Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути

Глава 2

Автозак выехал из подземного гаража на солнечный свет и тонкая, практически прозрачная плёнка изморози на лобовом стекле мгновенно испарилась. И в этот момент я вдруг понял — я не просто Хоттабыч, переживший собственную смерть, а затем опять вернувшийся в свой старый мир.

Я тот, кто еще покажет всем отморозкам, ублюдкам и утыркам, совсем потерявшим берега, что значит бояться по-настоящему справедливого возмездия. Если я вернулся обратно, значит я нужен здесь, именно в этом мире! И нефиг ныть, и стонать, и накручивать сопли на сухой старческий кулачок! Терпи, дед!

Даже если магия не вернётся — ты всё равно можешь сделать этот мир чуточку лучше, чище и добрее. Только надо не сдаваться, а барахтаться до последнего! Сжав тощие булки, и скрипя зубами… Твою же мать, а зубов я вновь лишился! Теперь опять — только грёбаные вставные челюсти!

Тюремный автозак трясся по разбитой дороге, увозя меня в ближайшую колонию. Со мной решили не заморачиваться — отправлять такую развалину куда-нибудь в Сибирь, на Колыму не стали. Да я, наверное, туда бы и не доехал в таком-то состоянии.

Один из охранников, видимо реально задолбавшись бить баклуши и зевать, вытащил из сопроводительных документов мою медицинскую карту и попытался разобраться в медицинских каракулях диагноза. К моему удивлению, ему это удалось.

— Состояние тяжёлое. Артрит, артроз, остеопороз, гипертония, аритмия, последствия перелома рёбер, гортани… Сто два года?!! — офонарел пупкарь[1] прибросив в голове мой возраст. — Да ты совсем дохляк, старый. И месяца на зоне не протянешь…

Я молчал, глядя сквозь решётку на проплывающие мимо поля. Во мне опять не было магии. Я её не чувствовал. И не было никаких сил, даже физических. Но было что-то другое. Ненависть? Нет. Я уже сумел справиться с её приступами. Однако, именно она пробудила во мне желание сражаться и не сдаваться, идя, как на фронте под пулями — до самого конца!

Я выжил в том переулке. Уделал ублюдков. И всё это без магии. Выжил в больнице, и тоже без магии. Выживу и на зоне, даже если магия не вернётся — хрен угадал этот вертухай. А потом… Потом я выйду и найду их всех… И спрошу лично… За всё хорошее… И поверьте мне, тот, кто разделывал под орех таких тварей, что все тут присутствующие просто обосрались бы, едва их увидев, сумеет претворить свои обещания в жизнь.

Тюремная больница встретила меня запахом кипячёной ветоши, дешевого хлорного раствора, так и не сумевшего забить до конца вонь нечистот и гноя. Меня бросили в одиночную камеру, где я провел первые две недели, почти не вставая — кости срастались медленно, а раздавленное горло заживало еще хуже.

Тюремные врачи — натуральные лепилы-коновалы (другим и не место в тюремных больничках), говорили, что глотать нормально я, возможно, уже никогда не смогу. Да они и не слишком пытались поставить меня на ноги. Но я сопротивлялся смерти, затаившейся где-то за углом, как только мог. Магия так и не проявилось, и я подумал, что в автозаке мне просто почудилось.

И вот я, наконец, из больнички потопал «до дома, до хаты». Пока меня вели тёмными коридорами, я вспоминал, как это было в прошлый раз, когда мне пришлось немножко зону потоптать, да на лесоповале помахать вволю топором. Кстати, эта участь не только меня не минула, но и командира моего… Но, в конце концов, справедливость торжествовала, и меня оправдали, вернув назад и восстановив в звании и должности.

Хотя, в общем, большой разницы между тюрьмами того времени и нынешнего, я особо и не рассмотрел. Хотя по ящику много чего показывали — и камеры чуть ли не номера в гостинице, и холодильник имеется, и телевизор. Однако, когда меня втолкнули в мою новую «хату», она оказалась стандартной камерой на четверых. Без всяких излишков в виде улучшенного комфорта и бытовой техники.

Может в этой крытке тоже такие камеры есть, но не про нашу честь. Когда вертухаи втолкнули меня внутрь, трое сокамерников — двое потасканных мужиков неопределенного возраста, один из которых был сплошь покрыт портаками, и один молодой парень, смотрели на меня медленными, оценивающими взглядами.

