Космонавт. Том 4

Глава 16

— Объявляю вас мужем и женой, — произнесла заведующая ЗАГСом с тёплой улыбкой после того, как мы поставили свои подписи и обменялись кольцами. — Можете поцеловать невесту!

Я повернулся к Кате. Она стояла, в свете золотистых лучей солнца, в кремовом платье, и казалась мне самым прекрасным существом на свете. Бережно взял её ладони в свои и чуть склонился, чтобы поцеловать. Поцелуй был недолгим, лёгким, но таким чувственным, что в этот момент весь мир сузился до нас двоих. Я по-настоящему был сейчас счастлив.

«Вместе навсегда,» — пронеслось в моих мыслях, словно клятва. Только теперь я в полной мере осознал, что случилось. Мы расписались. Официально. Сергей и Екатерина Громовы. Моя жена.

Отстранившись, я заглянул в её глаза, и Катя, словно прочитав мои мысли, мягко улыбнулась. В этой улыбке и в её взгляде я прочёл отражение своих мыслей.

Уже на улице подхватил Катю на руки, и она, взвизгнув, со счастливым смехом обвила мою шею руками. Приглашённый фотограф тут же начал щёлкать нас, запечатлевая этот момент. Затем мы сфотографировались со свидетелями — Ваней и Наташей. Да, они уже были супружеской парой, но мы с Катей решили, что плевать нам на эти приметы. Мы в них не верили, а законом не возбранялось брать в свидетели супругов. К тому же мне и не хотелось никого другого видеть на месте Вани, потому что он стал мне настоящим другом. Катя же, пока я учился в Каче, сильно сблизилась с Наташей. Поэтому и она даже не рассматривала другие кандидатуры, сразу обозначив, что свидетельницей выбирает Наташу. К тому же у меня и других вариантов попросту не было. Все, кого я в теории мог бы позвать из холостых друзей, не смогли бы приехать в Москву в силу разных обстоятельств.

Потом были фотографии с родителями, которые, как мне казалось, волновались больше, чем мы с Катей. Наши мамы то и дело спрашивали фотографа всё ли хорошо, всех ли видно, как лучше встать. Бедолага, мне его даже немного жаль стало, когда я увидел его тоскливый взгляд. Затем было общее фото и поздравления. Сначала мы все вместе сфотографировались у входа в ЗАГС, затем у машины с куклой. И на этом всё, официальная часть подошла к концу. Поблагодарив фотографа и, наконец, отпустив его с миром, мы поехали домой, чтобы отметить в узком кругу близких людей создание новой ячейки общества, то есть, нашу с Катей роспись.

На празднование мы отвели только один день — субботу. В воскресенье мне уже нужно возвращаться в Звёздный городок. С Катей мы этот момент обговорили уже давно, ну а наши близкие хоть и не знали обо всём, за исключением отца, но понимали, что я занимаюсь важным делом.

Во время ужина мы разговорились о планах на будущее. Тогда я и обмолвился, что собираюсь подыскать для нас с Катей отдельное жильё. Наши отцы моё решение поддержали, а вот мать Кати, когда услышала об этом, тут же запротестовала:

— Серёженька, да зачем вы будете снимать, ютиться где-то? У нас вам будет вполне комфортно. Мы с Георгием Петровичем, — она взяла мужа за руку, легонько сжала её и посмотрела на него, словно ища поддержки, — на выходные всё равно уезжаем на дачу. Так что мешать вам не будем. А ты всё равно приезжаешь в Москву только на выходные.

Она перевела свой взгляд на мою мать. Вот уж у кого она нашла стопроцентное понимание. Пока Нина Павловна говорила, моя мать всё время согласно кивала. Впрочем, я не был удивлён. Мать мне как-то рассказывала о том, насколько сложно им с отцом пришлось, когда они только поженились, а потом ещё и я появился. Так что теперь она полностью встала на сторону моей тёщи.

Спорить с родителями в этот день не хотелось, да и логика в словах Нины Павловны была. Поэтому с таким временным решением я хоть и согласился, но мысленно твёрдо решил ускорить вопрос с жильём. Мне хотелось свой угол. Пусть и маленький, но это будет то место, где мы с Катей сможем быть семьёй, без оглядки на родителей.

