Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути

Глава 17

Ночь и впрямь прошла спокойно. Ни шума моторов вдалеке, ни подозрительных шагов в саду, ни лязга затворов и свиста пуль. Только привычные деревенские звуки: уханье совы, да шелест листвы. Беглецов никто не нашёл. Непроглядная деревенская тьма и густая завеса из звезд надежно укрыли нас от всего внешнего мира. Мы проспали крепким, мертвым сном уставших от погони людей, и ничто не нарушило этой благодатной тишины.

Первым с рассветом, как и обещал, появился Прокопьич. Скрип калитки и его негромкий голос, заговаривающий с Матроскиным, гоняющим с утра мышей в доме, разбудили меня. Я выглянул в окно и увидел, как старик ставит на стол под яблоней глиняный кувшин с парным молоком, от которого в прохладном утреннем воздухе шел густой пар.

Матроскин, почуяв угощение, тут же материализовался на подоконнике и выразительно потребовал угощение, естественно на кошачьем языке. Старика в тайну говорящего кота мы не посвящали. Получив свою порцию молока, Матроскин тут же забыл обо всем на свете.

А старик в следующую минуту уже растапливал самовар (и где только он его откопал? Я и сам не помнил, где он у меня хранился), щедро подкидывая в его топку шишки и сухие еловые веточки. Вскоре над садом, щедро заросшим одичавшей малиной, поднялся в небо вкусный запах дымка и свежезаваренного чая.

А Прокопьич, тем временем, деловито поставил на стол деревянный поднос с хлебом, и принялся пластать на тонкие ломтики принесённый с собой огромный шмат солёного сала. Так что пришлось нам с Артёмом срочно вставать, чтобы не подавиться слюной.

Завтрак в этом зеленом убежище, куда еще не проникал чужой взгляд с дороги, был неспешным и основательным. Мы пили чай с пахучими травами из блюдечек, заедая его медом и слушая утреннее пение птиц. Матроскин, шумно лакая парное молоко, мурлыкал так, что казалось, что рядом работает мощный трансформатор.

Мы обсуждали, как привести в порядок дом, запастись дровами и провизией. В общем, решали насущные бытовые вопросы. На какой срок нам придётся здесь зависнуть, не знал никто. И вот, когда мы уже выдули чуть не половину самовара, Прокопьич, аккуратно вынув изо рта папироску, сказал:

— Насчет провизии не волнуйтесь — я все устрою. И с домом помогу — он, гляжу, в отличном состоянии. А вот насчет обороны… — Он сделал многозначительную паузу. — Про найденный в лесу схрон я уже рассказывал. Основательно там кто-то оружия припрятал: автоматы, патроны, гранаты есть. Там целый арсенал. — Он отхлебнул чайку и хлопнул ладонью по колену. — Нечего нам на авось надеяться! Поджидать незваных гостей надо вооруженными до зубов. Сходим сегодня, проведаем мой клад? — предложил он. — Ну, и сами прибарахлимся.

Прокопьич, как оказалось, был человеком дела. Едва мы закончили с чаем, он уже поднялся со скамьи и деловито осмотрел нас с Артёмом.

— Обувь крепкая? Штаны советую заправить в носки, если сапог нет — крапива нынче буйная. Под ноги тоже внимательно смотрите — гадюк в этом году видимо-невидимо! Через полчаса встречаемся у колодца, — отдал он лаконичный приказ и растворился за калиткой.

— Неугомонный какой дедок, — рассмеялся ему вслед майор, но тихо, чтобы Прокопьич не услышал. Обижать моего давнего приятеля он не хотел.

— Это ты его в молодости не знал, — теперь уже хохотнул я. — Резкий был парниша. Но вставать на его пути я бы никому не советовал.

— Тоже из наших? — полюбопытствовал Артём Сергеевич, намекая и на моё прошлое.

— Еще из каких! — согласно кивнул я. — Он в одиночку такие операции выволакивал, где специально подготовленные группы обсирались. В общем — огонь мужик! Гляжу, и в старости таким же остался.

— Да и ты, Данилыч, тоже не промах в свою сотню, — напомнил майор. — Из какого же теста вас всех делали?

— Время было такое, вот и закалились, наверное, сверх меры, — пожал я плечами.

— Ну, ни скажи, — фыркнул Артём. — Таких, как вы с Прокопьичем, не так уж и много.

Ровно в назначенное время мы двинулись в путь. Прошли по краю садового товарищества и выбрались в ближайшие заросли.

