Космонавт. Том 4

Глава 4

— Угу, — буркнул я в ответ на слова Ершова и устроился рядом на соседних качелях.

Так мы и просидели минут пять, молча покачиваясь под скрип несмазанных петель, нарушавших тишину спящего двора. Изредка к нему добавлялся отдалённый гул проезжающих машин.

Ершов достал из кармана портсигар, вытащил папиросу и, прикрыв ладонью от ветра, чиркнул зажигалкой. Вспыхнувшее пламя на мгновение осветил его худое, невыразительное лицо с кругами под глазами.

— Тебя можно поздравить? — произнёс Ершов на выдохе, выпустив струйку дыма.

— Смотря с чем, — флегматично ответил я, глядя на мелькающие взад-вперёд мыски ботинок.

Ершов коротко хмыкнул, а потом сказал, как бы между прочим:

— Спасибо, что не стал сотрудничать.

Я не стал уточнять у него, с кем именно. Это и так было понятно, как ясный день.

— Я это не для вас сделал, — отозвался я, переводя взгляд на тёмные контуры спящего дома.

— Знаю, — тихо ответил Ершов. — И тем не менее.

— Тогда, пожалуйста, — сказал я, задержавшись взглядом на одном из окон нашего подъезда. На втором этаже, в квартире, где жила студентка московской государственной академии хореографии по имени Лида, горел свет.

Сама Лида, высокая и грациозная, сейчас самозабвенно танцевала перед большим зеркалом, отрабатывая какое-то па. Её силуэт то и дело мелькал за занавеской, а движения её раз от разу становились более плавными и точными. Красиво танцевала. Я следил за ней, а сам пытался понять цель ночного визита.

— Белоглазов не из тех, кто отступает, — снова нарушил молчание Ершов, наконец, переходя к основной теме нашей беседы.

А вот и причина, по которой капитан навестил меня в ночи. Я почувствовал, как холодный ветер лизнул мою неприкрытую шею. Поправив воротник кожаной куртки, я коротко ответил:

— Я тоже.

Ершов заговорил не сразу. Послышался едва слышный треск сгораемой папиросы.

— Я тоже, — словно эхо, отозвался он, и в его голосе, впервые за всё время нашего знакомства, я услышал некую обречённость.

Снова повисла пауза, наполненная скрипом качелей и далёким шумом ночного города. Я смотрел на танцующую девушку и думал о том, что разговор как-то не клеится. Раз Ершов заговорил о Белоглазове, значит, у него появилась какая-то информация, но он ещё сомневается, стоит ли её рассказывать мне. Я решил помочь ему поскорее определиться с выбором.

— Это всё, что вы хотели сказать? — спросил я, поворачиваясь к Ершову, и увидел, что он тоже разглядывает танцующую Лиду.

— Хорошо двигается, — произнёс он невпопад.

Я посмотрел на окно, потом снова на Ершова. Он вздохнул, глубоко и устало, сбрасывая с себя маску отстранённости, и посмотрел на меня.

— Нет, это не всё, что я хотел сказать, Громов, — проговорил он, и из его голоса окончательно улетучились остатки сомнений. — Белоглазов или те, кому он подчиняется, копают под Королёва. А теперь и под нового Главного конструктора будут копать. Деталей я не знаю, сам только недавно узнал. И это было непросто. Не похоже на стандартное распоряжение.

Ершов испытующе посмотрел на меня, оценивая реакцию. Я не подал виду, что это меня взволновало. Но умом я понимал, что спасение Королёва и назначение отца могли разозлить некоторых людей, которым не нужны были столь резкие перемены. Они могли предпочесть тихое, управляемое болото.

— Вы намекаете на то, что он…

— Я пока не знаю, — резко перебил меня Ершов. — Буду копать. Но тебе стоит внимательно смотреть по сторонам. Хотя не уверен, что и это поможет.

Предупреждение было более чем серьёзным. Если за дело взялись на таком уровне, то никакая бдительность не спасёт от хорошо спланированной провокации.