— О, дед! — просипел блатной, широко улыбаясь и почёсывая расписанную синевой грудь. — Ты и есть тот самый старикан, который уделал двух здоровых амбалов?

Я молча прошел в камеру и бросил скатанный в рулон матрас, который принёс с собой на свободную шконку.

— Слышал, ты им горло ручкой продырявил? — напористо продолжал тот же сиделец, подходя ближе. — Да ты, старик, крут! А где твои боевые навыки сейчас? — Он хлопнул меня по плечу — якобы по-дружески, но с такой силой, что я едва удержался на ногах. — Ну что, покажешь братве, как ты это сделал?

Я вздохнул, медленно поднял голову и взглянул прямо в глаза соседу по камере.

— Не стоит, — хрипло ответил я.

— А что, страшно? — Он засмеялся.

— Нет, — качнул я головой. Просто я уже понял, к чему все эти наезды. Здесь есть только одно правило — выжить. — Я слишком стар, чтобы драться…

— Тогда, старый, слухай сюды… — Зэк бесцеремонно спихнул ногой мой матрас со шконки. — Пахан в этой хате я! Ты за нами стираешь, убираешь, а спать будешь возле параши! Усёк, дед?

Вот оно, значит, как? Ублюдки, запихавшие меня на кичу, не успокоились на этом и решили превратить остаток моей жизни в настоящий ад? Ну, что ж…

— Усек… — Я широко улыбнулся и покладисто кивнул. — Я стар… Очень стар…

Зэк, стоявший передо мной, сначала довольно осклабился. А потом, когда я продолжил, на его заросшее неопрятной щетиной лицо набежала тень недопонимания, куда я клоню.

— Но, возможно, — продолжил я, — я еще не настолько стар, чтобы сдаться без боя!

— Оборзел, старикан? — Мой сокамерник замахнулся, чтобы отвесить мне оплеуху, но я тоже время даром не терял.

Если знать человеческий организм, и его болевые точки, особой силы, чтобы временно вывести противника «из игры» и не нужно. Я ударил этого урода сложенными щепотью пальцами точнёхонько в солнечное сплетение.

Хриплый вскрик застрял у него в горле. Я видел, как глаза зэка округлились от боли и неверия, что такая развалина, как я, может причинить столько страданий, а всё его тело скрючилось в немом спазме. Он рухнул на колени, беззвучно хватая ртом воздух, который не мог вдохнуть. Я ударил его растопыренными пальцами прямо по широко раскрытым глазам, лишая еще и зрения.

Пусть, у меня и не было никаких сил, но навыки, вбитые долгими годами жестких тренировок, и десятилетиями их практического применения, проявлялись уже чуть ли не на уровне инстинктов. На самом деле человеческое тело, если знать его, как свои пять пальцев, довольно податливо. И «сломать» его для настоящего специалиста, не представляет никакого труда. А я, без ложной скромности, являлся именно таким специалистом.

Нападавший, совершенно потерявший ориентацию в пространстве, заскулил, словно побитый пёс и упал на пол. Двое других сидельцев замерли. Молодой парень отшатнулся к стене, а второй мужик, резко поднял руки, показывая, что не лезет. Видимо, не вписывалось такое поведение немощного старика в его картину мира.

— Эй, уважаемый, остынь! — произнёс он подрагивающим голосом. — Не надо разборок…

— Лучше помолчи… уважаемый… — бросил я, даже не оборачиваясь. — Мне тут какой-то чепушила решил претензии выкатить, а я зону топтал еще при товарище Сталине. Так вот, даже тогда такого беспредела не было… Я вас, недоделков, научу старость уважать!

Я не сводил взгляда с «пахана», пока он хрипел и кашлял, пытаясь отдышаться. Дождавшись, когда он немного придет в себя, я резко наступил ему на яйца грубыми тюремными гадами и слегка придавил их ногой. Зэк завозился на полу и заскулил еще сильнее.

— Запомни, вша казематная — голос мой прозвучал тихо, но отчётливо, как удар ножом, — Я фрицев на фронте пачками давил… И после войны разных гадов на тот свет спровадил столько, что никакого кладбища не хватит… И бить привык наверняка. Если не хочешь вот прямо сейчас Богу душу отдать — нишкни у меня, плесень! — И я убрал ногу с его причиндалов.

Он, всё ещё сидя на полу, мелко-мелко закивал, с трудом выдыхая:

— Понял… Всё понял…

Я выпрямился и пристально посмотрел на остальных.