Несколько раз я начинал разговор с отцом, но всё время нам кто-то мешал. Первый раз — когда мы сели за стол. Я только собирался отозвать отца в сторонку, как Катин отец поднял тост за молодых, и наша беседа заглохла в зародыше. Второй раз — когда мы перешли в гостиную с чаем. Я пристроился рядом с отцом, но тут Наташа попросила помочь переставить стол для сладкого, и момент был упущен. В третий раз я уже был полон решимости довести дело до конца, поэтому отвёл отца в сторону, к окну, и начал:

— Нужно обсудить кое-что важное…

Отец повернулся ко мне и согласно кивнул, но именно в этот самый момент кто-то решил позвонить. Георгий Петрович встал из-за стола и вышел в коридор. Отец проводил его взглядом, потом снова повернулся ко мне.

— Что ты хотел обсудить? — спросил он.

Я снова раскрыл рот, но тут в комнату вернулся отец Кати.

— Василий, тебя к аппарату, — сказал он с таким видом, что я понял — дело серьёзное. Отец коснулся моего плеча, сказав, что продолжим через пару минут.

Я же сел на подоконник и прислонился затылком к окну. Что-то мне подсказывало, что сегодня с отцом мы уже не поговорим, хоть я и готовился к этому разговору весь прошлый месяц и весьма основательно подошёл к вопросу. Всё это время я активно собирал информацию. Пользовался не только книгами, но и беседовал с сотрудниками центра подготовки космонавтов: инженерами, технологами, инструкторами. Видя моё рвение и искренний интерес, они охотно делились деталями, которые не всегда входили в официальную программу.

И пусть мне с моими знаниями это было не столь необходимо, но я понимал стратегическую важность такого подхода. Во-первых, нужно было освежить в памяти актуальные на 1966 год данные, чтобы случайно не проговориться о том, чего я знать не мог бы. Во-вторых, если у отца или у кого-то ещё возникнут вопросы об источнике моих знаний, то любой сможет подтвердить, дескать, да, Громов постоянно интересовался, задавал вопросы. Это даст мне надёжное алиби и естественное объяснение моей «прозорливости».

Через пять минут отец вернулся. Ну да, я оказался прав в своих предположениях. С лица отца слетело всё веселье и расслабленность. Он снова стал собранным, а между бровями залегла знакомая глубокая морщина. Из добродушного родителя он мгновенно трансформировался в заместителя начальника ЕККП, который был готов к любым неожиданностям.

— Прошу прощения у всех, — сказал он, обращаясь ко всем собравшимся, взгляд его на мгновение задержался на мне, и на его губах мелькнула извиняющаяся улыбка, — но меня срочно вызывают на работу. Дело неотложное.

Он обнял Катю, попрощался с остальными. Я вызвался провести его да дверей, и уже там он негромко мне шепнул на прощание:

— Завтра поговорим. Обещаю.

Я кивнул и пожал ему руку на прощание. Хоть я и чувствовал лёгкую досаду, но я знал, что его работа всегда была и остаётся делом государственной важности. Завтра так завтра. Только я не понимал, когда именно завтра, ведь с самого утра я отбуду в Звёздный.

Вскоре после отъезда отца и мы стали закругляться. Гости разошлись по домам, а мы отправились спать. Ну а наутро, проснувшись раньше всех, я тихонько попрощался с Катей, собрался и вышел из квартиры.

Спустившись на улицу, я удивился, заметив у подъезда знакомый автомобиль. Подойдя поближе, я увидел дремавшего за рулём отца. Я легонько постучал по стеклу. Отец встрепенулся и заозирался по сторонам, не сразу поняв, где он находится.

Когда он открыл окно водителя, я поздоровался:

— Доброе утро. Ты что здесь делаешь?

— Как что? — хрипло спросил он, убирая с пассажирского сиденья какие-то листы. — Я же обещал вчера, что мы поговорим сегодня. Садись.

Я улыбнулся и поспешил занять место возле отца. Всё-таки он у меня кремень-мужик. Сказал — сделал. Весь в меня, то есть я в него. Короче… Я и сам не до конца ещё проснулся, засиделись мы вчера.

— Сергей, а разговор серьёзный? — спросил отец, когда мы отъехали.

— Да. Очень серьёзный.

— Тогда, может, отложим его до приезда в Звёздный городок? Мне нужно переключиться и немного голову разгрузить, чтобы нормально воспринимать новую информацию. Считай, почти всю ночь не спал. Удалось часа три урвать. А в центре я весь день буду, успеем поговорить в спокойной обстановке.

