Кого не взяли на небо

Глава шестнадцатая. Сука-любовь. Часть вторая

Поршень слегка сдвинулся назад — рваное алое облако ворвалось в стеклянный цилиндр, окутывая багровой пеленой хрустальную прозрачность наполняющей его жидкости. Поршень двинулся в обратном направлении — решительно и напористо. Увядший бутон синей розы склонился вниз, истекая кровавыми слезами.

Аглая Бездна чиркнула золотой зажигалкой, прикурила, морщась от отвращения, и вложила сигарету в требовательно растопыренные пальцы, увенчанные обгрызенными ногтями. Те сомкнулись на предложенном и застыли. Спустя долгих пять минут, в течении которых в помещении операционной не произошло ровным счётом ничего, пепел упал с оплавленного фильтра и пальцы разжались.

— Ну чё там? — голос Соткен тянул и гнусавил, будто грампластинка на низких оборотах.

— Нормально всё, — глухо ответствовала Бездна, — Пациент скорее жив, чем мёртв.

— Чудненько, — Соткен перегнулась через кожаный подлокотник кресла и её обильно вырвало чем-то коричневым.

Она с наслаждением вытерла губы грязной ладошкой, а затем приняла исходное положение, раскинувшись на удобном сидении. Её рука медленно вытянулась вверх, капли крови стекли по обнажённому предплечью. Она щёлкнула в воздухе пальцами, словно кастаньетами.

— Нет уж, тётя. Давай-ка сама.

Меж широко расставленных ног Соткен шлёпнулась мятая пачка сигарет, а следом за ней прилетела, звеня и сияя, золотая «Zippo». Маленькая женщина послушно подобрала подношение и попыталась достать сигарету, но очередное опиумное откровение заставило её забыть о мирских радостях и надолго замереть.

— Я пошла, — в голосе Бездны слышались нотки жалости и раздражения, — Если у тебя есть силы ширяться, значит ты способна подежурить возле своего собственного шедевра.

Она указала стволом Диемако в сторону распростёртого на операционном столе человека.

— Я тут уже часа три одна торчу, наши бойцы, пожертвовавшие свою кровушку для этого лицедея, поплелись отсыпаться, а он в себя так и не пришёл, но дышит ровно, — немного мягче добавила девушка.

Соткен не отвечала, лишь клевала носом, словно бы пытаясь заглянуть в пачку сигарет, которую она сжимала в руке. Аглая тяжело вздохнула и подойдя ближе, отобрала у кривушки мятую коробочку. Выудив оттуда сигарету, она щёлкнула бензиновой зажигалкой, прикурила, закашлялась и, сплюнув на пол, сунула курево в рот серийной убийце. Та пожевала фильтр и, распознав вкусненькое, глубоко затянулась.

— Всё, я спать пошла, — Бездна развернулась на каблуках, — Постарайся не поджечь тут всё. Скоро кто-нибудь тебя сменит.

Она направилась ко входной двери. Прежде, чем пнуть створку, девушка помялась на пороге, словно бы ожидая, когда её окликнут. Но оклика не последовало, и Бездна слегка повернулась, бросив быстрый взгляд назад. Без изменений. Знаменитая серийная убийца, виртуозный хирург и искушенный мастер клинка расплылась в кресле: чёрные веки прикрыты, лицо приобрело синюшный оттенок, рука с окурком безвольно повисла в воздухе. Аглая Бездна глубоко вздохнула и вышла прочь.

Как только дверь за девушкой со стуком затворилась, Соткен приоткрыла один глаз, внимательно оглядела помещение операционной, и, убедившись, что осталась наедине со своим пациентом, открыла и второе око. Она глубоко затянулась дымящейся сигаретой и щелчком отправила бычок в пузатую ванную. Потом вылезла из кресла, и переваливаясь с той ноги, что подлиннее, на ту, что покороче, подошла к распростёртому на столе мужчине. Он лежал на спине, полностью обнажённый, утыканный иглами с подведёнными к ним гибкими трубочками капельниц. Соткен нежно провела рукой по его лицу, убирая со лба мокрые от пота волосы. Белые, как снег, волосы.

— Уверена, что семь лет назад я исполнила твоё самое заветное желание. Сделать так, как было в "Девять с половиной". Жестокая судьба разлучила нас, и ты так и не отблагодарил меня, но теперь у тебя появился шанс, — сказала она ему.

Женщина откинула прочь скомканную простыню, прикрывающую голые бёдра раненного, и, осторожно зажав в кулачке вялый член, помахала им из стороны в сторону. Потом тяжело вздохнула, выпустила срам из руки, и сунула ладонь себе за вырез платья.

На мускулистой груди, украшенной выцветшими от времени татуировками, стали появляться патроны. Соткен складывала их в ряд, аккуратно и осторожно. Ампул оказалось чертовски мало, так мало, что ряд стекляшек даже не покрыл расстояние между двумя синими ласточками, изображёнными на дельтовидных мышцах мужчины.

Соткен некоторое время смотрела пустым взглядом на выложенные склянки.

— Пятнадцать, — сипло протянула она и облизала подёргивающиеся, пересохшие губы.

Она принялась торопливо распихивать патроны обратно по чашечкам бюстгальтера. Последняя из ампул выскользнула из её трясущихся пальцев и звонко шлёпнулась на кафельный пол, разлетевшись в разные стороны серебряными брызгами.

— Четырнадцать! — взвизгнула маленькая кривая женщина и отвесила лежащему мужчине звонкую пощёчину.

Потом отвернулась от операционного стола и нервно прикурила сигарету. Снова повернулась. Погладила ладошкой его точёные скулы.

— Прости меня, милый. Я думала о тебе все эти годы. Ты снился мне. Теперь мы будем вместе. Мы проживём остаток наших дней так, как сами этого захотим. Только ты и я. Но сначала мне нужно съездить в одно место. Нужно кое-что забрать там. То, что мне сейчас необходимо. И ты мне в этом поможешь.

Соткен одёрнула цветастое платьице, нахлобучила на голову мужчине клошарскую вязанную шапочку, положила Ремингтон на его обнажённую грудь, щёлкнула блокиратором, освобождая маленькие колёсики операционного столика, и покатила тот ко входной двери.

* * *

— Я уже лет триста не пробовала настоящего, заварного чая, — мурлыкнула рыжая ведьма, втягивая носом аромат, исходящий от дымящийся кружечки, которую она манерно держала двумя костлявыми, разрисованными пальцами, тёмными, как у трубочиста.

— А мужчин у тебя, шалава рыжая, не было, наверное, лет пятьсот? — предположил старый паромщик.

Говорившая — та, что звалась Махой, приподняла густую бровь и уставилась на капитана долгим взглядом.

— Две сотни, — поправила Маха капитана, — Мужика у меня не было две сотни лет.

Морриган перестала дуть впалые щёки, и на её мертвенно-бледных скулах вспыхнул яркий, болезненный румянец.

Аарон подмигнул ей и уставился в панорамное окно. За треснутым стеклом расплывалось тусклое пятно зловещего рассвета, и первые, жалкие лучики осеннего солнца освещали палубу, что находилась перед помещением капитанского мостика. На её стальном покрытии возились двое — самозабвенно и радостно — так, как обычно играют дети. Маленькая девочка, одетая в холщовую рубаху до пят, грязную и покрытую пятнами засохшей крови, весело прыгала, размахивая огромной дохлой рыбиной, а огромный дракон, сложив за спиной кожистые крылья, неуклюже семенил рядом, и дымя, как паровоз, выказывал крайнюю степень драконьего удовольствия.

Шмяк!

На заляпанный, мокрый стол звучно шлёпнулась женская рука, затянутая в потёртую коричневую перчатку мечника. Перчатка топорщилась ржавыми шипами и заклёпками, будто старый бойцовый ёж. Устрашающая, но невозможно изящная конечность сжимала высокий оловянный кубок.

— Мои хорошие...

Язык женщины, что красит волосы кровью врагов, слегка заплетался, а в жёлто-зелёных глазах, устремлённых в окно, стояли пьяные слёзы дешёвой меланхолии.

Старый Аарон вмиг оставил свою непрерывную возню с бесконечными чашечками и чайничками, и плеснул в опустевший кубок немного зелёной жидкости из пузатой изумрудной бутылки. Маха тотчас же встрепенулась; её длинный нос пришёл в движение, будто у голодной лисицы, почуявшей близкого кролика. Женская рука, сжимающая кубок, двинулась в обратный путь — к приоткрытым губам, обнажившим длинные, жёлтые клыки.

— Одну минуту, Великий Волк, — рука, испещрённая синими татуировками и покрытая рыжим пушком, предостерегающе нежно обвила шипастое запястье.

Волчьи глаза, зелёные, словно у сонной кошки, лишь на миг полыхнули красным, но сразу же потухли.

— Слушаю тебя, негодница, — с трудом выговорила Йоля, удивлённо уставившись на конечность рыжей ведьмы, что сомкнулась на её перчатке.

— Позволь, — Маха изъяла оловянный кубок из рук Госпожи с ловкостью ярмарочного карманника.

— Я постараюсь немного улучшить напиток, — ведьма выглядела совершенно уверенно в себе, решительно сжимая в руках отжатую кружку.

— Эй, старик, — небрежно бросила она Аарону, что застыл возле йолиного плеча с предусмотрительно открытой бутылкой, — Сахар тащи. Кусковой.

Старик оценил вес пузатого сосуда, горлышко которого сжимали его узловатые тощие пальцы, и ярко-синий луч яростного взгляда выжег мишень посередине заросшего рыжим волосом лба младшенькой.

— Не умничай, пизда конопатая. Эту дрянь можно и так — чистоганом. Вставляет нормально. Тем паче, что нет у меня ложки с дырками. Нет даже банальной шумовки. Так что отдавай взад бухлишко и не командуй на моём судне.