— Матрас на место вернул! — Это прозвучало как приказ.

Молодой парень метнулся к моему тюфяку и почтительно водрузил его обратно на шконку. Больше наезжать на меня никто не решился. Но я понимал — это затишье временное. Здесь, как и везде, уважали силу, но вполне могли исподтишка засадить в бок заточку, или придушить подушкой во время сна.

Однако бывший пахан постарался свинтить из камеры к вечеру. И у него это получилось — удалось закосить на распухший и покрасневший глаз, который, похоже, я ему повредил при ударе, и туда попала зараза. С гигиеной в камере было совсем печально. Так что мы остались в хате втроем.

Вечером, когда раздали ужин — холодную баланду с чёрствым хлебом, ко мне осторожно обратился тот самый мужик, что призывал к миру.

— Дед… Это… Чего не ешь-то?

Я покачал головой, отодвигая миску. Аппетита не было, да глотать всё ещё было адской пыткой. Каждый глоток отзывался в раздавленном горле кровавой болью.

— Не хочу.

Он помолчал, ковыряя ложкой в своей миске.

— Ты правду того… с двумя амбалами справился? — спросил он наконец, без вызова, с тупым любопытством.

Я взглянул на него. На его лице читался тот же животный интерес, что и у всех, кто за последнее время задавал мне один и тот же вопрос: как такой древний пердун умудрился уложить двоих здоровых мордоворотов?

— Было дело, — коротко ответил я, лег на кровать и отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен. Он шумно дохлебал свою пайку, а затем тоже отполз на свою койку.

Я остался лежать, глядя в потолок, покрытый плесенью и трещинами. Мысли крутились вокруг одного: магии. Той самой, что мелькнула в автозаке, как вспышка, и больше не возвращалась. Было ли это игрой воспалённого сознания? Или чем-то большим? И если это была она… то где же она теперь, когда мне как никогда нужна былая сила?

Спустя несколько дней ситуация не изменилась. Видимо, репутация отмороженного «старика-убийцы» работала. Сидельцы, присматриваясь ко мне, постепенно привыкли. Увидели, что если меня не задевать, то я похож на обычного дряхлого пенсионера. Только очень и очень старого. Они даже поверить не могли, что мне больше сотни лет. Так и устанавливался наш камерный мир — хрупкий, зыбкий, построенный на страхе сидельцев ко мне и осторожном любопытстве.

Но однажды ночью всё перевернулось. Двери камеры с лязгом отъехали, и вертухаи втолкнули внутрь нового человека. Его фигура заполнила проём — это был настоящий гигант, с бычьей шеей и здоровенными кулаками. Его лицо было избито до неузнаваемости, а из-под засохшей кровяной корки горели безумные, полные ненависти глаза.

— Знакомьтесь, братва, — усмехнулся надзиратель. — Ваш новый сосед. Веселитесь!

И дверь захлопнулась. Гигант медленно обвёл нас взглядом. Его дыхание было хриплым и тяжёлым.

— Кто на хате пахан? — просипел он.

Толян — так звали моего возрастного сокамерника, недолго думая, указал пальцем на меня.

— Старый у нас сейчас за пахана, — буркнул он. — К нему все вопросы.

Гигант повернулся ко мне. Я лежал на своей койке и не шевелился, но внутри всё сжалось в ледяной ком. Сердце трепыхалось, надпочечники выбрасывая в кровь мощные порции адреналина. Но хватит ли их, чтобы разогреть мою холодную старческую кровь?

— Дед? — Бугай презрительно фыркнул и сделал шаг в мою сторону. — Да я тебя сейчас, как соплю…

Он подошёл вплотную. От него несло потом, кровью и дикой злобой. Я видел, как мои сокамерники в страхе замерли — ведь если этот бугай сейчас справится со мной, то следом может прийти и их черёд. Буйный здоровячок (не зря же его так разукрасили надзиратели или бывшие сокамерники) наклонился ко мне, его испачканное кровью лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего.

— Ну так что, дедуля, встанешь? Или я тебя прямо здесь, на шконке, искалечу?

Я медленно поднялся и сел, свесив босые ноги на пол. Кости ныли, в теле разливалась привычная слабость: сто лет — это вам не шутки. Но в голове кристально ясно проступил план действий. А план, это я вам скажу, первое дело в таких вот делах. Если есть план — половина битвы уже выиграна!