Желая понять мотивы самого капитана, я сменил тему:

— Почему вы с ним разругались?

Ершов ответил не сразу. Он снова поднёс папиросу к губам и затянулся. Красный уголёк на конце папиросы осветил на мгновение его лицо, и я увидел в его глазах застарелую боль.

— Мы с ним со школы дружили, — начал он, немного отстранённо, будто он рассказывал не свою историю, а чью-то чужую. — Всегда стояли друг за друга. Вместе учились, вместе пережили войну, вместе поступили на службу. Он был мне буквально старшим братом. А потом… Мы тогда работали над одним делом. Подробностей говорить не буду, но в итоге он предал меня, не пошёл до конца, хотя это было бы правильно. Как итог: он начал стремительно расти по карьерной лестнице, а я выше капитана так и не смог пробиться за все эти годы.

Ершов горько усмехнулся и снова затянулся. Дым заклубился в холодном воздухе.

— Цена многолетней дружбы — погоны полковника. Но, если отмотать время назад и знать обо всём, что случится наперёд, я бы сделал ровно тот же выбор, — Ершов внимательно, почти пристально посмотрел на меня. — Как и сейчас делаю.

Я тоже внимательно посмотрел на него и кивнул. Я понял. Понял, что сейчас у капитана тоже был выбор: закрыть глаза, забыть о том расследовании, не приходить сюда, не предупреждать меня. После этого он, как и Белоглазов когда-то, возможно, начал бы расти по карьерной лестнице. И всё у него было бы хорошо. Наверное.

Но капитан выбрал другой путь. Путь, который он сам для себя определил как путь закона и справедливости. Ещё не известно, на кого он выйдет в итоге и чем ему это грозит на сей раз. Возможно, он не отделается простым застоем в карьере. В его деле неверный выбор может стоить не только погон, но и свободы, а то и жизни.

— Вот теперь всё, — сказал Ершов, резко вставая на ноги. Качели дёрнулись и заскрипели ещё громче.

Я тоже поднялся.

— Благодарю, — сказал я и протянул капитану руку. Он посмотрел на неё несколько секунд, затем коротко и сильно пожал её. Руки у него были ледяными.

Ершов развернулся и, не сказав больше ни слова, побрёл прочь со двора. Его тёмный силуэт быстро растворился в ночной темноте между серыми громадами домов.

Я в задумчивости пошёл к своему подъезду. Ершов окончательно обозначил свою сторону, рассказав их историю с Белоглазовым. И он дал понять, что его, скорее всего, попросили, а может, и приказали, не лезть в это дело.

Но он, мало того, что не отступил, так ещё и пришёл предупредить меня, тем самым явно нарушив какие-то внутренние правила их ведомства. Снова пошёл на прямой конфликт с бывшим другом, а ныне — могущественным врагом. Что ж, спасибо, капитан. Наш шаткий, вынужденный союз обрёл новую, куда более прочную основу.

Я поднялся на свой этаж, стараясь ступать как можно тише. Ключ бесшумно повернулся в скважине. Я вошёл в прихожую, запер дверь и пошёл в свою комнату.

В голове было тесно от переполнявших меня мыслей. Новый статус отца. Ускоренный выпуск. Экспериментальный отряд. Заговор против отца и Королёва. Белоглазов. Ершов. Наталья… Мне было о чём подумать этой ночью.

Весь следующий день я провёл с Катей. Она всё ещё болела, поэтому из дома мы не выходили. Несмотря на насморк и лёгкое недомогание, Катя была в приподнятом настроении и много говорила. А дело было в некоторых изменениях, которые её ждали в будущем.

Сидя на диване и поджав под себя ноги, она с горящими глазами рассказывала о грядущих переменах.

— Папа говорит, что готовит мне перевод на следующий год, — делилась она, поправляя пучок на голове. — В МВТУ, в Бауманку! На кафедру «Автоматические установки». Вот. А сам он станет заведующим кафедрой там, где я учусь сейчас. Здорово, правда?