Маха скорчила кислую мину и, взяв со стола чайную ложечку, поднесла ту к своему алому рту. Потом оскалила верхнюю губу, напоминая болотную гадюку, изготовившуюся к атаке, и плюнула. Брызги слюны зашипели, встретившись с серебром столового прибора. Маха потрясла в воздухе дымящейся ложкой, и, отерев ту рукавом своего платья, приставила к своему глазу на манер монокля, оценивающе оглядывая рассерженного капитана. Око цвета жухлой соломы глядело на старика сквозь маленькие дырочки.

— Сахар тащи, я сказала. И не смей называть древних богинь паскудными словами, ибо ты — всего лишь тупой и жадный водила. Дряхлое гребло. Ленивый труповоз и алчный мздоимец. Хоть и весьма древний.

Рыжая Маха аккуратно расположила дырявую ложку сверху наполненного бокала, водрузила на неё слегка смоченный напитком кусочек сахара, и щёлкнула в воздухе длинными пальцами. На конце указательного перста затрепетал яркий огонёк, и вскоре сахар в ложке оплавился под пламенем, сползая густыми сопливыми струйками в мятый кубок.

— Прошу тебя, Великий Упуаут, — опушенная рыжими волосиками рука почтительно протянула Йоле стакан.

Та взяла, побулькала содержимым и решительно проглотила.

Три пары глаз уставились на неё — единым тревожно-ожидающим взглядом.

Она оглядела озабоченные рожи и, рассмеявшись, треснула кубком о стол.

— Ещё, — возвестил собравшимся Великий Волк.

Трое облегчённо выдохнули и расслабились. Рыжая Маха двинула старого Аарона локтем под рёбра, и паромщик поспешил смочить зелёной влагой следующий кусочек сахара.

— Всем! — великодушно объявила Йоля и задрала на стол свои роскошные ноги — их розовую кожу покрывало бесчисленное количество веснушек, ссадин, царапин и кровоподтёков.

Хищные шипы её корсарских ботфорт вонзились в сталь столешницы, будто консервный нож в жестяную банку. Трое участников этого затянувшегося ночного чаепития заметно оживились. Аарон бросился переворачивать содержимое маленького, встроенного в стену бара в поиске недостающих бокалов, Маха же плевала в ложки, прожигая в серебре, которого так боятся всевозможные оборотни и прочая нечисть, аккуратные дырочки.

Дверь, ведущая на палубу, широко распахнулась: кто-то со всей дури втопил по ней ногой. Маленькая Сигни, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и безумно довольная, ступила на порог, подталкиваемая сзади огромной головой ящера, увенчанной тремя парами рогов. Из ноздрей чудища валил густой дым с вкраплениями мельчайших, ярко-красных искр.

— Хочу чая. И спать, — заявила Сигни и оценивающе оглядела всех собравшихся.

— Иди сюда, — произнесла Морриган, протягивая к ней свои руки.

Широкие рукава её алого платья сползли к локтям; затейливая вязь кельтских узоров оплетала её кожу, будто кривые древесные корни. Девочка забралась ей на колени и прижалась щекой к глубокому вырезу платья.

— А ты, глупая ворона, прими нормальный, человеческий вид, и заходи, если пожелаешь, — костлявый перст ведьмы указал на страшную морду, застрявшую в дверном проёме, ибо дальше в помещение Грим протиснуться не мог, — Или закрой дверь с той стороны, потому как не май месяц, а сквозняки здесь просто чудовищные.

Грим пренебрежительно фыркнул: Морриган пришлось поджать свои босые, перемазанные грязью ноги, чтобы избежать раскалённых угольков, вырвавшихся из ноздрей ящера и разлетевшихся по полу помещения капитанского мостика. Дракон убрал голову и дверь захлопнулась. Аарон принёс чашку дымящегося напитка и склонился над Сигни, протягивая ей угощение, но девочка не пошевелилась — уткнувшись носом в грудь Морриган, она уже крепко спала. Держащая её на своих коленях ведьма улыбнулась, ласково погладила малышку по сальным, нечёсаным локонам, а потом приняла кружку из рук паромщика и опрокинула содержимое себе в глотку. Паромщик забрал у неё пустой сосуд, а взамен протянул высокий бокал, где плескалась ядовитая зелень. Морриган кивнула ему, но пить не стала — она подозрительно оглядела остальных двоих. Йоля раскинулась в глубоком кресле — её ноги возлежали на столе, треугольник чёрных трусиков постыдно выглядывал из-под задравшегося платья, а слюнявый рот приоткрылся. Рыжая Маха взгромоздилась на высокий барный табурет и раскачивалась на нём. Колдунья что-то тихонько напевала, а табуретка непонятным образом держалась на узкой грани одной единственной ножки — остальные три парили в воздухе.

— Кстати, Госпожа... — прошелестел вкрадчивый шёпот Морриган, — Сейчас самое время. Время будить нашу надежду.

Она нежно перехватила спящую девочку и поднялась вместе с ней на ноги. Сонный глаз Госпожи с трудом разлепился — радужка, обычно невозмутимо жёлто-зелёная, либо яростно-багровая, сейчас синела весенним небом.

— Придётся идти наружу, — пояснила Морриган, направляясь к входной двери, — Мне понадобятся они обе — и змея и ворона. А ворона, видишь ли, в образе, и выйти из него не может... Как и войти в эту гребаную дверь...

Рука, затянутая в проклёпанную перчатку средневекового мечника лишь слабо дёрнулась в сторону панорамного окна, и Морриган, прервав свои объяснения, вывалилась прочь из капитанских апартаментов, неся на руках спящую Сигни.

Рыжая Маха последовала за старшенькой.

Опустевшая барная табуретка продолжала раскачиваться, опираясь о пол одной ножкой.

* * *

Он брёл по коридору, свесив вниз голову и тяжело передвигая усталые ноги. Очень болел разбитый лоб, гудела голова и жутко хотелось где-нибудь прилечь. Он смертельно устал, и эта усталость опустошала его, лишая чувств и желаний. Уютное местечко, где можно бы было свернуться клубочком — вот предел его нынешних мечтаний. Надо немного поспать, и отдых отгонит эту хандру, вновь даст силы чего-либо желать и получать желаемое. Хотя насчёт последнего он не был совершенно уверен. Получать — всё же намного проще, чем разгребать последствия. Сегодня ему повезло — его боевой вождь чудесным образом не заметил шикарных рогов, выросших на его лохматой башке, и благодаря этой преступной невнимательности, он, скальд Хельги, всё-ещё жив. Но наряд на всю ночь он всё же получил. Непонятно за что. Надменный лив уже оклемался и вполне способен держать в руках меч. Нет, эту, как её... Пушку, во. Неважно — его старший братишка мог бы и подменить своего друга, так, как это сделал сегодня он, мудрый Хельги, скальд и герой. Сегодня он великодушно подменил эту напыщенную девчонку, предложив отдать вместо неё свою кровь безумному старику, что рассекал по тайному коридору на коньках с колёсиками и развлекался, сбивая бойцов с ног ударами своей стальной дубинки. За что и был подстрелен. А потом его братья по оружию распознали в этом дурачке воплощение какого-то героя своего безумного времени, и, вместо того, чтобы подвесить нахала за ноги и веселиться, наблюдая, как седовласый безумец истечёт кровью, они начали его лечить. И, Хель их дери, похоже вылечили. Вылечили его, скальда Хельги, драгоценной кровушкой. А потом все отправились дрыхнуть, а его, спасителя этого отмороженного старикана, вновь отправили в наряд — шарахаться ночью по тёмным коридорам. Ну да ладно. Он, Хельги, сын Хрольфа, слишком великодушен, чтобы сожалеть о своих благородных поступках. Он просто немного отдохнёт, ибо заслужил пару часов хорошего сна. Кстати вот этот диванчик выглядит весьма удобным. Хельги прислонил автоматическую винтовку к стене, бросил на диван свой меч, замотанный в козью шкуру, сладко зевнул, и...

Что-то пронеслось мимо него, монотонно жужжа и позвякивая. Хельги проводил взглядом удаляющийся операционный столик, которым ловко управляла она. Она — та самая престарелая обольстительница, кривая и невозможно желанная. На столике возлежал тот самый безумный седовласый старикан.

Хельги открыл было рот, но не издал ни звука. В последнее время, он, испытывая разную степень душевного потрясения, на некоторое время напрочь забывал этот новый для него язык. Когда же он наконец-то вспомнил, что нужно сказать, и снова открыл рот, маленькая женщина и её груз бесследно исчезли за поворотом. Похоже, Соткен даже не заметила его. Или сделала вид, что не заметила.

«Интересно, куда это они?»

Примерно такая мысль возникла в голове у юного путешественника во времени, и Хельги проводил её безучастно. Его мало это волновало.

Волновало его совсем другое.

Тут что-то было не так.

Возникло то самое чувство скрытой опасности — чувство, которое возникает подсознательно, когда ты возвращаешься на корабль — пьяный от вина и крови, нагруженный богатой добычей. Вроде бы всё хорошо: деревня, подвергшаяся набегу — ограблена и сожжена, женщины — изнасилованы и убиты, мужчины — убиты и изнасилованы, драконы моря уже поднимают свои полосатые паруса, готовые улепётывать, как только викинги ступят на их палубу. Всё пучком — надо лишь миновать ту небольшую рощицу на морском берегу. И тут ты, ещё никого не видя, уже знаешь абсолютно точно — твои корабли лежат на дне с пробитым днищем, а роща наполнена вооружёнными воинами, злыми и готовыми отдать свои жизни, лишь бы отомстить.

