Космонавт. Том 4

Глава 6

Суточная передышка подействовала на меня благотворно. Я получил необходимую для организма передышку, и это стало своеобразной перезагрузкой. С новыми силами я ринулся в бой.

До выпуска из училища оставались считаные недели, и финальный рывок требовал максимальной концентрации.

Я активно сдавал последние экзамены. Параллельно с этим кипела подготовка к самому выпускному. Генеральные репетиции торжественного марша, построение, подготавливали парадную форму. Шли и тренировки показательных полётов над городом.

Но учёбой и подготовкой моя деятельность в эти дни не ограничивалась. Разговор с отцом в Волгограде заставил меня в ускоренном темпе взяться за записи, которые я потихоньку вёл ещё с летнего отпуска.

В отдельном блокноте я скрупулёзно записывал свои размышления об ошибках, приведших к проигрышу в лунной гонке. Я старался систематизировать всё — от технических просчётов в конструкции Н-1 до фатальных стратегических решений на государственном уровне.

Конечно, я отдавал себе отчёт, что не всё может получиться так, как я задумал. Всегда существовал человеческий фактор, непредсказуемые обстоятельства, неучтённые нюансы. История, которую я помнил, и архивные записи, которые я штудировал, не в полной мере отражали непростую действительность этих лет.

Да и некоторые мои предложения требовали доступа к таким уровням власти и секретности, которые пока были для меня недосягаемы. Поэтому я продумывал варианты, намечал в уме людей, через которых можно было бы действовать, искал точки влияния.

Я чётко понимал: в одиночку я не смогу напрямую перевернуть ход событий. Это утопия. Но направлять других, вкладывать в умы ключевых фигур нужные мысли, действовать их руками — это было мне по силам.

Оставалось лишь дождаться выпуска и попасть в Москву, где я смогу действовать свободнее, без постоянной оглядки на устав и казарменный режим.

Ну и после того, как я попаду в экспериментальный отряд стажёров-космонавтов и получу соответствующий допуск, я смогу уже логично, с опорой на доступ к секретной информации, обосновывать свои знания и предложения. А пока… Пока приходилось действовать точечно, аккуратно и неспешно. И это не нравилось мне больше всего, потому что время утекало сквозь пальцы как песок.

Меня радовало лишь одно: и отец, и Королёв говорили, что некоторые мои идеи взяты в работу. Значит, движение в нужном направлении уже началось. Пусть медленно, но началось.

Однако сегодня, по дороге на последний экзамен, я думал над другой, куда более масштабной и опасной проблемой.

Допустим, нам удастся создать единую организацию, которая объединит все разрозненные КБ. Допустим, конструкторы начнут внедрять мои предложения. Допустим, даже удастся выбить необходимое финансирование. Но при всём при этом, СССР всё равно катастрофически проигрывало США по одному, самому главному ресурсу — времени.

Они начали раньше, у них была чёткая цель и выверенный план, по которому они неуклонно двигались, не распыляя силы. А ещё, как я прекрасно помнил, именно успешные запуски наших «Зондов», которые стартовали в 1964 году, заставили американцев сильно понервничать и спровоцировали ускорение их собственной лунной программы.

Вывод напрашивался сам собой, и он был безжалостно логичен: США необходимо было замедлить. Во-первых, следовало убедить вышестоящие инстанции если не закрыть, то существенно затормозить работу над «Зондами». Это не только сэкономило бы колоссальные средства, но и позволило бы конкурентам расслабиться и снизить темп.

А во-вторых… Второе было сложнее и опаснее. Требовалась подрывная деятельность на территории самого противника. Само собой, я не могу отправиться в США и лично чем-то там «подгадить». Для этого у меня нет и не было необходимых ресурсов и навыков.

Но у СССР были для этого свои спецслужбы, на которые работали специально обученные люди. И я сильно сомневался, что они уже не внедрены на территорию конкурентов. Возможно, стоило просто подсказать им, куда именно стоит нанести удар. Маленькая, точечная, почти незаметная диверсия в стане врага, могла бы выиграть для нас те самые драгоценные месяцы, а то и годы.