— Ладно, — проговорил я, обдумывая его слова. Если отцу нужно время, чтобы собраться, хорошо. Разговор предстоит серьёзный, а мне нужно всё его внимание. — Но только откладывать нельзя. Времени совсем мало.

Отец искоса глянул на меня.

— Принял, — ответил он. — Поговорим сегодня.

Остальной путь до Звёздного мы проделали, болтая о пустяках. По прибытии на КПП Звёздного городка мы разошлись в разные стороны, каждый по своим делам.

Разговор состоялся ближе к вечеру, когда наступило свободное время. Отец задержался, поэтому пришёл ко мне в комнату сам. Мы с Власовым обсуждали весеннюю поездку на природу, где нас будут учить выживанию, когда в дверь негромко постучали. Через мгновение она приоткрылась, и в комнату заглянул отец.

— Привет, молодёжь, — он шагнул внутрь. — Можно?

— Проходи, — сказал я, вставая с кровати.

Увидев моего отца, Колька мгновенно вскочил на ноги, вытянулся в струнку и принял вид лихой и придурковатый. Всё, как по учебнику. Видя это, мой отец весело хмыкнул.

— Товарищ Главный конструктор! — чётко отрапортовал он.

Я, сдерживая смех (картина и правда была презабавная), поспешил представить их друг другу:

— Коля, это мой отец — Василий Игнатьевич Громов. Отец, это мой друг и сосед по комнате, Николай Власов.

— Ну здравствуй, Николай. Как дела? Как подготовка? — он протянул Власову руку. Коля слегка опешил, но крепко пожал её.

— Товарищ заместитель начальника Комитета, слушатель Власов докладывает! Подготовка идёт полным ходом! Всё хорошо! Стараемся! — выпалил он на одном дыхании.

Отец сделал жест рукой, останавливая Колю, и негромко рассмеялся.

— Ну, что вы, товарищ Власов. Расслабьтесь. Мы же не на параде. Я сейчас ваш гость и пришёл сюда как отец к сыну, а не как начальник.

Коля выдохнул, плечи его немного опустились, и на лице появилась неуверенная, но искренняя улыбка. Но всё равно он не мог до конца расслабиться. Для него Василий Громов был не чьим-то отцом, а фигурой колоссального масштаба. Человеком, чьи решения влияют на судьбу космической программы. Это я, человек, который прожил большую часть жизни в другой реальности, чувствовал себя свободно в общении с такими людьми, как мой отец. А вот у Власова такого опыта не было.

— Так точно… то есть… понял, — сбился он и уже более свободно добавил: — Всё действительно хорошо. Тренировки, учёба… Осваиваемся помаленьку.

Он коротко глянул на меня.

— Прошу меня извинить, Василий Игнатьевич, но мне нужно… я парням обещал партию в шахматы, — соврал он, чтобы оставить нас одних.

Отец понимающе кивнул.

— Конечно, конечно, не смею задерживать.

Я одними губами, беззвучно сказал Коле: «Спасибо». Он быстро вышел, плотно притворив за собой дверь.

Отец прошёл в комнату, окинул её заинтересованным взглядом.

— У вас тут вполне уютно, — отметил он.

Его взгляд остановился на нашем рабочем столе, на котором возле книг и тетрадей стояли два макета: собранный из подручных средств самолёт Як-18 и наполовину собранная ракета «Восток-1». Эти модели мы с Колей мастерили вечерами, когда хотели отвлечься от учебных нагрузок.

— Ваша работа? — спросил отец, кивнув на них.

— Да, — ответил я. — Наше с Колей увлечение.

Он подошёл и наклонился к столу, чтобы получше рассмотреть. Аккуратно взял «Восток», покрутил его в руках, оценивая нашу работу.

— Неплохо, — резюмировал он. Отец положил макет на место и молча прошёл к стулу. Развернув его так, чтобы находиться ко мне лицом, сел, закинув одну ногу на другую.

— Так о чём ты хотел поговорить? — вот теперь его голос стал строгим, деловым. Передо мной сидел не отец, а заместитель начальника ЕККП.

Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Комната внезапно показалась очень тесной, поэтому я встал и сделал несколько шагов, подбирая слова, потому что мой отец был человеком определённого склада ума. Инженер, прагматик, скептик. И если я хоть немного успел его изучить, то убедить его можно будет только фактами, логикой и железными аргументами. Эмоции на него не подействуют. Или подействуют, но слабо. А рассказать ему о том, что я из будущего и знаю исход наперёд, конечно же, было нельзя.

