Кого не взяли на небо

Глава восьмая. О диверсантах, сверчках, роботах и японском нижнем белье

— Становись! Смирна!

— Упырь.

— Я.

— Джихад.

— Я.

— Трабл.

— Я.

— Исидиси.

— Я.

— Дайпатрон.

— Я.

— Лещавая.

— Я.

— Вольно, бойцы, давайте-ка все сюда, ко мне, чтоб всем эту схему видно было. Позже каждый получит бумажную ксерокопию. И чтоб никаких фото! Все свои гребаные гаджеты сдали? Хорошо. Итак, бойцы, задача.

* * *

Подслушивать вроде как и западло, но бывает необходимо, если хочешь узнать больше, чем уже знаешь.

— Будет жарко, — голос звучный, визгливо-дребезжащий, со старческими нотками, такой ни с каким другим не перепутаешь, ну разве только ещё с одним. Исидиси. Ну тут всё понятно.

— Пагреимся, тут у вас гавно-климат, я пастаянна мёрзну, — яркий кавказский акцент, тут вообще всё на ладони: Аслан, он же Джихад, рыжий чечен с голубыми глазами.

— И нахера им этот полковник пиндоский, интересно? Пытать или на обмен? — недоверчивый, тревожный тон.

Голос дрожащий, как у алкаша. Если пацана не знать, то можно подумать, что ссыкло какое-то базарит. Но это не так. Это Трабл. Или Луковое. Почему Луковое? Да всё потому же. Это же Трабл, Горе.

— Наверное, чтоби хоть как-то сваиго чиловека использовать. Базу хохлы по-любому потеряют, бери, что имеется, а на базе на этой нихера нету, кроме американского офицера и нашего шпиона.

Дружный хохот. Все любят Аслана. И хотя официально у меня заместителем Упырь, в нашей группе всё решено иначе. Если что со мной случится, меня заменит Джихад, и только потом Упырь. Упырь сам так предложил, Упырь парень честный. А вот и он сам, собственно:

— Если всссе компьютеры вырубят, то когда начнётссся заварушка, начнётссся и металово, как в муравейнике, есссли посссать сверху. Все отсеки доссступны станут. Хохлы бегать будут, мешаться. Почему бы нашему казачку засссланному — компьютерщику, шпиону и штирлицу, вмесссто того, чтобы электронику вырубать, всем нам ключ-карты не сделать, и систему не перепрошить? Тогда враги в ловушке, а нам намного проще будет.

Голос тихий, шипящий, с присвистом. А внешность — просто улёт. Длинный, всего на голову меня ниже, волос на аномально вытянутой башке нет, бровей нет, щетина не растёт, уши слегка заострённые, губы бескровные, зубы острые, словно подпиленные.

Реально упырь.

— Шёл бы ты в хакеры, что здесь делаешь? — странный, почти мальчишеский голос. Как у подростка, недавно обнаружившего пару чёрных волосинок на своих розовых яйцах. Это Лещавая так говорит. Если её спросить, почему Лещавая, то она молча задерёт вверх свою футболку. Конкретно, плоская, как сковородка. А вы бы хотели, чтоб вас Сковородкой звали? Вот то-то же. А кто ещё плоский, как сковородка? Правильно, лещ. Поэтому вот так вот. Лещ, только девочка. Лещавая, одним словом.

— Я кровь люблю, — шипит Упырь, — тёплую и густую, виртуалка не катит.

Это правда. Сам видел: стейки на решётку вообще непонятно зачем бросает — они даже нагреться не успевают, жрёт, закрыв глаза от наслаждения, а по губам и подбородку кровища стекает. Упырь, одним словом.

— А почему у сержанта такое имя странное? Я даже слов таких не знаю.

— Бля, кто это? Он чё, сука, чует, что я вам тут за погонялова раскрываю? Ааа, это же новый боец, как его там? Дайпатрон, во. У самого-то имечко ещё то.

— Это японский бренд, изготовитель женского нижнего белья, — снова мальчишеский голос.

Не, ну а кому ещё про женские труселя рассказывать.

— И?

Дайпатрон не унимается: старлей предупреждал — пацан дерзкий, но толковый. Пришёл на замену почившему Дуремару. Убили Дуремара на той неделе.

— Слушай, брателло, это длинная стори, давай как-нибудь в другой раз, — Джихад урезонить любопытного пытается, но тот на своём стоит:

— А вкратце?

— А вкратце так.

Ага, снова Лещавая, сейчас она всё по-быстрому разрулит, талант у неё такой.

— Труселя с надписью такой пару лет назад у него один чёрт из тумбочки стащил: искал сиги и печеньки. Ну и давай втирать всем: больной фетишист наш сержант — сам, говорит, видел, вот вам крест. Дрочит наш сержант, а во время рукоблудия труселя эти себе на морду одевает. А тут сержант наш, как из-под земли и появился, опять, наверное, подслушивал. Черту этому он руку правую сломал: за воровство типа, а рот — от уха до уха разорвал, покарал, значит, за ложь и базар гнилой евоный.

Разрулила, бля... Не рвал я никому рот, кстати...

— Поучительно, — в голосе Дайпатрона даже удивления не случилось, — Ну, дык, а он дрочит?

Вот засранец. Ладно, пора мне. Мой выход.

(Дверь в столовую распахнулась от мощного пинка.)

— А вот сейчас, малыш, ты и узнаешь, дрочит ли твой сержант на японские женские трусы. Пойдём-ка со мной, я тебе Патрон Дам.

— Сержант, — всплеснула руками Лещавая, — Ты опять подслушивал! Это мерзко!

— Так точно, Лещавая, подслушивал. Подслушивать — полезно. Иди, иди, малыш, чего ты на неё уставился. Она тебе не поможет.

* * *

Бултыхаемся в десантном отсеке лёгкого транспортника. Трабл пихает локтем сидящего рядом Исидиси и кивает на расположившегося напротив новичка. Вид у того понурый, рожа мятая.

— Эй, Дайпатрон! Посмотрел на шоу? Расскажи, как всё прошло? — испуганно-вкрадчиво интересуется Луковое.

Нет ответа. Нехорошо. Отвечать надо, если тебя спрашивают. Все воспитанные люди так делают. Исидиси снова пихает Горе локтем под рёбра и тычет пальцем в наушники общей связи, что висят у новенького на шее, а не одеты на уши, как у всех. Трабл стекает по креслу вниз, ровно как гигантский слизень, и носком берца втапливает новобранцу по колену. Дрёма и меланхолия у Дайпатрона вмиг проходят. Однако же ответный удар цели не достигает: Трабл уже заполз обратно, и новичок показывает тому характерный жест — проводит большим пальцем руки по шее, потом тычет им в сторону Горя. Трабл кажет ему фак, затем этим же факом тычет в наушники Дайпатрона. Тот одевает их.

— Дайпатрон, мы все сегодня умрём, неужели ты и дальше будешь игнорить пацанов, ведь это твой последний шанс с кем-нибудь поговорить.

Трабл замолкает, ехидная улыбка сползает с физиономии и он некоторое время сидит, опешивший, открыв рот и бездумно уставившись на новенького. Все бойцы, как по команде, поворачивают головы и тревожно смотрят на Горе.

Сука, ну поправься, что это шутка такая. Я пытаюсь что-то сказать в микрофон, но слова застревают в горле. Трабл у нас... Тащемта, он что-то вроде оракула или волхва... А как называются прорицатели, что предсказывают только несчастья?

— Сержант рассказал мне откуда, почему и зачем трусы.

Бойцы вновь синхронно поворачиваются к Дайпатрону и смотрят на него, как на идиота.

— Сорри, пацаны, я не знал.

Ничего, бро, тут каждый так начинал, без оказий ни у кого не получилось, и ты ещё много чего не знаешь, но это поправимо. Если только Трабл пошутил.

Луковое стряхивает с себя оцепенение, меняет застывшее в ужасе выражение лица на своё привычно-ссыкливое и вновь сползает по креслу; кулак Дайпатрона летит в открытую ладонь Горя. Инициация, бля.

Буммм-буммм.

Буммм-буммм.

Упырь поднёс походный котелок к микрофону и зачем-то хуярит по нему оловянной солдатской ложкой.

I’m rolling thunder, pouring rain

I’m coming on like a hurricane

My lightning’s flashing across the sky

You’re only young but you’re gonna die

I won’t take no prisoners won’t spare no lives

Nobody’s putting up a fight

I got my bell I’m gonna take you to hell

I’m gonna get ya, satan get ya, — внезапно заявляет всем бойцам сам Брайан Джонсон, да так, что уши закладывает.

Дайпатрон отвисает, словно удивлённая челюсть и пырится на Исидиси, что продолжает, уже поддерживаемый дружным хором:

Hells bells

Hells bells, you got me ringing

Hells bells, my temperature’s high

Hells bells.

— Эй, девчонки, готовность десять секунд, — звучный голос майора перекрывает собой песню, и Адские Колокола стихают.

Hells bells...

* * *

Растянулись цепочкой по лесу; Лещавая нашла огромный боровик и, приставив гриб к причинному месту, пихает им в задницу идущего впереди Упыря, слегка пригнувшегося из-за пулемёта «Печенег», что расположился на широких плечах кровососа. Руки Упыря заняты, одна крепко держит приклад, вторая вцепилась в дуло пулемёта, и он не может противиться шляпке боровика, ровно как и туче комаров, облепивших его лысую башку. И кровосос, сам теперь в роли напитка, продолжает свой путь, трахаемый сзади огромным грибом.

Странно, но лес здесь очень напоминает леса Севера: ёлки, сплетённые корявые кустарники, мох под ногами и куски острого гранита, торчащие из под земли. Интересно, может пилот был перекрыт в хлам и вместо Восточной Европы скинул нас где-то в Скандинавии?

Ненавижу в арьергарде тащится, постоянно оглядываешься, может и запараноить: увидишь всякое забавное — то, чего на самом деле нет.

Стоп. Остановились, как по команде. По команде и есть. Папа сержанта зовёт.

Хлопаю по заднице Лещавую и отбираю у неё гриб. Теперь она в арьергарде, игрушки долой. Иду вдоль цепочки, ловлю взгляд каждого, читаю их — вроде в порядке все, даже Дайпатрон кататонить перестал, чует мясо, будто гончая. Профессионал, уже видно.

Валя, папа наш, он же майор, подзывает меня и Аслана; мы втроём уходим шагов на сто вперёд, потом плюхаемся на брюхо и ползём в гору, поросшую кустиками брусники и белым сухим мхом. Заползли: лежим, вглядываемся. Этот склон обрывается вниз отвесным песчаным карьером, и вот она, гребаная база, там внизу, в каких-то ста метрах. Какая же сладкая брусника. Пока майор пырится в оптику, собираю ягоды в карманец на рукаве, Сковородке принесу, девчонкам витамины полезны.

Валя тычет меня биноклем своим, рожа недовольная, надо ягодку ему в хавальник сунуть, может подобреет. Плюётся гад и в направлении базы пальцем кажет.

Беру оптику. Никак это невозможно. В смысле, то, что вижу.

Передаю бинокль Аслану — если и он увидит то, что мы с майором видим, значит это, походу, реальность. Ага, так оно и есть. Реальность. А реальность заключается в том, что сеточный периметр высотой метра три разорван во многих местах, сами ворота вообще снесены нахер, во дворе догорает пара броневиков, и ещё трупы. А вот тут нам четвёртого взгляд нужен, ибо то, что видим мы трое, не может быть реально. Трупы солдат, да, есть они, но вот те, другие...

* * *

Вернулись назад и оставили Джихада на растерзание бойцам: те ему пытками грозят, но чечен молча сидит на пне замшелом и вид имеет порядком остолбеневший. Мы же с Валей звонить домой пошли, так и так мол, аномалия какая-то и вообще форс-мажор. Дома выслушали, майор докладывал, и говорят:

«Ты товарищ Валя, Монакуре трубу-то передай и сядь, посиди, не волнуйся так сильно».

А я им опять всё тоже самое, слово в слово. В общем ждать сказали и трубу повесили. Сидим и ждём.