А вообще, мысль о том, что наши неудачи не всегда следствие наших собственных ошибок приходила мне в голову уже давно. Кто сказал, что это не было результатом умелой работы вражеских агентов?

После попытки ограбления, после странного давления на отца, Королёва и прочих сотрудников конструкторских бюро, получалась любопытная ситуация. Велика была вероятность, что на территории СССР уже давно и успешно работают агенты иностранных спецслужб, причём на самых разных уровнях.

А ещё я всё чаще ловил себя на мысли, что Н-1 не всегда сама по себе падала. Были у меня и на этот счёт серьёзные подозрения. Что, если нам помогли проиграть?

Пока, конечно, это были лишь мои домыслы без доказательной базы. Но если сложить воедино все детали в единый пазл, то картина вырисовывалась вполне логичная. Чем больше торопят, тем больше ошибок. Больше аварий, больше жертв, выше затраты и, как следствие, меньше финансирование и энтузиазма у руководства. Идеальная стратегия для скрытого саботажа.

В общем, у меня были идеи по реализации всех намеченных пунктов. Оставалось только дождаться возможности действовать относительно свободно.

С этими невесёлыми мыслями я и направлялся на последний экзамен. Когда я вошёл в аудиторию, моя задумчивость мгновенно испарилась. За столом экзаменационной комиссии, рядом с нашими постоянными преподавателями и приглашёнными из штаба округа офицерами, с невозмутимым видом сидел подполковник Белоглазов. И его присутствие здесь не предвещало ничего хорошего. Для меня.

Я внутренне подобрался и приготовился к неприятностям.

И я не ошибся в своих ожиданиях. На основные вопросы по тактике группового воздушного боя, действиям в сложных метеоусловиях и радиолокационному противодействию я ответил чётко, ясно и полно. Даже самые каверзные дополнительные вопросы членов комиссии не поставили меня в тупик.

Я видел, как экзаменаторы с одобрением кивали на каждый мой ответ и делали какие-то пометки в своих журналах. Белоглазов же на протяжении всего экзамена не проронил ни слова, лишь изредка поднимал на меня свой холодный, оценивающий взгляд, и всё. Он не пытался вмешаться, не пытался как-то помешать или навредить. Он просто наблюдал. И это было не к добру.

После экзамена ко мне подошёл дежурный по роте.

— Курсант Громов, — сказал он. — Тебя вызывает командир курса. Немедленно.

Вот оно. Предчувствие, не отпускавшее меня с момента появления Белоглазова, сгустилось до состояния предгрозового электричества в воздухе. Ещё немного и грянет буря.

Я проследовал за дежурным к кабинету майору Денисенко Станислава Витальевича.

Дверь была приоткрыта. Я постучал и, услышав «Войдите!», переступил порог и чётко отрапортовал:

— Товарищ подполковник! Курсант Громов по вашему приказанию прибыл!

В кабинете, кроме самого Денисенко, находился и Белоглазов. Он откинулся на спинку стула, заложив ногу на ногу, и смотрел на меня с лёгкой улыбкой победителя. Командир курса, напротив, выглядел крайне нервным. Он был бледен, беспокойно теребил в пальцах карандаш и избегал смотреть мне в глаза. В прошлый раз он держался куда увереннее. Сейчас же он производил впечатление человека, сбитого с толку и загнанного в угол.

— Вольно, Громов, — нервно скомандовал Денисенко. Он махнул рукой в сторону свободного стула. — Присаживайся.

Я сел, внешне сохраняя невозмутимость. Мысленно я стал прикидывать причины, по которой меня вызвали, и возможное развитие события. Присутствие Белоглазова в кабинете командира курса после экзамена означало одно: игра входила в новую фазу.

Денисенко, поправил галстук, будто тот его душил и проговорил, глядя на свои руки:

— Поступила жалоба… в училище произошла утечка информации, — майор оторвал свой взгляд от рук и, наконец, посмотрел на меня. — И ты, Громов, ею воспользовался.