Я кивал и говорил, что да, здорово. Это и правда было неплохим движением по карьерной лестнице. Да и для Кати откроются интересные перспективы.

— А во время обучения, — Катя сделала драматическую паузу, — меня ждёт практика в КБ Кузнецова!

В общем, Катя ждала перемены и вся практически светилась от предвкушения. Я же с удовольствием её слушал, наслаждаясь этими часами спокойствия, без подковёрных интриг и заговоров.

С Катей я был просто молодым парнем Сергеем Громовым, общался на обычные темы: учёба, работа, вера в будущее. И, собственно, ради этого и стоило бороться. Мне отчаянно хотелось, чтобы вот такие девчонки и парни, как Катя, сохранили свой огонь и дальше. Без разочарований, без тёмных периодов. Смогу ли я? Не знаю. Ведь один в поле не воин. Но я приложу максимум усилий, чтобы добиться желаемого.

Весь следующий день я готовился к отбытию в училище. Отец, как и обещал, отвёз меня на вокзал. Прощание у нас вышло коротким, без лишних эмоций. Папа — это вам не мама. Да и я не маленький, а всё, что нужно было обсудить касаемо дела, мы обговорили ещё вчера. Поэтому вскоре я уже лежал на своей полке и читал книги, которые мне выдал отец.

По приезде в училище я практически сразу ощутил перемену атмосферы. Новость о моём переводе на ускоренный курс разнеслась быстро среди руководящего состава и была воспринята неоднозначно. Не все встретили это с энтузиазмом. Всем было понятно, что решение спустили сверху, а такое «блатовское», как многим казалось, давление, мало кому нравилось.

Я всё это отлично понимал и принимал как неизбежные издержки своего выбора. Теперь же, к тем, кто излишне требовательно ко мне относился по указке Белоглазова, добавились и те, кто искренне переживал за честь и устои училища. Они считали своим долгом проверить «выскочку» на прочность, удостовериться, что я не опорочу честь мундира и что мои знания действительно соответствуют заявленному уровню.

Пожалуй, из всех инструкторов и командиров не изменили своего отношения ко мне только «слоны» и Орлов, который давно из противника превратился если не в друга, то в надёжного союзника. Матёрые, видавшие всякое асы вроде Максимыча и Павла Ивановича, хорошо понимали, на что я способен, и их авторитетное мнение, высказанное в курилке или за стопкой чая в столовой, потихоньку делало своё дело.

Постепенно откровенно враждебные взгляды сменились настороженным любопытством, а давление со стороны некоторых офицеров начало ослабевать. Да и я сам из кожи вон лез, чтобы выдавать стабильно высокие результаты, отлично справляясь с возросшими нагрузками. Летал я чисто, теорию знал назубок, по физподготовке был в числе первых. Сложнее было с человеческим фактором.

Но не все сменили гнев на милость. Как-то раз во время лекции по тактике ведения воздушного боя один из преподавателей, подполковник Галкин, решил устроить мне очередную проверку на прочность. Это был суровый мужчина лет пятидесяти с жёстким, непроницаемым лицом и цепким взглядом. Из той породы людей, о которых говорили, что они старой закалки. А ещё он был ярым приверженцем традиций.

Лекция шла своим чередом, Галкин монотонно разбирал стандартные схемы перехвата бомбардировщиков, как вдруг его взгляд остановился на мне.

— Курсант Громов, — гаркнул он так, что аж стёкла в шкафах задрожали. — Прервёмся. Объясните, с учётом характеристик МиГ-21, оптимальный алгоритм действий пары истребителей при атаке звена стратегических бомбардировщиков Ту-95 в условиях их плотного огневого прикрытия.

Вопрос был каверзным, рассчитанный на то, чтобы запутать. Краем глаза я заметил, как десятки глаз уставились на меня. Галкин стоял у своего стола, скрестив руки на груди, и смотрел на меня с видимой неприязнью. Он явно ждал, когда я споткнусь.

