Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути

Глава 12

Я замялся, почувствовав на себе три пары глаз: усталые и жесткие глаза майора, проницательные и спокойные — садху, и равнодушно-зеленые — кота. Сказать правду? Вызвать новый приступ здорового скепсиса у чекиста? Или солгать, зная, что Гуруджи, скорее всего, почувствует неискренность?

Артём Сергеевич поднял бровь, ожидая ответа. Лёд в его бокале уже почти растаял.

Решение пришло не от меня. Его подсказал Гуруджи. Он мягко качнул головой, и его губы снова тронула та самая, едва уловимая улыбка. Он смотрел не на меня, а куда-то сквозь меня, словно видел разворачивающуюся за моей спиной картину.

— Вода, — тихо и плавно произнес садху. — Вода приняла одного и отпустила другого. Река — это не просто вода, майор. Это дверь. Или, быть может, шов между мирами. Иногда он расходится.

Майор нахмурился, пытаясь расшифровать это парадоксальное послание. Я же почувствовал ледяную дрожь вдоль позвоночника. Он знал. Он описывал не абстрактную мистику, а то, что было со мной на самом деле. Ту самую трещину в реальности, черный проем в ледяной воде, куда унесло Ремизова и в который провалился я.

— Что это значит, Гуруджи? — спросил Артём Сергеевич, отставив бокал.

— Это значит, — я неожиданно для себя вступил в игру, почувствовав внезапную уверенность, — что Ремизов, возможно, и не мертв. И я не чудом спасся. Нас просто… унесло в разные стороны. Меня — в странный маленький мирок, где обитает могучая ведьма, его — куда-то еще.

Гуруджи медленно кивнул, словно подтверждая мою догадку.

— Вы сейчас серьёзно? — округлил глаза чекист. — Ведьма?

— Скорее, ведающая — дживанмукта, достигшая наивысшей степени просветления — Мокши[1], — внёс свои коррективы в мой рассказ индус. — Полностью освободившаяся от цикла перерождений.

— Ничего не понятно… — Майор снова провел рукой по лицу, словно пытаясь таким образом избавиться от усталости. — Но это не делает ситуацию проще — это делает её в миллиард раз сложнее! Где мне теперь Ремизова прикажете искать? В другом измерении? Или, прости господи, в сказке какой, с ведьмами?

Кот лениво зевнул, демонстрируя полное равнодушие к метафизическим терзаниям человечества. Его зеленый взгляд, казалось, говорил: «И что с того? Дверь открылась, дверь закрылась. Главное, чтобы молоко в миске не переводилось».

Артём Сергеевич тяжело вздохнул и потянулся к пачке «LM», торчащей из его нагрудного кармана. Вытащив сигарету, Артем Сергеевич размял её пальцами, но, взглянув на невозмутимое лицо Гуруджи, неожиданно передумал и засунул её обратно в пачку, лишь предварительно понюхав.

— Хорошо, — его голос стал резким, деловым, словно он вернулся с мистических высот на твердую почву оперативной работы. — Давайте по порядку. Вы утверждаете, что существует некий… шов, разделяющий реальности? И что этот чёртов убийца тюремных охранников — Ремизов, не утонул, а был… куда-то вынесен через эту дыру?

Гуруджи мягко кивнул.

— Река не линейна. Она многомерна. Её течение — это не просто движение воды, но и движение возможностей, реальностей. Нужный вам человек был подхвачен иным потоком.

— Прекрасно. Просто замечательно, — майор язвительно улыбнулся, но в его глазах уже не было скепсиса, а лишь холодная, почти машинная решимость. — И как мне, прошу прощения, составить оперативный план по его розыску? Запросить у начальства ресурсы на формирование сводной группы из экстрасенсов и шаманов? Или, может, послать запрос в это самое «другое измерение» по линии МИДа? — Он встал и прошелся по холлу, его тень тяжело и нервно скользила по стене. — Поймите, я не могу прийти к начальству с докладом о том, что мой «поднадзорный», находящийся в разработке, находился столько времени в гостях у какой-то ведьмы. А основной подозреваемый фигурант утёк по реке в какой-то «параллельный прохудившийся шов». Тогда меня самого упекут, и не в другое измерение, а в очень даже реальную психушку имени Кащенко!

— Его не нужно искать — скоро он сам найдётся, — произнёс индус.

Майор остановился и с недоумением уставился на садху.

— В смысле, сам найдется?

— Его миссия в этом мире не завершена, — ответил Гуруджи и закрыл глаза. — Он проявится. — Обязательно появится — без этого он не сможет. Это — его функция в этом мире.