— Вот, сержант, — говорит Валя, майор наш, — Вот тебе лишнее доказательство того, что человек сам себе злобный буратино. Вот она закономерность: книжки об эпидемиях и вирусах, фильмы о вирусах и эпидемиях, игры и песни о них же, и в одно прекрасное утро мы и слышим по радио: обнаружен новый коронавирус, вакцины нет, люди мрут, пандемия и всем пиздец короче. Вот так, сержант, работает пространство и ум человеческий, что в сущности одно и тоже. Ум создаёт, а пространство воплощает. Так что нет тут ничего удивительного. Книжки о вторжении, фильмы о вторжении, игры, музыка, комиксы и мысли о вторжении, и вот оно, вторжение. Книжки о зомби, мысли о зомби, кино про зомби, будут вам и зомби. Скоро.

Звонят из дома.

«Ноги в руки, — говорят, — И домой, вертушка заберёт в полсотне километоров отсюда. Только труп захватите, а то кое-что похуже трибунала вам грозит. Дурка к примеру».

* * *

Стоим кружком и пыримся на тело, что притащили на куске брезента Исидиси и Дайпатрон. Джихад корявой веткой деловито тыкает в сочленения ржавого железного доспеха, ворочает прозрачные, как у стрекозы, крылья, озабоченно цокает языком, изучает.

— Билядь, ви толька пасматрите на это, — когда Аслан волнуется его горный акцент звучит просто невозможно.

Прутиком он показывает на глубокие вмятины, покрывающие бурый панцирь твари. Осторожно присаживается возле чудовища, ровно как опасается, что поверженный монстр сейчас очнётся и вцепится ему в лицо. Боевым ножом он ковыряется в одной, особо глубокой вмятине и вскоре выуживает оттуда смятую в лепёшку семь шестьдесят вторую.

— Бронированный сукин гад.

Джихад встаёт и с отвращением пинает тело. От его удара голова чудовища отваливается и откатывается в сторону, и тут все понимают, что это никакая не голова, а шлем, искусно выполненный в форме головы сказочного насекомого; прорези для глаз имитируют фасеточные глаза, длинные шипы на лбу подобны антеннам, выпуклая пластина наносника раздваивается к низу, образуя два изогнутых жвала.

Сама же голова на месте: вот она, торчит из сочленений панцирного доспеха.

Представьте себе череп, обтянутый кожей, как у мумии, ну или узника Аушвица. Или представьте себе рожу мэйденовского Эдди, волосатого и с чёрными глубокими провалами глазниц. Вот на что больше всего смахивает башка этой твари. Только, она, в отличии от Эдди, совсем не кавайна. Нет в хари этой твари харизмы и задиристости айрон мэйденовского маскота.

В чёрных глазницах — мутные, как у дохлой рыбы, выпученные глаза, лишённые ресниц, а кривая, от уха до уха, пасть, формой точь-в-точь акулья, ощерена кривыми, как у свиньи, страшными клыками. Кожа коричневая, истрескавшаяся, местами отслаивается от черепа, обнажая жёлтую кость. Волосы, больше похожие на свалявшуюся овечью шерсть, ну или на мою причёску спустя семь лет*, связаны на темени в двойной самурайский пучок.

*Примечание: «на мою причёску спустя семь лет» — возможно, Монакура имеет в виду дреды.

И тонкий сияющий обруч, охватывающий лоб. Золотые болты, удерживающие венец, намертво вкручены в лоб чудовища. Короче Ангмарское отродье, только невъебенно зубастое.

Тело же твари больше всего походит на туловище уродливого кузнечика, только уж очень крупного. Сверчок размером с алабая.

Две пары мосластых ног покрыты бронёй, напоминающей ржавое железо. Имеются и руки, точь в точь лапки динозавра, тоже, сука, бронированные. Армором прикрыто и вытянутое туловище, что завершается эластичным хвостом, напоминающим плетёный полутораметровый хлыст, а на конце — кривое обоюдоострое лезвие. И это ни разу не яйцеклад, как должно быть у нормальных кузнечиков, это — оружие.

— Как же их завалили?

Упырь поднимает палку Джихада и продолжает изучение. Всё тело твари, от шеи до грозного хвоста неуязвимо, что твой танк, но прозрачные крылья ничем не защищены — измочаленными обрывками они прилипли к иссечённой броне.

— А, ну вот, — Упырь поднимает крыло и все видят пятна крови в сочленениях доспеха.

Кровь у тварей красная. Как у людей.

— Доспех должен как-то сниматься, это — нихера не насекомые, — увлёкшийся Упырь суёт палец в пулевые отверстия.

— Запах, как у человеческой, — палец перемещается в рот Упыря — И на вкус она же.

Лещавой овладевает рвотный позыв, она с отвращением морщится. Упырь пожимает плечами и переворачивает труп на спину.

— Сука, как же он крепится. Тут где-то должны быть застёжки. Где-то тут.

— Отставить, товарищ Упырь, на этом исследования пока что закончены.

Голос Вали, майора нашего, тих, но непреклонен.

— Всё, мы выполнили приказ, теперь уходим, пусть дома разбираются с этой тварью.

Упырь послушно вытягивается в «смирно» и бросает сучок на землю. Он выше майора на голову, поэтому тянет к землю длинную белую шею и капризно гнусавит:

— Папа, это ж, блядь, додики из космоса! Никогда не верил в инопланетян, и тут на тебе: хуяк и прилетели. Интересно же. Значит это, типа, вторжение?

Майор задирает вверх лицо и мрачно смотрит на солдата несколько тягучих секунд, потом отворачивается и, плюнув на кузнечика, уходит прочь, бросив:

— Нет, не вторжение.

— А чё тогда? — вопрос Упыря догоняет его и бьёт в широкую спину.

— Апокалипсис.

* * *

Ещё сорок кэмэ и всё, домой, а там уж будет время на вопросы, на правду и домыслы. Опять замыкаю, впереди Джихад и Дайпатрон тащат самодельные носилки с бронированным сверчком, надёжно упакованным в брезент и чёрный трупный мешок. Все устали: прошли сегодня уже почти полтинник, туда, теперь вот обратно, но идут в ускоренном темпе, надо успеть до темноты — домой хочется. Сплошные ёлки сменились осинами, берёзой и ольхой, горки пропали, теперь похоже на европейские леса. Вокруг тишина, ветра нет совсем, ни один листочек не шелохнётся, даже пичужки заткнулись. И тишь эту упокоенную вдруг рвёт низкая вибрация мобильника, что в нагрудном кармане у майора.

* * *

— В общем собрались там все, кто выжили: пяток врагов, штирлиц наш и полковник пиндосский; и кроме, как в живых остаться, ни о чём другом и не помышляют. Свои к ним на помощь не придут, почему — неизвестно, но факт. Штирлиц наш давно уже сдал и себя и нас, так они за операцию нашу, как утопающий за соломинку ухватились; похерам говорят на войну эту сраную, вытащите нас отсюда живыми, братья славяне, тут посерьёзнее локального конфликта дело: вторжение из космоса, мать вашу. Скоро войне пиздец: все люди Земли-матушки забудут тёрки свои и объединятся против уродов инопланетных. Американец и мы с вами пойдём добровольно, всех вломим, предадим и публично очерним, если надо, только спасите-помогите.

Валя замолчал, отёр ладонью комаров со лба, устало посмотрел на бойцов.

— Задача ясна?

— Ув! — тявкнули.

А потом посмотрели на Горе.

* * *

— Ессли мы не отдохнём, то будем подобны воинам Эйстейна Тетерева, что привёл подкрепление викингам, умирающим на Стамфорд-Бридже, то бишь способны презрительно плеваться в лицо врагов, но вот махать мечами — вряд ли, — шипит Упырь в ухо усталому майору, что лежит жопой кверху всё на той же горке и вновь пырится в свой бинокль.

Горка прекрасна. В каждом лесу есть такая горка, поросшая соснами, седым мхом и кустиками брусники. Места силы.

Валя думает, смотрит на меня, лежащего рядом с травинкой в углу рта. Кивает.

— Бойцы, спим два часа. Кто вытянет короткую спичку — не спит, в дозоре.

— Не надо спичек, — Трабл встал с земли, отряхивая хвою и раздавленные ягоды с задницы.

— Уверен?

— Угу.

— Хорошо, боец. Всем остальным спать. И спать быстро.

* * *

Территория базы сейчас — это поле жестокого боя, здесь до сих пор дымит бронетехника, повсюду трупы и полу-высохшие лужи бурой жижи; матушка земля любит кровь, быстро впитывает в себя, быстрее, чем воду. Трупы солдат зверски растерзаны, повсюду валяются отрубленные человеческие конечности, нет ни одного мертвеца, у которого имелась бы голова на плечах, все бойцы обезглавлены.

Но наши враги — молодцы, на каждого павшего солдата приходится примерно по пять-шесть сверчков. У тварей похоже нет огнестрела, но их ржавая железная броня покруче кевлара, а ещё эти чудовищные полуметровые сабли, торчащие из задниц на гибких тросах. Но всё же интересно, как они сожгли все броневики? Двигаемся к единственному строению — небольшому одноэтажному зданию посередине территории. Это всего лишь «оголовок»; база насчитывает пять подземных уровней, и уходит под землю на многие сотни метров. Автоматическая дверь, подобная воротам огромного гаража, поднята лишь наполовину; вход завален трупами, тонущими в лужах крови.

Внутри темнота и полная тишина. Вперёд, девчонки. Одно радует: Трабл молчит.

Узкие коридоры, по стенам и потолку тянутся какие-то шланги, провода, кабель и стальные трубы. По бетонным плитам течёт вода, сочащаяся непонятно откуда, вокруг серый сумрак, скрывающий чёрные провалы ответвлений коридора и странный туман, окутывающий наши армейские ботинки.

Ищем аварийный спуск на нижние уровни: лифты застряли в шахтах стальными коробками, явно наполненные кровавыми сюрпризами. Валя впереди, на плече автомат, в руке схема, в зубах — фонарь. Майор невозмутим — ни разу не замешкался ни на одном перепутье. Лёгкий тормоз на пару секунд, взгляд на карту, и поворот в нужном направлении.

Упёрлись в стену; перпендикулярно нашему коридору — точно такой же; проём тоннеля справа и слева тонет в непроглядной мгле, надёжно хранящей военную тайну. А перед нами: маленькая неприметная дверь — та самая аварийная лестница. Валя хватается за массивную круглую ручку и с великим трудом крутит её против часовой стрелки, ибо допотопный механизм проржавел насквозь.

Один оборот, два, три.

Кто-то дёргает меня за рукав, я опускаю глаза и вижу бледную мордочку Лещавой: она прикладывает указательные пальцы обеих рук к своим ушам, а затем разводит их, показывая на чёрные тоннели коридоров слева и справа. Многие видят её жест, и, как и я, внимательно прислушиваются. Тишина, лишь вода капает с потолка и шелестит...

Что это шелестит?

Шелест превращается в гудение, а потом доносится стучащий скрежет. Природа этих звуков становится моментально понятной: именно такой звук издаёт множество лап, увенчанных когтями, когда те встречаются с рифлёными стальными пластинами пола.

Команда не нужна: Упырь уже нацелил дуло «Печенега» вправо, туда же смотрит и ствол Джихадовской штурмовой винтовки; Трабл и Исидиси взяли левый коридор; мы со Сковородкой целимся в сумрак коридора, откуда пришли, а Дайпатрон и Валя, пыхтя и матюгаясь, вцепились в круг колесного замка.

Трабл жалобно подвывает, он всегда так делает, перед тем, как начинается массакра, и, к слову сказать, в нашей группе это и есть команда «Огонь».

Дверь аварийной лестницы распахивается с оглушительным скрипом; Дайпатрон в изнеможении повисает на круглой ручке, а Валя направляет луч фонаря в дверной проём.

Те, кто появляются оттуда, передвигаются так быстро, что кажутся размытыми тенями: луч фонарика едва только высветил какое-то движение на открывшейся лестнице, а тело майора, рассечённое наискосок от правого плеча до поясницы, уже оседает на пол кровавыми кусками, а твари, быстрые, как хорьки, мельтешат среди нас, продолжая убивать.

Я успеваю упасть на спину, прежде чем лезвие снесёт мне голову, задираю ствол и стреляю в воздух над собой. Что-то тяжёлое падает сверху и грудь пронзает острая боль. Я скидываю с себя тварь и откатившись в сторону, несколько раз нажимаю курок, целя в насекомое, что дёргается в судорогах сбоку. Уши закладывает от грохота выстрелов, что наполнил собой коридоры.