— Если я встану, — тихо, но внятно, произнёс я, ловя глазами дикий взгляд амбала, — ты ляжешь.

— Ась⁈ — здоровяк, видимо, не ожидал от меня такого ответа.

— Ты ляжешь, — спокойно продолжил я, — а оденут тебя в деревянный макинтош. В твоей хате будет играть музыка, только ты её не услышишь… Хотя, нет — музыки тоже не будет, как и деревянного ящика, — продолжал нагнетать я ситуацию. — Тебя зароют, как пса — в номерной могилке…

Он оскалился, принимая это за вызов старого дурака, и занёс для удара свою здоровенную лапищу. И в тот миг, когда его рука пошла вниз, время словно замедлилось. Всё вокруг — испуганные лица сокамерников, тусклая лампочка под потолком, тюремная «графика» на стенах — слегка поплыло и потеряло чёткость.

А я уже не думал. Я — действовал. Правая рука сама рванулась вверх, но не для блока, а для захвата. Я поймал его запястье и рванул на себя, заставляя этого утырка потерять равновесие. И в тот же момент ударил другой рукой ему под коленку. Осталось совсем немного — я подорвался с кровати…

Подорвался — это, конечно, слишком сказано. Но я всей оставшейся силой толкнул его в грудь плечом. А дальше — дело техники… Бугай взревел, не от боли (думаю, что он вообще сейчас не в состоянии её испытывать), а от неожиданности и обиды. Однако, его мышцы на мгновение расслабились, давая мне тот самый шанс.

Шанс, казалось бы, настолько мизерный, что даже призрачным его можно было назвать с большой натяжкой. Да стоило просто сравнить наши кондиции — и всё становилась ясно. Он должен был уделать меня одним мизинцем при любых раскладах.

Но я умудрился сделать так, чтобы все козыри оказались в моих руках. Я просто немного поправил полёт этого огромного тела именно туда, куда мне было нужно. Он с глухим хрустом ударился виском об острый металлический угол стола и осел на пол безвольной тряпичной куклой. Только алая струйка поползла по его небритой щеке.

Я стоял над ним, тяжело дыша, чувствуя, как подрагивают мышцы, и концентрация адреналина в крови медленно отступает, оставляя после себя пустоту, слабость и лёгкое головокружение. Молодой парень, Стёпка, смотрел на меня выпученными глазами с благоговейным ужасом.

— Дед… — прошептал он. — Ты… ты его что… завалил наглушняк?

— Надеюсь… — пожал я плечами. — Опыт-то не пропьёшь.

Толян выскользнул из угла, куда забился перед дракой и подскочил к валяющемуся на полу здоровяку. Он приложил трясущуюся руку к его бычьей шее, пытаясь нащупать пульс. Но, пульса, по всей видимости, не было.

— Точно наглушняк, Сёмка… — свистящим шепотом произнес он, вновь заползая на свою кровать.

А я, глядя на распластавшееся на полу тело, я осознал самую страшную истину: чтобы выжить здесь, мне придётся опять становиться тем, кем я когда-то был — всесильным стариком Хоттабычем, а не старой столетней развалиной… Хотя, я еще раз взглянул на бездыханное тело, эта развалина тоже еще кое-что может.

— Деда… — неожиданно произнёс Стёпка, — а ты… кто? Колдун, инопланетянин, или…

Я повернулся к нему.

— Нет, — тихо ответил я. — Ни то, ни другое, ни третье…

— Но… тогда… как ты это сделал? С ним? — Стёпка указал пальцем на поверженного гиганта. Знал бы он, каких гигантов мне доводилось валить в той… (не почудившийся ли в предсмертном беду?) жизни.

Я помолчал, подбирая слова.

— Я просто хотел выжить, малец. Очень хотел. Иногда этого желания бывает достаточно.

Он, вероятно, так и не понял, о чём это я, но послушно кивнул и отполз на свою койку. А я снова остался наедине с собой, с мыслями о том, что, возможно, настоящую справедливость тебе не может вернуть кто-то посторонний. Справедливость — это то, что ты сам добываешь. Ногтями, зубами, оружием, магией — не суть. И сейчас, в этих стенах, пахнущих парашей и отчаянием, моя личная справедливость остро пахла свежей кровью. Но этого пока было недостаточно…

[1] Вертухай (дубак, пупок, пупкарь) — надсмотрщик.