— Я хотел поговорить по поводу Комарова и запуска «Союза-1», — озвучил я тему нашей беседы.

Отец откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Выражение его лица осталось неизменным, будто он ожидал чего-то подобного.

— Откуда ты знаешь об этом? — сурово спросил он.

На этот вопрос у меня был заготовлен ответ. Я обвёл комнату рукой.

— А ты забыл, где я находился последний месяц? Здесь услышал, там услышал, провёл свои исследования, вот и сложилась картинка. Это не составит труда человеку, который привык думать и сопоставлять данные.

Отец кивнул, принимая мой ответ.

— Допустим. Продолжай.

Тон отца меня немного удивил. Я даже слегка растерялся, потому что ожидал немного другой реакции. Так, ладно. Меняем стратегию. Отбросив лишние сантименты, я встал напротив отца и тоже скрестил руки на груди. Разговор обещал быть сложней, чем я предполагал.

— Нужно отложить запуск, — в лоб заявил я.

— Исключено, — категорично мотнул головой отец, и я снова опешил. До нынешнего дня отец всегда старался сперва выслушать меня, понять, обдумать мои слова, и только после этого он принимал решение. А тут… — Раз ты у нас такой осведомлённый и сопоставил все факты, то ты должен знать, что это за проект. Стратегический. Он прошёл все комиссии и этапы. Мы сами его утверждали. И Комаров давно готовится. Здесь нечего обсуждать.

Я неверяще посмотрел на отца. Мне хотелось крикнуть: «Что ты несёшь?» Даже сейчас, без знаний будущего, видно, что аппарат сырой. Ни о какой уверенности в успехе речи быть не может. Я мысленно одёрнул себя, успокаиваясь, и упрямо продолжил, чеканя каждое слово:

— Именно потому, что он стратегический, и потому что Комаров к нему уже готовится, я и затеял этот разговор.

— Хорошо, я понял. Тогда давай конкретнее. Времени у нас обоих мало. Поэтому опустим вводные препирательства и перейдём к сути, — сказал отец, потирая лоб.

— Отлично, — согласился я. Мне и самому не хотелось плясать вокруг да около. — Ты помнишь мои предложения по модернизации некоторых систем?

Отец кивнул. Ещё год назад я «подбросил» ему несколько идей, которые, как мне казалось, он принял в работу.

— Часть из них была учтена в поздних модификациях. Какие-то ещё на стадии рассмотрения, Сергей. Но при чём здесь «Союз-1»? Он уже практически готов.

— Вот именно, что почти, — я слегка подался вперёд. — Об этом говорят и сами конструкторы, и экипажи. Не напрямую, конечно. Но по намёкам, по их поведению, по разговорам в столовой и курилках можно многое понять. Раз ты хочешь слышать суть, пожалуйста. Я считаю, что спешка губительна там, где цена ошибки — жизнь человека и репутация страны. Ты же сам мне говорил, что всегда настаивал на максимально тщательной проверке даже самых мелких деталей. Верно? А ещё я помню, как ты говорил, что никогда не был сторонником «авось». Или ты хочешь, чтобы история с Р-16 повторилась?

Отец сжал челюсти, взгляд его стал острым как бритва. Это был удар ниже пояса, и я знал, что ступил на офигенно тонкий лёд. Но иначе было нельзя. Неожиданно для меня, все мои слова упёрлись в глухую стену непонимания. Поэтому я и решил действовать жёстко.

Отец подался вперёд и зло процедил:

— И ты предлагаешь остановить проект? Сейчас, когда сроки горят? Когда… У нас приказ, Сергей.

Приказ? По прошлой жизни я помнил, что на Василия Мишина оказывалось давление, но ни в одном из источников я не встречал, что был отдан приказ запустить «Союз-1». Чертовщина какая-то. И от кого я её слышу? От отца, который, по словам Натальи Грачёвой, сам призывал Королёва слать куда подальше неразумные приказы. Неужели его настолько изменила должность. Нет, я в это отказывался верить.