Вот и сейчас внутри Хельги ворочалось именно такое чувство — ноющее ощущение грядущей подставы. Он с сожалением глянул на маленький диванчик, взял свой меч, подхватил пушку и двинулся вслед за маленькой ведьмой. Погоня долго не продлилась. Он настиг их в огромном холле перед запертыми входными дверями. Соткен даже глазом не моргнула, увидав его. Она отворила настежь тяжёлые створки а потом невозмутимо уставилась на Хельги блестящим взглядом маслянистых глаз.

— Ты невероятно вовремя, скальд. Помоги мне.

Она ухватила операционный столик со стороны ног и нетерпеливым кивком головы предложила Хельги исполнить то же телодвижение, но только со стороны изголовья. Скальд положил на раненного свой меч, свою винтовку и послушно ухватился за край столика.

— На счёт три, — радостно возвестил он, и маленькая ведьма посмотрела на него, как на полного идиота.

— Тащи, недомерок, — сипло возвестила она, и нетерпеливо потянула свой край столика, превращённого теперь в носилки.

Ступени были мокры и круты. Вокруг стояла кромешная темнота, вдобавок Хельги передвигался спиной вперёд, а свет маленького армейского фонарика, зажатого в зубах Соткен, скорее мешал, чем помогал ему. Пару раз его босые ступни оскальзывались на мокром камне, и он был уверен, что опозорится перед ведьмой ещё раз — упав сам и уронив ещё двоих. Но на этот раз позор его минул — они всё же добрались до конца лестницы.

— Хочешь с нами? — спросила его Соткен, и в её тоне телефонного дружелюбия ясно послышались презрительные нотки.

— Я так и думала, — сказала ему маленькая женщина, не дожидаясь ответа, — Да и ты нам нахер впёрся.

Внутри Хельги вдруг поднялась горячая волна ярости. Так раненный кашалот, подбитый множеством гарпунов, истекающий кровью и уже умирающий, вдруг выныривает на поверхность в приступе предсмертной ярости и обрушивает всю свою мощь на судно своих убийц. Он восторгался этой женщиной, этой старой, коварной ведьмой, которая ему годилась в матери. Это она, перекрытая каким-то возбуждающим колдовским зельем, подло овладела его телом, одурманив его сознание силой своих тёмных чар. Он доверял этой женщине, и эта ведьма вертела им, как сама того хотела. Вот, что бывает, когда думаешь хером. Но он вовремя прозрел. Он, великий скальд — а значит зрит суть слов и вещей. Хельги откинул с лица длинные волосы и уставился на ведьму сощуренными, звериными глазами.

— Плохой щенок, — вздохнула Соткен.

Их руки одновременно метнулись к оружию, покоившемуся на голой груди старика. Ладонь Хельги сжалась на удобной рукоятке скандинавского меча, но, прежде, чем юноша гипотетически взмахнул клинком, рассекая лицо предательницы, укороченный приклад штурмовой винтовки впечатался ему в лоб — аккурат в то самое место, куда некоторое время назад приложил его бейсбольный хит дива исполненный с помощью бронзовой ножки ночного светильника.

Дикую боль он всё же успел почувствовать. Но, слава Высокому, это мучение длилось недолго.

* * *

Моросил осенний, промозглый дождик. Капли воды разлетались серебром, разбиваясь о сверкающие кресты, нашитые на потёртую кожу полудоспеха. Влага стекала стальными ручейками с изогнутой гарды полуторного меча, прямо за воротник бригантины. Было щекотно, но приятно. Его выцветшие, слегка выпученные, рыбьи глаза уставились сквозь звенья металлической ограды на раскисшую подъездную дорогу, ведущую к их логову. Дорога пустовала. В его желудке раздалось отвратительное урчание. Там тоже было пусто. А слева, в груди, что-то тянуло и кололо. Лучше бы и там было пусто.

"Pater noster, qui es in caelis;

Sanctificetur nomen tuum;

Adveniat regnum tuum..."

Юрген прервался и замолчал.

Глаза тоскующего окуня вновь уставились на пустую дорогу.

" Невенка..."

Вот, что теперь стало его молитвой.

Он помотал головой; мокрые волосы, связанные на затылке в тугой хвост, хлестнули по щеке. Он сплюнул себе под ноги и поплёлся прочь от ворот — в направлении двухэтажного домика, крытого красной черепицей, который вот уже несколько месяцев служил им прибежищем. Его высокие сапоги увязали по щиколотку в размякшей от воды земле. Он миновал три высоких эшафота, с установленными на них одиночными виселицами классического типа — столб и горизонтальная балка. На двух из них болтались полуразложившиеся трупы, третья всё-ещё ожидала. Повешенными были те, кто эти самые виселицы установил. Их вздёрнули они — инквизиторы, подручные Его Преосвященства Теофила Руха. Они пришли сюда по следу предателя, оборотня и ведьмы. Той, что прикончила самого Папу, а потом сбежала. Пришли, и вот уже несколько месяцев остаются здесь — на старой военной базе. Остаются, потому что не знают, куда идти. След потерян и их поиски зашли в тупик.

Юрген задрал вверх голову и глянул в истлевшее лицо висельника — оно скалилось на воина злобной улыбкой безгубого рта и пустых глазниц. Если бы инквизиторы знали, что задержатся здесь надолго — вряд ли повесили бы этих несчастных. Еды катастрофически не хватало.

Почему же Невенка потеряла след? Невенка...

Это преследовало его и днём и ночью. Может стоит пойти к ней сегодня вечером и высказать всё, что накопилось у него на душе? Поведать о своих чувствах. Наверное не сегодня. Она то же очень голодна. Как и все остальные братья и сёстры. Их осталось всего шестеро. Он сам, епископ Рух, Невенка Оскаала, брат Рагиро, сестра Милена и брат Трой. Было семеро, но чёртов повар, в которого вселился сам дьявол, убил одного из них. Невенка вела их по следу и они ворвались на эту базу, полагая её лёгкой добычей, а себя — непобедимыми. Чёртов повар убил брата Оскара — прекрасного мечника и непоколебимого в своей вере инквизитора. Одержимый толстяк чуть не убил и Невенку, ей просто повезло. Если бы не Его Преосвященство, была бы сейчас Оскаала одесную Господа.

Юргена передёрнуло. Он шумно выдохнул и наполнился решимостью. Держаться больше нету сил. Он пойдёт к ней сейчас.

Инквизитор пнул ногой створки дверей казармы и вошёл внутрь. Устремился по коридору в сторону комнатёнки, что занимала она. Но, проходя мимо помещения, где обосновался Его Преосвященство, Юрген услышал недвусмысленные женские стоны.

Тевтон побледнел, словно мраморная статуя и остановился, как вкопанный. Его руки тряслись. Не отдавая себе отчёт в том, что делает, инквизитор стянул с плеч перевязь и сжал в ладони рукоятку меча. Потом толкнул неплотно закрытую дверь и переступил порог.

И остолбенел, не сразу осознав, что видит.

Возле перевёрнутой тумбочки, превращённой епископом в подобие молельного алтаря двигалось что-то белое. Нечто ритмично хлюпало и чавкало. Сознание Юргена наконец-то идентифицировало бледное пятно.

Это была задница. Белая задница, разделённая пополам чёрной отвратительной прорехой. Тощая жопа, покрытая редкими курчавыми волосками. Она фрикционно перемещалась, слегка замедляясь на пике возвратного движения, дабы накопить наибольшее количество энергии для последующего поступательного. Чудовищный горб колыхался в такт толчкам.

Хлюп, чавк, хлюп, чавк.

Теофил Рух проигнорировал грубый окрик тевтона, но еле слышимый шелест клинка, вынимаемого из ножен, подействовал на Его Преосвященство. Он нехотя остановился, извлёк член и отшатнулся от стонущей женщины, распростёртой на импровизированном алтаре. Епископ повернул к Юргену потное лицо, с налипшими на высокий лоб непослушными вьющимися волосами и мягко улыбнулся. Одной рукой он пытался заправить распухший, но уже обмякший елдак за распущенную шнуровку гульфика, вторая рука тянулась к рукоятке меча, лежащего возле него на полу.

— Неважно, брат Юрген, что ты думаешь обо всём этом. Ты ворвался ко мне в комнаты и обнажил оружие. Имеет значение лишь то, что через пятнадцать ударов твоего мятежного сердца, ты либо умрешь, либо останешься жить. Останешься жив и будешь верен своей клятве, Богу, Папе и Святой Инквизиции. Прими правильное решение.

Ему наконец-то удалось заправить вялый, похожий на дохлого ужа, член в шнуровку штанов, и горбун встал с колен. По-кошачьи мягко он двинулся к белокурому тевтону, перехватывая рукоятку меча двуручным хватом.

Три удара сердца. Четыре. Семь.

Женщина поднялась с колен и развернулась лицом к тевтону.

Сестра Милена.

Чёрт!

Она виновато улыбнулась ему и принялась натягивать спущенные до колен узкие кожаные штаны.

Десять ударов сердца. Одиннадцать.

Юрген вложил клинок в ножны, и припал на одно колено.

— Правильное решение, забияка, — Теофил Рух подошёл к нему на предпоследнем, четырнадцатом ударе непокорного тевтонского сердца.

Перед лицом мятежного инквизитора замаячила огромная кисть; Юрген схватил её обеими руками и припал поцелуем к перстню епископа. Гигантская ладонь объяла его подбородок и потянула вверх. Разноцветные глаза Теофила Руха смотрели куда угодно, но только не в лицо коленопреклонённого инквизитора.

— Встань, сын мой.

Голос епископа звучал по-отечески заботливо. Его Преосвященство мягко обошёл вокруг Юргена.

— Я знаю, что движет тобой. И знаю, куда ты шёл. Я всё знаю про тебя. А теперь иди к ней. Но не вламывайся, постучись сначала. Она немного занята. Она ищет Селести. Ищет и не может найти. Может быть ты вдохнёшь в неё новые силы.

Епископ нежно подтолкнул Юргена ко входной двери.