Смотрю вправо: Лещавая сидит на полу, зажимая обеими руками низ живота, там, где кончается кевларовый бронежилет, и руки у неё чёрные от крови.

Я на четвереньках передвигаюсь к ней, зажав в зубах ремень калаша, и пытаясь на ходу достать из кармана шприц и бинты.

Упырь стоит, широко расставив ноги: «Печенег», удерживаемый им на весу, поливает коридор свинцовым ливнем.

Рядом, раскинув в стороны руки и ноги, словно распятый на колесе, лежит Джихад. Из-под его тела виден ржавый доспех, длинные шипы пробили насквозь тело Аслана и рыжий чечен похож на тигра, угодившего в яму, утыканную острыми кольями.

Трабл и Исидиси живы — палят в надвигающийся на нас рой.

На лестнице аварийного спуска истошно орёт Дайпатрон, похоже он там дерётся врукопашную.

Хватаю Лещавую за шиворот и, словно тряпичную куклу, волоку её к аварийной лестнице:

— Все на лестницу, быстро, — ору так, что рвётся кожа в горле.

Достигнув распростёртого Джихада, бросаю Лещавую на пол, словно куль с мукой, и, схватив бойца за раскинутые руки, резко дёргаю на себя, снимая с острых шипов. Из пробитой груди чечена мне в лицо бьют фонтанчики крови.

Подхватываю девчонку, втаскиваю обоих в дверной проём и вовремя — Дайпатрон, стоя на ступенях, отбивается калашом от хвоста бронированного гада, что передвигается по перилам, держась за железяку всеми четырьмя конечностями. Гадина без шлема: моя пуля входит точно ей в голову, и продолжает крутиться внутри, превращая мозг чудовища в кровавый фарш.

В дверях появляется Трабл и падает на пол, зацепившись обо что-то ногой; сверху на него валится Исидиси, а Упырь, размахивая дымящимся пулемётом, пятится задом, словно рак, по их телам, теснимый парой насекомых.

Остальные гады толпятся у двери, толкаясь и мешая друг другу.

Трабл вскакивает на ноги и, обхватив хвост первого захватчика руками и ногами, ровно как мартышка лиану, удерживает лезвие чудища, в то время, как Исидиси, пронзительно вереща, хуярит тварь пристёгнутым к автомату штык-ножом, пытаясь попасть в узкие сочленения доспеха.

Второй сверчок разворачивается на месте, будто дрифтующий автомобиль; его хвост летит прямо мне в лицо, но не долетает всего каких-то полметра: разлетается кровавыми ошмётками.

Подоспевший Дайпатрон ломает ему прикладом одну из ног, тварь оборачивается к нему и я в упор расстреливаю бронированную спину.

На этот раз ржавое железо не спасает, монстр падает, как подкошенный.

Совсем рядом раздаётся взрыв, всех накрывает волна горячего воздуха, опрокидывая на пол, но, даже оглохший и ослепший я чувствую осколки, пронзающие воздух вокруг меня.

Ещё один взрыв.

И ещё один.

Опять стою на четвереньках, кашляя и пытаясь вдохнуть, но нихера не выходит.

Стало как-то тихо: ничего не слышу, наверное контузило слегка. Моей винтовки нигде нет.

Кто-то стонет рядом; значит не оглох.

Дверь как-то удалось закрыть, отрезав рой. В неё бьются и царапаются, но похоже на данный момент бой закончен.

И, похоже, кто-то из нас умер.

* * *

Нас шестеро.

Аслан тоже мёртв.

Был ещё жив, когда я сдёргивал его с шипов.

А когда Упырь отогнал рой тремя гранатами, и бойцам удалось закрыть таки дверь, Джихад уже не дышал. Злополучный осколок достался и ему: вонзился прямёхонько в висок.

Но этого я никому не сказал. Не надо им это сейчас. Всё равно не вытянул бы чечен, только мучался бы долго; Упырь, сам того не желая, избавил товарища от страданий.

Спускаемся по лестнице; железо протяжно гремит под каблуками наших берцов.

Лещавая тихонько постанывает мне в ухо, невзирая на двойную дозу промедола. Она примотана ко мне за спину лютой комбинацией из тактического рюкзака, армейских ремней и обрывков обмундирования покойного Джихада.

Винтовку она отдать отказалась, так мы и идём, спаренные, словно воинствующие сиамские близнецы.

Дайпатрон тоже ранен: лезвие чудовища, с которым он дрался врукопашную, глубоко рассекло ему левое предплечье, ну а легких порезов на нём примерно дюжина. Пацан сильно бледен, часто останавливается и блюёт. Яд. Свалится скоро Дайпатрон.

— Что же это, сержант? — горячие и шершавые девичьи губы щекотят мне ухо, у Сковородки жар — тот же яд.

— Саранча. Правду Валя сказал.

— Как в Книге Бытия?

— Именно, — говорю.

Раненная девушка замолкает; рука, обвивающая мою шею, обмякает. Мы достигли уже третьего уровня, лестничных проёмов между каждым — примерно как в девятиэтажке. Тут, похоже, небольшой подземный город. Мобила осталась в кармане майора, но я запомнил, куда нам. Приказ никто не отменял. Мы спускаемся на самый нижний, пятый уровень.

* * *

Пришли. Точно такая же маленькая дверь, как и та, возле которой сейчас лежит Аслан.

Открываем и заходим.

Точно такой же коридор, как и на том первом уровне, где в луже крови сейчас плавают куски разрубленного пополам майора.

Движемся вперёд, осторожно, но быстро.

Ствол штурмовой винтовки, приклад которой сжимает Лещавая, лежит у меня на плече, жар у неё сменился ознобом, дуло калаша трясётся и я чувствую пятьдесят килограммов льда, примотанных к моей спине.

Перекрёсток. Останавливаюсь.

Знаю, что девчонка поднимает согнутую в локте руку.

Я ухмыляюсь. Мне лучше, чем всем остальными в этой заварушке. Я в прямом смысле слова «не один».

Куда же теперь? Память на четвёртом десятке уже не та, но путь нам подсказывают трупы. Саранча лежит грудами, словно попала под струю дихлофоса.

Поворачиваем в нужном направлении и идём; прозрачные огромные крылья хрустят под подошвами, ровно как сухой камыш. Идти становится тяжело, груды трупов превращаются в завалы.

«И горы встают у него на пути, и он по горам продолжает ползти».

Тоннель слегка расширяется, мы и правда уже ползём, а некоторые твари, что лежат здесь десятками, всё ещё шевелятся.

И стонут. Голоса напоминают человеческие.

Справа движение. Выстрел. Ещё одно. Ещё один выстрел.

Cреди павшей саранчи ещё есть особи, способные поднять хвост для последнего удара.

Груды трупов вдруг заканчиваются, и мы видим причину этой бойни: две автоматические турели, слепые и неподвижные, тревожно мигают красными огоньками — патроны кончились. Наше счастье.

Я свечу фонариком в харю одной из тварей, что неестественно выгнулась, застыв полусидя среди трупов прямо передо мной. Шлем сбит с её вполне человеческой головы, спутанные длинные волосы нависают на мумифицированное лицо, но от луча фонарика оно дёргается и рыбьи глаза устремляют в меня взгляд, полный осознанной ненависти.

Я останавливаюсь, и Лещавая вновь вздымает вверх согнутую руку. Дулом автомата я поднимаю человеческую голову саранчи, так, чтобы не приходилось сильно нагибаться.

— Кто ты? — спрашиваю я чудовище с лицом ожившего трупа и телом уродливого насекомого.

Тварь хрипит, с уголка огромного безгубого рта, ощеренного выпирающими клыками, стекает струйка тёмной крови, чудовище булькает, а потом глухо, но чётко произносит высоким гортанным голосом:

— Откин я.

Я ещё выше задираю его подбородок и опять задаю вопрос:

— Откуда вы взялись?

Глаза, в которых нет ничего человеческого, тем не менее вновь осознают заданный вопрос и тварь опять произносит слова:

— Сан лавзирп аноддава воз йынбурт.

Я чувствую тяжёлое дыхание своих бойцов, что забыв осторожность, сгрудились сзади и слушают, и я ощущаю волны ужаса, что окутывает их всех.

Тварь тоже чувствует это.

Она широко открывает свою чудовищную пасть и внезапно исторгает оглушительный визг от которого виски сдавливает ледяным обручем.

Я сую дуло в разверстую зубастую пропасть и нажимаю на курок; голова саранчи безвольно повисает, упёршись скошенным подбородком в грудь, окованную железным панцирем.

Трабл обводит нас испуганными глазами: пацан реально выглядит, как ссыкло, как же ему это удаётся; открывает рот, и постояв так секунд пять, закрывает его. Бойцы переглядываются между собой и грустно улыбаются. Сзади мы слышим приближающийся тихий шелест.

— Патроны давайте. И гранаты. Много давайте.

Дайпатрона штормит будто с литровой. Лицо мертвенно-бледное; струйки пота текут у него по щекам, с кончика носа капает. Он стоит, прислонившись к мокрой бетонной стене, и мы, проходя мимо, суём в его трясущиеся руки автоматные магазины и эргэдэшки.

— Спасибо за службу, солдат, — я на пару секунд замираю перед бойцом вытянувшись в «смирно» и отдаю честь.

Дайпатрон отвечает тем же.

— Помни, что только твой ум реален и бессмертен, всё остальное — лишь мираж, — сую ему гранату, и прохожу мимо, но Лещавая тормозит меня, уцепившись рукой за плечо героя.

Горячий и мокрый поцелуй расцветает на его щеке, расцветает и сам Дайпатрон.

Обвешанный боеприпасами, он стоит, пошатываясь и улыбается, провожая нас взглядом.

Треск крыльев всё ближе и мы прибавляем ходу.

Через десять ударов сердца сзади раздаётся короткая автоматная очередь, потом ещё одна и ещё одна.

Ещё через десять ударов до нас долетает грохот: одна граната, вторая, третья.

Опять треск автоматных выстрелов. Потом опять взрывы.

Мы уже далеко, грохот боя становится всё тише, и, после очередного поворота, до нас доносится лишь невнятный глухой шум.

Пол под ногами снова становится скользкий от крови и побитой саранчи опять целые груды. Но теперь встречаются и человеческие тела, и с каждым шагом изувеченных трупов солдат всё больше и больше.

Последний рубеж, понимаю я. Кажется, мы у цели.

Где-то сзади ухают еле слышные взрывы, воспринимаемые нами скорее ощущением вибрации стальных пластин под ногами, чем звуками разрывов противопехотных гранат. Невероятно, но Дайпатрон всё ещё держится. Смертельно отравленный, он один сдерживает десятки бронированных тварей. Реально, он круче, чем турель.

Коридор, хранящий следы тяжёлого боя, перешедшего в кровавую рукопашную свалку, упирается в стену. Там, за поворотом должно находиться некое помещение, где, судя по всему заперлись выжившие. Я поднимаю автомат и даю короткую очередь в темноту.

— Открывай, русские пришли, — ору сиплым голосом, после чего разряжаю ракетницу прямо перед собой.

Коридор впереди окрашивается зелёным мерцающим светом. Заряжаю ещё раз и опять нажимаю на спусковой крючок. Тоннель окрашивается красненьким.

В коридорах тишина. Капает вода и, кажется, кто-то стонет.

Так и стоим, не рискуя завернуть за поворот, как вдруг до нас докатывается отзвук одинокого взрыва. Последняя граната Дайпатрона, и я готов побиться об заклад — её он не кинул.

— У нас где-то две минуты, — вопросительным тоном оповещает всех Упырь, смотря на меня и Горе.

Мы киваем, Упырь кивает сам себе, и отодвинув меня с привязанной Лещавой, направляется за поворот.

— Хохлатые, блядь, — его голос многократно отражается эхом от бетонных стен, — Чипу и Дейлу не до вас — хомяки однополый брак замутили. Если кто вам и поможет, то это мы, москали ватные. Ни разу не вижу белых капитуляционных флагов, или хотя бы фигуристой матрёшки, с борщом и караваем. Открывайте, мать вашу, у нас кузнечики на хвосте.

Мы, замершие за поворотом, слышим какой-то лязг, скрип и топот ног, грохочущих по стальному настилу пола кованными тяжёлыми ботинками. Выжившие проснулись. Я эффектно возникаю из-за угла, сопровождаемый остатками банды.