— Нет. Не остановить, — отрезал я, начиная закипать. Градус беседы постепенно повышался. — Отсрочить. Весь этот месяц я не просто так сидел сложа руки. Во время знакомства с «Союзом», я обратил внимание на одну существенную деталь, которая меня смутила. Поэтому я начал копать в этом направлении и проанализировал всю доступную мне документацию по «Союзу-1». Не только теоретические характеристики, но и результаты стендовых испытаний, которые, кстати, весьма скудны для такой сложной и жизненно важной системы. Помимо этого, я задавал уточняющие вопросы нашим преподавателям, и ответы меня несколько озадачили.

Отец нахмурился, слушая меня. Именно отказ парашютной системы, и стал ключевой проблемой, которая привела к гибели Комарова. На это я и решил надавить. На самом деле «Союз-1» имел и другие конструктивные недочёты, которые вылезли уже потом, в полёте. Но о них пока рано говорить. Сейчас мне необходимо было убедить отца хотя бы прислушаться ко мне.

— И что именно ты там выявил, м? — с язвительностью в голосе спросил отец. На это я не обратил внимание. Понимаю его чувства. Никто не любит слышать об ошибках. Тем более, когда о них говорит молодой пацан. А ещё за язвительностью отец пытался скрыть собственное беспокойство. Самолюбие самолюбием, но он прекрасно усвоил, что слов на ветер я не бросаю и если о чём-то говорю, то уверен в своих словах.

— Я выявил проблему в парашютной системе, — ответил я, не реагируя на тон отца. — И я практически уверен в своих выводах. Вопрос не только в механизме выброса, хотя он и имеет свои… неточности. Вопрос в комплексной работе системы парашютирования после прохождения аппаратом плотных слоёв атмосферы, да ещё и в условиях, отличных от идеальных. Не мне тебе об этом рассказывать, но на всякий случай напомню, что парашютный контейнер расположен в обшивке спускаемого аппарата, которая после входа в атмосферу сильно нагревается. Тепловая защита, конечно, рассчитана, чтобы защитить отсек. Но если внимательно изучить методику испытаний, то есть один критический момент, который меня и встревожил.

Отец кашлянул и поёрзал на стуле. Похоже, они этот момент не учли. Либо было что-то ещё, о чём я не знаю. Я подошёл к столу и вытащил приготовленные мной чертежи. Отыскал нужный и ткнул пальцем в общую схему спускаемого аппарата.

— Смотри, испытания вытяжного и основного парашюта, насколько мне известно, проводились на макетах, которые не имели полноценной теплозащиты, имитирующей конструкцию корабля. Или что ещё хуже, имели какие-то подручные средства изоляции. Такие как ткань, фольга, картон или что угодно другое, но только не сложную многослойную теплозащитную оболочку. Я прав?

Отец удивлённо вскинул бровь и уже без раздражения подался вперёд, заинтересованно вчитываясь в мои записи. Вот оно, теперь я уверен, что попал в точку. Отец знал об этой особенности. Многие знали, потому что время сейчас такое. Из-за спешки и отсутствия ресурсов для всесторонних испытаний приходилось выкручиваться и закрывать на некоторые вещи глаза.

— Сын, — задумчиво протянул отец. — Подобные детали… в спешке проекта… Процесс нанесения, а затем и эксплуатации теплозащитного покрытия — это крайне тонкая вещь.

— Ага, — подтвердил я. — Тонкая. И в теории эта деталь может стоить жизни. Ведь ты же и сам знаешь, что любые отклонения, микротрещины, а тем более неравномерность нанесения или посторонние включения, которые могут попасть в полость контейнера во время неправильной сборки и изоляции… В общем, всё это может привести к изменению геометрических допусков контейнера. И на выходе мы получим то, что заложенные расчёты могут не соответствовать действительности!

Я сделал паузу и посмотрел на отца. Он внимательно слушал меня, слегка наклонив голову, и беззвучно шевелил губами, будто просчитывая что-то в уме. Думаю, он понял, куда я клоню. Или был близок к пониманию.

— А теперь давай подумаем, что произойдёт, если контейнер парашютной системы, даже если он не расплавится, будет деформирован, или, например, поверхность, по которой скользит парашют, окажется липкой или шероховатой из-за технологических нарушений на производстве?

— Это приведёт к катастрофе, — поражённо проговорил отец и поднял на меня покрасневшие от недосыпа глаза. — Механизм выброса, рассчитанный на идеальные зазоры и давления, может заклинить. Вытяжной парашют в таком случае не выйдет или выйдет, но не полностью.

