Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути

Глава 4

Время сжалось, стало густым и тягучим. Весь мир сузился до лезвия, направленного мне в живот. Их было двое, но атаковал пока один — второй, поменьше ростом, с татуировкой паука на шее, остался чуть сзади, блокируя путь к отступлению и следя за тем, чтобы им никто не помешал.

Навыки, наработанные годами работы и тренировок в «конторе», проснулись мгновенно, словно у меня в голове щелкнул невидимый выключатель. Мозг, неожиданно заработавший на «ускоренных оборотах», которые я давно себе не мог позволить, выдал единственно верный сценарий.

Силы на прямое противостояние отморозкам не было: кости хрупкие, мышцы дряблые — неумолимая старость безжалостна. Но еще оставалась «память тела», понимание человеческой анатомии и физики механических процессов. Но даже с этими крохами можно было работать.

Я не стал отскакивать в сторону — мои старые ноги, с суставами, побитыми артритом, все равно не успели бы. Вместо этого я сделал полшага навстречу летящему лезвию заточки, подпуская его на опасную близость к собственному животу.

Левая рука, трясущаяся от старости, резко взметнулась вверх и ударила пальцами, сложенными в щепоть в локтевой сгиб нападающего. Это был не сильный удар, но невероятно точный (на мгновение я сумел унять предательскую дрожь) — по локтевому нерву.

Зэк вскрикнул, но не от боли, а от изумления — жгучее онемение пронзило его руку до самых кончиков пальцев. Они сами рефлекторно разжались, и заточка с легким металлическим звоном упала на асфальт. Его глаза — пустые секунду назад, реально округлились от непонимания происходящего.

А вот я не стал развивать свой успех, действуя против него, чтобы не попасть в ловушку. Сейчас настоящая опасность грозила мне со спины — от второго утырка. Я прямо задницей это почувствовал. Мне пришлось делано споткнуться о собственные, якобы запутавшиеся ноги, и грузно упасть на бок.

Падение моё, при всей его кажущейся неловкости, было рассчитано до миллиметра. Я рухнул не просто на асфальт, а в единственную на тот момент безопасную зону — прямо в ноги второму нападающему, тому самому, с пауком на шее.

— Ох, сердце… — громко простонал я, хватая его за штанину.

Он ошеломленно посмотрел на меня и инстинктивно попытался оттолкнуть меня ногой. Это было его роковой ошибкой. Пока его подельник тряс онемевшей конечностью и дико ругался, я, корчась от мнимой боли, умудрился разглядеть растерянность в маленьких, близко посаженных глазах «паука».

Этой секундной заторможенности мне хватило. Моя правая рука, всё это время прижатая к груди, будто защищаясь, метнулась вбок — к его ступне, стоявшей на земле. Вторую ногу, которой он хотело меня пнуть, я на мгновение придержал на весу — на большее не хватило сил, но этого было вполне достаточно.

Мои дрожащие пальцы снова сложились в «смертоносную» щепоть и нанесли короткий, точечный удар по малоберцовому нерву, что проходит совсем близко к поверхности чуть выше щиколотки. Он даже не вскрикнул. Лишь издал удивлённый, короткий выдох «ох» и его правая нога подкосилась, будто подкошенная.

Его тело инстинктивно наклонилось вперёд, чтобы удержать потерянное равновесие. Естественно, что я не позволил ему этого сделать, слегка дернув за штанину ноги, подвисшей в воздухе. И он рухнул, «случайно» встретившись изумлённой мордой с моим поднимающимся коленом.

Удар вышел сильным, да и точности у него было не отнять. Твёрдая кость коленной чашечки пришлась прямиком в переносицу этого говнюка. Раздался глухой хруст. «Паук» захрипел, дернулся и рухнул навзничь. Его тело конвульсивно дернулось несколько раз и замерло, орошая асфальт темной кровью из разломанного в хлам носа.

Время, сжавшееся было в опасную пружину, резко отпустило. Оно снова потекло привычно, почти лениво. Я, кряхтя и опираясь на руки, медленно поднялся. Первый зэк, всё ещё с безумными глазами, смотрел то на своего неподвижно валяющегося подельника с окровавленной мордой, то на меня, то на блестящую на асфальте заточку. В его взгляде читалась уже не злоба, а животный, первобытный ужас перед непонятным.

Не дожидаясь, когда его паника сменится новой вспышкой ярости, я отступил на шаг, всё так же двигаясь с показной, старческой неуклюжестью, и повернулся к нему спиной. Это был жест презрения, окончательный и бесповоротный. Я сделал несколько шагов прочь, слушая спиной его прерывистое дыхание и влажные хрипы второго.

