Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути

Глава 19

Я уже почти обманул себя, почти поверил в иллюзию безопасности, позволив телу расслабиться, а сознанию — раствориться в предрассветной тишине, как её тут же разорвал новый звук. Резкий, сухой, как удар кнута и беспощадно знакомый. Я замер, не веря своим ушам. Сердце, только что утихомирившееся, снова заполошно заколотилось, как птица в клетке. Мозг, еще полупогруженный в сонное состояние, отчаянно пытался найти этому звуку объяснение.

«Послышалось, — тут же попытался убедить я себя, — эхо ночного кошмара, не иначе».

Но через мгновение грохот повторился, уже громче, и намного отчётливее. И это был именно выстрел. Чёткий и настоящий. И он прозвучал не в моей голове, а снаружи, со стороны улицы.

Сон как рукой сняло. Адреналин ударил в виски, смывая остатки дремоты ледяной волной, выжигая остатки страха и сомнений. Я уже не думал, я действовал на автомате, рефлексы, приобретенные на войне (и даже не одной), легко взяли верх над сонным сознанием. Я кубарем скатился с кровати на холодный пол.

В темноте за перегородкой раздался шум — Артёма тоже проснулся.

— Ты это слышал, Хоттабыч? — Его шёпот был сиплым со сна.

— Да! — Я уже был на ногах и осторожно подбежал к окну, стараясь не выдать своего силуэта. — С улицы стреляли.

Я замер у стекла, вглядываясь в непроглядную тьму. Ничего. Тишина, густая и обманчивая. И вдруг — еще выстрел. И на этот раз мы оба увидели вспышку, на мгновение разорвавшую ночную тьму.

— Твою же… Там же дом Прокопьича! — выругался майор.

Он не стал договаривать. Да и не нужно было. Мы оба знали, что старик, не подпускающий близко чужих, в случае опасности будет отстреливаться до последнего. Без лишних слов мы метнулись к тайнику. Я рухнул на колени перед старой печью и с силой нажал на край доски.

Сердце бешено колотилось, но не от страха, а от спешки. Половица с противным скрипом поддалась. Из темноты тайника потянуло холодом металла и запахом оружейной смазки. Из ниши я вытащил два замотанных в промасленную ветошь «Калаша», которые мы успели избавить он консервационной смазки. Их магазины были полными.

Я швырнул один автомат Артёму, он ловко поймал его на лету. Холодная сталь оружия в моих руках мгновенно вернул всё на свои места — я уже не был измученным кошмарами стариком. Я был снова той версией себя, которая знала, как надо бороться со страхом и опасностью. И как надо побеждать. Но главное — не забыть бросить в карманы пару-тройку гранат.

— Быстро! — бросил я майору, уже срываясь с места к двери. — Один он долго не продержится!

Мы выскочили в темные сени, а затем — в прохладный мрак ночи. Воздух пах порохом. Где-то впереди, в темноте двора Прокопьича, снова вспыхнул ослепительный язык выстрела, осветив на мгновение фигуру старика, прижавшегося к стене сарая. Но стрелял не он — стреляли в него.

Мы рванули через двор, пригнувшись, ноги сами находили знакомые кочки и ямы. Артём отклонился вправо, чтобы занять позицию у колодца, я — влево, к покосившемуся сараю, чтобы вызвать огонь противника на себя. Со стороны калитки мелькнули две тени. Сверкнуло, а затем тихо хлопнуло — и рядом с моей головой пулей вышибло щепки. Опять глушители. Хотели заземлить нас всех без шума и пыли. Да вот хрен вам!

— Двое у калитки! — крикнул я Артёму, вжимаясь в землю.

Ответный хриплый возглас Прокопьича из-за угла сарая подтвердил мои слова:

— Бей их, гадов!

Жив еще, курилка! Не так-то просто даже наших стариков положить! Его старое ружьишко пальнуло, и одна из теней у калитки рухнула. Второй отпрыгнул назад, за забор, и тут же с его стороны стеганула короткая очередь. Пули впились в бревенчатую стену сарая над головой старика.

Артём дал две прицельные очереди по калитке, заставив стрелка отступить. Я сделал перебежку, оказавшись рядом с Прокопьичем. Он сидел, прислонившись к стене, одной рукой прижимая к боку расползающееся темное пятно. Второй рукой он по-прежнему держал оружие.

— Ранен? — бросил я, не отрывая глаз от калитки.

— Вот влип, Данилыч, на ровном месте, — виновато просипел он. — Подставился, как сопляк желторотый!

Его слова прервал новый звук — скрежет тормозов со стороны улицы. Свет фар и громкие, не скрывающиеся уже голоса. Похоже, к нападавшим подмога прибыла. Надо было срочно уносить отсюда ноги. Против большой команды мы долго не продержимся. А лес — он большой! Попробуй еще нас там отыщи. Только вот Прокопьича бы осмотреть.