— Героям слава!

Мы с Лещавой замираем, синхронно воздев вверх руки в римском салюте.

Очкастый жирдяй в красной фланелевой рубахе и линялых широких джинсах, спешащий нам навстречу, останавливается, трагически сморщенное лицо светлеет, а трясущиеся щёки ползут в стороны, демонстрируя нерешительную улыбку. Скалятся и четверо встречающих нас бойцов: пожилые мужики, предплечья которых лежат на штурмовых винтовках, акцентируя наше внимание на свободных и пустых ладонях.

— Хой! — хором отвечают враги на наше приветствие.

Самый старый из них — здоровый кабанище, под два метра ростом, удивлённо разглядывает мою рожу, задирая вверх седую голову. Потом протягивает мне квадратную и плоскую, как камбала, флягу, объёмом в пару кварт.

Я принимаю подношение. Отвинчиваю крышечку, что повисает на изящной цепочке и, сделав небольшой глоток, передаю сосуд за спину, Лещавая ловит его обеими дрожащими руками и пару раз булькает, после чего заходится приступом сухого, лающего кашля. Но это не потому, что бурбон говёный. Джим Бим, он и в Африке — Джим Бим. Херово ей. Пузо распорото, но подлатать можно, и надежда имеется. Но долбаный яд урезает её шансы. Ей, конечно поменьше, чем Дайпатрону досталось, но всё же.

Так мы и стоим: недавние враги, а теперь просто люди, забывающие раздоры и сбивающиеся в стаю себе подобных перед лицом чего-то пугающего и необъяснимого. Мы молча пыримся друг на друга, но приближающийся треск и скрежет заставляет всех прервать эту игру в гляделки.

Двое из встречающих нас бойцов выдвигаются вперёд и занимают позицию на повороте, откуда мы только что вырулили, а толстяк, вновь одевший маску скорби и страха, нервно машет нам рукой, и устремляется вперёд, показывая путь.

Впереди раздвижные двери, подходы к которым преграждают ещё две автоматические турели, чем-то неуловимо напоминающие двух Буратин. Роботы стоят на тоненьких стальных лапках, похожие на страусиные, склонив к полу головы, увенчанные длинными носами — дулами мощных пулемётов, и многозначительно перемигиваются разноцветными лампочками. Я таких только в кино видел. Made in USA. Двери раздвигаются с жутким лязгом и скрипом, мы заходим, бойцы прикрытия покидают свои позиции и что есть духу несутся к нам, сзади них трещит крыльями и скрежещет когтищами приближающийся рой.

Прямо по курсу — полукруглая стена из монолитного железобетона, в середине которой — выпуклый прозрачный экран. Это ещё одни раздвижные двери.

За бронестеклом — человек в камуфляже.

Мы дожидаемся бегущих солдат и вручную задвигаем двери — лампочки, ввинченные в стены, ярко горят, но автоматика ворот не работает. Накидываем массивную щеколду и стоим, прислушиваемся, передавая по кругу квадрат фляги. Фигура за прозрачным, освещённым изнутри бронестеклом, тоже замерла. Толстенная бронированная дверь, явно способная выдержать кое-что посерьёзней автоматной пули, звукоизоляцию имеет никакую. Мы отчётливо слышим треск крыльев: он напоминает хруст рвущейся материи, и вязкий гул — трупы, покрывающие стальные пластины пола, глушат собой удары когтей бегущих тварей.

И вот тут один из двух Буратин впервые подаёт голос.

Потом второй, и высокий старик, что поднёс нам бурбон, удовлетворённо кивает головой. Наши бывшие враги заметно расслабляются, и я вынужден довериться их шаткому спокойствию и поверить, что здесь, под прикрытием умного американского оружия, мы в относительной безопасности. И ещё это очень сильно смахивает на западню.

* * *

— Выход конечно есть, сержант. Нельзя человеку оказываться в положении «выхода нет». В этом плане офицерам легче, чем обычным смертным — у них всегда имеется при себе табельное оружие. Конечно же отсюда есть ещё один выход. Мы и не надеялись, что вы прорвётесь сюда без потерь, а потом мы все вместе ещё раз проделаем этот путь назад. Окажись мы здесь заперты, я бы допил весь бурбон, а потом пустил себе пулю в висок. А не воспользовались мы аварийным выходом, потому как идти совершенно некуда. Мы, видишь ли, всё ещё на службе, и если покинем позиции, получим статус дезертиров. Хм, кстати, надо бы официально сдаться тебе в плен и этим успокоить свою совесть офицера.

— То есть мы могли бы проникнуть сюда аварийным лифтом, избежав потерь? — я угрожающе сжимаю пустой стакан.

— Лифт на то и аварийный, что работает только один раз и в одну сторону, — он кажет вверх грязным пальцем, — Он, блядь, навроде парашюта, только вверх.

Я двигаю свой стакан в его сторону.

Подполковник Свиздарик — седой бугай, ростом всего на голову ниже меня, сворачивает бутылке голову и неряшливо плескает бурбон в грязные стаканы, что сгрудились на столе. Он первым поднимает сосуд и свидетельствует своё почтение, выраженное лёгким кивком головы, лишь американскому офицеру. После чего залпом осушает стакан и ждёт, пока выпью я — хочет ещё что-то сказать.

Но я не спешу.

Американскому полковнику достаётся лёгкий полупоклон, и она понимает, что знаки почтения оказаны ей лишь по причине воспитанности собравшихся здесь джентльменов.

Прежде, чем прикончить бурбон, я встречаюсь глазами со всеми солдатами — и со своими и с чужими, и все поднимают свои стаканы. Заупокойный тост озвучен тягостной тишиной, мы выпиваем молча. Я закусываю маленьким кусочком сыра и мрачно смотрю на Свиздарика — тому, походу, невдомёк, что глупый русский сержант ни разу не поверил его байке о лифте.

— Почему ваши не пришли? — спрашиваю я офицера противоборствующих сил.

— Кому мы нахуй нужны, сержант? Даже её, — он кажет на американку пустым стаканом, — Бросили. Причём свои же и бросили. Как узнали, что реально вторжение из космоса, а не глюки массовые, шишки из Пентагона ей прямым текстом по телефону и сказали: «Товарищ Аулин, мы не знаем, что эти твари из космоса с собой притащили; какие такие вирусы, эпидемии и прочие микробы грозят человечеству помимо сабель их отравленных, но вы явно этого наглотались изрядно. Так-что спасать мы вас не придём — иногда приходится пожертвовать даже самым лучшим в мире полковником, но спасти миллионы. Разъёбывайтесь сами. Лучше всего поступите, как герой. Медаль Почёта и посмертную пенсию вашей семье мы гарантируем. Kill your self, вообщем». Вот так-то вот.

Полковник Аулин подняла свои слегка подведённые, покрасневшие глаза и с вызовом посмотрела на меня, готовясь достойно встретить любую мою реакция; её гордое лицо раскраснелось, но я не думаю, что от волнения — на столе стояло уже шесть пустых бутылок.

«Этой скво пить больше нельзя», — понял я.

Скуластое худое лицо, большие, но чуть раскосые карие глаза, прямой с горбинкой нос, и блестящие, словно смазанные жиром чёрные волосы, остриженные в асимметричное каре, ясно указывали не просто на наличие индейской крови, текущей в жилах полковника американской армии, но на её сто процентную концентрацию. А как реагирует организм коренных жителей Америки на алкоголь, мы все прекрасно знаем, ибо именно виски и явилось причиной возникновения США.

Я не стал ловить дерзкий взгляд женских глаз: не то время, не то место, да и пьян я слегка, так самую малость, но всё же достаточно, чтобы завестись. Поэтому встал и поплелся к лежанке на колёсиках, где, утыканная пластиковыми трубками, посапывала бледная, но живая Лещавая, а грустный Трабл сидел рядом на полу, словно верная овчарка и пырился на дуло своего калаша.

— Как она?

Горе посмотрел на меня своими испуганными глазами, прикрылся штурмовой винтовкой и тревожно ответил:

— Лучше, намного лучше. Сердце стабилизировалось, и, похоже, я методом тыка нашёл антидот, слабоватый, но вполне результативный. Яд идентифицировать нет никакой возможности, сам видишь, — он обвёл дулом калаша круглый зал командного пункта, превращённый теперь в последний рубеж обороны от инопланетных захватчиков, — Возможность обустройства здесь исследовательской лаборатории равна нулю. Поэтому пришлось впрыскивать ей всей той дряни, что есть у нас, у хохлов, и в пиндосских аптечках. По децлу. И, прикинь, бро, на фенамине её слегка попустило. А что есть фенамин? Амфетамин, любимый порошок нищих веб-дрочеров и путан ниже среднего звена — тех, у кого на кокс не хватает.

Трабл, он у нас не только достойный боец, провидец и предсказатель горя, он ещё и доктор. Причём настоящий, дипломированный. Хочу признательно потрепать его по остриженной башке, но Луковое в ужасе дёргается в сторону, избегая ласки.

— Вон у этих, — он кажет в сторону вражин стволом калаша, — Полно этой дряни.

— Ебать-колотить, — я удивлённо смотрю в его полные трагизма глаза.

— Как же, — спрашиваю, — Она спит? А сердце как? Вывезет?

— Норм всё, — говорит доктор, — Схема примерно как на гражданке: полграмма внутривенно и минут через пять — грамм пятьдесят бурбона. И ещё пятьдесят через пару минут. Но вместо колбасы и возни угашенной вот, пожалуйста, полюбуйся: сопит, слюни пускает, а сердце так сам послушай.

Я осторожно склоняюсь и тихонько так, нежно, прикладываю ухо к плоской, словно шахматная доска, девичьей груди.

Тук-тук. Тук-тук. Спокойно и размеренно.

— Горе, — говорю, — Ты волшебник, в натуре. Объявляю тебе благодарность за нашу спасённую девку.

Руки Лещавой смыкаются на моём затылке, и девичьи пальцы с силой вжимают мою голову в свои острые рёбрышки. Девушка приоткрывает рот и начинает тихонько постанывать, облизывая пересохшие губы тонким острым языком. Я с трудом освобождаюсь из любовного плена и отшатываюсь, недоуменно уставившись на Горе.

— Амфетамин, зелье шлюх и онанистов, — утвердительно качает головой Трабл и его взгляд вновь постепенно тухнет, сконцентрировавшись на стволе штурмовой винтовки.

— Кстати, — ненадолго оживает провидец, — Полагаю, что гавно это имеет профилактический эффект, то есть перед боем нужно употребить. Обязательно и много. Тогда яд потеряет примерно три четверти своей поражающей силы.

— Во как, — говорю я, и, весьма воодушевлённый, отправляюсь обратно к собравшимся у заставленного бесполезными компьютерами и пустыми бутылками, длинному столу, но по дороге натыкаюсь на толстяка в красной ковбойской рубахе: тот залип возле монитора — из маленьких колонок на столе раздаются звуки боя.

Это тот самый предатель, а на самом деле — наш весьма крутой шпион, агент, внедрённый глубоко под украинскую землю. Аж на несколько сот метров.

«Шпилит», — мелькает первая мысль.

«Апокалипсис, а он шпилит. Интересно, во что?»

Медленно подкрадываюсь сзади и нависаю над ним, пристально разглядывая картинку монитора.

— Я, кстати, питание не отключал, компы из строя не выводил и никаких других запланированных диверсий не осуществлял, — мямлит толстяк, непонятно, как учуявший подкрадывающегося невозможно бесшумного диверсанта.

— Всё вдруг само отъехало, абсолютно, блядь, мистическим образом.

— А как, — спрашиваю, — Они бронетехнику сожгли?

— Вопрос, — отвечает толстяк, — Я тут с начала, ммм... Хуй с ним, назовём это вторжением, хотя никакое это не вторжение, ты понимаешь?

Он откидывает назад а потом задирает вверх голову, я смотрю в его перевёрнутые глаза, сверху вниз, как кобра на храброго, но обречённого мангуста, уже получившего свою порцию яда. У него отважные глаза воина, никак не вяжущиеся с рыхлым обликом.

— Понимаю, — отвечаю я.