О-го-го. Предчувствие неприятностей тут же сменилось жгучим любопытством. Интересно придумали, послушаем-ка дальше.

Денисенко, продолжил, будто выплёвывая слова:

— Тебе, якобы… слили вопросы, которые будут на экзаменах. И ответы на них, — он сделал паузу, чтобы я в полной мере осознал всю тяжесть обвинений. — И именно поэтому ты показал такие блестящие результаты.

Я еле сдержался, чтобы не откинуться на спинку стула и не расхохотаться во весь голос. Так вот, на чём решил сыграть Белоглазов! Пытается натянуть сову на глобус, причём самым примитивным и топорным способом.

Обвинение в получении экзаменационных вопросов выглядело настолько нелепо, что вызывало не гнев, а скорее брезгливое раздражение вперемежку с весельем.

Абсурдность обвинения была настолько очевидна, что даже напряжённая атмосфера в кабинете не могла заглушить во мне вспыхнувшего веселья. С лёгкой, почти насмешливой улыбкой я перевёл взгляд с Денисенко на ликующего Белоглазова и проговорил:

— Какие ваши доказательства, товарищ подполковник? Это же абсурд.

Денисенко громко хлопнул по столу ладонью. Лицо его залили пунцовые пятна, вены на шее набухли.

— Громов! — гаркнул он, слегка приподнимаясь. — Соблюдай субординацию! Со старшими по званию так не разговаривают!

Я перевёл взгляд на разгневанного майора. Этого мужчину я уважал. Он зарекомендовал себя справедливым командиром, который всегда радел за благополучие и успеваемость курсантов. Посерьёзнев, я ему ответил:

— Товарищ майор, но ведь это правда. Обвинение шито белыми нитками. И это легко доказать. Достаточно поднять записи о моей успеваемости за всё время обучения. И не только они свидетельствуют о моих знаниях. Тот же кружок, который я курировал, неплохо говорит о моих познаниях. Как и все практические занятия и зачёты. Все мои оценки — результат работы, а не подсказок.

Денисенко швырнул на стол карандаш, который всё это время крутил в пальцах, затем с силой дёрнул за узел галстука, снял его и тоже бросил на стол. Он тяжело перевёл дух и, с трудом сдерживаясь от ругательств, проговорил уже спокойнее:

— Знаю, Громов. Знаю. Я внимательно следил за тобой. Но информация поступила, и даже найден… виновник. Он сознался, что слил тебе информацию.

Я удивлённо вздёрнул брови и снова посмотрел на Белоглазова. Тот выглядел донельзя довольным, на его губах играла ядовитая улыбка победителя. Денисенко же, снова распаляясь, продолжал:

— А ты идёшь на золотую медаль! Да ещё и по ускоренной программе! Ты понимаешь, какой это будет скандал? Да нас… — он постучал раскрытой ладонью по сжатой в кулак второй руке, красноречивым жестом показывая, что именно всех ждёт, если эта кляуза окажется правдой.

Нас. Значит, Денисенко тоже под ударом. Его карьера и репутация поставлены на кон из-за грязной игры подполковника. Это меня разозлило. Денисенко стал пешкой, которую Белоглазов без зазрения совести подставил под удар.

К тому же он, скорее всего, надавил на ни в чём не повинных людей, чтобы те дали ложные показания. А это было уже не просто пакостной попыткой надавить на меня, а настоящим преступлением.

Я посмотрел на Белоглазова. Тот выглядел донельзя довольным, его лицо выражало плохо скрываемое торжество.

— Я ничего не получал, — сухо, но твёрдо произнёс я, глядя прямо в глаза командиру курса. — Готов это доказать любыми возможными способами.

Денисенко не ответил, лишь тяжело вздохнул и опустил глаза на стол. Но по его взгляду я понял, что он мне верит. Он-то сам прекрасно понимал, что меня намеренно и грубо пытаются очернить, и его сейчас бесила собственная беспомощность, как и вся ситуация в целом.