— Артём! Отход! Через огороды! — скомандовал я, дав несколько точных очередей в сторону подъехавших машин.

Майор без лишних слов отполз от колодца и рванул ко мне короткими перебежками. Утырок у калитки, почувствовав подкрепление, снова активизировался, открыв беспокоящий огонь. Пули свистели над нашими головами, вонзались в землю. Я встал во весь рост и дал длинную очередь, заставив его снова прижаться к земле. Артём, тем временем, подхватил Прокопыча под мышки.

— Держись, дед! — рявкнул он, срываясь с места.

Я прикрывал их отход, отступая за ними и экономно выпуская короткие очереди. Холодный расчет снова взял верх над всем. Адреналин бил в голову, но он не пьянил, а лишь обострял чувства, делая мир вокруг четким и слегка замедленным. Я видел каждую вспышку выстрела, слышал каждый звук.

Мы рванули через двор, пригнув головы. Не сговариваясь, выбрали маршрут вдоль забора, густо заросшего сорняком. Воздух гудел от звона в ушах и свистевшего где-то рядом свинца. Прямо вот совсем близко — со штакетин забора треском отлетали щепки от очередной пули.

— Обходят, Данилыч! — сипло крикнул Артём, затаскивая раненного старика в заросли травы и прислоняя спиной к слегка покосившемуся деревянному столбу.

Я кивнул, уже и сам все понял по вспышкам и звуку. Непрошеные гости работали слаженно, пытаясь взять нас в клещи.

— Прижми тех, что слева! — скомандовал я. — Я попробую им в тыл заскочить!

— Понял! — Артём коротко кивнул и тут же дал длинную очередь в указанном направлении, заставив нападавших прижаться к земле. Я, используя это огневое прикрытие, сделал рывок к поленнице дров, что стояла метрах в десяти от забора.

Земля под ногами была мокрой от росы и скользкой. Я едва не упал, споткнувшись о что-то металлическое — ведро, кажется. Громкий лязг на миг приковал к себе внимание. Со стороны дороги, из тьмы, тут же брызнули огоньки выстрелов. Пули застучали по брёвнам над моей головой, осыпая меня щепками.

Я перекатился за поленницу, хватая ртом воздух. Да, тяжко приходится моему древнему организму. Сердце колотилось неистово, но руки, как ни странно, были тверды. Холодный приклад «Калаша» вжался в плечо, став продолжением тела. Взгляд выхватил из темноты движение — одна из теней отделилась от стены дома и попыталась прорваться к тому месту, где Артём оставил Прокопьича.

Не целясь, навскидку, я дал короткую очередь. Попасть не попал, но тень шарахнулась назад. Этого было достаточно. Артём с другой стороны усилил огонь, и нападавшие, поняв, что нас так просто не взять, начали поспешно отходить. Майор щедро стеганул очередью по отступающим в ночь теням. Один из них вскрикнул и рухнул. Второй, пригнувшись, исчез за углом.

Наступила оглушительная, давящая тишина, нарушаемая лишь моим собственным тяжелым дыханием.

— Данилыч! — окликнул меня майор. — Цел?

— Цел, — с трудом выдохнул я, поднимаясь на ноги, которые основательно подрагивали. Не от страха, нет, а от перенапряжения. Когда-нибудь такие нагрузки меня доконают. — Как Прокопьич?

Мы почти одновременно подбежали к его укрытию. Старик по-прежнему сидел, прислонившись к столбу забора, а его рука с винтовкой лежала на колене. Он тяжело дышал, но в его глазах, отражалась не боль ранения, а тихая неукротимая ярость.

— Эти, сука, говнюки мне всю капусту вытоптали! — хрипло выругался он, с силой сплюнув. — Такой урожай загубили!

И тогда я понял, что самое страшное для этого старого упрямца — не пули, а потравленный огород. Война была войной, но капуста, посаженная собственными руками — это святое.

— Потерпи, старина, — произнёс я, — вот тебя подлатаем, еще капусты себе высадишь! А эти — ответят!

Мы с майором схватили старика под руки, поставив на ноги. Затем ввалились в темноту уже моего заросшего высокой полынью огорода, оставляя за спиной нарастающий шум и крики подручных Ремезова. Прокопьич, кряхтя, пытался идти сам, зажимая ладонью кровоточащую рану. Воздух по-прежнему пах порохом и ночной прохладой. Иллюзия безопасности растворилась без следа, как пороховой дым от выстрелов.

Мы двигались в темноте практически на ощупь, по памяти, каждый шаг отдавался в моих висках гулкой болью. А за нашей спиной, у калитки, уже вовсю орали, заводили моторы — собирались с силами. Нам нельзя было медлить. А вот в лесу попробуйте еще нас взять!