— Так вот, — продолжает жирный, — Я тут с начала вторжения, и всё, ты понимаешь, всё, абсолютно всё, отъехало в первые же минуты после первой атаки. Поэтому ничего я не видел, а картину боя могу воссоздать лишь с твоих слов. А то, что сейчас тут кое-что работает, так это только потому, что я тут ебошу, как ишак, пока папки наши Родину свою предают, бухают, строят глазки американке и мечтают в живых остаться.

— Барон, — он прерывает возмущённый монолог и протягивает мне руку.

— Монакура. Монакура Пуу, — я принимаю рукопожатие.

Барон некоторое время очень странно смотрит на меня, держа при этом свою голову всё так же запрокинутой, а потом продолжает.

— Вот смотри, — он стучит грязным ногтем по мягкому монитору.

Я смотрю. Картинка чёрно-белая и размытая, её дёргает и артефактит, но происходящее завораживает меня, и я смотрю.

Камера направлена прямо в чёрный тоннель, и я узнаю коридор, что начинается за вторыми, металлическими дверями.

Коридор, откуда мы пришли, потеряв по дороге командира и двух самых лучших в мире бойцов.

Сейчас оттуда приходят совсем другие существа.

Монитор не успевает фиксировать быстрое передвижение: изображение дёргается и время от времени пропадает, но суть происходящего лишена какой-либо двусмысленности.

Саранча накатывает волнами, оседает на полу горами тел, но не может захлестнуть двух роботов ни порывом своей неистовой ярости, ни ценой неимоверных потерь. Роботы слегка дымят, но, в общем и целом, ни разу не устали.

Один присел на тонких ножках и палит по нижнему сегменту тоннеля, второй стоит на широко расставленных лапках и, слегка задрав носы своих пулемётов, отрабатывает стены и потолок.

Твари пытаются двигаться зигзагами, передвигаются огромными прыжками, помогая себе взмахами своих прозрачных крыльев, но всё бестолку, они ни на йоту не продвигаются ближе к двум терминаторам. Волна откатывается, и пулемёты замолкают.

Одна машина поворачивают к другой свою башку и начинает мигать лампочками, синей, зелёной, синей, красной, зеленой, красной...

— Чё это они? — Я недоверчиво смотрю на Барона.

— Анекдоты гоняют, — шутит тот.

Первый робот перестаёт мигать и молча целит из всех стволов в лоб товарищу, а тот вдруг выдаёт непрерывный красный цвет на всех своих светодиодах. Потом и второй вторит ему кровавыми мигалками.

Отсмеявшись, бойцы снова занимают свои позиции, в пятнадцати метрах от них пол шевелится — раненная саранча бьётся в конвульсиях, а живые твари утаскивают своих мёртвых бойцов куда-то вглубь коридора, турели не препятствуют им — на рукавах кузнечиков алеют красные кресты.

Forget the hearse 'cause I never die

I got nine lives.

Cat's eyes!

Abusin every one of them and running wild.

Внезапно возвестил нам пронзительный голос пьяного Брайана Джонсона, и в ту же секунду красивый и сильный женский голос подхватил дуэтом:

Cause I'm back

Yes, I'm back

Yes, I'm back in black.

Я легонько дунул в центр намечавшейся лысины Барона.

— Как зовут американку?

Тот потёр запотевшую макушку: на его ожиревших пальцах осталось несколько сальных волосков. Я выпрямился, стараясь держатся подальше от его себореи.

— А разве вас не представили друг другу? Полковник Аулин.

Он снова запрокинул голову:

— Ютта её зовут. Ютта Аулин. Только ты поосторожней, она штучка горячая, особливо под мухой. Говорят, она индейка.

— Индианка.

— Индианки в Индии. А она — индеец, только девочка. Индейка.

Барон подмигнул мне.

— Почему саранча турели, как бэтээры, там наверху, не сожгла?

— Да хрен его знает, товарищ сержант. А ты въехал, что это "та" саранча?

— Мне подсказали.

— А ты нас вытащишь отсюда, Монакура Пуу?

— Я постараюсь, Барон.

Барон приподнял жирную жопу и зычно гаркнул, обращаясь к пирующим:

— Пора! Детям мороженое, бабе цветы, и, блядь, не перепутайте.

Исидиси и Ютта замолчали, а с ними затих и Брайан Джонсон.

Полковник Свиздарик отставил в сторону стакан, и вознёсся седой головой высоко к лампочкам, вмонтированным в круглый потолок. Один из его бойцов, уже вполне почтенного возраста, с большим трудом тащил из глубины зала, превращённого в баррикаду, стальные ящики с боеприпасами. Я перехватил его на пол-пути к стеклянным дверям и отобрал пару кейсов. Упырь и Исидиси вопросительно глянули на меня, и я призывно махнул им рукой.

— Отдохни, сержант, роботов мы сами заправим.

Свиздарик поймал мой недоверчивый взгляд и пояснил:

— Пришельцев отогнать нам Кортни поможет, — и он махнул в сторону дальнего угла зала.

— Кортни, — Свиздарик вкрадчиво посвистел, будто бы звал застенчивую таксу.

— Ви нид ёр хелп, ком цу ми май диар, — английский подполковника оскорблял слух, ровно как мордорское тёмное наречие.

Из под сваленных друг на друга столов, системных блоков и мониторов, жужжа и пощёлкивая, выехало нечто, ощетинившиеся винтовочными стволами, и короткими толстыми дулами гранатомётов. Размером с лабрадора, оно передвигалось с помощью гусеничного хода, оснащено фонарями, напоминающими глаза светофора, а спереди крутилась небольшая башенка, мигающая огоньками всех цветов радуги.

— SWORDS, — восхищённо пролепетал я, увидав эту малышку.

— Не совсем, сержант, — раздался сзади весьма нетвёрдый, но чувственный женский голос.

— Кортни создана на базе робота SWORDS, но, в отличии от своего управляемого оператором прародителя, обладает собственным интеллектом. И характером.

Её великолепный русский поражал. Полковник подошла ближе.

— Полковник Аулин.

Она протянула руку.

— Ютта, — добавила она уже более мягким голосом, когда её маленькая ладошка пропала в моей.

— Монакура Пуу, — я и не пытался пожать ей руку; даже осторожно.

— Очень приятно, полковник, ммм, Ютта, не возражаете, если я буду звать вас по имени?

— Не возражаю, — ответила она, — Тем более, что, как я понимаю, моя карьера в качестве полковника американской армии закончилась.

Робот подъехал ближе и остановился.

— Cortney, this is a russian soldier, — представила меня Ютта.

Стальная башенка замигала разноцветными огоньками и задвигалась вверх и вниз, видимо оценивая мои необычные физические данные. Приятный женский голос донёсся из бронированной головёнки:

— I see no reason why I could not make a couple of bullet holes in this monster.

Я уставился на агрессивную самодвижущуюся тачанку, и сказал, обращаясь к Ютте Аулин:

— Скажи ему, что...

— Ей, — прервала меня полковник.

— Ей, — повторила она. — Кортни — девушка. И, кстати, ты и сам можешь всё ей сказать, вскоре я активирую встроенного переводчика. Но позже, сейчас у неё боевое задание.

Ютта наклонила вниз голову:

— A closer acquaintance with the Russian sergeant will take place after you complete a combat mission. And now march around, step by step.*

(перевод: Более близкое знакомство с русским сержантом состоится после выполнения боевой задачи. А сейчас: Кругом! Шагом марш!)

Корти покрутилась на месте, помигала лампочками и послушно поехала к группе вояк, собирающихся у стеклянной двери.

— Не надо транслейтора, — сказал я полковнику, — Её томный инглиш изрядно доставляет.

— Ок, — ответила Ютта и одарила меня очаровательной индейской улыбкой. — Пойдём, посмотрим на эту резню по телевизору.

Она развернулась и отправилась к столу Барона.

Толстяк расплылся перед монитором грудой плоти, затянутой в красную с чёрными квадратиками, фланель. Он снова, как и при моём первом вторжении в его рабочее пространство, не обратил на вновь прибывших ровным счётом никакого внимания.

Мы с полковником Аулин расположились рядом: она раскованно присела на джинсовый окорок правой ноги Барона, будто это был мягкий пуфик, я же согнулся пополам, упёршись ладонями в подлокотники компьютерного кресла.

— Turn on the camera honey, — Ютта, будто случайно, потёрлась своей антрацитовой головкой о моё предплечье.

К двум изображениям, выведенным на экран баронского монитора, прибавилось третье: мы видели происходящее глазами Кортни. Престарелые бойцы откидывали засовы и щеколды, готовясь выйти в коридор. Камеры, установленные в начале тоннеля над створом ворот, транслировали изображение двух турелей, неподвижно замерших в позах затаившихся аистов.

Коридор впереди клубился сгустками мрака, но его мрачная безмятежность никого не могла обмануть. Как только Свиздарик, вцепившийся в правую массивную створку, а трое других стариканов — в левую, смогли слегка раздвинуть ворота, и маленькая Кортни скользнула в тоннель, чернота коридора ожила.

Вначале мы увидели неясное, смутное движение во мраке, а затем, из черноты провала на свет выскочили первые твари.

Некоторые бежали, словно тараканы, стелясь по залитому кровью полу, другие передвигались скачками, отталкиваясь от стальных плит мощными задними ногами.

Кортни, стремительно вылетевшая в коридор, промчалась вперёд метров на пять и замерла, уставившись всеми своими стволами в приближающийся рой.

— Kiss my ass, fucking cockroaches, — донеслось из рации, что висела на армейском кожанном ремне, плотно охватывающим тонкую талию полковника Аулин.

Пулемёт «Миними», установленный на её корпусе, изрыгнул в приближающуюся орду первую порцию свинцового угощения.

Барон перекрестился и набрал какую-то комбинацию на клавиатуре. К поникшим турелям бросились стариканы в камуфляже, тащившие стальные коробки и ленты с боеприпасами.

Первая волна атаки быстро захлебнулась.

Кортни плюнула вслед отступающей саранче фугасной гранатой, и, сохраняя старинную кинематографическую традицию, спросила:

— That’s all you can do?

Следующая атака походила на ураган, обрушившийся на маленького робота.

«Миними» не смог остановить саранчу: отвратительная шевелящаяся масса облепила Кортни, будто стая оголтелых мух, напавшая на маленькую какашку. Изображение, передаваемое с робота, пропало, всё поглотила тьма. Однако, менее чем через удар сердца, экран вспыхнул ослепительным сиянием, а две другие камеры показали, как атакующий рой разлетелся в стороны, отброшенный волнами огня. Кортни крутилась на месте, испуская шипящее пламя из всех четырёх стволов реактивного огнемёта.

Я присвистнул; Упырь и Исидиси подошли посмотреть, что же увидел такого их сержант, что позволил себе слегка удивиться. Зрелище массового сожжения впечатлило и их.

Кортни явно вошла в раж: слова Ютты про обладание роботом собственным характером вовсе не были голословным заявлением. Обычная бездушная машина, запрограммированная на убийство, ограничилась бы превосходной защитой, уничтожившей всех атакующих, но этой маленькой стерве хотелось ещё крови.

Саранчу, отброшенную залпом огнемёта, буквально испепелило: ребристые плиты пола вокруг Кортни покрылись раскалёнными докрасна шлемами и панцирями, а маленький робот двинулся вперёд.

Миними бешено лаял, Корти плевалась противопехотными гранатами, а рация на поясе Ютты Аулин разразилась истерическими криками; голос навевал образ потрёпанной любительницы крэка, использованной по назначению, а затем вышвырнутой прочь из машины на обочину трассы.

— Fucking droopy ass bitches! Cuntosaurus und Cocksuckers! Пiхва вам! Мандализы, жопотрахи и гавно!

Вид саранчи, бегущей, ползущей, летящей и просто умирающей, транслируемый прямо из глаз Кортни, время от времени взрывался ослепительным сиянием: маленькая убийца подкрепляла похабные заявления огненным смерчем. Камеры над воротами уже давным давно потеряли из виду маленького робота: та гнала тварей по тёмному коридору, подбадривая фугасом, огнём и свинцом.

— I will catch up with you all, — мечтала Кортни, поливая черноту коридора автоматными очередями, — And fuck your asses.

С лежака, где отдыхала перекрытая в хлам, но однозначно выздоравливающая Лещавая, послышалось слабое хихиканье: пришедшей в себя девушке нравились ругательства робота.

Трабл, бочком, недоверчиво и неуверенно подкрадывался к нам, везя телегу с раненой: любопытство, охватившее его, пересилило метафизический ужас, владеющий им перманентно.