Я, не спеша, поднялся. Внутри всколыхнулось раздражение. Мне надоело быть мишенью. Надоело доказывать, что я не просто чей-то протеже. Но я взял свои эмоции под контроль и придумал более интересный выход из сложившейся ситуации. Я понимал, что простое знание учебника не удовлетворит Галкина. Он ждал ошибки, а получит нечто новенькое.

— Товарищ подполковник, — начал говорить я, глядя на доску. — Стандартная тактика, описанная в наставлениях, предполагает поэтапный разрыв боевых порядков. Однако на мой взгляд, она имеет существенные недостатки в современных условиях.

Я перевёл на него взгляд и увидел, как на его лице мелькнуло удивление. Ага! Не ожидал, что я не стану пересказывать заученные фразы, а сразу пойду в контратаку.

— Продолжайте, — сухо разрешил он.

— Разрешите выйти к доске? — попросил я.

Он кивнул, и я прошёл к большой доске, покрытой слегка потускневшей от частого использования краской. Взял мел.

— Основная проблема стандартных схем — их предсказуемость, — начал я, чертя на доске условные обозначения. — Противник их изучил. Я предлагаю рассмотреть иную концепцию построения. Условно назову её «Тройная спираль».

Я начал рисовать схему: три группы истребителей, движущихся не в линию или клин, а по сложной траектории, напоминающей три переплетающиеся спирали на разных высотах.

— Суть в постоянном, взаимном прикрытии, — объяснил я, показывая мелом траектории. — Группа «А» на высоте восемь тысяч метров атакует с фронта, отвлекая огонь на себя. Группа «Б», находясь на эшелоне пять тысяч метров ниже, осуществляет прикрытие первой группы и выходит на атаку с фланга в момент, когда расчёты стрелково-пушечного вооружения бомбардировщиков сконцентрированы на первой группе. Группа «В» в это время находится выше всех, в режиме ожидания, и вступает в бой, когда противник переключается на вторую волну. Таким образом, мы создаём для него непрерывную, многоуровневую угрозу, лишая его возможности сконцентрировать огонь в одной точке.

Искоса я следил за Галкиным. Из грозного преподавателя он превратился во внимательного слушателя. Он больше не хмурился. Точнее, хмурился, но теперь задумчиво. Галкин приставил указательный палец к губам и, слегка постукивая им, внимательно глядел на доску.

— Схема примитивна, — пробормотал он. Видимо, не в его привычках было хвалить и не ругать при этом. — Но идея… Идея имеет право на существование. Какие изъяны вы видите?

— Координация, товарищ подполковник, — тут же отозвался я. — Наши средства связи не позволяют пока полноценно использовать эту тактику. Но если решить эту проблему, то, думаю, вполне возможно будет применять её на практике.

Галкин хмыкнул.

— У вас всё, Громов?

— Нет, товарищ подполковник. У меня много идей, — ответил я, внутренне потирая руки. А потому что сам напросился!

— Прошу, — сделал он пригласительный жест и присел на краешек стола.

Рядом с первой схемой, я начал чертить новую, попутно комментируя:

— Рабочее название: «Перекрёстный заслон». Две пары истребителей движутся не параллельно, а навстречу друг другу, по расходящимся траекториям, постоянно меняя высоту. Цель: создать для стрелков бомбардировщиков хаотичную, постоянно меняющуюся картину, затруднить прицеливание. А в момент сближения они одновременно атакуют разные цели в строю.

Галкин подошёл ближе к доске, его скептицизм окончательно сменился профессиональным интересом. Он встал рядом со мной, задумчиво потирая подбородок, его глаза забегали по нарисованным схемам.

— Столкновение, — произнёс он, но уже не в качестве возражения, а как одну из переменных в тактической задаче. — Риск столкновения огромен.

— Риск существует при выполнении любого манёвра, — парировал я. — Однако его можно минимизировать путём тщательной отработки на тренажёрах с использованием чётко регламентированных, заранее утверждённых схем маневрирования. Это вопрос выучки, а не принципиальной невозможности.

