Позывной "Хоттабыч"#10. Конец пути

Глава 16

Угроза прозвучала серьёзная, и мы без раздумий подняли руки. Ну, кроме кота, естественно — его никто в здравом уме в этом мире за разумное существо принимать не будет. А зря — ведь он у нас, оказывается, весьма кровожадный и беспощадный. В общем, как злой разбойник Бармалей. Может одним махом и башку с плеч смахнуть.

— Вот и ладушки! — обрадованно произнес всё тот же голос. — А теперь потихоньку… Я сказал — потихоньку! — рыкнул он, когда майор крутанулся немного резковато. — Не дёргайся — а то всажу по самое небалуйся из обеих стволов!

Артем замер — получить «из двух стволов» ему как-то не хотелось.

Но я к тому моменту уже узнал этот неприятный скрипучий голос, который с годами стал еще противнее.

— Ах, ты ж мерзкий старикашка! — ухмыльнулся я, поворачиваясь лицом к нашему пленителю. — Совсем ослеп, Прокопьич? Не узнаёшь?

— Да иди ты! Данилыч⁈ — опустив двустволку, изумлённо выдохнул крепкий дедок, заставший нас с майором врасплох. — Прям, как живой… Ты точно живой, дед⁈ Или это мне с устатку уже покойники мерещатся?

— Сколько? — спросил я его.

— Чё сколько? — не понял меня старик.

— Сколько уже своего термоядерного пойла с устатку на грудь принял? — прищурившись, пояснил я.

— Тю, да немного совсем — приложился всего-то пару-тройку раз, — отмахнулся от меня Прокопьич. А вот как ты, старый… Тебе ж… — Он закатил глаза и беззвучно шевеля губами принялся что-то подсчитывать. Наверное, мои года, моё богатство. — Тебе ж за сотню уже натикать должно было… — свистящим от изумления шёпотом наконец произнёс он.

— Сто два! — гордо произнёс я, выпятив грудь колесом. — Тебе меня еще догонять и догонять!

— Ну, да… — Озадаченно почесал пятернёй седой плешивый затылок старикан. — Полтора десятка — не хер в стакане. Но ты не скалься, Данилыч, у меня еще все шансы имеются! А я уж думал, ты сдох давно, и даже на похороны не пригласил, гад! — И Прокопьич громко заржал. — А оно вона чё — жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин! — весело продекламировал Сергея Михалкова старик. — А домик твой дачный я уберег. Друзья ж, да еще и соседи… Много тут всякого дерьма в своё время шныряло, да разевало пасть на заброшку, но против моего ружьишка… Хе-хе — в порты-то наваливали знатно! Я думал, что родня какая, после твоей смерти заявится… А тут, прям, явление Христа народу!

— Спасибо, родной! — Я спустился по ступенькам и обнял старика. — От души!

От старика пахнуло крепким самогоном, табаком и чем-то неуловимо знакомым, то ли солёными бочковыми огурчиками, то ли грибами — сразу и не разобрать. Его двустволка уперлась мне в бок, но теперь это меня не особо волновало.

— Да ладно тебе, Данилыч… — смущенно пробурчал дед, но обнял меня в ответ костлявой, но еще цепкой рукой. — Чего уж там… Соседи ведь… А это кто с тобой? — он кивнул на майора, продолжающего топтаться на крыльце. — И простите старого дурака, ребятки, за ради Бога! — звонко хлопнул себя по лбу Прокопьич. — Испугал, наверное, я товарища-то твово. Просто у нас тут, знаешь, порядок какой — сначала дуло в зубы, а потом узнаешь, кто пришел. Хватает всякого дерьма.

— Ага, напугаешь его — держи карман шире! — усмехнулся я, пока Артем спускался с крыльца. — Знакомьтесь, — сказал я, — это Артем, майор ФСБ. Настоящий боевой офицер. А это — мой старый друг, Прокопьич. Лучший самогонщик на сто километров вокруг и непревзойденный охотник на мародеров, — весело добавил я.

В этот момент из-за моей спины раздалось низкое урчание. Прокопьич ахнул и отшатнулся, снова вскидывая ружье.

— Ты что, зверя какого пригрел⁈ — воскликнул он.

Я отшел в сторонку — на ступеньках, грациозно выгнув спину и смерив старика уничижительным взглядом, сидел кот. Его слегка светящиеся в свете горящих фар глаза с вертикальными зрачками, лениво смотрели на старика.

— Кот это мой. Матроскиным кличут. Тоже кровожадный и беспощадный, так что ты сильно не балуй.