Он имел в виду меня. Я понял это без лишних вопросов. Майор посмотрел на меня, потом на спящего кота, потом на неподвижного, как изваяние, садху. В комнате повисло тяжелое молчание, нарушаемое лишь ровным дыханием Гуруджи. Наконец Артём Сергеевич мрачно хмыкнул.

— Ладно, уговорил! — Он подошел к столу и решительно хлопнул по нему ладонью. — Ты еще ни разу не ошибался. А что еще за функция такая у этого отморозка Ремизова?

Гуруджи медленно открыл глаза. Его взгляд был направлен куда-то внутрь себя, но при этом видел всё вокруг.

— Его функция… и моя, и твоя, майор… — он обвёл нас своим спокойным взором. — Всех нас, но только не его… — И он ткнул в меня пальцем. — Так вот, наша функция заключается в том, чтобы поддерживать целостность этого мира. Или, точнее, иллюзию его целостности.

— Целостность? — переспросил Артём Сергеевич, и в его голосе снова зазвучало знакомое раздражение. — Какую ещё целостность? Я вижу стол, стул, вас, кота. Всё на своих местах. Всё целое. Какая иллюзия?

Индус мягко улыбнулся, словно учитель, которому наконец задали правильный вопрос.

— Артём Сергеевич, вы ведь смотрели фильм «Матрица»?

Майор опешил. Он явно ожидал услышать что-то о карме или медитации, но не голливудский блокбастер.

— Ну… смотрел, конечно. Все смотрели. При чём тут это?

— При том, что это очень точная метафора, — сказал Гуруджи. — Вы помните момент, когда Нео видит черного кота, идущего по коридору, а затем точно такого же кота, идущего следом? Для кого-то это дежавю, а для него это был сбой, ошибка в коде самой реальности.

Я видел, как майор напрягся, вслушиваясь.

— И что?

— А что вы чувствуете, когда у вас на часах внезапно появляется трещина, которой не было пять минут назад? Или, когда вы абсолютно уверены, что оставили ключи на тумбе у двери, а обнаруживаете их в холодильнике, рядом с молоком? Вы просто отмахиваетесь: «показалось», «забыл», «устал». Но это и есть те самые микротрещины в реальности. Маленькие сбои в Матрице. Наш мир… он не такой прочный, как кажется. Он больше похож на старую, ветхую ткань, скроенную из множества лоскутов. И швы между этими лоскутами иногда расходятся.

Артём Сергеевич молчал, и я прямо чувствовал, как шестеренки в его голове прокручиваются с натугой и скрипом. На такое откровение от индуса он точно не рассчитывал. А вот я точно знал, что он хотел этим сказать.

— Допустим… — с огромным нежеланием выдавил он. — Допустим, это так. Мы все — какие-то функции. А что не так со Стариком? Э-э-э… — смутился комитетчик. — Простите, Илья Данилович, но проходите у нас под псевдонимом «Старик».

— Да. Не — всё нормально, сынок! — отмахнулся я. — Я действительно стар, даже, как говорили некоторые — суперстар. Так чего мне обижаться? Можешь так меня дальше и называть.

— Действительно, — поддержал его Артём Сергеевич, — таким возрастом по праву гордиться можно! Эх, мне бы с такой работой до полтинника дотянуть… Так что не так с нашим Стариком? — вновь вернулся он к своему вопросу, пока остающемуся без ответа.

— Он — необычайно сильный источник… энтропии, — подобрал слово Гуруджи.

— А по-русски? — попросил его комитетчик. — А то я с физикой со школьной скамьи не дружу — поэтому в силовики и пошел.

— Хаос, — произнес, не задумываясь индус. — Грубая сила, которая раскачивает нашу реальность. Он самим своим существованием обнажает те самые швы. Он — напоминание о том, что наш мир иллюзорен и ненадёжен. И система, наша «общая Матрица», стремится либо ассимилировать такой элемент, либо аннигилировать, либо удалить из системы — вытолкнуть его во вне. Что, собственно, и произошло на реке.

В комнате снова воцарилась тишина. Даже кот проснулся и с любопытством посмотрел на Гуруджи. Артём Сергеевич тяжело дышал, переваривая услышанное.

— И это всё?

Гуруджи отрицательно мотнул головой:

— Нет.

— Вот тля! А еще чего с ним не так?

— Помимо того, что именно Старик вносит Хаос в систему, — продолжил садху, — стабильность нашего мира тоже зависит именно от него.

— Как так? — озадачился Артём Сергеевич, у которого от рассуждений индуса уже голова распухла как воздушный шар.