Он кивнул, всё ещё разглядывая доску. Потом повернулся ко мне и прошёлся по мне оценивающим взглядом, будто видел впервые.

— Обоснуйте, — коротко приказал он. — Откуда такие выкладки? На чём основаны ваши расчёты? Это не из учебника.

А вот и главный вопрос, к которому я подготовился загодя.

— Я проанализировал все доступные открытые отчёты о воздушных боях, в том числе и зарубежные, — уверенно начал я и почти не соврал. — А также я изучал мемуары асов Великой Отечественной и не только их. Кое-что я отыскал в переводных технических журналах. Смотрел, какие манёвры приносили успех, а какие приводили к потерям. Потом я взял существующие наставления и попытался понять, что в них устарело и как их можно улучшить.

Я говорил уверенно, глядя полковнику прямо в лицо. Всё, что я сказал, было правдой. Кроме источника моей уверенности. Но и этого объяснения было достаточно. Оно было логичным, рациональным и не выходило за рамки возможного для вдумчивого и увлекающегося курсанта.

— Современные самолёты, — продолжил я, — в частности МиГ-21, обладают повышенной тяговооружённостью и улучшенными манёвренными характеристиками. Традиционные компактные боевые порядки теряют эффективность в современных условиях ведения воздушного боя. Это наводит на мысли о более гибких, нелинейных тактических схемах. Я просто… сложил два и два. Проанализировал тенденции и понял, что наша техника опережает нашу же тактику. Вот и попытался это исправить. Пока, разумеется, только в теории.

Подполковник слушал не перебивая. Когда я закончил, он ещё раз медленно обвёл взглядом схемы на доске, затем посмотрел на меня.

— Он просто сложил два и два, — немного задумчиво произнёс он и хмыкнул. В голосе подполковника проскочило что-то отдалённо похожее на уважение. — Вполне… здраво. Пусть и утопично на нынешнем этапе.

Он помолчал, а затем неожиданно добавил:

— С этого дня, курсант Громов, по части тактики вы будете отчитываться лично мне. Ваши… идеи требуют структурирования и более глубокой проработки. Улавливаете?

— Так точно, товарищ подполковник!

Внутренне я ощущал не столько триумф, сколько облегчение. Конфликт к Галкиным был исчерпан. Более того, я, похоже, приобрёл ещё одного строгого, но объективного наставника.

— Садитесь, — кивнул он и, повернувшись к классу, продолжил лекцию, но уже без прежней монотонности. Он то и дело поглядывал на доску, а в его движениях стала заметна некоторая торопливость. Пытливый ум получил пищу. Я мысленно улыбнулся.

Давление на меня, конечно, никуда не денется. Белоглазов со своей бурной деятельностью никуда не исчез. Но вот этот маленький плацдарм, этот крошечный рубеж, был сегодня отвоёван.

Москва.

Ресторан «Прага».

Наталья Грачёва стояла перед зеркалом в женской уборной ресторана и поправляла макияж. Сегодня она себе особенно нравилась. Элегантное чёрное платье, аккуратная причёска и тонко подведённые глаза со стрелочкой. Отличный образ!

Сегодняшний вечер был для неё глотком свежего воздуха после месяцев напряжённой работы и личных потрясений. Приглашение в такой шикарный ресторан стало приятной неожиданностью.

Её спутником был давний друг отца, занимавший высокий пост в министерстве здравоохранения. Именно он когда-то помог ей устроиться в ЦКБ, за что она была ему безмерно благодарна.

После аскетичной жизни в общаге и постоянного напряжения последнего года эта встреча казалась ей возвращением в ту нормальную, красивую жизнь, к которой она привыкла с детства.

Наталья сомкнула губы, равномерно распределяя помаду, затем разомкнула их с лёгким, едва слышным «па». Поправила платье в зоне декольте, критически окинула себя взглядом, позволила себе лёгкую, довольную улыбку и послала своему отражению воздушный поцелуй.