— А огромный-то какой! — изумленно произнёс дед, разглядывая говорящего кота. — Он, поди, всего немного меньше рыси… А когтищи-то, когтищи! — продолжал он удивляться, когда Матроскин выпустил натуральные такие кинжалы из мягких подушечек. Прокопьич опустил ружье и пристально посмотрел на кота. Тот в ответ брезгливо чихнул. — Гм… — произнес старик. — И смотрит… прям осмысленно как-то. У меня даже мурашки от его взгляда бегут, — признался он.

— Этот кот поумнее иного профессора будет, — усмехнулся я.

— Ты это, Данилыч, — засуетился дед, — отпирай пока свою халупу, чего на пороге-то торчать? А я сейчас — отличного первачка принесу, у меня с пол-литра найдётся — спрыснуть надо встречу! Ить не чаял уже… Сальце есть, огурчики-грибочки соленые… Картошечка свежая отварная, да с укропчиком! А? Да и зелени свежей какой-никой сыщу…

От его рассказов о еде у меня в животе предательски заурчало. Сегодня мы, почитай, и не ели ничего.

— Давай! — тут же согласился. — Тащи все, что есть!

— А то! — Старикан еще больше оживился. — Посидим, старое вспомним. Поведаешь, как это тебя на сто третьем году жизни мимо погоста пронесло? — И Прокопьич, забросив старенькое ружьишко за спину, исчез в темноте.

Я же подошёл к крыльцу и запустил руку в приметную мне щель между брёвнами у самой земли. Мои пальцы нащупали холодный металл — ключ, спрятанный здесь хреновую тучу лет назад, оказался на месте. Я сдул с него пыль и с лёгким скрежетом вставил в замочную скважину. Замок поддался не сразу, но, всё-таки, вскоре открылся с характерным щелчком.

Дверь со скрипом отворилась, впуская нас в затхлое, пропахшее пылью и тем самым, неповторимым запахом старого деревянного дома, который помнит все. Артём щёлкнул фонариком. Яркий луч света выхватил из мрака застеленный старым половиком пол, простенькую мебель, накрытую желтеющей простынёй, и массивную печь-буржуйку в углу.

— Ну, вот и дом, милый дом, — сказал я, переступая порог.

— А электричество тут есть? — по-деловому поинтересовался майор, осматривая стены.

— Когда-то было. Сейчас рубильник включу — посмотрим. Печь исправна, дров вокруг — море. Колодец во дворе. Вода там чистая, как слеза. Завтра баньку затопим…

Матроскин, протиснувшись между ног, прошёлся по комнате, обнюхивая углы.

— Пыльно, — констатировал он. — Но терпимо. Мышей, я смотрю, прилично. Так что в ближайшее время буду занят.

Пока Артём снимал простыни со стола и стульев, я распахнул распределительный щиток, и повернул рубильник.

— Да будет свет! — произнёс я, когда комнату залило мягким желтым светом из пыльного матерчатого абажура, подвешенного над столом к бревенчатому потолку.

Свет горел ровно и уверенно, без малейшего мерцания, будто и не было многолетнего перерыва. Лампочка, засиженная мухами, лила на стол желтоватый, уютный свет, отгоняя в уголки непроглядную тьму.

— Вот это да! — присвистнул Артём, окидывая взглядом «ожившую» в электрическом свете комнату. — А я уж думал, тут всё давным-давно прогнило и развалилось.

— Дом крепкий, — кивнул я. — Да и мебель солидная. Предки на совесть делали.

Тем временем снаружи послышались торопливые шаги и радостное покряхтывание. На пороге возник Прокопьич, запыхавшийся, но сияющий. В одной руке он сжимал за горлышко увесистую пластиковую бутыль с прозрачной жидкостью соломенного цвета, в другой — завёрнутый в газету свёрток, от которого вкусно пахло салом и чесноком. А за плечами у него болтался старый, местами протёртый до дыр брезентовый рюкзак, сквозь грубую ткань которого проступали очертания трехлитровых банок.

— Ну что, хозяева, принимайте гостя! — бухнул он, переступая порог. Его глаза сразу же заметили горящую лампочку под потолком. — О! Свет-то есть! Замечательно! А то я, на всякий случай, прихватил пару свечей. Эх, сейчас бы самоварчик растопить, да в баньку… — мечтательно заявил старик. — Помнишь, как мы с Петровичем чуть не до утра сиживали? Эх, как старыми добрыми временами пахнуло!

Он водрузил свои дары на стол, уселся, потирая руки.

— Давай, Данилыч, расстилай скатерть, да не какую-нибудь, а праздничную! Ить не каждый день у нас мёртвые воскресают! Я ж тебя почитай, больше чем десяток лет назад похоронил.