Прокопьич шел впереди, неспешно, но уверенно, не оглядывался и не сверялся с картой — её у него попросту не было. Ну, а о новомодных гаджетах с GPS-треккерами я вообще молчу, он по ходу о них и не знал ничего. Но каждый поворот, каждый приметный пенек, каждая изогнутая береза были прописаны в его памяти с абсолютной точностью.

Несмотря на возраст, старикан шел по едва заметной звериной тропе с легкостью и уверенностью местного лешего. Лес поначалу был светлым и приветливым: столетние сосны подпирали макушками лазурное небо, между их прямыми, словно колонны, стволами золотились на солнце пятна и грибные полянки, усыпанные рыжими шапками подосиновиков.

Воздух был густым и пьянящим, пах смолой, прелой хвоей и медовым душком, цветущих где-то неподалёку пряных трав. Солнце пробивалось сквозь игольчатый полог деревьев золотистыми столпами, в которых кружили мириады мошек. Под ногами — густой сосновым опад и пустые шишки. Где-то высоко над головой, в недосягаемой синеве, перекликались невидимые птицы, а под ногами шуршали проворные ящерицы.

Но, чем дальше мы углублялись в лес, тем больше менялся пейзаж. Сосновый бор сменился густой, почти непролазной чащей. Здесь царствовали ели, сплетая свои мохнатые лапы в сплошной полог, сквозь который лишь изредка пробивались одинокие лучи-кинжалы, освещая таинственный полумрак.

Под ногами пружинил вековой ковер из мха, устилавший валуны, поросшие причудливыми лишайниками. Тишина стояла гнетущая, торжественная, нарушаемая лишь редким стуком дятла и нашим собственным тяжелым дыханием. Казалось, сам лес затаился и наблюдает за нами, оценивая наши намерения.

Лес был древним, молчаливым и бесконечно глубоким. Казалось, еще шаг — и цивилизация останется где-то далеко позади, за непроглядной стеной вековых елей и дубов. Мы шли молча, прислушиваясь к этой величественной тишине, нарушаемой лишь хрустом сухих веток под ногами.

Вскоре Прокопьич свернул с едва заметной тропинки и начал спускаться в небольшой овраг, поросший папоротником и молодым ольшаником. Он остановился у склона, густо заросшего колючим ежевичником.

— Вот и пришли, — усмехнулся старик и, отодвинув несколько колючих плетей, обнажил аккуратное, почти невидимое снаружи отверстие в земле, прикрытое старым, обросшим мхом и почти сросшимся с почвой листом рифленого железа.

За ним открылся узкий и тёмный лаз, аккуратно обшитый по бокам подгнившими досками. Пахнуло холодом, сыростью, знакомым до одури запахом металла и оружейной смазки.

Прокопьич щелкнул кнопкой заранее припасенного мощного фонаря, и в луче света мы увидели настоящую «пещеру Аладдина». Потайной лаз привёл нас в просторную и удивительно сухую землянку. Тайник был выкопан старательно и с умом. Стены, потолок и даже пол были аккуратно обшиты досками, кое-где подпертыми толстыми бревнами, чтобы свод не обвалился.

Вдоль одной стены тянулся импровизированный стеллаж из зеленых деревянных ящиков, накрытых сверху пыльным брезентом. Артём отогнул край материала и, щелкнув запорами, откинул крышку ближайшего ящика. Как я и думал (уж больно характерным был ящик) в нем, тщательно смазанные густой консервационной смазкой, поблескивали темной сталью автоматы Калашникова.

По пять штук в ряд и в два «этажа». Они были законсервированы на совесть и подготовлены для длительного хранения. В специально выделенной ячейке в том же ящике имелись и магазины к ним. И таких ящиков здесь было штук десять!

Рядом, в цинковых ящиках, лежали патроны. Их было много. Очень много. А в углу я заметил несколько ящиков с ручными гранатами РГД-5 и «лимонок» Ф-1. Открыв один из ящиков, я «полюбовался» на их ребристые корпуса.

Неподалёку, тоже густо смазанный солидолом и обёрнутый в промасленную бумагу, притулился ручной пулемет Дегтярева. Имелось даже несколько старых, но грозных пистолетов-пулеметов ППШ с дисковыми магазинами, с которыми мне тоже довелось побегать на фронте. Были еще пистолеты, винтовки, в том числе и снайперские с оптикой, да и еще много чего. Это был не просто тайник, это был стратегический запас человека, знающего цену оружию и готового к любым неприятностям. Даже к войне.

Артём, все еще не веря своим глазам, стоял у ящика с автоматами. Он провел рукой по деревянному прикладу и покрутил в руках магазин.

— Прокопьич… — наконец выдохнул он, — да тут же… тут же целый арсенал! Хоть партизанский отряд вооружай. Для чего? И кто его тут собрал?