— Иди уже. Нам с сестрой Миленой не терпится продолжить увлекательный диспут, так досадно тобой прерванный. Пошёл прочь.

Юрген слегка поклонился, и вывалился из помещения. В его висках всё ещё стучала дробь отступающей ярости, но душа парила, обезболенная и лёгкая.

* * *

Ещё один нестерпимый    удар и снова резкое озарение взорвало сознание, распыляя его в мельчайшие частицы, что устремились во все стороны света, заполняя собой пространство и время.

"Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto.

Sicut erat in principio, et nunc et semper,

Et in saecula saeculorum.

Amen."

Боль обнажала реальность, молитва пробуждала видение.

Снова свист священного хлыста; онемевшая кожа взрывается брызгами крови, её капли летят в лицо Сына Божьего, что висит напротив, распятый, на искупительном кресте. Он страдает и улыбается. Божий сын улыбается. Его губы красны, как уста портовой шлюхи.

Свист. Девять кожаных узлов врезаются в обнажённую спину и терзают белую кожу. Улыбка Иисуса всё краснее.

Бесконечные воплощённые миры. Чёрные, вращающиеся сгустки небытия.

Полая световая труба. Небесно-голубой луч, как приглашение в сознание оборотня.

Низкий голос. Нежный и бархатный. Глаза зверя. Изумрудные кристаллы, полыхающие алым пламенем.

Свист плети. Брызги крови на лице распятого. Красная улыбка становится всё шире и шире. Алый потоп заливает полыхающие изумруды.

"Credo in Deum,

Patrem omnipotentem,

Creatorem caeli et terrae"

Видение оборвалось.

Рука, судорожно сжимающая оплетённую рукоятку хлыста, вдруг расслабилась, кисть обмякла и плеть выскользнула из ослабевших пальцев.

Невенка, стоящая на коленях перед деревянным распятием, издала протяжный стон и повалилась на бок. Иисус мрачно взирал на неё со своего креста. Его лицо покрывали брызги крови.

Она что-то видела.

Невенка укусила себя за большой палец, пытаясь сконцентрироваться на переживании, но то постепенно растворялось, превращаясь в смутные, необъяснимые образы.

Тук-тук. Тук-тук.

"Проклятье, я же просила меня не беспокоить."

— Открыто, — простонала девушка, сгребая в кучу части одежды, валяющихся рядом с ней на полу.

Она прижала тряпки к своей обнажённой груди и приподняла голову, прислушиваясь к мягким шагам вошедшего. Она узнала гостя по этой осторожной, кошачьей походке. Её красивые, чувственные губы, тронула скупая улыбка, но лишь на пару ударов сердца.

Юрген подошёл, встал рядом с Невенкой Оскаала, лежащей на обшарпанном, грязном полу и преклонил колени. Он склонил голову перед деревянным Иисусом, который кривил свои окровавленные губы и быстро произнёс короткую молитву. Потом встал, прошёл к небольшому столику, недолго шарился там, чем-то трещал, чем-то звенел, что-то ронял. Потом вернулся, сжимая в руке огрызок тряпки. Тряпка сочилась влагой. Высокий тевтон вновь опустился на пол возле Невенки. Проворные и прозрачные ручейки воды побежали по истерзанной девичьей спине, становясь мутно багровыми, тягучими. Невенка морщилась и жмурилась, словно большая кошка, которой и самой не понятно — приятны ли ей прикосновения или стоит хорошенько засадить когтями по ласкающей её руке. Она приподнялась с пола, и села перед Юргеном — спиной к воину, лицом к Христу. Юрген промокал рассечённую кожу, останавливаясь лишь затем, чтобы выжать на пол кусок материи, вобравшей в себя слишком много крови.

— Довольно.

Невенка скрипнула зубами и поднялась на ноги. Она, обнажённая по пояс, неторопливо направилась в дальний угол комнаты — там, возле узкой армейской кровати расположился стальной шкафчик. Нижняя сорочка, оказавшаяся в руках девушки, была белоснежной, словно оперение аиста. Но недолго. Тонкая ткань моментально прилипла к спине, на белой материи проступили кровавые кляксы. Изящная женская головка, что несла на себе груз фиолетовой гривы, достающей девушке до пояса, повернулась в сторону Юргена, явив тевтону точёный горбоносый профиль — с выступающим вперёд подбородком и жёстко очерченными скулами. Ярко-синие, словно майское небо, отрешённо-безумные глаза уставились на воина.

— Где Тео?

Юрген соединил на левой руке большой и указательный пальцы, а безымянным пальцем правой руки несколько раз потыкал в образовавшуюся дырку.

— Пойдём, он мне нужен.

Тевтон легко поднялся:

— Ты её нашла? Ты нашла Селести?

Невенка остановилась и обернулась к нему. Толстый шрам, рассекающий её гордое лицо от кончика правого уха до самого уголка рта, побагровел.

— Никакая это не Селести. Нам надо убираться отсюда. Пойдём к епископу.

* * *

Его Преосвященство слушал внимательно, не перебивал и не задавал вопросов. Вскоре провидица умолкла; девушка тяжело дышала и облизывала пересохшие губы.

— Брат Юрген, — горбун махнул в сторону шкафчика.

Инквизитор метнулся в указанном направлении и вскоре вернулся, держа в одной руке три запылённых стакана, а в другой — пузатую бутылку вина. Итальянского вина. Он выбил пробку, ощутил знакомый аромат и зажмурился от удовольствия, всецело отдаваясь приступу ностальгии. Пахло Римом. Городом, ставшим его домом. Захотелось оказаться в прохладных, полутёмных коридорах Ватикана, пройтись по просторным лестницам и пустынным залам Апостольского дворца, бездумно постоять возле запылённого окна, выходящего на площадь св. Петра...

Щелчок пальцев Его Преосвященства вернул тевтона к действительности.

Никакой это не Рим — дикий восток, почти Русь. Бога душу мать. Юрген разлил вино по стаканам и раздал всем присутствующим. Невенка залпом опорожнила стакан, Теофил Рух лишь слегка пригубил напиток.

Забрав пустой сосуд из рук девушки он уставился ей прямо в лицо. Разноцветные глаза горбуна проживали собственную жизнь. Правый, изумрудный глаз слезился и смотрел в пол. Левый же: карий и широко распахнутый — блестел, восторженно уставясь на стакан вина, зажатый в узкой, неестественно удлинённой ладони.

— Продолжай, милая.

Его Преосвященство отобрал у Юргена бутыль, налил пустой стакан до краёв и протянул притихшей девушке.

— Я всё сказала, Тео. Мы в опасности. Это была ошибка. Спонтанное желание глупой, детской мести. Она хотела, чтобы мы шли за ней. Ей нужна не только я. Я думаю, что ей нужны мы все. Иначе она бы просто забрала меня с собой, там в катакомбах, два года назад. Утащила бы за шиворот, как котёнка. Она что-то затевает.

Теофил Рух помотал головой: сальные, вьющиеся волосы прилипли к худому, измождённому лицу. Он убрал с физиономии непослушные пряди и постарался поудобнее устроиться на складном армейском стуле. Это оказалось непросто. Огромный, словно у верблюда, горб невозможно мешал ему. Невенка устремила на калеку взгляд безумных глаз.

— Вы мне не больше не доверяете, Ваше Преосвященство? Не верите моим видениям?

Епископ ещё раз потёрся о спинку стула, пытаясь втиснуть горб меж складок материи. Бесполезно, тот не помещался. Рух нарочито медленно поднялся с сидения, пытаясь сохранять видимое спокойствие. Носок проклёпанного сапога поддел никчёмную мебель под седалище и следующим движением Его Преосвященство ловко послал снаряд, метясь в верхнюю девятку скособоченной оконной рамы.

Стекло брызнуло во все стороны. Горбун грустно улыбнулся, заложил руки за спину и принялся мерить помещение размашистыми шагами:

— Конечно же, я доверяю тебе, милая Невенка.

Он подошёл к девушке, замедлился и нежно погладил её по шраму на лице тыльной стороной своей ладони. Потом опустил руку и продолжил метаться по комнате.

— И я верю в твои видения. Однако твои интерпретации откровений... Тут кое-что не сходится.

Он снова замер на пару ударов сердца, нахмурился, а затем кривые ноги возобновили безумную прогулку:

— Ты очень устала, сестра, да к тому же голодна.

Невенка тут же сглотнула слюни, вмиг наполнившие её рот.

— Мы все голодны, Тео. Я устала не больше и не меньше других. Ну разве что чуть-чуть побольше. Если не веришь в то, что я тебе рассказала про сестру Селести, обратись к своей интуиции, к чувству самосохранения. Это не мы охотимся на Селести. Это она выдерживает нас здесь подобно будущему шашлыку, маринующемуся в соусе из приправ. На этой базе мы подвергаемся чудовищной опасности, и чтобы выжить, нам надо немедленно убираться отсюда. Иначе мы все просто исчезнем.

Его Преосвященство опять слегка притормозил:

— Ты что же это, испугалась, дитя? Ты, Невенка Оскаала, осененная даром Господним и мечом священным перепоясанная, испугалась мерзкой ведьмы? Не верю.

Он фыркнул; напряжённое металово возобновилось.

— Я конечно не спорю — эта сука сильна, сильна во всех отношениях. И, как я уже упоминал, её меч — самая большая наша проблема.

— Не самая большая, — вяло возразила Невенка.

Теофил Рух лишь хмыкнул в ответ. Горбун мрачнел с каждым новым ударом сердца.

«Сарказм, скепсис и отеческая любовь. Вот что мешает ему меня услышать», — подумала Невенка.

— А как ты объяснишь два года скитаний? Два года мы идём по её следу. Если бы некая могущественная сущность что-либо хотела от простых смертных, то она получила бы это раньше.

— Замыслы богов мне, к сожалению, непостижимы, — ответила Невенка Оскаала.