— Куда? — сипло спросил Артём, уже почти неся на себе Прокопьича.

— В лес уходим. К нашему тайнику, — ответил я, сворачивая в узкую тропку между покосившимися сараями. — Там и пулю вытащим.

Лесная чаща встретила нас гнетущей, почти живой тишиной. Сосны и ели, черные в безлунной темноте, сомкнулись над головой, скрыв звезды. Мы шли, спотыкаясь о корни и хватая ветки лицами. Дышать становилось легче — здесь не пахло порохом, а пахло хвоей, влажной землей и грибами. Но это была обманчивая благодать. Война дышала нам в спину.

Прокопьич тяжело застонал, и мы остановились, чтобы перевести дух. Прислонили старика к толстой ели. Я достал фонарик, прикрыл ладонью, чтобы не слепил, и осветил рану. Пуля попала в бок старику, да там застряла. Кровь из пулевого отверстия сочилась довольно густо. Нужно срочно перевязать.

— Ну, чего там, Данилыч? — хрипел старик. — Жить буду?

— Молчи, дед! — строго сказал Артём, разрывая свою рубаху на лоскуты. — Экономь силы. Ты свою пулю уже отловил… В больничку его бы надо, Илья Данилыч…

— Надо, Артёмка, надо… Но не дадут нам до неё добраться — всех положат! Прости, старина, что втянул тебя во всё это дерьмо! — повинился я перед Прокопьичем.

— Да ты чего, дружище? — неожиданно широко улыбнулся старик. — Да я себя впервые лет за пятнадцать-двадцать живым почувствовал! Как голуба моя преставилась — так совсем я в этом дачном обществе заплесневел! А так — умру, как герой! — И Прокопьич выпятил грудь. Правда, тут же охнул от боли.

— Не дергайся, герой! — осадил я старого друга. — Силы береги!

Пока майор накладывал повязку, я стоял на страже. Лес молчал, притворяясь безжизненным. Но я знал — это ненадолго. Эти — не отстанут. Слишком дорого мы им стоили.

— Готово, — бросил Артём, перевязав старика. — Идем дальше, Данилыч?

— Дальше. Осталось совсем немного до схрона.

Мы снова двинулись вглубь леса, и теперь я шел первым, вспоминая путь. Вот поваленная береза, поросшая мхом, вот камень-валун, похожий на спящего медведя. Где-то далеко за нашими спинами слышалась глухая стрельба. И чего это наши преследователи палят почём зря? У страха глаза велики? И вот, наконец, старая, изъеденная жуком-короедом приметная ель с дуплом у самых корней.

Свернув с едва заметной тропинки, мы спустились в небольшой овраг и остановились у склона, густо заросшего колючим ежевичником. Вроде бы, это оно — нужное нам место. Прокопьич был без сознания, и ничем не мог помочь. Но я и без него справился — запомнил дорогу до схрона с оружием и боеприпасами.

— Пришли? — прохрипел майор, положив старика на землю и отерев рукавом заливающий глаза едкий пот. Ему пришлось тащить на закорках потерявшего сознание Прокопьича всю оставшуюся дорогу. Я же ничего тяжелее автомата унести с собой был не в состоянии. Это хорошо еще, что сам сюда дойти сумел. Ножки-то уже давно не те, что в молодости.

— Пришли, — произнес я, откинув в сторону рифленый кусок железа.

— Мессир… — Ночная тьма неожиданно сгустилась еще больше, явив нашим с Артёмом взорам говорящего кота.

— Ты где пропадал, Матроскин? — распахнув лаз в землянку, спросил я хвостатого друга.

— Простите, мессир, своего недостойного слугу… — Кот потупился. — В соседней деревне такую кису нашёл, — виновато произнёс он. — Вот и забыл обо всем на свете…

— Мы тоже слишком расслабились, Матроскин, — не стал я выяснять отношения — сами тоже хороши, — вот и просрали нападение… Если бы не Прокопьич… — Я указал в сторону лежащего на земле старика. — Каюк бы нам всем! И сейчас по нашим следам твари идут.

— Пока не идут, мессир, — довольно произнёс кот. — Я их немножко по лесу погонял. Со следа сбил. Ночью вас не найдут, а вот, как рассветет…

— Как рассветет, примем бой! — решительно произнёс я.

— Это чевой-то? — раздался слабый голос пришедшего в себя старика. — Я на том свете уже? Или у меня горячка?

— С чего ты это взял, дружище? — усмехнулся я, присаживая на корточки возле Прокопьича.

— Ну… ить коты… не разговаривают… — тяжело дыша, произнёс старик. — А твой — трындит, как по писанному.