Наконец, словно дождавшись своего звёздного часа, слово взял Белоглазов.

— Способ доказать невиновность, разумеется, есть, — начал он, наслаждаясь моментом. — Для этого уже созвана новая экзаменационная комиссия. Из других училищ. И подготовлены новые, совершенно другие вопросы по всем предметам, которые вы сдавали. — Он сделал паузу, давая мне прочувствовать всю глубину западни. — Если вы готовы, то можем прямо сейчас отправиться в аудиторию, где нас ждёт экзаменационная комиссия. Там вы заново ответите на вопросы. В противном случае… — он развёл руками и даже сделал вид, что сочувствует мне, — результаты всех твоих экзаменов будут аннулированы. А ты вылетишь из училища. И, смею заверить, больше никогда не сможешь поступить ни в одно лётное. Ни в одно.

Белоглазов гаденько улыбнулся и добавил:

— И даже папочка твой на этот раз не поможет. Руководству училища доложено о возможном чрезвычайном происшествии. Решение будет приниматься на самом высоком уровне.

Вот же сука! Пока я сдавал экзамены и усиленно работал на результат, он старательно готовил западню для меня. И будто этого было мало, так он ещё попытался выставить меня папиным сынком и сыграть на моей усталости.

Я сверлил его взглядом, ощущая, как внутри зарождается холодная ярость. Такой простой, низкий и потому почти безотказный ход. И ведь не побрезговал, смог всё организовать в кратчайшие сроки. Даже «свидетелей» нашёл, которые согласились на подсудное дело!

И время он подгадал идеальное. Он прекрасно знал о тех адских, изматывающих последних месяцах, что я провёл, сдавая экзамены по ускоренной программе, параллельно готовясь к выпуску и поддерживая работу кружка. Мозг был выжат как лимон, тело требовало отдыха.

А сейчас, сразу после последнего, самого сложного экзамена, меня ждал блицопрос не по одному предмету, а по всем, с абсолютно новыми, незнакомыми преподавателями, которые наверняка получили установку быть предельно строгими. И вопросы, без сомнения, будут с подвохом, на самые сложные и запутанные темы. В таком состоянии даже самый знающий и отдохнувший человек может допустить ошибку. А уставший, чьи нервы и так на пределе, и подавно.

Всё это пронеслось в моей голове за считаные секунды. Отступать было некуда. Безусловно, это была ловушка. Но единственный способ из неё выбраться — это пройти сквозь неё, сломав зубы её устроителю.

Я откинулся на спинку стула, намеренно приняв расслабленную, вальяжную позу, и, глядя прямо на Белоглазова, с вызовом улыбнулся и пожал плечами:

— Согласен. Без проблем, — проговорил я.

В кабинете повисла тишина. Денисенко вытаращил на меня глаза. Белоглазов перестал улыбаться. Я продолжил, не отводя взгляда от подполковника:

— Но потом я потребую инициировать ответную проверку. На вашу профессиональную пригодность, товарищ подполковник. Надо бы выяснить, откуда взялся этот «свидетель», кому он «сливал» информацию, и какую именно, — многозначительно добавил я, вкладывая в последние слова намёк на его истинные мотивы.

Я отдавал себе отчёт, что в очередной раз прошёлся по самому краю. Такая дерзость и открытое неуважение в адрес офицера КГБ при свидетеле была неслыханной. Более того, это была прямая угроза. Субординация пошла по звезде, как и инстинкт самосохранения вместе с осторожностью.

Но в данной ситуации его руки были связаны. У него не было против меня ничего, кроме этого липового обвинения. Если бы у него были реальные компромат или рычаги, он бы воспользовался ими сразу, без этих цирковых представлений с переэкзаменовкой.

А значит, моя контратака, хоть и рискованная, но действенный способ показать, что я не намерен молча глотать эту ложь.

Белоглазов зло зыркнул на меня. В его глазах вспыхнула такая ненависть, что я ясно понял: этот разговор мы ещё продолжим, и ничего хорошего мне ждать не следует.