Теофил Рух приблизился к девушке и по-отечески обнял её лицо двумя ладонями. Потом нежно поцеловал в макушку, отпустил девушку и, развернувшись, направился к входной двери. На пороге остановился и обернулся.

— Умница, что нашла эту еретичку и предателя. Единственная твоя ошибка в том, что ты путаешь нечисть с богинями. Да и богинь никаких не существует. Ведьмы, демоны, оборотни, и прочая шваль проникла в наш мир. Грязь и ересь, что изводится сталью и огнём. А богини — это просто миф.

Теофил Рух потряс головой, словно бы споря с кем-то в сознании, и взялся за дверную ручку.

— Покорми её, Юрген, — бросил епископ, переступая порог комнаты.

— Чем, Ваше будущее Святейшество? — встрепенулся тевтон. — Еда давным-давно кончилась.

— Придумай что-нибудь, — донеслось из коридора. — На крайняк, отрежь у брата Рагиро кусок его жирной жопы. Чтобы к утру сестра Оскаала была сытой. Понял?

— Яволь, — ответствовал Юрген.

Он допил остатки вина из своего стакана и пружинисто поднялся на ноги.

* * *

Хельги со стоном перевернулся на живот, подтянул колени к груди и встал на четвереньки. Вытер текущую с распухшего носа кровавую юшку и тяжело поднялся на разъезжающиеся ноги.

— Где, падла, твоя винтовка?

Свист ладони и новый удар. Теперь в ухо. Мир перевернулся вверх тормашками, подстраиваясь под летящего скальда. Бестолку. Хельги треснулся об землю так, что дух вышибло. В груди что-то хрустнуло.

— Эй! Лох чилийский! — обнажённая женская рука опустилась на сжатый кулак, размером напоминающий средний арбуз, — Убьёшь же дурака. Кем тогда командовать будешь? От нашего отряда уже и так рожки да ножки остались. Теперь ещё и броневичок спиздили.

Монакура Пуу нахмурился, уставившись на изящную девичью кисть, что переместилась вверх по его предплечью. Потом разжал кулак, и отошёл прочь от поверженного скальда. Он присел возле колеи, оставленной угнанной Ньялой, и воззрился на отпечаток автомобильного протектора. Сплюнул на след, опустился на тощую задницу и устремил взгляд пустых глаз куда-то в серое небо.

Скаидрис, голый по пояс, как и его сержант, подошёл к скальду и протянул ему руку. Тот принял помощь и поднялся на ноги. В третий раз за последние пять минут.

— Где сука, твой меч?

Хельги инстинктивно отвернул голову и прикрыл глаза, ожидая нового удара. Скаидрис усмехнулся, похлопал викинга по плечу и негромко сказал:

— Пойдём, оставим сержанта одного. Не везёт ему с женщинами. Он к ним с распахнутой душой, а они... Кстати, знаешь, почему у него такое дурацкое прозвище?

Хельги понял, что больше его бить не будут. Пока что. И даже расскажут героическую сагу. Сагу про его нового конунга. Хельги был рад, что теперь у него такой конунг. Если про тебя сложили сагу, а ты всё ещё жив, значит ты, однозначно, реально и невъебенно герой. Возможно, полубог. Редко кто-нибудь из воинов, даже самых отважных воинов, удостаиваются чести, чтобы про них сложили сагу ещё при жизни. Хочешь сагу о своих подвигах — умри кроваво и героически.

Заинтригованный скальд отправился вслед за ливом, на ходу размазывая по щекам кровь из разбитых губ, носа и ушей.

Бездна же пошла прямиком к сержанту. Постояла возле, потом присела рядом. Сорвала длинную травинку и сунула в уголок губ. Вздохнула, выплюнула травинку, открыла рот, набрала воздуха. Помолчала, выдохнула, закрыла рот. Так и сидели оба, уставившись на роскошные сосновые кроны, что величественно раскачивались под напором утреннего ноябрьского ветра.

* * *

Сознание неспешно вплывало в неё, медленно, будто перегруженный кнорр, что входит в недвижные воды фьорда, управляемый до смерти усталыми гребцами. Все мыслеобразы вмиг рассеялись, лишь только малышка Сигни ощутила своё тело.

Нестерпимая боль смела остатки грёз и видений — огнём горели рассечённые жилы на запястьях и лодыжках. В пересохшем горле пылало. Тошнотворная вонь от её длиннополой рубахи, что пропитанная потом, мочой и кровью, свешивалась ей на лицо, заслоняя окружающий мир, вызвала в пустом желудке жестокие спазмы.

Девочка конвульсивно задёргалась, давясь желчью, пытаясь не захлебнуться собственной рвотой. Верёвка, на которой она висела, заелозила по суку огромного ясеня. Связанные грубой бечёвкой руки ожесточённо царапали воздух, пытаясь найти хоть какую-то опору. Задыхающаяся девочка неестественно изогнулась; на короткий миг её голова приняла вертикальное положение — из носа и рта излились потоки коричневой слизи и Сигни смогла вдохнуть. Потом снова повисла вниз головой — хрипя, булькая, но всё же жадно вдыхая омерзительный воздух.

Рубаха снова обвисла вокруг её лица вонючим колокольчиком.

Что-то сильно ударило её по щеке. Сигни разлепила воспалённые глаза: бесполезно — окружающая ткань не давала никакой возможности разглядеть что-либо.

Лишь всполохи света, тени, и ритмичные звуки странной музыки окружали подвешенную.

Шмяк!

Острая, обжигающая боль резанула её по лбу. Она почувствовала как порез мокнет, и на землю падают горячие капли крови.

Шмяк!

Снова. Теперь ударило под правый глаз.

Сигни пискнула. Синее око тут же потекло слезами и закрылось. Она ощутила стремительно набухающую гематому, заполняющую собой всю глазницу, будто бы ей в глаз воткнули раскалённый гвоздь.

«Камни», — поняла Сигни.

Кто-то кидался в неё камнями. В неё, в жертву, посвящённую Высоким, в ту, которой перерезали вены на руках и ногах, а затем подвесили вниз головой на ветвях священного ясеня, здесь в Священной роще храма Уппсалы.

Шмяк!

Камень попал ей в кончик носа. Нос взорвался, излился через обе ноздри горячими струйками крови.

Сигни заскрипела зубами от бессильной ярости. Девочка набрала полные лёгкие вонючего воздуха и дико заверещала, дёргаясь на своей верёвке, как поехавший головой паук, терзающий собственную паутину. Связанные руки уцепились за рубаху, обвисшую вокруг её головы и резко рванули в сторону. Одновременно девочка впилась зубами в ненавистную тряпку и, рыча, дёрнула. Рубаха разорвалась, в лицо подвешенной ударил свет, и она зажмурила свой единственный зрячий глаз. Поморгала, открыла.

Расплывчатый туман, размытый блёр.

Снова зажмурилась.

Шмяк!

Прилетел ещё один камень. Щека тут же онемела от удара. Что-то хрустнуло во рту. Сигни провела кончиком языка по обломанному клыку и выплюнула осколок. Рыча, она открыла глаза.

Внизу, на коричневой от крови жертв земле, корчились и извивались три фигуры.

Три женские фигуры исполняли какой-то хаотичный, первобытный танец.

Мерзкое зрелище, от которого невозможно оторвать взгляд.

Фигуры танцевали, поднимая снопы искр, танцевали прямо в огне разожжённых под ясенем огромных костров. Монотонная музыка звучала ниоткуда, из пустоты, из пространства вокруг.

Взметнулись вверх чёрные блестящие локоны, сливаясь с чернильным небом, и в густых волосах расцвело серебро далёких звёзд.

Рыжая грива шумела пожаром, горела ярким пламенем, смешиваясь с яростными огнями полыхающих костров.

Каскад вороньих перьев наполнял бушующие вокруг столбы вихрящегося, раскалённого воздуха.

Три пары голых женских рук, синие от татуировок, причудливо извивались, словно бледные змеи, стремящиеся взлететь к сверкающему всполохами серебряных зарниц, чёрному небу.

А потом фигуры исчезли, а костры потухли. Тёмное небо посветлело, а пожарища исторгли клубы белого, словно молоко тумана.

Стройная фигура вышла из белёсой мглы. Высокий лоб, охваченный золотым обручем. Толстая коса, ниспадающая на крепкую грудь. Гордое, скуластое лицо. Дивное, облегающее платье до земли, расшитое узором древних рун.

Сигни затихла, медленно раскачиваясь на своей верёвке. Сильные, мускулистые руки простёрлись к девочке.

— Иди ко мне, моя девочка.

Сигни крепко зажмурилась, а когда открыла свой единственный глаз, он брызнул во все стороны фонтаном едких слёз.

— Иду, мама!

Окровавленные верёвки, глубоко вонзившиеся в её конечности, лопнули и малышка Сигни полетела вниз — на размякшую от её собственной крови землю священной рощи храма Уппсалы.

* * *

Первую ночь они провели в лесу. Когда короткий ноябрьский день, промозглый и холодный уже сменялся сумраком осеннего вечера, Соткен приметила лесную дорогу, уходящую в густой лес, съехала с трассы и долго катила вперёд, выискивая подходящее место. Наконец заросшая грунтовая дорога постепенно превратилась в еле различимую тропинку, а мгла плотно окутала лес вокруг. Соткен загнала бронемашину в густой кустарник и заглушила двигатель. Она включила свет в салоне и достала из бардачка огромный рулон — тактическую карту Монакуры Пуу, пожелтевшую от времени и расчерченную многочисленными пометками, сделанными красным, химическим карандашом. Подхватила это сокровище подмышку и направилась к операционному столику, укреплённому в салоне десанта с помощью запутанной комбинации из верёвок, пристяжных кресельных ремней и скотча. Мужчина, распластанный на столике, полностью разделял судьбу своего ложа. Его руки и ноги были пристёгнуты к стальному каркасу крепкими кожаными ремнями, ещё два опоясывали его тело на манер пулемётных лент. Несчастный не мог даже пошевелиться. Его залепила широкая полоса скотча, а на глаза надвинута серая вязаная шапочка, из тех, что по каким-то неизвестным нам причинам так сильно обожают клошары, бомжи и бездомные всей этой гребаной планеты.