Я порылся в старом крепком комоде, выудив слежавшуюся за столько-то лет скатерть и набросил на стол. Она оказалась вполне себе чистой. Артём притащил воды из колодца и сполоснул посуду, которую обнаружил в старинном резном буфете.

А когда он расставил тарелки на столе, Прокопьич принялся раскладывать по тарелкам угощение. Пахучие ломти сала с прожилками мяса, хрустящие огурцы, грибочки, зеленый лук, крупные головки чеснока. В воздухе сразу же запахло такими ароматами, что у меня громко заурчало в животе.

Матроскин, развалившийся на кровати, с царственным видом наблюдал за всеми приготовлениями.

— А для вашего замечательного кота — вот, — он выставил на стол литровую банку молока, которое тут же налил в глубокую тарелку. Мисок под рукой не было. — Угощайся, мохнатый!

Матроскина дважды просить не пришлось, он тут же спрыгнул с кровати и принялся шустро лакать молоко. Старик довольно улыбнулся и налил три стопки.

— Как божья слеза! — не без гордости произнес он, качнув бутылкой с самогоном. — Ну, за встречу! — поднял свою стопку Прокопьич. Его глаза стали серьёзными. — Спасибо, что живой еще, Данилыч! Очень уж я по тебе скучал… Да и для меня теперь новые горизонты открылись, а то, ить, и я, грешным делом, тоже на тот свет засобирался. А теперь подумаю, стоит ли спешить, когда такой пример перед глазами!

Мы чокнулись. Первач обжёг горло, ударил в голову, но следом за ним пошло такое блаженное, такое родное тепло, разливающееся по всему телу. Я закусил хрустящим огурцом и закрыл глаза. Чёрт! Я всё-таки дома. И никакая это не иллюзия, а мой родной мир.

— Ну, рассказывай, — нетерпеливо проговорил Прокопьич, отламывая себе кусок душистого хлеба. — Где пропадал-то?

Я вздохнул, отпил из стопки, чувствуя, как за плечами вырастает тяжёлый, невидимый груз лет, проведённых вдали от этих стен.

— Длинная это история, Прокопьич. Очень длинная. Не знаю даже, с чего и начать…

— А начни с самого начала, — предложил старик. — С того самого момента, как окна в этом доме фанерой забил… Да и на всё остальное, похоже, тоже…

И я начал. Рассказал, как сил на дачу стало не хватать, как про меня все забыли, и смерть, похоже, тоже. Как в одиночестве до того самого злополучного дня дожил, когда повстречал в подворотне двух утырков, что девчушку снасильничать решили. Как заземлил их, да и сам помер…

Про новый мир, куда меня после смерти занесло, и про мои в нём приключения и подвиги, я, конечно, умолчал. А вот как меня уже в этом мире откачали, про суд, про тюрьму и схватку сегодняшнюю — подробненько так расписал. И как здесь, на природе мы с майором оказались.

Прокопьич молча налил всем по новой стопке. Его нахмуренное лицо стало серьёзным и печальным.

— Эх, Данилыч-Данилыч… Сколько же ты вынес? И это в твои-то годы! — Он изумлённо покачал седой головой. — А куда судьи, да прокуроры смотрели? А?

— А туда и смотрели, Прокопьич, на карманы свои, куда эти проклятые деньги и не вмещаются уже…

— Что же это творится-то, а? Ты сколько для этой страны, для людей… Что ж с ними стало, Данилыч, если всё можно продать-купить? Даже совесть? Даже душу? Тошно мне…

— А уж мне-то как… тошно… — Я печально качнул головой и выпил крепкого старикова пойла, не почувствовав ничего, словно воду.

— Но теперь-то всё! — громыхнул старик. — Ты теперь дома! А дома и стены помогают!

И в его словах была такая непоколебимая уверенность, такая простая, мужицкая правда, что у меня камень с души свалился.

— Пусть только сунутся эти ваши олигархи-шмалигархи — шуганём так, что обосрутся не по-детски! — воинственно произнёс Прокопьич. Но я-то точно знал, на что он был способен в былые годы, и связываться поостерегся б. — Я тут в лесу чью-то ухоронку с оружием нашёл, — неожиданно похвастался он. — Стволов немеряно! Вплоть до крупного автоматического! Все законсервировано, в смазке, еще лет сто, как нефиг делать, пролежит. Не ваша с Петровичем случайно?

— Точно не моя, — качнул я головой, — а вот Петрович запросто мог.

— Ладно, хватит пока о грустном! — вдруг спохватился старик. — Второе рождение у тебя, Данилыч! Надо отметить!

Мы продолжили наши душевные посиделки. Матроскин, закончив с молоком, с громким урчанием прыгнул обратно на скрипнувшую кровать уставился на Прокопьича своим пронзительным зеленым взглядом.