— Хрен его знает, для чего… А вот насчет «кто?» — есть у меня предположения. Дружок Данилыча, да и мой тоже — Петр Петрович, запросто мог такое богатство скопить. Очень уж он охочь был до оружия. А на пенсии с этим туго — с одним наградным наганом и не повоюешь, если приспичит…

— И часто приспичивало? — Артем потер ладонью вспотевший лоб.

— Ну, девяностые как-то пережили… — Пожал плечами старик. — И одного наградного нагана хватило. Вот и не распаковал свою нычку. И даже нам с Данилычем ни слова, ни полслова…

— Очень похоже на командира, — согласился я. — Он — мог.

— А ты, дед, — ехидно прищурился майор, — значит, нашёл, и тоже ни гу-гу? А знаешь, что за это положено?

— Ой, да ладно! — отмахнулся старик. — Ты меня, паря, не стращай. Сколь мне осталось-то, чтобы бояться? А я и помоложе был — не боялся! Чего уж теперь-то начинать? У меня и пример есть — Данилыч. Чё, смогли его в тюрьме сломать? А он, хоть и старый пердун, научил кой-кого уму-разуму!

— Ох, старики, мне с вами страшно порой становится, — признался Артём. — Вы реально из железа сделаны, похоже.

Загрузившись под завязку, мы выбрались наружу. Теперь каждый шаг давался с усилием — тяжесть оружия и боеприпасов пригибала к земле, заставляла с уважением относиться к каждому корню и кочке на пути. Но вместе с тяжестью на плечи легла и уверенность. Хрена теперь нас застигнут врасплох совершенно беззащитными. Мы теперь любому запросто хлебало начистим! Пусть теперь попробуют нас взять!

Мы шли обратно тем же путем, но лес уже не казался таким бескрайним и чужим. Провозились мы с этим походом целый день, и подошли к садовому товариществу уже в сгущающихся сумерках. Но в деревню зашли, дождавшись полной темноты. Освещения на улицах не было, и это было нам на руку — светить стволами перед чужими людьми мы не собирались.

Матроскин встретил нас на крыльце, вылизывая заднюю лапу с видом полнейшего безразличия. Но я поймал его быстрый, оценивающий взгляд, скользнувший по нашим груженым рюкзакам. Кажется, мой говорящий кот всё понял без слов. С него станется и по чужим мыслям пробежаться — он ведь у меня мастак.

— Эх, жаль, в баньку сегодня не успели! — произнёс почти выдохшийся Прокопьич. — Протопиться как следует не успеет.

Я вообще удивляюсь, как он с нами наравне пер всю эту тяжеленную снарягу. Так-то за восемь десятков старику! Похоже, это он со мной всё это время тягался — мне-то за сотку.

— Ты бы, Прокопьич, лучше о себе поберегся, — проворчал Артём, сбрасывая с плеч свой рюкзак, и осторожно опуская его на доски крыльца. — Сердечко ведь не железное, в отличие от твоего характера. А характер у тебя действительно стальной!

— Пока мордой в землю не падаю — значит, живой, — отбрил его старик, но всё же присел на ступеньку, чтобы перевести дух. — Эх, годы…

— Согласен, старый! — Я тоже снял рюкзак и присел рядом, обняв старого друга за плечи. — Где ж мои семнадцать лет? — риторически произнёс я.

— Ладно, деды, вы тут перекурите пока, — произнес Артём. — А всё это добро нужно первым делом спрятать подальше от чужих глаз. Куда посоветуете перетащить?

Прокопьич, откинувшись на скрипучие доски крыльца, произнёс:

— Так под печку давай… У них там тайник имеется. Данилыч с Петром Петровичем еще в семидесятые его обустроили, на всякий пожарный. Думал, уже никому не пригодится…

— Всё-то ты помнишь, старый! — Хлопнул я Прокопьича по плечу.

— Да я по сравнению с тобой, старая ты калоша — жених!

Мы переглянулись с Артёмом и весело расхохотались.

— А молодуху-то уже приглядел, дед? — полюбопытствовал майор.

— Да не осталось у нас в обчестве свободных молодух, — приосанился старикан, наплевав на усталость. — В город за невестой ехать надо. Вот, как ваши проблемы разгребем, обязательно смотаюсь! Погуляете еще на моей свадьбе!

Артём перетащил ящик в избу. Прокопьич, кряхтя, опустился на колени возле печки и приподнял несколько половиц. Твою медь, а я уже и не помнил, где находится этот наш с Петровичем тайничок. Он нам так ни разу и не пригодился. Из открытой дыры пахнуло сухой землёй, пылью и деревом. Мы аккуратно разложили принесённое с собой оружие в тайник и замаскировали всё обратно.