— Те чувства, которые преобладают в нем в конкретный момент — вносят либо гармонию в наш мир, делая его стабильнее, либо — дисгармонию, разрушая его. Он — одновременно и болезнь, и лекарство. И угроза, и гарант существования. Система не может его просто «удалить», потому что без него она коллапсирует. Но и терпеть не может, потому что он постоянно нарушает её стройные правила.

Артём Сергеевич смотрел на Гуруджи, и я видел, как в его глазах борются скептицизм силовика и холодный ужас от осознания, что это может быть правдой. Видимо, что-то, случившееся в прошлом, заставило силовика всецело доверять словам босоного индуса.

— То есть… Старик… Илья Данилович… — ФСБешник с трудом подбирал слова, — это что-то вроде… краеугольного камня нашего мира? Который, то выбивают, то вставляют на место?

— Нет, — вновь качнул головой Гуруджи. — Камень — он пассивный. Старик же — активная сила. Он не просто «лежит» в основании. Он постоянно творит это основание заново. Каждым своим вздохом, каждой своей мыслью. Он, как живой бог в мире, который забыл богов. Или живой дьявол. Смотря, какое у него сегодня настроение.

В комнате снова повисла тишина, на этот раз тягучая и звенящая, как натянутая струна. Даже тиканье часов на стене звучало как отсчёт последних секунд до чего-то неминуемого.

— И что же мне со всем этим делать? — наконец выдохнул майор, и в его голосе впервые за всё время прозвучала почти беспомощная растерянность.

Гуруджи грустно улыбнулся:

— Ничего. Вы сможете успокоить разбушевавшийся ураган? Или извергающийся вулкан? Вы можете только ждать и надеяться, что он сам исчерпает свою силу.

Он перевёл взгляд на меня, и его тёмные глаза стали бездонными.

— А лучше всего — найти причину его боли. И исцелить её. Потому что пока он страдает — страдает и весь наш мир.

Артём Сергеевич молчал, и я видел, как его практичный, вышколенный служебными инструкциями ум отчаянно пытался переработать всю эту противоречивую информацию в какой-то понятный ему алгоритм действий. Слово «боль» он явно воспринял как нечто более осязаемое.

— Боль? Какая боль? У него что-то болит? Медики ничего не находили, — заговорил он быстро, по-деловому. — Если это что-то физическое, мы можем предоставить лучших специалистов, лучшее лечение. Клиника в Швейцарии, если нужно — я могу договориться…

Гуруджи с тихой печалью посмотрел на него, как учитель на упорного, но невероятно ограниченного ученика.

— Речь не о телесной боли. Речь о ране, которая у него здесь, — он мягко прикоснулся пальцами к своей груди в области сердца. — Однажды мир причинил ему такую боль, что он перестал с ним резонировать. Он отшатнулся от реальности, и реальность отшатнулась от него. Эта трещина в его душе и стала тем самым швом, который расходится. Он не верит в прочность этого мира, и мир вокруг него отвечает ему тем же.

Я видел, как взгляд майора стал остекленевшим. Психика силовика, столкнувшись с непосильной задачей, начала уходить в глухую оборону. Он медленно поднялся с кресла, поправил пиджак и одним глотком допил остатки вискаря в стакане.

— Я… Благодарю за информацию, — его голос снова стал металлическим и безличным. — но объясните мне еще один момент… — Неожиданно зазвонил сотовый телефон в его кармане. Артем Сергеевич вытащил его и бросил взгляд на светящийся экран. — Извините — очень важный звонок… — Он кивком головы указал на дверь и направился к выходу, двигаясь чуть более механически, чем обычно. Видимо, не хотел, чтобы мы услышали, о чём он будет говорить.

Дверь за ним закрылась, а в комнате остались я, Гуруджи и кот, снова устроившийся клубком на своём месте.

— Думаешь, он что-то понял? — тихо спросил я.

Гуруджи вздохнул и закрыл глаза, вновь замерев в неподвижности.

— Он понял ровно столько, сколько его разум смог вместить, не сломавшись. Остальное… остальное он просто отложил в ту самую «папку», что помечена титром «Необъяснимое». Рано или поздно эта папка откроется вновь. — И он окончательно замолчал, отъехав в какие-то только ему ведомые дали.

Вот ля, и откуда он только всё это знает⁈ Ведь он, едва ли не слово в слово, повторил всё, о чём мы беседовали с Ягой. Как у него это получается? Из какого источника он черпает эту информацию? Вопросы, сыпавшиеся из меня, как из рога изобилия, ответов не имели. Да и этот, смуглый, если его спросить, будет ссылаться на какую-нибудь нирвану.