Соткен сдвинула вверх край шапчонки. Опухшие, потемневшие веки затрепетали и одно из них вскоре распахнулось. На женщину глянуло покрасневшее карие око. Раненный приветствовал её осознанным взглядом: гремучим коктейлем из узнавания, ужаса, страдания и ненависти.

— Здравствуй, здравствуй, сладенький.

Она полностью стащила шапку с головы мужчины и нежно пригладила его спутанные седые волосы.

— Извини, — Соткен скорчила виноватую гримасу и погладила полосу скотча, — Это я снять не могу. Смотри, что ты утром наделал.

Она продемонстрировала своё левое предплечье, обмотанное набухшими кровью бинтами. Наклонилась к мужскому рту и поцеловала заклеенные губы.

— Кусил меня, зубастенький. Больно кусил. Грязно обзывался. Ну да ладно. Полежи, охлонись, а потом, глядишь, и поговорим с тобой. А сейчас давай посмотрим, что там у нас. Как там наши раны.

Смуглая рука стащила с мужчины рваное шерстяное одеяло. Осмотрело простреленное бедро, понюхала заскорузлые бинты и удовлетворённо кивнула.

— Согласись, я — великий хирург. Виртуоз. Семь лет назад вернула тебе твоё лицо, а сейчас спасла от смерти. Согласен? Ну?

Её растрепанная голова склонилась к бледному мужскому лицу. Брови, обозначенные двумя тонкими чёрточками перманентного макияжа, нетерпеливо взметнулись вверх. Мужчина слабо кивнул и зажмурился. Она хлестнула его ладонью по щеке.

— Открой глаза и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Кусочки пены вылетали из её рта вместе со словами. Раненый открыл глаза и попытался пошевелить запечатанными губами. Соткен приложила палец к его рту.

— Потерпи, сладенький, ещё наговоримся. Тем более, что мне нужно промыть твою рану и перевязать тебя, а тебе наверняка захочется покричать, а кричать, милый мой, сейчас ну никак нельзя. Поэтому полежи пока-что с заклеенным хлебалом, а потом посмотрим. Ты уж извини, обезболивающего для тебя нету. Самой, пиздец, как мало. Так что потерпи, будь мужчиной.

Она приготовила бутылку антисептика. Потом вспорола запекшийся слой бинтов на бедре мужчины с помощью армейского ножа а остатки, намертво прилипшие к ране, сорвала резким движением. Мужчина дико выпучил глаза и выгнулся так, что затрещали и ремни, сдерживающие его тело, и сами его кости. Соткен возилась меж его разведённых ног.

— Всё, — объявила она, лепя на рану полоски пластыря. — Отдыхай теперь. А я расскажу, что мы с тобой собираемся дальше делать. Пить хочешь?

Мужчина затряс головой. По его щекам катились крупные слёзы отступивший боли.

— Хорошо, сладенький, — в смуглой руке появилась плоская армейская фляга.

— Сейчас попьешь, малыш, но давай сразу договоримся — веди себя хорошо. Ну?

Седая голова согласно покивала.

Соткен рванула скотч с его лица и вмиг заткнула открывшийся рот горлышком фляги. Раненый жадно пил; ручейки воды стекали по седой щетине, покрывающей щеки и подбородок.

— Ну, всё, довольно.

Фляга исчезла, новая полоса скотча моментально затолкала обратно в глотку рвущиеся с пересохших губ слова.

— Теперь мы с тобой должны проверить, держим ли мы правильный курс и всё ли у нас под контролем. Помоги мне. Придержи-ка эту сторону.

Соткен подсунула край тактической карты Монакуры Пуу мужчине под подбородок и тот послушно прижал её. Женщина раскатала рулон прямо на обнажённой груди. Длины той хватило, чтобы полностью скрыть тело раненого. Наружу торчали лишь босые ступни с жёлтыми, изъеденными грибком, ногтями.

— Так, так.

Длинный пальчик виртуозного хирурга, начал своё путешествие из маленького городка на балтийском побережье Германии, продвигаясь в сторону Латвии. Карие мужские глаза внимательно следили за хищным и обломанным, словно акулий клык, ногтем. На границе Польши и Литвы палец замер. Соткен удовлетворённо хмыкнула.

— Мы уже почти у цели, сладенький. Осталось часов пять. Пять часов неторопливой езды.

Карие глаза прищурились, интересуясь: "Are you serious?"

— Да, сладенький. Всего-ничего. Сраных пять часов. Да ты не переживай так, смотри вот, я покажу тебе наглядно.

Она приподняла край карты, что покрывала ноги мужчины, и принялась тыкать пальцем в запутанные хитросплетения трасс и автобанов. Настороженный взгляд мужчины прояснился, кожица в уголках прищуренных глаз пошла морщинками. Он улыбался.

Соткен перехватила его взгляд и поняла, что раненый вовсе не следит за её пояснениями. Мужчина с интересом рассматривал рисунки, украшавшие тактическую карту.

В её правом углу расположились огромные красные сиськи, но на диаметрально противоположном кончике полотнища масштаб изображения слегка изменили: теперь кровавые сиськи принадлежали женщине, лежавшей на спине с широко раздвинутыми ногами, а место между её бёдер закрывала пятиконечная звёздочка с чёрной надписью «Censored». По просторам Тирренского моря, затмевая Сардинию точёными бёдрами, разгуливала высокая девушка. Из одежды на ней имелась лишь перевязь с мечом.  Расстояние от побережья Туниса и до берега Сицилии покрывала старательно исполненная готическим шрифтом надпись: «Йоля — пизда».

Соткен грустно улыбнулась. Потом сказала:

— Монакура рисовал. Такой дурашка. Наверное, я могла бы полюбить его. Но зачем? Я уже давно влюблена в тебя. Где-то в глубине души я всегда знала, что мы с тобой ещё встретимся. Я смогла полностью воссоздать твоё лицо — культовую рожу, на которую дрочили тысячи девчонок девяностых. Слепила её из обрезков твоих же ушей, и кусков кожи, снятых с твоей задницы. Сделала это, потому что любила тебя. Теперь и ты меня любишь.

Чёрточки перманентного макияжа вновь поползли вверх на лоб и раненый поспешно закивал головой. Соткен зарделась и счастливо похлопала длинными ресницами.

— Вот и славненько. Давай я поцелую тебя на ночь, и будем спать. Если захочешь писать — не стесняйся, писай, утром подотру. Всё, любовь моя. Спокойной ночи.

Она чмокнула мужчину в лоб, напялила ему на голову вязаную шапочку, скрыв настороженные карие глаза, скатала карту и накрыла голое тело рваным одеялом. Потом прошла к передним креслам и долго возилась там, звеня, булькая и чертыхаясь. Потом затихла. Десантный отсек заполнился сигаретным дымом. Потом всё стихло.

* * *

Рига казалась обезлюдевшей. Пикап долго колесил по узким, запутанным улочкам, не встретив на своём пути ни единой живой души. С трудом вырвавшись из тесного лабиринта старинных домиков, автомобиль покатил к тёмной громаде замка. Разъярённая Даугава вышла из берегов и яростно билась в крепкие стены, требуя признать своё господство. Длинноволосый бледный блондин покинул кабину: инквизитору захотелось получше рассмотреть скорбную панораму покинутого города.

Он взирал на острые шпили и башенки, хищно устремлённые в темнеющее осеннее небо, и не мог отвести взгляда.

«Тут гораздо лучше себя чувствуешь, чем на опостылевшей военной базе», — подумал инквизитор, — «Я бы сказал здесь просто восхитительно: ничуть не хуже, чем в Ватикане. Вот поселиться бы в этом замке...»

Сумрачная германская фантазия незамедлительно явила красочный мыслеобраз: посреди просторной рыцарской зале возвышается массивное кресло с высокой резной спинкой, окружённое полными латными доспехами и ростовыми щитами. На удобном сидении расслабленно расположился он — Юрген, повелитель Риги, с высоким кубком красного вина в бледной руке. Печальный взгляд его рыбьих глаз мечтательно устремлён на пляшущее пламя камина. Стрельчатые окна, украшенные мрачными витражами, распахнуты, впуская внутрь затхлого помещения холодный ноябрьский воздух...

Звук камушка, попавшего под подошву чьего-то башмака, вернул его к реальности. Он обернулся и заметил тень, скользнувшую в темноту подворотни.

« Вот оно! Наконец-то! Добыча!».

Юрген щёлкнул предохранителем пистолета-пулемёта и решительно бросился следом.

Минув проход узкой арки, Юрген оказался в маленьком тесном дворике. Скособоченные каменные балкончики потрескавшегося фасада здания поддерживало несколько крылатых младенцев. Заходящее солнце наполнило запылённые стёкла дома голодным красным свечением. Высокие ботфорты Юргена утонули по щиколотку в мягком ковре из увядших стеблей сорняка и травы.

Дворик оказался пуст. Человек, забежавший сюда мгновением раньше, исчез.

Что-то хрустнуло за его спиной. Инквизитор моментально развернулся и, не раздумывая нажал на курок. Пули тоскливо взвизгнули, угодив в стену, оплетённую усохшими побегами плюща.

— Не стреляй, красавчик, — мелодичный голосок прозвучал за спиной тевтона.

Высокий блондин благоразумно внял предупреждению и снова повернулся: на этот раз медленно, опустив ствол вниз.

Миниатюрная девчонка, тинейджер, коих во времена своей буйной юности Юргену довелось перевидеть великое множество, сидела на каменной ограде цветочного садика, закинув одну худенькую ножку на другую — такую же худенькую.