Подхватив миниатюрный клатч, она покинула уборную, отстукивая по мраморному полу ритмичную дробь.

— Прошу прощения за ожидание, — лучезарно улыбнулась Наталья, когда подошла к столику и заняла своё место.

Статный мужчина немногим за сорок, с аккуратно зачёсанными тёмными волосами и обаятельной, чуть снисходительной улыбкой, встал при её приближении.

— Ничего страшного, Наташенька, — проговорил он приятным, бархатным голосом. — Такую красавицу можно и подождать. Я взял на себя смелость заказать нам вина пока вас не было.

К ним бесшумно подошёл официант в белой рубашке и чёрном жилете. В руках у него была бутылка дорогого вина. Разлив его по бокалам, он так же тихо удалился. Виктор Анатольевич поднял свой бокал и произнёс:

— За встречу!

Наталья вежливо пригубила вино и поставила бокал на стол. Обведя взглядом богатый интерьер зала, она решилась задать вопрос, который крутился у неё в голове с самого утра:

— Виктор Анатольевич, могу я спросить, почему вы решили встретиться со мной в таком месте?

Мужчина улыбнулся, затем неспешно протянул руку через стол и принялся поглаживать её кисть своими мягкими, ухоженными пальцами. Наклонившись чуть ближе, он промурлыкал, словно сытый кот:

— Неужели у меня должна быть веская причина, чтобы встретиться с красивой девушкой в приятном месте?

От неожиданности Наталья буквально забыла, как дышать. Её ротик округлился, словно она собиралась протянуть букву «О», а затем она несколько раз удивлённо хлопнула ресницами. Такого поворота событий она никак не ожидала.

Наталья прекрасно знала, что Виктор Анатольевич был давно и счастливо женат. А ещё у них с супругой было трое детей. И вдруг такие намёки! Её щёки заалели. Она резко отдёрнула руку и слегка отодвинулась на стуле, глядя на мужчину с внезапно вспыхнувшим гневом.

Тот, вместо того чтобы смутиться, мягко откинулся на спинку стула и тихо, мелодично рассмеялся. Когда смех стих, он произнёс, всё ещё улыбаясь:

— Вы очаровательны, моя дорогая. Этот гнев! Этот взгляд! Эта экспрессия!

Он отпил ещё вина, взял нож и вилку, аккуратно отрезал кусочек мяса и отправил его в рот. Прожевав, он проговорил, слегка помахивая ножом в воздухе:

— Но вы правы, Наташенька. Позвал я вас не только чтобы насладиться вашей красотой. У меня для вас есть поручение.

Наталья, уже собравшаяся облегчённо выдохнуть, списав всё на неудачную шутку, снова напряглась.

— Поручение? — глупо переспросила она.

Впрочем, она всегда чувствовала себя в его обществе глупенькой маленькой девочкой. И это её бесило. Бесило её и это снисходительное «Наташенька». Не само слово, а именно тот тон, каким он его произносил.

— Помнится, вы говорили, что готовы отблагодарить меня за помощь с устройством на работу, — проговорил Виктор Анатольевич, прожевав очередной кусок и запив его вином. Тон его приобрёл деловые нотки.

Наталья молча кивнула. Чувство долга всегда было её сильной и слабой стороной одновременно.

— Так вот, мне нужен от вас сущий пустяк. Уверен, вам не составит труда выполнить требуемое, — он коротко улыбнулся, но на сей раз Наталья чётко уловила разницу: губы растянулись в улыбке, а вот глаза остались холодными.

Она сглотнула комок в горле.

— Что от меня… — её голос внезапно сорвался на хрип. Она отпила вина, чтобы прочистить горло, и повторила твёрже: — Что от меня требуется?

Виктор Анатольевич отложил приборы, отодвинул тарелку и сложил руки на столе. Его лицо приобрело серьёзный, слегка суровый вид. Таким Наталья его ещё не видела.