Тем временем отступающие твари внезапно развернулись, завязался ожесточённый бой: рой настойчиво пёр вперёд, надеясь напором тел подавить огонь пулемёта и похоронить под собственными трупами непобедимого железного солдата.

Картинка на экране монитора кренилась и тряслась: саранче всё чаще удавалось ощутимо приложить роботессу лезвием, впаянным в кончик хвоста.

— Courtney, ammo running low, don’t tempt fate. Use Thor’s Hammer and back away. That’s an order.

(перевод: Кортни, боеприпасы на исходе. Не испытывай судьбу. Примени Молот Тораи отходи. Это приказ.)

Голос Ютты Аулин звучал весьма встревоженно.

— Она очень импульсивна и слишком увлекается, — повинилась полковник.

Буммм, быдыщь.

Гранаты полетели в толпу саранчи, Кортни вновь продвигалась вперёд.

— Courtney! — голос полковника Аулин напоминал окрик рассерженной учительницы.

— Yes mom, I’m sorry, I’m coming back.

Во мглу тоннеля полетела последняя граната, и Кортни включила задний ход; мы видели дымок, исходящий от её натруженных механизмов и стволов, целящих в сгущающийся мрак — бегущая саранча остановилась и бросилась назад — вдогонку за отступающим роботом. Вскоре рой догонал Кортни; передвигались твари значительно быстрее. Роботу пришлось остановиться и вновь отогнать тварей реактивным огнём. Она метнула пару гранат и только потом продолжить свой путь, но её снова догнали.

— Они не дадут ей уйти, — промямлил Трабл, и распихав по карманам автоматные магазины, двинулся к стеклянной двери.

Исиди и Упырь двинулись следом.

— Кто здесь командует? — вопросительно уставилась на меня Ютта Аулин.

— Вообще-то он, — палец Лещавой упёрся мне в бляху солдатского ремня, — но Горе никогда не ошибается.

Я погладил девчонку по ёжику коротко стриженных волос, и утвердительно кивнул Ютте.

— Russians... — Голос полковника вибрировал похвальным непониманием — коктейлем из восторга и презрения.

— Сержант, — она взяла меня за руку. Её маленькие пальчики обхватили мою ладонь.

— Монакура, — ещё больше драматизма в голосе, — Уверяю тебя, храбрый русский солдат, что на этот раз ваш шаман ошибся. Смотрите.

Она махнула рукой, приглашая всех к экрану монитора.

— My dear, use Thor’s Hammerand return immediately.

(перевод: Моя дорогая, используй Молот Тора и немедленно возвращайся.)

— Yes mom, i will do it.

Кортни остановилась, и, хихикнув, наклонила вниз голову, демонстрируя нам свои заляпанные чёрной кровью, гусеницы: на брутальный протектор налипли кишки, кожа и волосы человекообразной саранчи.

Голова её вновь поднялась, мощные фонари высветили приближающийся чёрной трескучей стеной рой. Она не стреляла и твари прибавили в скорости — в горячей схватке многие из них лишились шлемов, и зрелище насекомых с человеческими головами и лицами мумий, невозможно доставляло. Аулин ахнула, не сдержавшись:

— Я никогда не видела этих тварей без касок. Это же...

Полковник американских вооружённых сил прикрыла ладонью приоткрытый рот, осознавая реальность происходящего.

— Никакие это не пришельцы, — выдохнула полковник.

Тем временем рой саранчи достиг Кортни; тянул к ней уродливые когти, острые лезвия и кривые акульи зубы: когтистая длань Апокалипсиса распростёрлась над маленьким роботом, и тут...

Сложно описать, что же мы конкретно увидели; из глаз передатчика это выглядело как резкое содрогание воздуха: словно сжатая до сих пор невидимая мембрана, ограждающая Кортни от саранчи, вдруг резко распрямилась.

Ощеренные пасти, членистые хвосты, ржавое железо и прозрачные крылья разорвало в мелкие частицы, и все шесть глаз прекрасной воительницы, а с ними и наш экран, щедро залило чёрной, вязкой кровью.

— Жаль, изображение не цветное, — длинный белый язык Упыря жадно облизывал бескровные губы: кровососа мучила жажда.

— Молот Тора, — гордо прокомментировала произошедшее Ютта Аулин, — Наше с малышкой секретное оружие, новейшая разработка, принцип действия известен только мне, даже сама Кортни не понимает до конца, как это работает. В Пентагоне вообще ничего об этом не знают.

— Поэтому, — полковник многозначительно посмотрела на меня, — Я для российского военно-промышленного комплекса — очень ценное приобретение: берегите меня и мою девочку.

— Хотя, — её лицо вдруг омрачилось, — Если эти твари — то, что я думаю, ценность новейших технологий и научных открытий теперь не стоит и ломанного гроша.

— Wow! Mom, have you seen this? I want more! — голос из динамика звучал как голос школьницы, первый раз опробовавшей «американские горки».

Картинка возвращалась по мере того, как юркие дворники-реснички, щедро напомаженные французской тушью, очищали очи железной девы, забрызганные ошмётками божьих насекомых. Кортни ехала задом наперёд, преследователей и след простыл. Она минула последний поворот и оказалась в поле зрения камер, установленных над раздвижными воротами, и под прикрытием турелей, уже заправленных и готовых к очередному акту кровавой масакры.

Боевые роботы, стоящие на длинных стальных лапах ивооружённые многоствольными гатлинговскими миниганами, походили на хищных пеликанов, поджидающих ковыляющую к ним самоходную лягушонку. Кортни подъехала и застыла между двух стражей, отсалютовав в камеры стволом пулемёта. Турели пырились на малютку, многозначительно перемигиваясь лампочками.

— А этих мы здесь оставим? — с сожалением в голосе спросила Лещавая, указывая на двух стальных аистов, вооружённых шестиствольными пулемётами.

— А это, как решит ваш сержант, — ответствовал уже вновь, непонятно когда, успевший напиться Свиздарик, — Мы теперь конечно на одной стороне, но всё же наш статус: «добровольно сдавшиеся в плен». Именно поэтому я, подполковник украинской армии, офицер со времён Советского Союза, вынужден подчиняться сейчас этому лохматому чудовищу с идиотским прозвищем. Кстати почему он волосатый, будто баба? Что вообще за беспредел в российских элитных диверсионных школах? Прав был Егор: «всё летит в пизду».

И он пьяным пафосным жестом рванул погоны с плеч долой. Я сделал попытку утешить капитулировавшего противника:

— Попробуй посмотреть на этот катаклизм, что твориться вокруг, слегка под другим углом. Хотя бы один тот факт, что ты до сих пор жив, здоров и пьян, должен уже очень сильно изменить твоё восприятие. Ибо, не случись этого вторжения или исполнения древних сумасшедших пророчеств, как кому нравится; не случись всей этой хуеты невозможной, ты, подполковник, был бы гарантированно мёртв, как и твои солдаты, поскольку приказ у нас: изъять американского офицера, а остальных попросту ликвидировать. В живых остался бы лишь Барон и возможно те твои бойцы, что успели бы хорошенько спрятаться. Кстати, приказ изменили, но папа наш, погибший в бою по дороге сюда, чтобы тебя, пьяное чмо, вызволить и военную тайну прознать, так мне его и не озвучил, так что фильтруй базар, подполковник.

В красных и помутневших от обильных возлияний подполковника мелькнул интерес, недоверие и уважение.

— Ютта, — обратился он к полковнику американской армии, — Думаю что Кортни твоя лишь сортиры подметать годится, ибо тут пассажир один заявляет, что он и четверо его босяков, без труда положил бы семьдесят человек персонала, а тебя бы полонил и на Красную Площадь в колодках доставил — стрельцам на потеху. Думаю не человек он, но терминатор-нео. Вы чё, из утробы бронированной все повылазили?

Свиздарик, на которого не подействовала моя дружеская поддержка, быковато уставился на Упыря и остальных русских диверсантов, что смотрелись рядом с вурдалаком будто гномы подле Белоснежки.

Упырь побледнел, а пьяные старикашки — недавние враги — тоже набычились, раздулись, возгордились.

Прав был Нестор Петрович: топить офицерьё надобно.

Трабл посмотрел на меня. Я закатал рукава, а Лещавая вылила на мои ладони немного воды из пластиковой бутылки. Я растёр грязь по кистям рук и тщательно отёр их какой-то тряпкой.

Господа офицеры угрожающе засопели и потянулись к оружию. Трабл испуганно хихикнул, тыча пальцем в мои лапы. Я опустил глаза и увидел, что держу в руках потрёпанное сине-жёлтое полотнище. Я сконфуженно пожал плечами и виновато улыбнулся старым пердунам, что краснели от ярости, будто раки, коих живыми положили в кастрюльку с кипяточком.

— Крым наш, — попробовал я разрядить накалившуюся обстановку.

— Помстимося москалям за Крим! — заорал один из стариканов, с нашивками майора.

Ствол его штурмовой винтовки метнулся вверх, но дед безвольно осел: в его лбу чернело отверстие, булькающее тёмной кровью. Дуло автоматического пистолета в руках голой по пояс, перемотанной бинтами, Лещавой, слегка дымилось.

А ещё через два удара сердца количество людей, спасающихся от кары небесной, глубоко под землёй, в полукруглом бронированном зале пункта командования секретной базы, сократилось ещё на три человека.

* * *

— Эх, какие же красавцы...

Тоненький пальчик Лещавой водил по поверхности монитора, нежно поглаживая изображение двух турелей.

— Возьмём их с собой, сержант, вы с Упырём вона какие здоровые: прихватите каждый по штучке и будут нам дома игрушки. Ну пожалуйста, Монакура. А меня Луковое понесёт; а Исидиси споёт нам всем для бодрости, а, сержант?

— Нет, — отрезал я, — И отставить клянчить, боец. Тебя, сокровище ты наше, понесу лично я, а Упырь полковника понесёт, если та сама идти окажется. Трабл же и Исидиси Барона на манер бочонка покатят, когда тот выдохнется. Надо ещё бабе-роботу пиндосскому по мозгам навалять так, чтобы она своих от чужих отличать перестала, а то перестреляет нас нахуй, если поймёт, что она и мама её в плену у русских оказалась.

"Мама" сидела с руками и ногами, связанными пластиковой лентой, перед работающим монитором, и её прекрасно очерченные губы склеивала полоса канцелярского скотча.

Длинным индейским носом она нажимала на клавишу пробела, останавливая и отматывая видео, когда интересующий её кусок фильма заканчивался.

Слегка раскосые глаза выражали восторг и ужас.

На видео, кое длилось ровно четыре секунды, голая Лещавая с торчащими крупными сосками на плоской мальчишеской груди и перемотанным бинтами пузом, четыре раза стреляла из автоматического пистолета, от бедра и не целясь, а лишь немного смещая ствол при каждом последующем выстреле.

Результат её стрельбы лежал сейчас у полукруглой стены: четыре тела, заботливо укрытые сине-жёлтым полотнищем.

Я подошёл к американке.

— Может, хочешь пить, писать или стоит попросить Барона зациклить запись, чтобы поберечь твой прелестный носик?

Офицер молчала, хлопая длинными ресницами и наблюдая в сотый раз сцену убийства.

Подошёл Исидиси и, одарив меня укоряющим взглядом, рванул полоску скотча со рта полковника. Ютта Аулин набрала полные лёгкие воздуха, открыла рот, но мы ничего не узнали ни про наших родителей, ни что скоро случится с нашими задницами, ибо узнать это помешало дуло моего пистолета, которое полковник обхватила своими алыми губками и зажмурилась в ожидании.

— Ютта, — я попытался звучать как можно дружелюбней, — Ты же офицер, полковником в Америке стать нелегко, тем более девчонке, сбежавшей из резервации. Полагаюсь на твоё понимание происходящего и на врождённую мудрость твоего народа, который кое-что смыслил в постижении истинной реальности. Мне же от тебя сейчас нужно лишь полное понимание реальности относительной — то бишь ситуации в которой все мы оказались. Обладаешь ли ты им?

Её зажмуренные глаза немного приоткрылись, я слегка подвигал стволом пистолета, который крепко сжимали женские губы. Она подняла вверх глаза и в её карих очах я прочёл готовность к сотрудничеству. Я потянул пистолет к себе и Ютта неохотно разжала губы.