Высокие конверсы, розовая футболка с истёртым принтом, рваные джинсы; из прорех выглядывают острые коленки.

Девушка тряхнула головой, откидывая с лица пряди запущенного каре и кисло улыбнулась инквизитору. Её акульи глаз, лишённые радужки, чёрные — от края до края — застыли, не моргая, на фигуре инквизитора.

— Я Флёр, — сказала она.

Холодок ужаса пробежал по позвоночнику инквизитора.

— Guten Tag, — обречённо откликнулся Юрген.

Он опустил ствол бесполезного автомата: подобные глаза уже встречались ему. Он медленно стянул с себя перевязь с мечом и обнажил клинок. Его рука скользнула в карман проклёпанной крестами бригантины и выудила небольшой пузырёк с прозрачной жидкостью. На лезвие полуторного меча пролилась струйка кристально чистой, освящённой воды. Девушка невозмутимо наблюдала за приготовлениями.

— Значит ты хотел бы жить в замке? — её губы еле заметно двинулись, — Таращиться на пламя, мечи и витражи, заливая готическую тоску отборным вином?

— Ага, — кивнул тевтон.

Девушка поднялась с ограды и оказалась совсем малюсенькой — ниже него на полторы головы.

— А почему в твоих фантазиях не нашлось места для твоей возлюбленной — дурашки с синими глазами?

— Она не дурашка, — Юрген сплюнул под ноги, — Она — блаженная. И, если ты внимательно подглядывала за моими мечтаниями, то наверняка должна знать: появлению Невенки помешала именно ты. Я погнался за тобой и все мечты разбились.

— И что же ты надеялся здесь увидеть? — Флёр сделала маленький шажок вперёд и Юрген отступил назад, увеличивая расстояние между ними.

— Добычу, — пожал он плечами, — Я голоден.

— Так ты хищник? — раздалось у него за спиной.

Вторая девушка, похожая на первую, как две капли воды, появилась в арочном проходе. Она держала за руку толстяка: тот стоял безмолвно и покорно, словно овца. Приглядевшись, Юрген заметил петлю, накинутую на жирную шею. Конец верёвки сжимали тонюсенькие женские ручки.

— Каннибал, — ответила вместо Юргена Флёр, — Хищники не едят себе подобных.

— Значит мой подарок придётся абсолютно к месту, — обрадовалась вторая, — Прости моё невежество, инквизитор: я забыла представиться — меня зовут Арманда; я старшая сестра вот этой злючки.

— Сёстры-близняшки, — выпалил тевтон, — То есть Юрген. Вы вампирессы?

Те молчали. Юрген недоуменно ткнул пальцем в небо, указывая на предсмертные лучи мутного ноябрьского солнца.

— Высшие вампирессы? — предположил он с уважением в голосе.

— Мы круче, — ответила Флёр, — Хочешь подраться со мной?

— Нет, — тут же согласился Юрген.

— Познакомишь нас со своей возлюбленной? — вкрадчиво спросила Арманда, дёргая верёвку.

Толстяк помотал свисающими щеками и тройным подбородком и сделал шаг вперёд.

— Это для твоей женщины, — она бросила инквизитору конец верёвки, — Сам ты здесь ничего не поймаешь. Это наша территория. Все местные овцы — наши. Мы здесь обретаемся больше двух сотен лет. Мы и есть настоящие повелители Риги.

— Мы пришли сюда с армией великого французского императора,— подтвердила Флёр, — Но дальше, в Россию, не пошли, интуитивно предчувствуя крах его кампании.

— К тому же, — кивнула головой Арманда, — Этот городок очаровал нас, как и тебя. Верно, инквизитор?

— Верно, — согласился Юрген, — Но провести больше двух столетий в одном и том же городке, каким бы тот не был чудесным, по мне так немного скучновато.

— Мы не сидели на одном месте, — Флёр не оставляла попыток подобраться к нему поближе.

Юрген отшатнулся в тень пухлых ангелочков, изнывающих под тяжестью балкона.

— Не бойся, красавчик, твоей жизни ничто не угрожает. Пока что. Мне просто захотелось ощутить запах живого брутального мужчины. И убери свой меч, раз не хочешь драться.

Юрген некоторое время раздумывал, переводя внимательный взгляд с одного женского лица на второе, абсолютное идентичное первому, потом решился. Стиснул зубы, крепко сжал гарду датского меча и...

Спрятал клинок в потёртые, видавшие виды, ножны.

Флёр подошла и прильнула худеньким тельцем к его мускулистому торсу: совсем как те голодные девчонки, с которыми он знакомился в музыкальных клубах своей далёкой молодости.

— Так чем же вы занимались и почему за пару прошедших веков Рига не вымерла? Вы не убивали жителей?

— Мы выгодно отличаемся от канонических, ортодоксальных кровососов-душегубов, — ответила Арманда, — Безусловно, мы — кошмарные чудовища, гораздо ужаснее упырей, вурдалаков и высших вампиров из модных книжек.

— Всех вместе взятых, — подтвердила Флёр.

— Наша жажда минимальна, а маскарад столь изощрён, что позволяет нам обретаться среди людей, не привлекая к себе пристального внимания. Нам не пришлось скрываться две сотни лет на заброшенном кладбище, в каком-нибудь полуразрушенном склепе, — пояснила Арманда, — Мы поселились в прекрасном особняке в самом центре старой Риги. Скрыть наш вечно юный возраст не составило особых проблем. Мы нашли себе достойное занятие, приносящее ощутимый доход. И продолжаем этим заниматься до сих пор, невзирая на чудовищную шутку, что сотворили с землёй добрые ангелы.

Она хитро подмигнула щекастым карапузам над головой Юргена.

Тот слегка улыбнулся. Он внезапно ощутил, что тревога и предчувствие неизбежной гибели исчезли, уступив место искреннему интересу, любопытству и ещё какому-то странному, необъяснимому чувству: ему просто нравилось вот так стоять и запросто болтать с двумя харизматичными вампирессами.

— Мы стали детективами, сыщиками, охотниками за головами, — продолжила свой рассказ Арманда.

— Соглядатаями, шпионками, наёмными убийцами, — подтвердила Флёр, — И сейчас мы, как бы, при исполнении. Можем поджарить тебе пятки, или отрезать орешки — выпытать всю информацию, интересующую нас.

— Однако мы с сестрёнкой предпочитаем цивилизованный подход, — успокоила тевтона Арманда, — Расскажи нам о своей возлюбленной, о Невенке Оскаала.

— Если вы выбрали цивилизованный подход, — надул впалые щёки Юрген, — Объясните мне: зачем вам Невенка и что я получу взамен?

— Еду и наше расположение, — ответила Арманда.

Толстячок с петлёй на шее радостно кивнул.

— Мы могли бы познакомиться поближе, — согласилась Флёр, ещё крепче прижимаясь к нему, — Однако есть кое-что интересное и, надеюсь, тебя это заинтересует.

Она подняла вверх голову.

Пугающие зрачки исчезли; на мужчину смотрели чувственные синие глаза. Юрген вздрогнул. Он заметил поразительное сходство только сейчас. Тот же нос с изящной горбинкой, острые скулы, волевой подбородок с ямочкой.

— Не может быть, — прошептал изумлённый тевтон.

— Мы и сами слегка удивились, — сказала Арманда, — Она наша родственница.

— Далёкий потомок, — возразила Флёр.

— Вы же сами дети, — недоумевал Юрген.

— Наш отец, блестящий фехтовальщик и искусный похититель дамских сердец... — молвила Арманда.

— Развязный дуэлянт и похотливый жиголо...— вторила ей Флёр.

— Вполне мог основать потайную ветвь нашего родословного древа, — продолжила Арманда.

Вампиресса приблизилась и обняла инквизитора с другой стороны.

— Зачать пару-тройку бастардов, о существовании которых мы даже не подозревали, — пояснила Флёр.

Юрген нахмурил белёсые брови.

— Поправьте меня, если я ошибусь, — сказал он.

Близняшки, обвившие его талию, согласно кивнули.

— Две французские мигрантки, обратившиеся во что-то жуткое, отправились в поход с Наполеоном Бонапартом, но, предчувствуя финальный результат, осели в Риге, где от души развлекались последние две сотни с хвостиком лет, пока весь мир не постиг Апокалипсис.

— Всё так, — подтвердили сёстры.

— И тут случилось нечто странное, — продолжил инквизитор, — На военной базе, что расположена в пятидесяти милях от города, появляется странная девушка — гипотетическая родственница кровососок. А следом некий работодатель...

— Клиент, — поправила блондина одна из сестёр.

— Коварное чудовище, жутко могущественная тварь, — поддакнула вторая.

— Ага, таинственный заказчик, —поправился Юрген, — Появляется таинственный заказчик и, выложив дамам тайну о существовании их потомка, настоятельно просит оного разыскать.

— Типа того, — сказал кто-то из девушек.

Трое замолкли, осмысливая озвученный абсурд.

— Вам это всё зачем? — спросил тевтон, —Каково обещанное вознаграждение и что будет, когда вы встретитесь с Невенкой? Что вы хотите от меня?

— Ты мне нравишься, инквизитор, —сказала девушка, нехотя разжимая объятия, —Я была бы не против продолжить знакомство с тобой.

— Не знаю, что будет после нашей встречи с Невенкой, — продолжила вторая, — Но теперь ты наверняка уверен, что ей не грозит опасность. Её добрые тётушки не причинят родной кровушке никакого вреда.

— А в награду нам обещали много свежей крови, — хихикнула первая.

— Не местной, жидкой и послушной; нам обещали кипящую и терпкую кровь воинов святого официума, — облизнулась вторая, — Так ты поможешь нам, милый Юрген или предпочтёшь стать бутылкой?