— Смотри-ка, благодарит, — хрипло рассмеялся дед. — Или просто выпрашивает добавки. Умный, говоришь? Ну-ка, кис-кис… Матроскин, а?

Кот презрительно отвернулся и принялся вылизывать лапу.

— Видал? — усмехнулся я. — С ним запанибратство не прокатывает. Его уважать надо!

— Да, уж, вижу — серьёзный зверь! — Прокопьич налил всем по новой порции. — Ну, так что, Данилыч? Что делать дальше думаете?

Я посмотрел на горящую лампочку, на знакомые бревенчатые стены, на верного друга, которого тоже не чаял больше увидеть в этой жизни.

— Останемся пока, — твердо сказал я. — Дух перевести нужно…

— Да, — подтвердил Артём, — нам сейчас отсвечивать не с руки.

— Вот это здорово! — обрадовался старик. — Завтра баньку истопим, смоете с себя всю эту городскую суету. Рыбалка здесь знатная. Помнишь еще, Данилыч? А потом… и охоту на дикого зверя устроить можно будет. Я вам про ту ухоронку подробнее расскажу… — В его глазах блеснула знакомая, хитрая искорка.

Я вздохнул. Покой нам только снился. Но отдохнуть несколько дней было просто необходимо.

— Ладно, — поднял я стопку. — За новую старую жизнь!

— За жизнь! — дружно отозвались Артем и Прокопьич.

А за окном, в непроглядной деревенской темноте, по-прежнему было тихо. И это была очень хорошая тишина. Мы сидели, ели, пили и говорили. Говорили обо всём на свете. Я смотрел на знакомые стены, на отсветы пламени в печной дверце, на лица своих спутников — майора, повидавшего виды, и старого друга, сохранившего верность. И чувствовал себя так, будто вернулся не просто в старый дом, а в ту эпоху, где всё было проще, яснее и честнее.

— Слушай, Прокопьич, — сказал я, когда беседа на время затихла. — Спасибо тебе. За всё. За дом. За то, что встретил вот так… с ружьём, но с распахнутой душой.

— Да брось, — смутился старик. — Какие там спасибы… Сам понимаешь, время лихое. Кто его знает, кто там в дверь стучится. Лучше перебдеть, как говорится. — Он помолчал, глядя на огонь в печи. — А я тебе вот что скажу, Данилыч. Я хоть и старый, но полезным быть еще могу. У меня-то никого из родни не осталось, а детей Бог не дал. Буду я вам и сторожем, и разведкой, и связным. У меня тут в округе все тропки известны. Эти ваши враги, даже, если и вычислят, где вы — пусть только сунутся! Встретим так, что мало не покажется!

В его словах была не показная бравада, а спокойная уверенность человека, который за свою долгую жизнь не раз бывал в переделках и знал им цену.

— Ладно, пойду я — вам отдыхать надо после таких приключений. А утром встретимся. Принесу молочка парного вашему Матроскину.

Мы вышли проводить его на крыльцо. Ночь была тёмной-тёмной, но звёздной. Воздух пах мокрой листвой, дымком и свободой. Прокопьич растворился в темноте, и вскоре со стороны его избушки донёсся отдалённый лай его собаки.

Я остался стоять на крыльце, глядя на усыпанное бриллиантами звёзд небо. Артём стоял рядом и молча курил. Я стрельнул у него сигаретку, достать её из воздуха на этот раз у меня не получилось, и тоже закурил.

— Ну что, майор, — тихо спросил я. — Вот она теперь какая, наша новая реальность. Глухомань, старики и говорящий кот. Не жалеешь, что связался со мной?

Артём сделал последнюю затяжку и раздавил огарок каблуком ботинка.

— Знаешь, Данилыч (мы договорились, чтобы он меня так пока называл, чтобы Прокопьича не смущать), — сказал он задумчиво. — После всего, что я видел в последние годы… эта реальность мне кажется куда более здравой и честной. И, знаешь, я даже уверен, что мы тут не просто так отсиживаемся.

— Отчего же такие мысли?

— А от того, что чувствую — мы этому дерьму ещё покажем, где раки зимуют, — твёрдо сказал майор. — Все этим олигархам-шмалигархам, как Прокопьич говорит. Теперь у нас есть настоящий тыл. И самое главное — нас здесь никто не ищет, — усмехнулся Артём. — Успеем дух перевести. Спокойной ночи, Данилыч!

Он развернулся и ушёл в дом. Я же ещё немного постоял, слушая, как где-то далеко кричит сова и шуршит в сухой траве наглый ёжик.

«Да, — подумал я. — Завтра будет новый день. И, чёрт побери, он будет нашим!»