А вот Денисенко, напротив, расплылся в широкой, довольной улыбке и с нескрываемым весельем глянул на мрачного подполковника таким взглядом, будто собирался воскликнуть: «А? Каков!». Но в последний момент он лишь сдержанно кашлянул в кулак и сделал строгое лицо, погрозив мне пальцем. Однако насмешливые искорки в его глазах говорили сами за себя: в этой маленькой схватке курсанта против всесильного подполковника, он всей душой был на моей стороне.

Меня провели в другую аудиторию, где уже собралась новая экзаменационная комиссия. За столом президиума сидело человек десять, в основном незнакомые мне офицеры в форме разных родов войск. Я вошёл и, заняв место, принялся разглядывать их лица.

На большинстве из них читалась скука или деловитая собранность. Некоторые выглядели слегка раздражёнными, словно их оторвали от важных дел ради чего-то неясного и незначительного. Но двое — полковник с седыми висками и молодой худощавый капитан — смотрели на меня исподлобья, с откровенной враждебностью.

Мне объяснили условия. Экзамен будет состоять из двух частей: письменной и устной. Спасибо хоть без практики. Сначала я должен буду ответить на вопросы письменно, а затем меня ожидал устный опрос. И на всё про всё отводилось тридцать часов на письменную часть и восемь часов на устную, без учёта перерыва на отдых. То есть, как минимум, трое суток я терял. Я скрипнул зубами и посмотрел на часы. Что ж, приступим.

Мне выдали толстую папку с заданиями. Я открыл её и пробежался глазами по списку дисциплин. Он был более чем внушительным: высшая математика, физика, теоретическая механика, аэродинамика, конструкция и эксплуатация летательных аппаратов, тактика воздушного боя, навигация, авиационная метеорология, радиооборудование, теория полёта, сопротивление материалов, детали машин, авиационные двигатели, воздушная стрельба, воздушная разведка, авиационная радиосвязь, самолётовождение, авиационная электротехника, материаловедение, технология производства, авиационная электроника, системы управления полётом, авиационное вооружение, военная топография, тактика ВВС, основы военной стратегии…

Молодцы какие, всё учли, ничего не забыли и даже дополнительные дисциплины стороной не обошли, гады.

Выкинув из головы все лишние мысли и взяв под контроль эмоции, я принялся за работу.

Я писал, решал, чертил схемы. Спустя часа четыре, началось движение. Члены комиссии по очереди выходили на перекур, кто-то уходил на обед, а затем возвращался. А я всё сидел и работал, не отрываясь от листов, чувствуя, как мой зад постепенно превращается в квадрат.

Ближе к вечеру я заметил, что члены комиссии начали беспокойно переговариваться, посматривая на меня. Несколько раз в аудиторию заглядывали взволнованные лица наших преподавателей. Наверняка ситуация получила огласку.

Часам к девяти вечера, когда я уже начинал терять концентрацию, в аудиторию ворвался майор Денисенко с багровой от гнева физиономией.

— Вы что тут, Маркс вашу Энгельс, устроили⁈ Решили угробить парня? — рявкнул он, не стесняясь в выражениях. — Весь день не ел, не пил, да даже поссать его не выпускаете!

Один из членов комиссии, капитан, тот самый, что смотрел на меня враждебно, робко запротестовал:

— Товарищ майор, он сам не просил перерыв…

— Молчать! — гаркнул Денисенко и стукнул кулаком по парте так, что та аж немного в сторону съехала. — Устроили здесь цирк с конями! Громов! Вставай и шагом марш в столовую! Это приказ!

Я мысленно посмеивался, глядя на растерянные и сконфуженные лица комиссии. Я и в самом деле не просил перерыв, желая справиться с заданиями быстрее и не давать им лишнего повода для придирок.

Но отдых был необходим. Я уже и сам чувствовал, что начинаю терять концентрацию. А это чревато потерей баллов из-за глупых ошибок. Да и желудок при слове «столовая» жалобно заскулил, полностью поддерживая приказ майора.