На данный момент они уже не были опасны. Один — в полной отключке и с поломанным носом, второй — с отсушеной рукой. Его куцые мозги никак не могли переварить всего случившегося и уложить это в своей тупой голове. Что ж, шок — это по-нашему!

А я… я просто пошёл дальше, чувствуя, как в висках снова начинает гулко и тяжело стучать кровь, а дряхлое тело ноет от перенапряжения и непростительной для моего возраста дерзости. Падение, хоть я и старался упасть как можно ловчее, всё равно не прошло даром. Да еще и отбитая коленка ныла. Но я был жив. А это, на данный момент, главное!

— Эй, вы, двое! Чёго устроили? — донесся грубый окрик надзирателя, когда всё уже было закончено. — А этот идиот чего разлёгся?

Похоже, что охрана свалила, или её специально отозвали, либо отвлекли, когда меня должны были кончить эти двое. Но не вышло Сердце колотилось где-то в горле, но на моём лице была надета все та же маска безразличия. Внутри же всё ликовало. Ликовало моё прежнее, смертельно опасное и хищное «я», которое только что вновь почувствовало вкус настоящего боя. Вкус победы, только добытой не грубой или магической силой, а умом и мастерством.

— Дедушка еще что-то может, — тихо прошептал я и, шаркая ногами, поплелся дальше, к дальнему углу забора, где росла одинокая чахлая береза. Я добрался до деревца, сел на корточки, прислонившись спиной к шершавой бетонной стене, и закрыл глаза. Мне надо было срочно перевести дух. Эйфория уходила так же быстро, как и пришла, оставляя после себя лишь леденящую пустоту и назойливую боль в каждом суставе.

Рука, которой я наносил удары, теперь ныла тупой болью, а в груди что-то тяжело и неровно бухало. Справиться с этими двумя ублюдками стоило мне последних сил.

Сквозь шум в ушах я слышал голоса надзирателей, подошедших к месту драки. Затем — резкий, пронзительный свисток. Начиналась суета.

— Слышь, старый, дрыхнешь что ли? Ты чего с этими двумя сделал? — чей-то молодой и наглый голос прозвучал прямо надо мной.

Я открыл глаза и медленно поднял голову. Передо мной стоял рослый надзиратель, лет двадцати пяти, с глупым самоуверенным лицом. Я лишь покачал головой, стараясь дышать «через раз» и хрипло кашлять.

— Они… первыми… напали… — прохрипел я, делая вид, что с трудом выговариваю слова. — С сердцем… плохо… стало… Я упал… а они как-то сами… повредились… нечаянно…

Он скептически хмыкнул, окидывая меня взглядом с ног до головы.

— Сами значит? Один с развороченной харей валяется, а второй — рукой шевельнуть не может. А ты просто упал, да?

— Мне… сто два года… внучок… — Я закрыл глаза, изображая накатившую слабость. Спорить и что-то доказывать этому щенку не было ни сил, ни желания. Пусть думает, что хочет. Главное, чтобы он видел меня «жертвой», а не нападавшим. Пусть даже и невероятную. — Я… может… прямо сейчас и сдохну…

Ко нам подошел второй надзиратель, постарше, с усталыми, но пронзительными глазами. Я видел, как он молча осматривал утырков, решивших меня порезать.

— Встать можешь, дед? — негромко спросил он. Его голос был спокоен и лишен какой-либо враждебности.

Я, кряхтя и делая вид, что опираюсь на ствол березы, с трудом поднялся. Его взгляд скользнул по моим рукам, задержался на дрожащих пальцах. Он долго и внимательно смотрел мне в глаза, словно пытаясь что-то прочитать на моем старческом, испещренном глубокими морщинами лице. В его глазах я не увидел ни глупой самоуверенности, ни агрессии. Лишь холодную, профессиональную настороженность. Он что-то заподозрил. Но не стал выяснять.

— Проводим тебя в санчасть, отец, — заключил он, и в его тоне не было вопроса. — Пусть лепилы тебя посмотрят. А этих отморозков — в изолятор! Разбираться будем.

Молодой надзиратель что-то возмущенно начал, но старший резким движением руки остановил его. Похоже, что он что-то знал на мой счёт. А если не знал — то догадывался. И в его взгляде читалось некое уважение, смешанное с опаской.

Медленно, под конвоем, я побрел, по-старчески шаркая, ногами через прогулочный двор тюрьмы. Каждое движение отзывалось в отбитой коленке острым, выкручивающим сигналом боли. Молодой надзиратель шагал сзади, его недовольное пыхтение меня развлекало. А вот старший — тот, что с умными глазами — шел чуть впереди, его спокойная, уверенная спина была словно щит, рассекающий пространство тюремного двора.

