершов не соврал, мой пропуск был действителен, и я без проблем вошёл в здание института. Когда я направился к регистратуре, где обычно собирались кандидаты, навстречу мне вышел тот самый капитан, который водил меня к Прохорову. Он увидел меня, и на его лице мелькнуло неподдельное удивление, смешанное с лёгкой растерянностью.

— Лейтенант Громов? — его взгляд метнулся мне за спину. Туда, где располагался пост охраны.

— Здравствуйте, товарищ капитан, — улыбнулся я. — Я пришёл на второй этап обследования. Подскажите, куда пройти?

Капитан на секунду замялся, потом, совладав с собой, кивнул в сторону боковой двери:

— Туда. Там сейчас как раз группа собирается.

Я поблагодарил его и пошёл дальше, чувствуя его взгляд на своей спине. Да, ситуация, должно быть, необычная. Человек, которого официально нет в списках, нагло заявился на обследование как ни в чём не бывало. Но в том-то и дело, что «официально». А на практике всё оказалось иначе.

В коридоре уже собралось человек пятнадцать — многих я узнал по первому этапу. Я занял место у стены в конце очереди и принялся ждать.

Вскоре дверь кабинета открылась, и в коридор вышел хмурый полковник медицинской службы с папкой в руках. Он начал зачитывать фамилии. Моей там ожидаемо не оказалось. Когда он закончил и собравшиеся стали по одному заходить в кабинет, я подошёл к нему.

— Товарищ полковник, лейтенант Громов, — представился я. — Я проходил первый этап и был допущен. Но в списках моей фамилии нет.

Полковник озадаченно посмотрел на меня, потом заглянул в свою папку и прошёлся взглядом по списку.

— Да, лейтенант, вас здесь нет. Вы уверены, что допущены?

— У меня есть все документы и допуски, — я достал из планшета свои бумаги. — Вот заключение по первому этапу, вот направление.

Полковник просмотрел документы, потом снова посмотрел на меня. В его глазах отчётливо читалось лёгкое недоумение.

— Документы в порядке. Но в моём списке вас нет. Подождите здесь.

Он ушёл, оставив меня в коридоре. Я присел на скамью. Ситуация, конечно, швах. С одной стороны, я формально имел полное право проходить обследование. С другой — неведомые силы пытались этот процесс заблокировать. Интересно, что они предпримут теперь.

Минут через десять полковник вернулся в сопровождении того самого капитана. Сейчас он выглядел как нашкодивший щенок, а вот полковник чуть ли не пыхтел, как паровоз, пытаясь скрыть недовольство.

— Лейтенант Громов, пройдёмте, — коротко бросил полковник.

Я поднялся и последовал за ним. Мы миновали очередной длинный коридор, но на этот раз пришли не в кабинет Прохорова, а в другой. Там нас встретил седой как лунь, полковник, который в данный момент изучал моё дело.

— Садитесь, лейтенант, — бросил он, не поднимая глаз от бумаг.

Я сел. Полковник, который меня сюда привёл, тоже вошёл, а вот капитану он скомандовал ждать за дверью.

— Так, — полковник отложил документы в сторону и посмотрел на меня. — Лейтенант, я ознакомился с сутью вопроса. Произошла ошибка. Судя по всему, мой подчинённый, — на этих словах он на секунду поджал губы, — проявил излишнее рвение. Вам предлагали перевод?

Так вот, оно что. Прохоров действовал не совсем в рамках своих обязанностей, раз его прямой начальник не в курсе произошедшего.

— Так точно, товарищ полковник, — признался я. — Но я сразу ответил отказом, так как моя цель — попасть в отряд космонавтов.

Полковник кивнул, потом взял со стола ручку и что-то написал на бланке.

— Лейтенант, вы будете проходить обследование в числе прочих. Можете быть свободны. Капитан сопроводит вас.

— Благодарю, товарищ полковник! — отсалютовал я.

Когда я шёл на выход, мой сопровождающий ободряюще кивнул мне и пожелал удачи. Закрывая дверь, я кинул быстрый взгляд на двух полковников. Тот, что привёл меня в кабинет, сел на моё место и, наконец, дал волю эмоциям.

— Семён, ну ведь совсем распоясались! С этим нужно что-то делать, — возмутился он и стукнул кулаком по столу.

Дальше слушать я не стал. Не моё это теперь дело. А они пусть разбираются сами со своими подчинёнными. Меня же ждали медики.