Листы собрали, опечатали и убрали в сейф, стоявший в углу. Денисенко даже охрану к нему приставил.

— Если с ним что-то случится, головы с плеч сниму! — сурово рявкнул он, погрозив кулаком. Развернулся и добавил уже для экзаменаторов: — А если у уважаемых товарищей есть опасения в честности и профессионализме Качинского училища, так они могут идти прямо… к сейфу ночевать и бдеть самолично!

Опасений, разумеется, не нашлось. Комиссия, впечатлённая харизмой Денисенко, быстро ретировалась. Следующие сутки прошли в том же режиме. На этот раз меня насильно заставляли прерываться на обед и справлять естественные надобности. А дабы не было никаких подозрений, меня сопровождал тот самый капитан, который вчера робко попытался возразить Денисенко. Он шёл за мной по пятам с таким несчастным видом, что мне его почти жаль стало. Почти.

После обеда экзамен продолжился. Я хоть и сам был измотан, но радовало и то, что и члены комиссии бодрее не становятся.

Да, они не сдавали экзамен, но сидеть сутками, практически без движения, лишь изредка сменяя друг друга, выматывало не хуже работы в поле. Поэтому со временем они начали зло поглядывать на хмурого Белоглазова, молча сидевшего в углу.

А хмур он был потому, что его авантюра стала достоянием общественности. А за такие «инициативы» его начальство по голове точно не погладит. Я же внутренне ликовал. Белоглазов сам себя переиграл, проявил удивительную для такого зубра недальновидность. Стареет? Теряет хватку? Поддался эмоциям? В любом случае мне сейчас было не до его просчётов. Нужно было справиться с поставленной задачей, а уж потом я своё возьму.

К началу устного экзамена случилось неожиданное. Дверь в аудиторию открылась, и внутрь вошла группа людей. С удивлением я узнал в них замполита училища подполковника Карякина Вячеслава Владимировича, начальника училища генерал-майора авиации Новикова Виктора Ивановича и… капитана Ершова Александра Арнольдовича. Они вошли без стука, с чувством собственной значимости, которое присуще людям, облечённым реальной властью. Члены комиссии встали, приветствуя их. Белоглазов, поскучнел.

— Продолжайте, — спокойно проговорил генерал-майор Новиков, обводя аудиторию тяжёлым взглядом. — С вашего позволения, мы поприсутствуем на экзамене и проверке результатов. Надеюсь, никто не против?

Его взгляд на мгновение задержался на Белоглазове. Тот отчего-то совсем уж скис. Даже во время устного экзамена совсем не следил за его ходом, погружённый в свои не очень приятные думы.

Устная часть, к моему удивлению, прошла быстро и без запинок. Члены комиссии не лютовали и задавали вполне адекватные вопросы. Когда я, наконец, закончил и выходил из аудитории, Ершов, проходя мимо, незаметно для остальных подмигнул мне и слегка улыбнулся. Я выдохнул. Значит, ситуация под контролем.

Результатов пришлось ждать ещё сутки. Это было, пожалуй, самое тягостное ожидание за всё время. На следующий день меня вызвал к себе сам генерал-майор Новиков.

— Курсант Громов, — начал он, отложив в сторону папку с моим делом. — Комиссия подтвердила ваши знания. Вы не только доказали свою невиновность, но и с блеском опровергли всю эту гнусную клевету. — Он посмотрел на меня и протянул руку. — Благодарю вас лично от себя. Вы отстояли честь не только свою, но и честь нашего училища, не дав опорочить её лживыми поклёпами.

Он же и сообщил мне, что против подполковника Белоглазова возбуждено служебное расследование. Это была хорошая новость, но я мысленно оставил зарубку в памяти, что нужно будет у Ершова поинтересоваться, как там обстоят дела на самом деле.

Ну а через пару дней меня ждала официальная часть выпуска из училища, присвоение звания и банкет в столовой в честь окончания училища вместе с остальным выпуском 1966 года.