— Для начала я развяжу тебя, мы немного посидим, глубоко подышим, после чего ты сможешь выбрать свой статус? Ок?

— Нечего рассиживаться, посидим, когда выберемся отсюда, я согласна быть хорошей девочкой, — голос Ютты слегка подрагивал, русскую речь искажал англосакский акцент, выдавая сильное волнение полковника, — Давайте уносить отсюда свои задницы.

Исидиси перерезал стяжку на её руках и ногах, и полковник поморщилась, разминая затёкшие конечности.

— Я знаю, что вас тревожит Кортни, но всплеск моего неконтролируемого возмущения уже угас, я весьма воодушевлена способностями ваших бойцов, которые наглядно продемонстрировала мне вот эта раненная девочка.

Взгляд полковника обратился к Лещавой, где и залип, оглаживая её стриженную головёнку и затвердевшие от холода соски. Исидиси слегка пнул отмёрзшего офицера.

— Так, вот, — очнулась Ютта, — Я и моя Кортни вполне готовы к сотрудничеству, которое несомненно сулит нам всем дальнейшие взаимовыгодные перспективы, но обсудим это позже, а сейчас давайте уже валить отсюда, ибо, как правильно заметил сержант, я своей индейской жопой чувствую приближение чего-то, блядь, нехорошего. Валим отсюда, как говорится, по-русски, ко всем херам и немедленно.

Трабл пристально посмотрел на неё а затем кивнул мне. Этого было достаточно.

Полукруглое помещение, последний оплот последних защитников базы и их могила, наполнилось движением.

Упырь и Исидиси собирали патроны и гранаты для всех, мы с Юттой занимались тем же, но исключительно для робота, Барон что-то неистово отбивал на клавиатуре единственного работающего компьютера, а Трабл упаковывал Лещавую в усовершенствованную им самим конструкцию боевого рюкзака-переноски.

Лещавая выглядела намного лучше, и хотя её ноги по неизвестной пока причине напрочь парализовало, боец была вполне опасна, что и наглядно доказала некоторое время назад. Она хищно скалилась, пока Горе затягивал на её хрупком тельце многочисленные ремешки. Теперь, при желании, она могла собственными силами и без посторонней помощи, легко переворачиваться на сто восемьдесят градусов, а значит моя задница обзавелась недюжей огневой мощью.

— Mom, how long can I stay here? These two primitive fuckers tell each other bawdy jokes and make fun of my pipes. A little more and I will kill them, — вдруг раздался женский голос с явными нотками разражения и нетерпения.

(перевод: Мама, как долго я могу здесь оставаться? Эти два примитивных ублюдка рассказывают друг другу непристойные анекдоты и смеются над моими стволами. Еще немного, и я их убью.)

— And by the way, I heard everything, — продолжала Кортни. — Of course, I do not agree with the status of a traitor, but I did not like that eternally drunk old man at all. And I immediately liked this shaggy giant. I want to go with the Russians.

(перевод: И, кстати, я все слышала. Я, конечно, не согласна со статусом предателя, но мне совершенно не нравился этот вечно пьяный старик. А вот этот лохматый великан мне сразу понравился. Я хочу поехать с русскими.)

— Открывай, — бросил я Барону, весьма растроганный словосочетанием «shaggy giant».

Я нацепил лямки и зафиксировал ремни боевого сидения Лещавой, и мы, сопровождаемые Упырём и Юттой, направились к бронестеклу, чтобы встретить робота. Мы уже почти что вышли за пределы разъехавшихся в разные стороны стеклянных дверей, как вдруг те снова пришли в движение и быстро сомкнулись прямо перед нашими носами. Упырь зашипел, отпрянув, Лещавая моментально поймала в прицел лысую макушку Барона, но стрелять на этот раз не торопилась.

— Чё за... — вопросила полковник, но шпион отмахнулся от её вопроса, как сжигаемый заживо еретик от протянутого к его губам креста.

— Сюда быстрее, — Барон тыкал в монитор жирным пальцем, его слюнявый рот открылся, нижняя губа мелко подёргивалась.

Мы сгрудились возле толстяка камуфлированной кучей, и уставились на экран.

* * *

Провал тоннеля, прежде наполненный чернильными сгустками мглы, сейчас клубился плотным, подсвеченным изнутри, белым туманом.

Там, в тумане, что-то двигалось.

Что-то шло прямо на трёх боевых роботов, неспешно хрустя крылышками павшей саранчи.

Ужас, плывущий впереди этого нечто, проник сквозь экран монитора, заставил наши глаза слезиться, пробежал по позвоночникам ледяными ознобами. Слова слиплись в комок, залепив глотки клейкой массой отчаяния.

— О, великий Маниту, — прошептала Ютта Аулин, вглядываясь в изображение на экране.

Её пальцы, сжимающие спинку бароновского кресла, побелели от напряжения.

Фигура, вышедшая из тумана, человеком не являлась.

Мрачная скульптура, будто сошедшая с пьедестала надгробия, пробуждала в памяти образы скорбных горгулий, охраняющих фасады готических соборов. Высокое существо куталось в кусок материи, походящей на римскую тогу. Ткань охватывала узкие бёдра, а край одежды изящно переброшен через левую руку. Тело демона обладало развитыми грудными мышцами, бычьей шеей, перевитой скрученными канатами толстых жил, и гордой осанкой. Треугольную, заострённую кверху голову венчали остроконечные, словно рога, уши; под нависшими бровными дугами зияла адская чернота пустых глазниц, крючковатый короткий нос напоминал клюв, а приоткрытая безгубая пасть скалилась набором кривых клыков.

Над плечами взметнулись вверх отвратительные обрубки, бывшие когда-то крыльями.

Демон остановился на рубеже огня, попирая трупы саранчи, плавающей в собственной крови.

Туман так же остановился, клубясь вокруг явленного чудовища.

Фигура, прочертила перед собой полусферу, царапая окровавленный пол кончиком длинного меча, зажатого в правой руке, и вперило бездны своих пустых чёрных глазниц прямо в глаза маленького робота.

— Оно явно хочет нам что-то сообщить, но почему-то мне не хочется это слышать, — первым очнулся Упырь.

— Боже мой, — вымолвил Исидиси и перекрестился.

Это были его первые и, кстати, последние слова за весь поход, исключая те моменты, когда через него горлопанил старина Брайан Джонсон.

Рука демона откинула в сторону край тоги, обнажая трёхпалую кисть с зажатым в ней предметом.

Кортни включила какое-то сверхтехнологичное устройство и изображение медленно приблизилось, обретая формы и краски.

Серая, цвета замшелого камня, уродливая когтистая лапа сжимала чёрно-красное пульсирующее человеческое сердце.

— Mom, I’m scared, — раздалось из чёрной коробочки, что висела на поясе у полковника.

Ютта Аулин вопросительно глянула на меня, но я не торопился с командой «огонь».

Турели настороженно замерли, наклонив стволы немного вбок и тревожно помигивая оранжевыми огоньками.

Древний демон, будто бы высеченный из камня, светился каким-то больным, тошнотворным сиянием; его облик подавлял и пугал.

Он низко склонил блестящую лысую голову, уставившись на Кортни у его ног, а та, в свою очередь высоко задрав свою башенку, пристально всматривалась в лицо чудовища.

Мы тоже видели его глазами робота, и вот ужасная физиономия начала медленно приближаться: Кортни увеличила изображение. Картинка на экране баронского монитора дрогнула; многочисленные помехи исказили черты ужасного облика, вглядывающегося чернеющей бездной своих глаз в души собравшихся; демон что-то произнёс, ещё сильнее обнажив тёмные клыки, и глаза Кортни закрылись. Экран погрузился в темноту.

Пять ударов сердца, десять.

Глаза робота оставались закрыты, монитор наполнен непроницаемым мраком. Камеры, расположенные за спинами турелей, показывали невероятное существо, что вышло прямиком из пелены седых веков и маленького робота, чудесное создание человечества, обладающее собственным разумом и смертоносным оружием.

Они замерли друг напротив друга.

Двадцать ударов сердца.

Чернота монитора, казалось, сгущается, и в клубящихся сгустках абсолютного мрака, я что-то увидел.

Ютта не выдержала:

— Cortney! Open your eyes! Fire! Destroy the target!

Пронзительный хохот, раздавшийся из динамика рации, заставил женщину вздрогнуть.

Скрежешущий, нечеловечески искажённый голос, ответил полковнику:

— Yes mom. As you wish.

Камеры над раздвижными стальными воротами показали, как маленький робот медленно разворачивается на сто восемьдесят градусов.

Первый залп реактивного огнемёта снёс ближайшую к Кортни турель. Та, объятая белым свирепым пламенем, с силой впечаталась в бетонную стену, крошась снопами пылающих брызг.

Гатлинг второй едва пришёл в круговое движение, как новый залп маленького робота пресёк попытку вооружённого сопротивления — вторая турель превратилась в пылающий факел, разбившийся в огненные брызги о холодный бетон подземелья.

— For god’s sake! What the fuck are you doing? — хрипло взвизгнула Ютта, уставившись в клубящийся мрак, что заполнил собой сознание её малышки.

Она обхватила ладонями свою прекрасную головку, непослушные чёрные локоны её кривого каре упали на смуглое лицо, застывшего бледной восковой маской напуганного насмерть индейца.

— There is no god here, mom, — прозвучал тот же искажённый скрежет.

Кортни чуть подалась назад, встав рядом с полуобнажённой фигурой, что стояла недвижно, будто кладбищенское надгробие. Демон опустил вниз руку с пульсирующим человеческим сердцем. Трёхпалая рука разжалась, роняя свою жуткую ношу, и та исчезла среди множества стволов, трубок и стальных деталей боевого робота.

— Now I have a heart, mom, and it bleeds. I am going to you.

(перевод: Теперь, мама, у меня есть сердце и оно кровоточит. Я иду за тобой.)

Кортни двинулась вперёд, её гранатомёты извергли залп; стальные ворота хрустнули, камеры погасли, и нам не понадобилась рация, чтобы услышать треск ломающегося железа.

Ютта Аулин отшатнулась от погасшего монитора. Её потряхивало.

— У Кортни были сестрички или братишки? — боевым ножом Упырь чертил аккуратные белые дорожки на лежаке, ранее служившем постелью для Лещавой.

Кончик его носа белел, словно вершина Эвереста.

Расширенными от ужаса глазами несчастная мать уставилась на невозмутимого кровососа, губы её дрогнули.

— Была ещё Элис, но она погибла, там, наверху, в самом начале вторжения.

— Так я и думал; вот как эти твари сожгли всю бронетехнику, — Упырь наклонился и, зажав одну ноздрю, вдохнул порошок через другую, оснащённую засунутой в неё трубочкой, скатанной из двадцатидолларовой ассигнации.

— Не погибла твоя Элис, — прогнусавил кровосос, передавая трубочку полковнику американской армии, — Разве может погибнуть Элис? Я очень надеюсь, что она занята, нам здесь и твоей Кортни хватит.

— Но как же так? Как получилось, что моя Кортни теперь на стороне этих...? Этих... — ноздри Ютты забились белым порошком, отчего она тоже гнусавила, будто подхватила сильную простуду, а в карих чувственных глазах блестели горькие слёзы, готовые хлынуть наружу скорбными хрустальными ручейками.

Я подошёл и отобрал трубочку. А затем передал её за спину. Лещавая перехватила приспособление, а я развернулся и присел возле лежака, так что девушка оказалась за алюминиевым столиком, сервированным огромными амфетаминовыми дорогами.

Грохот стоял невыносимый, гранатомёты Кортни крушили стальные ворота; пространство между бронестеклом и разрушаемым выходом в тоннель, наполнилось дымом, сровняв видимость к нулю, но нам и так было ясно: спятивший робот сейчас ворвётся внутрь, сопровождаемый ордой саранчи и стекло, пусть и бронированное, удержит их так же надёжно, как рыболовная сеть — Годзиллу.

Пришло время команды:

— Исидиси, Трабл, быстро нюхать и руки в ноги! Барон, активируй этот гребаный одноразовый лифт! Мы сваливаем!

Маленькие ручки обвили мою шею: заботливая женская ладошка поднесла к моему носу пригоршню вонючего порошка, другая засунула мне в ноздрю круглую бумажку. Я зажмурился и вдохнул. Виски сжал ледяной обруч, глаза застлала снежная пелена.