Мы шли мимо других обитателей этого каменного мешка, накрытого металлической сеткой. Я чувствовал на себе их взгляды — колючие, любопытные, оценивающие. Одни смотрели с безразличием, другие — с плохо скрываемой злобой. Но одно чувство, которое никто не мог скрыть, и которое их объединяло — это недоумение. Все прекрасно видели, как двое громил решили завалить безобидного и немощного на внешний вид старичка. Но, к их глубокому изумлению, этот старикашка, который еле-еле ноги волочит, разделал двух отмороженных здоровяков буквально «под орех». И теперь один из них идет своим ходом в изолятор, а другого утащили на носилках в бессознательном состоянии.

А старикашку, которого вот-вот удар хватит, вот ведут «под ручки» в санчасть. Одним словом, картинка не сходилась, и это бесило многих. Я видел, как сбились в кучку трое зеков из «авторитетной» братвы. Их взгляды были тяжелыми, как свинцовые слитки. Для них я неожиданно стал непонятной величиной, а все непонятное здесь либо ломают, либо стараются убрать. Пока они решали, что я же такое, у меня была небольшая фора.

В санчасти остро пахло хлоркой, слабым духом лекарств и человеческим потом. Фельдшер, мужчина с обвисшим лицом, мутными глазами и свежим спиртным «выхлопом», молча осмотрел меня. Его пальцы, холодные и безразличные, прощупали ребра, проверили суставы. После этого он померил мне давление и смазал ссадины зелёнкой.

— Ушибы, растяжение, — бормотал он, записывая что-то в амбулаторную карту. — Давление ни к чёрту — скачет, как дикий жеребец. Сердечко явно шалит — аритмия жутчайшая. Того и гляди, отойдешь, дед, — сообщил он мне между делом. — Засунь-ка это под язык, — сунул он мне в рот какую-то таблетку.

Он не спрашивал про ссадины, не интересовался, как именно я «упал» и умудрился получить такие травмы. Он видел результат, а причины его не волновали. Здесь, за колючкой, это было нормальным положением вещей. Иногда и вовсе заключенные без медпомощи остаются.

Дверь санчасти неожиданно открылась без стука, и в проеме возникла знакомая мне физиономия Артёма Сергеевича. Его появление подействовало на фельдшера магически: тот мгновенно выпрямился и попытался придать лицу серьёзное профессиональное выражение. Спрятав мутность глаз и незаметно закинув в рот мятную конфету, фельдшер засуетился и оторвал задницу от своего стула.

— Всё в порядке, товарищ майор? — пробормотал он, нервно поправляя халат.

Артём Сергеевич не удостоил его ответом. Его взгляд упёрся в меня, полулежащего на смотровой медицинской кушетке. Он сделал несколько неторопливых шагов вглубь лазарета и остановился возле меня. Фельдшер замер рядом в излишне почтительной позе.

— Оставь нас! — Голос чекиста был тихим и ровным, но в нем звучала сталь, не терпящая возражений. Это была не просьба, а приказ.

Фельдшер, не говоря ни слова, ретировался в свой кабинет, находящийся по соседству и плотно закрыл за собой дверь.

— Ты что, его знаешь? — хрипло поинтересовался я.

— Это один из наших информаторов, — прошептал майор, наклонившись к самому моему уху. — Слушайте внимательно, Илья Данилович. У вас нет времени на долгую «реабилитацию». Те, кто послал этих двоих, не остановятся. Следующая попытка будет менее топорной, более смертоносной и, скорее всего, последней. — Майор сделал вид что поправляет мне подушку, наклонившись еще ближе. — Так что пришла пора вам покинуть это заведение…

— Как?

— Изобразить сердечный приступ или инсульт сможете? — прямо спросил он. — В тюрьме нет квалифицированных врачей — вас обязательно повезут в областную лечебницу. Местный эскулап вам подыграет, но врачей на скорой, которые за вами прибудут, будет обмануть в разы сложнее.

— Я постараюсь, но обещать ничего не могу — актёр из меня аховый.

— Тогда действуем так, — он протянул мне маленький шприц-тюбик, — вколете его в любую мышцу… можно даже через одежду, — добавил он, — перед самым прибытием скорой помощи. Симптоматика будет такой же, как и при настоящем приступе. Наша новейшая ведомственная разработка, практически безвредна… Правда, на столь пожилом пациенте её никто не испытывал… Надеюсь, что и с вами ничего страшного не случится.

— А может, как-то по-другому? — заикнулся я, хотя страха совсем не было.

— Увы, — виновато развел руками Артём Сергеевич. — Боюсь, если вы останетесь в тюрьме, эта ночь для вас будет последней. То, что вам удалось справиться с тремя покушениями, само по себе чудо. Но, знаете сами, вероятность того, что вам повезёт и в следующий раз, катастрофически ничтожна!