Я сидел и смотрел на него, пытаясь разгадать эту загадку. Воздух в комнате снова загустел, наполнившись тишиной и мерным, едва слышным дыханием садху. Даже кот, казалось, затаился, внимая чему-то недоступному обычному слуху.

И вдруг Гуруджи, не открывая глаз, тихо произнес:

— Не ищи сложного там, где есть простое. Ты хочешь знать, как я это делаю? Мир рассказал. Он всегда говорит с теми, кто готов слушать. Источник один. Истина. Она витает в пространстве, как невесомая пыльца. У одних она вызывает лишь аллергию, другие — вдыхают и чувствуют аромат мироздания. Будь созвучен с миром, чтобы услышать ту же ноту.

Он открыл глаза, и его тёмный, бездонный взгляд снова устремился на меня, но теперь в нём читалась лёгкая усталая улыбка.

Твою мать! Я чуть было не выругался вслух, поскольку именно слушать и видеть мироздание меня учила Яга в своём маленьком мирке. А, вернувшись назад, я тут же наплевал на её науку. А вот Гуруджи, похоже, освоил её в полном объёме. Вот только интересно, кто был его учителем?

Мне чудовищно захотелось курить, и я, по привычке, на чистом автомате поднёс руку к губам, как делал это раньше, в том, потерянном магическом мире. Особо не задумываясь — все мои мысли были заняты совершенно другим, я сделал две глубокие затяжки, наслаждаясь ароматом отличного табака, именно того сорта, который я предпочитал — «Герцеговины Флор». Ну, да, влияние товарища Сталина, не без этого.

— Да кто ты такой, дедуля, черт тя дери⁈ — Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вернулся из коридора поговоривший по телефону Артём Сергеевич. — Как ты это сделал?

— Что сделал? — поначалу не понял я, вновь поднося к губам дымящуюся папиросу.

— Что сделал? Да ты из воздуха зажженную папиросу достал, словно так и надо! — перейдя на «ты», нервно ответил чекист, вынимая из кармана свои сигареты.

Он замер с пачкой «LM» в руке, а его взгляд метнулся от моей папиросы к невозмутимому лицу Гуруджи и обратно. Его практичный мир, выстроенный из бетона инструкций и стальных аргументов, дал очередную трещину.

— Я… я видел своими глазами, — в его голосе проступила растерянность, граничащая с суеверным страхом. — В его руке ничего не было…

— Вот, тля! — сочно выругался я, осознав, что только что произошло. — Неужели дар вернулся?

Но, нет, сколько бы я ни пыжился, я не сумел выдать ни одного, даже самого смешного заклинания. Сил как не было до этого, так они и не появились. Но что-то же произошло? Как-то появилась у меня в пальцах привычная папироса? Или я чего-то не понимаю, или в этом мире действуют совершенно другие принципы управления силой.

Гуруджи медленно повернул голову в мою сторону. В его глазах не было ни удивления, ни торжества. Лишь все та же глубокая, безмятежная печаль.

— Дар? — Майор посмотрел на меня, на тлеющую папиросу, на спокойное лицо старца. Механизм его мышления заскрежетал, пытаясь найти рациональное объяснение. — Мне кто-нибудь объяснит, что это: гипноз, ловкость рук, галлюцинация от усталости, недосыпа и дозы вискаря?

— Артём Сергеевич, — произнес тихо индус, все мы — часть этого мира. А мир — часть нас. Мир дал ему то, в чем он нуждался. В чем ощутил большую потребность. Он просто был к этому готов. А вы… — Гуруджи мягко взглянул на зажатую в пальцах майора пачку сигарет, — вы пока к этому не готовы.

[1] Мо́кша («освобождение»), или му́кти: в индуизме, джайнизме и раннем буддизме — освобождение из круговорота рождений и смертей (санскр., пали — сансара), от всех «страданий» (дуккха) и ограничений материального существования. В философии индуизма понятие «мокши» рассматривается как возвышенное, трансцендентное состояние сознания, в котором материя, время, пространство и карма, также, как и другие элементы эмпирической реальности, рассматриваются как майя (иллюзия). Мокша, однако, не является посмертной наградой за благочестивые поступки — освобождение достигается в течение земной жизни посредством преодоления эгоизма, или ложного эго (аханкары), и раскрытия истинной, глубинной сущности индивида как чистого духа или души. Такой освобождённый называется «освобождённый при жизни» — «дживанмукта».