— Угу, — согласился я, внутренне радуясь тому, что наконец-то стена непонимания разрушена и я узнаю прежний взгляд отца. — А за вытяжным парашютом последует и основной. Их работа — это цепочка последовательных, идеально синхронизированных событий. Если вытяжной парашют застрянет, он не выдернет основной. Или выдернет его некорректно.

Отец встал и поближе подошёл к моим бумагам. Я сделал паузу, давая ему возможность самому всё обдумать и просчитать варианты.

— А ещё представь себе такую ситуацию, — решил поднажать я, — Что если основной парашют застрянет в контейнере? В таком случае запасной парашют, который должен выйти следом, может запросто запутаться в стропах основного, не вышедшего или не до конца вышедшего. И это уже будет не просто отказ одного компонента. Это будет системный отказ, который гарантированно приведёт к гибели корабля! Ведь если только один парашют подведёт, ещё можно будет надеяться на второй. Но если и второй станет бесполезен из-за первого, тогда это катастрофа. Фактически оба комплекта парашютов будут выведены из строя одним и тем же системным сбоем.

Отец медленно, как в замедленной съёмке, опустился обратно на стул. Он даже побледнел, а на лице читалась смесь ужаса и неверия. Я же мысленно подбирал нужные слова, которые помогут отцу принять правильное решение. Сейчас я, как никогда раньше, сожалел, что у меня нет доступа к «Союзу-1».

Эх, если бы я только мог прямо сейчас оказаться на Байконуре и осмотреть корабль. Зная, где именно искать проблему, я бы сразу указал на конкретные недочёты. Тогда уж точно запуск пришлось бы отложить. Но я был всего лишь новичком в отряде, и вряд ли меня пустят на объект в ближайшее время.

Но я решил пойти другим путём. Как там говорится? Проси большего, чтобы получить желаемое? Именно так и поступлю. Мне нужно убедить отца, чтобы он лично осмотрел парашютную систему, раз уж я не могу сделать это сам. Но нужно сделать так, чтобы я напрямую об этом ему не говорил. В общем, я снова решил сыграть юного максималиста.

— Мне, как будущему космонавту, должны давать полную информацию о технике, на которой я, возможно, буду летать, — проговорил я с таким видом, будто не понимаю, что для меня это пока рано. Всё это будет, но позже. — И мне должны показать, каким образом проводились эти испытания. А ещё было бы неплохо лично изучить отчёты по бросковым испытаниям. Проверить фотографии и видеозаписи, если они есть. И, самое главное, мне нужно осмотреть реальный спускаемый аппарат.

— Сергей, ты вообще понимаешь, что ты предлагаешь? — Вытаращился на меня отец. Говорил он таким тоном, будто я призывал запустить человека в космос из пушки.

— Я — да. А ты? — спросил я, мысленно радуясь, что я оказался достаточно убедителен в своей роли. — Мне нужно лично убедиться, отец. Я, например, хочу проверить нормальность выхода вытяжного и основного парашюта, а затем и основного, и запасного комплекта на одном из ещё не отправленных аппаратов. И ещё хочу посмотреть на чистоту поверхности контейнера парашютной системы. Лично убедиться в отсутствии любых липких и шероховатых участков, — перечислил я всё, что сделал бы сам, если бы мог добраться до «Союза-1».

— Да чтоб тебя, — отец хлопнул ладонью по столу. — Ты сейчас предлагаешь не просто «отсрочить» полёт, ты хочешь вмешаться в процесс, который уже идёт своим чередом. Да на заводе, а тем более на Байконуре, никто не позволит тебе, слушателю отряда, осмотреть корабль. До такого контроля допускают только…

Попался! Я, глядя в окно, невинным тоном продолжил фразу отца:

— Допускают только главного конструктора или его заместителя? Только того, кто принимает полную ответственность за все запуски?

Отец так и застыл на месте с раскрытым ртом. Готовые сорваться с губ слова возмущения так и не прозвучали. Он медленно выдохнул и потёр переносицу, прикрыв глаза. По сути, спор был окончен. Вижу, что он понял, к чему я вёл. Ему останется только самому всё проверить, а я уверен, что так оно и случится, найти неполадки, о которых я говорю, и отложить запуск. А потом они и остальные проблемы выявят. Я этому поспособствую.

— Допустим, мы найдём… какую-то неточность, — со вздохом проговорил отец, открывая глаза. — Допустим, ты окажешься прав. Что тогда? Это же не просто тюбик зубной пасты, Серёжа, чтобы его взять и поменять.