— Понимаю, — согласился я с майором. — В другой раз могу и не сдюжить…

— Поэтому, действуем следующим образом: вы сейчас ложитесь пластом и продолжаете изображать полуживого старика…

— Ну, с этим, как раз, я легко справлюсь, — усмехнулся я, — потому как изображать ничего не надо.

— Вот и отлично! Дальше — вы изображаете приступ, а наш фельдшер бежит к начальству, сообщить о вашем недуге. Но предварительно он вызывает Скорую помощь…

— Почему?

— Потому! Если администрация колонии тоже получает на лапу за вашу смерть, она не даст фельдшеру её вызвать, — пояснил он. — А так — есть шанс, что они прорвутся…

— А почему не прислать подставную скорую, у вас, разве, таких нет?

— Новые люди могут вызвать подозрение. Я наводил справки — сюда ездят практически одни и те же люди. Так что они заберут вас…

— А дальше?

— А дальше — дело техники, — продолжил он так же тихо. — Машина следует по маршруту через лесной массив, километров пять от выезда. Там резкий поворот. Скорость сбрасывается…

— Но… ведь со мной, кроме врачей, пошлют еще и охрану. Мне нужно будет их всех вырубить?

— Илья Данилович, ну, что вы такое говорите? — укоризненно произнёс майор. — Это уже наша работа! В общем, готовьтесь, а я к фельдшеру…

Его глаза в последний раз встретились с моими. В них сейчас не было ни сочувствия, ни одобрения — лишь холодный расчет профессионала, оценивающего шансы и риски операции.

— Удачи вам, Илья Данилович! — Он развернулся и вышел, не оглянувшись, оставив меня наедине с гулкой тишиной санчасти и головой, переполненной мыслями.

Дверь за майором тихо закрылась, и я остался один. Гулкая тишина нарушалась лишь мерным тиканьем дешевых часов на стене и отдаленными шагами в коридоре. Я закрыл глаза, пытаясь унять дрожь в руках — не от страха, нет, а от проклятой старческой слабости, которая делала меня похожей на отжатую половую тряпку.

В голове проносились обрывки мыслей. Доверять ли майору? Вариантов, впрочем, не оставалось. Но даже он не обещал стопроцентного спасения — он лишь предлагал использовать единственный шанс. И я был согласен ухватиться даже за эту тонкую соломинку.

Я засунул маленький холодный шприц-тюбик под простыню, прижал его ладонью к бедру. Каждый шорох за дверью заставлял вздрагивать. А вдруг они уже здесь? А вдруг я не успею? Или вколю «лекарство» слишком рано? В общем, чувства обуревали меня не по-детски.

Прошло, наверное, минут сорок. И каждая минута тянулась как час. Я уже начал подумывать, не передумал ли майор, как вдруг дверь распахнулась. Вошел тюремный фельдшер, за ним, раскорячившись в дверном проеме, стоял надзиратель.

— Ну как, дед, живой еще? — буркнул фельдшер, показательно щупая мой пульс. Его пальцы были холодными и цепкими.

Я лишь слабо застонал, закатывая глаза, стараясь изобразить полный упадок сил. Это, признаться, было несложно.

— Что с ним? — спросил надзиратель, не скрывая раздражения. — Придуривается?

— Непохоже, — фельдшер наклонился ко мне, притворно вслушиваясь в дыхание. — Выглядит хуже некуда. Пульс нитевидный. Боюсь, дело плохо. Беги, вызывай «скорую»! — скомандовал он надзирателю.

Тот замешкался.

— Может, сперва к начальству? Протокол же…

— Протокол⁈ — фельдшер сделал вид, что взбешен. — Он сейчас тут подохнет, вот тебе и будет протокол! Деду сто лет! Беги немедленно!

Надзиратель, пробурчав что-то под нос, нехотя удалился.

— Держись, старик, — тихо бросил мне фельдшер, делая вид, что поправляет капельницу. — «Эвакуатор» уже выехал.

Сердце заколотилось уже по-настоящему. Вскоре из-за открытого окна донёсся вой сирены, приближающийся с каждой секундой. Я сжал в потной ладони шприц — вот он, момент. Теперь все зависело от скорости и точности. Я судорожно сжал тюбик воткнув иглу через грубую ткань тюремной робы, почувствовав, как холодная волна разлилась по телу.

Гулкие шаги, голоса… Дверь распахнулась, и в палату вошли двое санитаров и врач с чемоданчиком. За их спинами маячили охранники с автоматами на груди, и кто-то из начальства. Но кто, я так не разглядел — со зрением тоже приключилась оказия. Пока врач, довольно молодой парень с улыбчивым лицом, наклонялся ко мне со стетоскопом на шее, начался настоящий ад…