— Горячка, старик, горячка от ранения, — быстро сказал Артём, бросая на кота предупредительный взгляд. — Мерещится тебе — не разговаривают коты. Держись. Сейчас тебе полегчает.

Матроскин, мгновенно сообразив, подскочил к Прокопьичу и трогательно потёрся мордой о его руку, издавая самое обычное мурлыкание. Старик с облегчением закрыл глаза, приписывая странный диалог своему тяжёлому состоянию.

— Ладно, хватит стоять, — скомандовал я. — Артём, тащи деда внутрь.

Кот юркнул в чёрный провал лаза, а за ним мы с майором, кряхтя, втащили опять потерявшего сознание Прокопьича в узкий проход. Землянка была просторной, и, несмотря на завалы оружия, место еще оставалось.

Я сразу же принялся ощупывать стены — помнил по прошлому разу, что где-то здесь был гвоздик, на котором висела керосиновая лампа, вполне себе рабочая на первый взгляд. В этот раз никто из нас фонариками не запасся. А свет нужен. Хоть какой-то — Прокопьча надо осмотреть.

Наконец я нащупал её в темноте, затем вынул из кармана спички и зажег керосинку. Через мгновение мягкий, но слегка «прыгающий» свет озарил наше убежище.

— Смотри, Данилыч, — Артём указал на угол, где стояли ящики, маркированные красными крестами. — Индивидуальные аптечки! Целый запас!

Это была удача.

— Всё есть: бинты, йод, жгуты… — перечислял Артём, выкладывая содержимое аптечки на чистую тряпицу. — И даже скальпель имеется.

— Отлично! — кивнул я. — Будет, чем пулю доставать… Матроскин, наверх — дашь знать, если что.

— Слушаюсь, мессир, — кивнул кот и бесшумно исчез в тёмном отверстии лаза.

Мы с Артёмом бережно подхватили Прокопьича и перенесли его вглубь землянки, к нарам, сколоченным из грубых досок. Пришлось в спешке сбросить на пол несколько ящиков с патронами, чтобы освободить место. Подстелили под голову старика его же собственную куртку, свернутую валиком.

При свете керосиновой лампы рана выглядела куда страшнее, чем в темноте. Артём, аккуратно размотав окровавленную повязку, принялся внимательно осматривать её, вглядываясь и осторожно прощупывая края. Лицо у майора стало сосредоточенным и суровым.

— Нехорошо, Илья Данилыч, — тихо и без всякой бравады произнёс он. — Очень нехорошо! Пуля не навылет. Видишь? Вошла сбоку, под ребро, а выходить ей некуда. Засела где-то внутри. В полости… — Он не стал договаривать, но я и сам всё понял. Ранение в живот, да ещё с инородным телом внутри — это почти приговор. Особенно здесь, в лесу, без врачей, без оборудования.

Прокопьич уже бредил, его дыхание было хриплым и прерывистым. Он был слаб, терял кровь, и времени на раздумья у нас не оставалось.

— Деваться некуда, — мрачно констатировал я, глядя на побледневшее лицо друга. — Ждать — значит дождаться его смерти…

Я потянулся к аптечке и взял тот самый скальпель. Лезвие блеснуло в свете лампы холодным и неумолимым стальным блеском.

— Буду доставать. Артём, авось, получится…. Попридержи его… И света побольше бы…

Майор молча кивнул, переместил лампу ближе к Прокопьичу и упёрся руками в плечи старика. Я смочил тряпицу спиртом из аптечки, протёр ею лезвие и свои руки, потом — кожу вокруг раны на теле. Старик глухо застонал от прикосновения. Подумав, я засунул скальпель в горлышко бутылочки со спиртом и основательно пополоскал им лезвие.

Глубоко вздохнув, я приставил острие скальпеля к краю раневого канала. Моё сердце колотилось где-то в горле, но рука, к удивлению, была твёрдой. Слишком много раз приходилось делать подобное раньше, в другой жизни. Жизни, которой, казалось, уже и не было.

Лезвие вошло в плоть. Прокопьич дёрнулся и закричал — тихо, исступлённо-горловым криком. Артём, стиснув зубы, всей тяжестью своего тела прижал его к нарам. Я продолжал резать, расширяя входное отверстие, пытаясь нащупать кончиком инструмента ту самую проклятую пулю.

В нос ударил тяжёлый запах крови, смешавшийся с резким духом керосина, сгорающего в лампе. По моему лбу градом катился пот, застилая глаза. Я работал почти на ощупь, торопясь и в то же время боясь сделать лишнее движение, задеть что-то жизненно важное.

И вдруг кончик скальпеля звякнул обо что-то твёрдое.

— Есть! — выдохнул я. — Держи его крепче, Артёмка!