— Я знаю, какую роль вы сыграли в судьбе одного нашего важного пациента…

Наталья похолодела. Она смотрела на такие знакомые черты лица и совершенно не узнавала их. У неё засосало под ложечкой от предчувствия неминуемой беды. И она не обманулась в своих ожиданиях.

— И это меня очень радует. Вы молодец, Наташенька, — он сделал паузу, давая ей осознать, что знает совершенно обо всём. — А также я знаю, что вы созванивались с одним молодым человеком, который вам и советовал проявить бдительность и участие в судьбе этого пациента.

У Натальи перехватило дыхание. Она попыталась сохранить самообладание, но внутри всё леденело от неприятного предчувствия.

— Мне нужно от вас лишь одно, Наташенька. Искренность, — его голос стал нарочито мягким, елейным. — Вы же верная дочь коммунистической партии и желаете для страны только блага? Я прав?

Наталья заторможенно кивнула, всё ещё не понимая до конца, к чему он ведёт.

— Прекрасно. Мне нужно, чтобы вы передавали мне всё, что услышите в доме спасённого вами пациента. Всё, абсолютно. Я должен знать о каждом слове, о каждом шаге, о каждом вдохе. А ещё вы должны выяснить, откуда тот молодой человек узнал о болезни нашего уважаемого пациента. И где он выяснил, к чему нужно готовиться.

Наталья, ещё не дослушав до конца, начала отрицательно качать головой. Нет, только не это! Она не может стать доносчицей! Только не с этими людьми, которые ей так доверяют! Только не с Серёжей…

— Я не могу, — сдерживая слёзы, выдавила она.

Лицо Виктора Анатольевича мгновенно преобразилось: его черты заострились, глаза стали колючими. Обаяние слетело с него в один миг.

— Можешь и будешь, — резко бросил он. — Или ты хочешь с треском вылететь с работы и после этого даже уборщицей ни в одну больницу не устроиться?

Он наклонился к ней через стол и зло прошипел:

— Забыла, где сидит твой отец и за что? Забыла, кто тебя из грязи вытащил, неблагодарная ты дрянь?

Наташа застыла, словно парализованная. Она не могла пошевелиться, не могла сделать ни единого вдоха. Горло сдавила ледяная рука страха. Она смотрела в искажённое злобой, покрасневшее лицо человека, которого ещё несколько минут назад считала добрым другом отца и который проявил заботу в тёмный час её жизни, и не могла поверить в происходящее. В этот момент она буквально услышала, как где-то там, глубоко внутри, с тихим звоном рушатся остатки её хрустального замка. Дзинь… дзинь… дзинь…

Виктор Анатольевич выпрямился, плавным жестом пригладил волосы, и на его лице вновь появилась та же снисходительная, спокойная улыбка.

— Ты всё сделаешь, поняла? Всё, что я тебе прикажу.

Он полез во внутренний карман пиджака, достал ключ и, не глядя, бросил его на стол. Металл звякнул о скатерть и подкатился к Наталье.

— Вот. Ты переезжаешь из своей общаги. Эта квартира для наших… — он многозначительно улыбнулся, и в его глазах мелькнул уже ничем неприкрытый намёк, — встреч.

Виктор Анатольевич посмотрел на свои дорогие часы на запястье.

— Всё, мне пора.

Он достал из портмоне несколько крупных купюр и бросил их на стол. Подумал и докинул ещё одну. Подошёл к Наталье, всё ещё сидевшей без движения, словно статуя, и остановился возле неё. Затем провёл своими мягкими пальцами по её щеке, наклонился и прошептал на ухо, касаясь его губами:

— До скорой встречи на нашей квартире, дорогая. Буду ждать… с нетерпением.

Он выпрямился, поправил пиджак и сухо добавил:

— И новостей тоже.

Развернувшись, он направился к выходу, тихо насвистывая какой-то бравурный мотивчик.

Только сейчас Наталья позволила себе моргнуть, и по её побледневшим щекам медленно, одна за другой, покатились крупные, тяжёлые слёзы.