— Вот и всё, — выдохнул старик, с удовлетворением глядя на восстановленный пол. — Хрен кто найдет! Только надо привести стволы в божеский вид — вывести, так сказать, с консервации.

— Сделаем, — устало кивнул я. — Сегодня просто сил на это не осталось.

Артём молча посмотрел на Прокопьича, затем на меня, потом опять на Прокопьича. В его глазах читалась смесь уважения, благодарности и какой-то почти сыновней почтительности. Надо будет его потом расспросить, что с его родными и стариками?

— Деды, — неожиданно произнёс он, — а ведь вы, блин… действительно, как настоящие партизаны. Если надо, возьмете те автоматы, и в лес — фашистов бить!

— Я-то фрицев не бил, — усмехнулся старик, поднимаясь, — совсем мелким был. А вот Данилыч чуть не всю войну в СМЕРШе… Но и после войны было, чем заняться, — он хлопнул Артёма по плечу, — дерьма в мире всегда хватает! А хочешь, молодой, мы с тобой на спор Калаш соберём-разберём на время?

— А давай! — поддался на провокацию старика майор, и в его усталых глазах вдруг вспыхнул азартный огонёк.

Артём азартно потер руки, скинул куртку и приготовился к состязанию. Прокопьич, казалось, помолодел на глазах. Его усталость куда-то испарилась, сменившись сосредоточенной деловой хваткой.

— Эх, молодость, молодость… — прищелкнул он языком, принимая из рук Артёма только что извлеченный из тайника автомат. — Не смотри, что я старый. Руки помнят. Данилыч меня учил: «Запоминай, щенок, как молитву. От скорости твоей жизнь зависит». Ну, давай, майор, посмотрим, чему тебя тоже учили.

Я отступил в сторону, предоставив им место на грубо сколоченном деревянном столе. Матроскин, свернувшись калачиком на полатях, приоткрыл один глаз, оценивая обстановку, и снова его прикрыл, демонстрируя полнейшее пренебрежение к глупым человеческим затеям.

— На счет «три»? — предложил Артём, уже взяв второй автомат.

— Давай.

Я взмахнул рукой:

— Три!

Раздался сухой, быстрый, почти музыкальный лязг металла. Пальцы Прокопьича, корявые и узловатые от возраста, двигались с удивительной точностью и скоростью, без единого лишнего движения. Это был не спортивный азарт, а отработанные до автоматизма движения. Щёлкали затворы, отскакивали магазины, отделялись крышки ствольной коробки.

Артём, я видел, старался изо всех сил, лицо его было серьезным и напряженным. Он явно не ожидал такого от восьмидесятилетнего старика. Прокопьич закончил на секунду раньше и с довольным видом оставил на столе разобранный автомат.

— Ну что, майор? Сдаёшься?

Артём щёлкнул последней деталью и выдохнул:

— Выиграл, Прокопьич, спору нет. Я, кажется, даже в академии так быстро Калаш не разбирал.

— Помнят ручки-то! — Прокопьич многозначительно пошевелил пальцами в воздухе. — После войны пришлось и мне повоевать, погонять лесных братьев… Ох, и насобачились мы тогда, когда первые Калаши начали на вооружение поступать[1]. В полной темноте и на ощупь могли… — Он вдруг замолк, и взгляд его стал отсутствующим, уйдя куда-то вглубь десятилетий.

В избе повисла короткая пауза, нарушаемая лишь громким урчанием кота.

— Ладно, — Прокопьич, смахнул с лица тень воспоминаний. — Теперь собирать будем. Данилыч, на «раз-два»!

На этот раз они закончили практически одновременно, и старик одобрительно хмыкнул.

— Ну, не подкачал, молодой! Видно, что не из штабных крыс.

Артём улыбнулся, и в его улыбке читалось неподдельное уважение к старику.

— Спасибо, Прокопьич! За всё…

— Да ладно тебе, — буркнул старик, но было видно, что похвала ему приятна. — Давайте ужинать, да ко сну. Эти стволы еще чистить да смазывать.

— Да и подумать не мешает… — Многозначительно произнёс майор. — Что нам делать дальше…

[1] Автомат Калашникова (АК-47) был разработан в 1947 году конструктором Михаилом Калашниковым и принят на вооружение Советской Армии 18 июня 1949 года, под наименованием «7,62-мм автомат Калашникова образца 1947 года» (АК-47). Сопротивление «лесных братьев» в Прибалтике продолжалось до 1956 года, когда были завершены последние операции по их подавлению