Я отдал Траблу никчёмную скатанную двадцатку и ткнулся носом в белый кулич, приканчивая оставшуюся ерунду.

Трабл отдал трубочку Исидиси, а сам вытащил из голенища сапога солдатскую оловянную ложку, смёл в неё со стола пару дорог и сожрал.

Исиди распрямился над усыпанным наркотиками столом и, глубоко вдохнув, подмигнул нам, а затем открыл рот. Но он так и не спел.

Дикий грохот лишил нас слуха; волна горячего, обжигающего воздуха метнула в лица сотни мелких осколков, вихри пыли и тёмного дыма.

Мы всё же услышали вопль Исидиси. Так кричит жестоко изувеченный, умирающий человек.

Молот Тора. Ага. Уйти мы не успели.

* * *

Справа в мои рёбра вонзается острый девичий локоть, я моментально разворачиваюсь в указанную сторону и жму на гашетку.

Автоматная очередь разрывает саранчу в ошмётки, обдав нас багровым фонтаном.

Затылок Лещавой больно стукается о мой, и я вновь поворачиваюсь на сто восемьдесят — принимаю удар острого лезвия в грудь, и ещё один — в плечо, кевлар трещит, но выдерживает; пули моей винтовки отсекают эластичный шипастый хвост, а затем рвут и самих нападающих. Рой, что ворвался сквозь разбитое стекло не имеет доспехов. Смертники.

Штурмовая винтовка Лещавой бешено лает за моей спиной, лишая меня последних обрывков барабанных перепонок. Девчонка вертится в переноске у меня за спиной столь ожесточённо, что я слегка пошатываюсь.

Полукруглый зал пункта командования частично полыхает, подожжённый огнемётами одержимого робота.

Вокруг клубы густой пыли и едкого дыма, хаос и гибель.

И крики. Гортанные и пронзительные крики боли — так кричат, умирая, твари с телами насекомых и лицами неупокоенных мертвецов.

Мы с Лещавой продвигаемся вперёд, сквозь этот ад, ища спасения либо смерти.

Пелена чёрно-белого дыма иногда рвётся, обнажая силуэты солдат, дерущихся насмерть.

Мы уже не успеем помочь Упырю: бойца растянули на полу несколько тварей; саранча вцепилась зубами в длинные ноги, армейские штаны порвались, обнажая окровавленную молочно-белую безволосую кожу, беспомощно раскинутые руки пробиты чудовищными когтями, его рвут на части клыками и когтями. Его «Печенег» валяется рядом; ствол всё ещё сжимает отрубленная человеческая кисть. Рука Лещавой вцепилась мне в бороду и поворачивает прочь в сторону; я слышу её выстрел.

«Спасибо за службу солдат. Только твой ум — вечен».

Нас спасает дым.

Передвигающиеся в нём твари слепы так же, как и мы.

Впереди две фигуры скачут по столам, будто ошпаренные кенгуру.

Трабл стреляет из винтовки, припадая на колено, словно герой дешёвого боевика; Ютта же просто стоит, широко расставив ноги, армейский М17 в её руках грохочет, словно Мьёльнир о небесную наковальню.

Полковник перепрыгивает на соседний стол и вновь застывает в позе. Она стреляет одиночными и не промахивается.

Мы спешим к выжившим соратникам и по пути натыкаемся на Кортни: её многочисленные стволы поникли, броня покрыта слоем пепла и пыли. Она определённо жива, но все её шесть прекрасных глаз разбиты в мелкие осколки, а правая гусеница порвана и спущена гармошкой на пол, словно чулок неряшливой школьницы. Маленькая башенка головы склонена набок и запрокинута; сквозь разбитый корпус мы видим мигающие оранжевые лампочки.

Я осторожно обхожу застывшего терминатора и запрыгиваю за поваленный стол, откуда призывно машет красно-чёрная клетчатая рука, жирные пальцы унизывают безвкусные перстни. Барон перемазан кровью и сажей, стёклышки его очков покрывает паутина трещин. В руках он сжимает штурмовую винтовку, с прилепленной на приклад наклейкой AC/DC.

На мой безмолвный вопрос он отрицательно качает головой.

Лещавая всхлипывает за моей спиной.

«Спасибо за службу, солдат. Помни, что лишь твой ум — реален и нерушим».

В бою нельзя отвлекаться.

Даже на то, чтобы мысленно попрощаться с боевым товарищем.

Хвост, напоминающий плетёный хлыст садомазохистов, рассекает воздух, а затем и грустное лицо Барона, толстяк визжит, однако быстрым движением вскакивает на ноги и всаживает в прорвавшуюся сквозь дым саранчу пристёгнутый к винтовке штык-нож.

Удар второго хлыста распарывает фланель на его груди, обнажая отвислые мужские сиськи.

Я стреляю второй твари точно в лоб и голова, увенчанная золотым обручем, дёргается назад, а саранча падает на пол, словно скошенная трава.

Барон удивлённо смотрит себе на грудь, где уже расцвёл алым глубокий порез. Половина его лица свисает вниз кровавой тряпкой. Вспоротая на груди кожа расходится под напором и поток тёмно-красной крови захлёстывает небесно-голубые джинсы. Он удивлённо булькает, поднимает уцелевший глаз, и указав куда-то вправо калашом Исидиси, падает вперёд лицом, не издав ни звука.

«Спасибо за службу, товарищ, ты умер в бою, как солдат. Лишь твой ум — бессмертен».

— Горе, Ютта, сюда, быстрее! — мой голос напоминает лай ротвейлера.

Я встаю боком и мы с Лещавой открываем ураганный огонь вслепую, прикрывая отступающих Трабла и полковника. Они бегут в указанном павшим шпионом направлении, и вскоре оттуда раздаётся треск выстрелов; бойцы достигли цели и теперь прикрывают нас; саранча, прущая из клубов дыма, валится, срезаемая метко пущенными пулями.

Я начинаю отступать широкими приставными шагами, штурмовая винтовка Лещавой лает скупыми выстрелами; боковым зрением я вижу холодные глаза убивающей хищницы.

В морду мне летят раскалённые гильзы.

Наконец напор атакующих тварей немного стихает, я поворачиваюсь спиной, приготовившись к стремительной перебежке, но сразу же падаю вперёд на колени, а потом и лицом в ребристые стальные пластины пола.

Лещавая, естественно валится вместе со мной, но продолжает стрелять в то, что ударило меня в спину.

Я выпускаю из рук приклад и встаю на четвереньки, ладони и колени разъезжаются на окровавленном железе.

Мы опять бежим вперёд, холодные руки сжимаются на моей шее, поцелуй ледяных губ застывает на моей коже.

Я вижу впереди, в пяти шагах, ярко освещённый проём лифтового отсека, подход к которому преграждают две фигуры, прикрывающие нас огнём.

Я вбегаю в лифт, следом вваливаются Ютта и Горе.

На панели управления всего одна кнопка, я жму её и кидаю в стремительно сжимающуюся дверную щель две гранаты.

Лифт дёргается, и устремляется вверх, и некоторые из нас всё ещё живы.

* * *

— Сержант... Монакура... Надо снять её... Остановись, я разрежу ремни.

Голос Трабла. Я не понимаю, чего он от меня хочет.

Мы бредём, спотыкаясь, по территории базы, заваленной трупами солдат в камуфляже и телами странных насекомых, закованных в ржавую броню.

Телами саранчи с человеческими лицами.

Мою шею крепко сжимают ледяные руки мёртвой девушки.

* * *

Пустой взгляд Горя прикован к грубому кресту, сооружённому из стволов двух загубленных берёзок, перетянутых солдатским ремнём. Я глубоко всаживаю крест в невысокий песчаный холмик.

— После всего этого... — начал он, но, махнув рукой замолчал, пряча глаза.

Я много раз видел, как он плачет. Истеричка.

Я воткнул крест, повесил на перекладину солдатский жетон и серебряную цепочку с распятием, отошёл назад на пару шагов. Трабл поднял ствол винтовки, вопросительно глядя на меня, но я отрицательно покачал головой.

«Спасибо за службу, боевая подруга, я буду очень скучать по тебе. Твой ум безграничен, теперь ты везде».

Мы стояли на той волшебной горке, поросшей соснами, кустиками брусники и седым мхом.

Внизу дымила вражеская секретная база, подвергшаяся то ли инопланетному вторжению, то ли Апокалипсису.

Приказ выполнен: американский офицер захвачен, хохлы ликвидированы. Пора нам возвращаться домой.

Я требовательно протянул руку и Ютта Аулин вложила мне в открытую ладонь мобильный телефон. Я набрал комбинацию цифр и прижал аппарат к уху.

Тишина.

Что-то капнуло мне на макушку. Я задрал кверху голову: голубое пятно над нам темнело по краям: со всех четырёх сторон света надвигалась чернейшая темнота, словно беря нашу горку в кольцо.

— Mom, where are you... I’m dying... — произнёс слабый женский голос.

Звук шёл из чёрной коробочки, висящей на поясе полковника. Я опустил вниз обмякшую руку, и все мы уставились на потрескивающую помехами рацию. Шипение динамика почти заглушало тоненькие девичьи всхлипы.

Яркие солнечные лучи в последний раз скользнули по рыжим стволам, красным ягодам и волосам Ютты, придав тем оттенок тёмно-синих океанских глубин. Маленький кусочек ярко-голубого неба над нашими головами затянули низкие, рваные тучи, с неба хлынуло. Мы стояли тесным кружком, опустив головы и наблюдая, как потоки воды уничтожают скромный земляной холмик, увенчанный кривым берёзовым крестом.

— Она смогла изгнать демона прочь. Я не могу оставить её там одну. Прими мою отставку, сержант, я возвращаюсь.

Когда смысл сказанных им слов наконец-то дошёл до меня, я посмотрел в две пары глаз — в решительные, чувственные и невозможно индейские глаза полковника Ютты Аулин, и в глубоко испуганные осознанием истинной реальности глаза нашего взводного шамана, а потом отшвырнул прочь мобильник.

Айфон полковника скатился по седому мху и сразу подхватился ручьём, что стекал вниз, падая небольшим водопадом со склона волшебной горки.

— Я с тобой.

Так будет правильно, Трабл никогда не ошибается: назад никто не вернётся.

— Нет, русский сержант, ты остаёшься. Ты странный, Монакура Пуу, и Великий Маниту обещает мне новую встречу с тобой. Через много лет. Возвращайся. Мы будем ждать.

Ютта Аулин вопросительно глянула на Трабла, и я тоже. Горе тревожно посмотрел на меня, а потом кивнул.

— И попрощайся с Кортни: пообещай ей будущую встречу. Мне кажется, она в тебя влюбилась.

Ютта отстегнула рацию от армейского ремня, перетягивающего её тонкую талию и протянула мне чёрную коробочку.

— Cortney... Can you hear me?

— I can hear you, my shaggy Russian giant.

— Stop crying, my dear, Mom is coming for you... and I... I will be back. I’ll be back soon, Cortney.

По бурой песчаной жиже, заваленной трупами жутких насекомых с человеческими лицами, припав щеками к прикладам штурмовых винтовок, семенили мелкими шажками две маленькие фигурки: русский диверсант и полковник американской армии. Они спешили на выручку маленькой девочке, которая отчаянно нуждалась в их помощи.

* * *

Сержант замолчал и опустил вниз голову, многочисленные косы цвета жухлой соломы завесили его лицо. Аглая открыла было рот, но спустя удар сердца, закрыла его опять. Скаидрис подошёл и протянул рассказчику свой ковш, полный эля, налитого аккуратно, почти совсем без пены. Монакура принял ковш и припал к краю пересохшими губами.

— А что стало с ними? — спросила Соткен; в уголках её стальных глаз блестели слезинки.

— В общем все умерли, — предположила Аглая, но тут что-то втащило ей под столом, девушка взвизгнула, подпрыгнула и заткнулась.

— Не знаю, я ещё не вернулся за ними, — тяжело вздохнул сержант, — Думаю мелкая права: у них не было шансов.

— Были, — дно кружки, зажатой в перчатке мечника, глухо треснуло о гнилые доски столешницы.

Все присутствующие уставились на предводительницу, так и просидевшую весь рассказ с задранными под потолок голыми ногами.

— Элис, — чётко произнесла предводительница, — Упырь был прав. Разве можно убить Элис?