— Ну-у, — я пожал плечами. — Если я окажусь прав в своих предположениях, тогда вам придётся снять парашюты, почистить люки контейнеров изнутри и пересмотреть процесс нанесения теплозащиты в этих зонах. Возможно, придётся заменить парашюты на новые комплекты. Это сбой графика, я понимаю. Но зато в данном случае никто не погибнет и корабль будет цел. А если ничего из этого не сделать, но я окажусь прав, тогда, — я принялся загибать пальцы, — погибнет человек, потеряем корабль, на который ушли ресурсы, и у нас не будет никакого результата. Точнее, он будет. Но на это уйдёт гораздо больше времени, потому что нужно будет начинать с нуля. В итоге получаем потерю репутации и дизмораль чуть ли не всей страны.

Отец молчал. Его взгляд был устремлён в пустоту. Он переваривал мои слова. Я видел, что теперь он полностью разделяет мои взгляды на ситуацию. Смерть Комарова — это не просто потеря космонавта. Это удар по престижу, по моральному духу, по всей программе. А ещё на кону стоял и ЕККП. Они только-только выбили финансирование, пообещали результат. А тут такой громкий провал в перспективе.

— Я тебя услышал, Сергей — глухо проговорил отец, не поворачиваясь ко мне. — Но в данном случае решение зависит не только от меня. Всё сложнее, чем кажется.

Мне в голову пришла ещё одна идея. Что, если к этому делу подключить не только отца, но и тех, кто будет летать на кораблях. То есть, космонавтов. Усилиями Сергея Павловича, каждый из них получил инженерное образование. Они должны разбираться во всех тонкостях, к тому же они знают, как ведёт себя машина на практике.

— Послушай, отец, — заговорил я, присаживаясь на кровать. — А что, если создать экстренную ревизионную комиссию?

Отец вскинул голову и непонимающе посмотрел на меня.

— Я имею в виду, что можно позвать не только инженеров, но и пилотов-испытателей. Они, как никто, знают, как работают машины на пределах. Пусть это будет небольшой, но независимый орган, который проведёт полную ревизию всех конструктивных особенностей парашютной системы, всех отчётов по испытаниям.

Говоря это, я всё больше убеждался, что такая комиссия при должных полномочиях, сможет на время притормозить проект и, кто знает, может, и без моих подсказок обнаружат все остальные проблемы. А потом они добьются внесений изменений, которые спасут «Союз-1» от катастрофы.

— Это интересная мысль, — сказал отец, отворачиваясь от окна. — По правде говоря, не ожидал, что разговор окажется настолько… Аргументированным. Ты в очередной раз сумел меня удивить. Но, — он горько усмехнулся, — докладывать наверх о возможном срыве графика… Это задачка со звёздочкой. Это будет удар по мне лично и по ЕККП в целом.

— Цена этого срыва — не только перенос сроков, но и гибель человека, отец. Сроки можно наверстать, а жизнь — нет. Ты сам учил меня, что нет ничего дороже точного расчёта и безопасности. Особенно в воздухе. А в космосе — тем более. Если запуск не отложить, тогда это точно повлияет на всех. Смерть Комарова — вот что будет стоить нам всего. И престижа, и доверия, и Луны. Я в этом твёрдо убеждён.

Когда я закончил, отец коротко посмотрел на меня. Да, он выглядел уставшим, но в его глазах, наконец-то, загорелся огонь упрямства. Мы оба молчали. Всё, что я хотел сказать отцу, я сказал. Поэтому я решил, что лучше оставить его сейчас наедине со своими мыслями. Пусть подумает, взвесит всё. Сейчас уже давить на него нельзя, иначе мы скатимся в банальную ссору.

— Мне нужно… пройтись, — бросил я, направляясь к двери. Отец лишь кивнул и снова отвернулся к окну.

Выйдя в коридор, я практически нос к носу столкнулся с Олегом и Колей, которые с непередаваемыми выражениями на лицах уставились на меня. Видимо, наш разговор с отцом был слышен за дверью. Ну и ладно. Я прошёл мимо них, кивнув им.

Мне тоже нужно было побыть одному, переварить всё. Разговор с отцом отнял у меня немало сил. Свою миссию я выполнил, и теперь всё зависело от отца и его желания пойти против руководства.