* * *

Соткен даже не попыталась остановить автомобиль. Всё, что она успела — это немного скинуть скорость и высунуть голову в крохотное боковое оконце броневика. Пока её рвало, пристальный взгляд серых глаз ни на миг не отрывался от шоссе, и оно оставалось абсолютно пустым. Никаких постапокалиптических встречек. Когда первый, нестерпимый приступ прошёл, Соткен плавно нажала на педаль тормоза. Ньяла поехала совсем медленно. Женщина отерла с губ и щёк брызги собственной рвоты. Её жутко трясло — кидало то в жар, то в холод. Перед глазами пульсировали чёрно-красные круги. Дыхание стало прерывистым и хриплым. Из носа лило, а в горле першило, как при гриппе. Желудочные спазмы сводили с ума; ей срочно требовался нужник.

"У меня есть последний патрон. Живой не дамся".

Кривушка сжала чашечку бюстгальтера на левой груди: там, где сердце. Оно бешено молотило. Ампула была на месте.

Вот и подходящий съезд — очередная грунтовая и заросшая дорога, уводящая в небольшой сосновый лесок. Ньяла свернула и, поползла, преодолевая глубокие ухабы, заполненные вязкой, коричневой жижей.

Вот и подходящие кусты.

Соткен заглушила двигатель. Трясущимися руками принялась шарить в бардачке. Ничего подходящего не было.

«Чёрт лохматый. Я оставила всю бумагу возле этого засранца».

Женщина поморщилась, внимая резким болям, терзающим её горящий живот и поплелась вглубь десантного отсека, к операционному столику. В нос ударила тошнотворная вонь человеческих экскрементов и мочи.

Человеку, что страдал, распростёртый на стальной поверхности своего ложа мучений, каким-то чудесным образом удалось освободить кисть правой руки от кожаного ремня, которым был укомплектован операционный столик, и толстых слоёв скотча. Его трясущиеся пальцы сжимались и разжимались, будто пытаясь поймать что-то невидимое в окружающем его спёртом воздухе, полном тошнотворных миазм. У Соткен болезненно сжалось сердце.

— Потерпи, сладенький, — прохрипела она, стараясь не вдыхать через нос. — Мы уже почти на месте, но вот незадача — живот скрутило. Я отойду ненадолго, а ты пригляди тут за всем. Я скоро, любовь моя.

Она собралась было уходить, но потом порывисто развернулась обратно к столику, ухватилась за край скотча, которым были заклеены губы мученика и резко рванула. Сдвинула вязаную шапочку на лоб, открывая карие глаза, и, наклонившись к куцому обрубку уха, вкрадчиво произнесла:

— Не говори ни слова, если не хочешь опять дышать только носом и наслаждаться запахом своего говна. Просто лежи, дыши и жди меня. Она приложила палец к своим губам.

— Понял?

Раненый, жадно вдыхающий окружающую его вонь через освобождённый рот, лишь слабо кивнул.

— Вот и молодец. Я скоро. Ты даже не успеешь соскучиться.

Она сгребла в охапку пару рулонов туалетной бумаги, раскиданной по пустующим креслам десанта, и, с трудом превозмогая жестокие позывы, бросилась прочь из автомобиля. Вывалилась из задней дверцы и в этот самый момент начался наиболее жестокий этап сражения между взбесившимся абстинентным кишечником и яростным желанием оставить свои трусики чистыми и при этом достичь безопасного места — места, где ей никто не помешает. Но даже её железная воля не смогла пересилить бунтующий организм. Она едва ли отошла от Ньялы на десять шагов, углубившись в густые заросли, как всё её нутро обдало ледяным холодом: приступ жесточайшей рвоты согнул женщину пополам. Она не смогла сдержаться. Обжигающие струи поноса вырвались наружу, без труда заполнили узкие трусики и, залив горячей волной её ноги, пресекли её попытки к бегству.

«Сру и блюю одновременно. И при этом всё ещё пытаюсь оторвать кусок туалетной бумаги. Такого ёбаного позора со мной никогда ещё не приключалось. Вот он — удел треклятых наркоманов.»

Она с отвращением задрала подол изгаженного платья, стащила с бёдер нижнее бельё, полное жидкого говна и уселась, ухватившись руками за тощий ствол какой-то кривой осинки. Очередной извергнувшийся едкий поток заставил Соткен мучительно застонать. Стон быстро оборвался — фонтан коричневой дряни из её рта плеснул на руки, держащиеся за деревцо.

Так и сидела она, яростно отправляя свои неестественные потребности. Длилось это долго, для бедной Соткен — целую гребаную вечность. Потом поутихло.

* * *

Соткен даже не попыталась остановить автомобиль. Всё, что она успела — это немного скинуть скорость и высунуть голову в крохотное боковое оконце броневика. Пока её рвало, пристальный взгляд серых глаз ни на миг не отрывался от шоссе, и оно оставалось абсолютно пустым. Никаких постапокалиптических встречек. Когда первый, нестерпимый приступ прошёл, Соткен плавно нажала на педаль тормоза. Ньяла поехала совсем медленно. Женщина отерла с губ и щёк брызги собственной рвоты. Её жутко трясло — кидало то в жар, то в холод. Перед глазами пульсировали чёрно-красные круги. Дыхание стало прерывистым и хриплым. Из носа лило, а в горле першило, как при гриппе. Желудочные спазмы сводили с ума; ей срочно требовался нужник.

"У меня есть последний патрон. Живой не дамся".

Кривушка сжала чашечку бюстгальтера на левой груди: там, где сердце. Оно бешено молотило. Ампула была на месте.

Вот и подходящий съезд — очередная грунтовая и заросшая дорога, уводящая в небольшой сосновый лесок. Ньяла свернула и, поползла, преодолевая глубокие ухабы, заполненные вязкой, коричневой жижей.

Вот и подходящие кусты.

Соткен заглушила двигатель. Трясущимися руками принялась шарить в бардачке. Ничего подходящего не было.

«Чёрт лохматый. Я оставила всю бумагу возле этого засранца».

Женщина поморщилась, внимая резким болям, терзающим её горящий живот и поплелась вглубь десантного отсека, к операционному столику. В нос ударила тошнотворная вонь человеческих экскрементов и мочи.

Человеку, что страдал, распростёртый на стальной поверхности своего ложа мучений, каким-то чудесным образом удалось освободить кисть правой руки от кожаного ремня, которым был укомплектован операционный столик, и толстых слоёв скотча. Его трясущиеся пальцы сжимались и разжимались, будто пытаясь поймать что-то невидимое в окружающем его спёртом воздухе, полном тошнотворных миазм. У Соткен болезненно сжалось сердце.

— Потерпи, сладенький, — прохрипела она, стараясь не вдыхать через нос. — Мы уже почти на месте, но вот незадача — живот скрутило. Я отойду ненадолго, а ты пригляди тут за всем. Я скоро, любовь моя.

Она собралась было уходить, но потом порывисто развернулась обратно к столику, ухватилась за край скотча, которым были заклеены губы мученика и резко рванула. Сдвинула вязаную шапочку на лоб, открывая карие глаза, и, наклонившись к куцому обрубку уха, вкрадчиво произнесла:

— Не говори ни слова, если не хочешь опять дышать только носом и наслаждаться запахом своего говна. Просто лежи, дыши и жди меня. Она приложила палец к своим губам.

— Понял?

Раненый, жадно вдыхающий окружающую его вонь через освобождённый рот, лишь слабо кивнул.

— Вот и молодец. Я скоро. Ты даже не успеешь соскучиться.

Она сгребла в охапку пару рулонов туалетной бумаги, раскиданной по пустующим креслам десанта, и, с трудом превозмогая жестокие позывы, бросилась прочь из автомобиля. Вывалилась из задней дверцы и в этот самый момент начался наиболее жестокий этап сражения между взбесившимся абстинентным кишечником и яростным желанием оставить свои трусики чистыми и при этом достичь безопасного места — места, где ей никто не помешает. Но даже её железная воля не смогла пересилить бунтующий организм. Она едва ли отошла от Ньялы на десять шагов, углубившись в густые заросли, как всё её нутро обдало ледяным холодом: приступ жесточайшей рвоты согнул женщину пополам. Она не смогла сдержаться. Обжигающие струи поноса вырвались наружу, без труда заполнили узкие трусики и, залив горячей волной её ноги, пресекли её попытки к бегству.

«Сру и блюю одновременно. И при этом всё ещё пытаюсь оторвать кусок туалетной бумаги. Такого ёбаного позора со мной никогда ещё не приключалось. Вот он — удел треклятых наркоманов.»

Она с отвращением задрала подол изгаженного платья, стащила с бёдер нижнее бельё, полное жидкого говна и уселась, ухватившись руками за тощий ствол какой-то кривой осинки. Очередной извергнувшийся едкий поток заставил Соткен мучительно застонать. Стон быстро оборвался — фонтан коричневой дряни из её рта плеснул на руки, держащиеся за деревцо.

Так и сидела она, яростно отправляя свои неестественные потребности. Длилось это долго, для бедной Соткен — целую гребаную вечность. Потом поутихло.

* * *

Он хрипел и рычал, чувствуя, как передние зубы трещат под страшным, нечеловеческим напряжением, крошась и выламываясь из дёсен, и в то же время ощущал, как поддаётся ремень на его груди, сдвигается вверх, освобождая его торс. Ещё немного и...

— Тресь!

Одновременно с треском ломающегося переднего зуба лопнули и ненавистные путы. Он бессильно откинулся на спину, не веря в освобождение. Лежал ровно два удара сердца. Потом продолжил. Ему удалось сдвинуть своё тело так, что его окровавленный рот смог дотянуться до ремня, охватывающего предплечье.

«Ещё один гребаный ремень и моя рука будет свободна.»

Его поредевшие зубы снова яростно впились в грубую кожу.

* * *

Вроде бы слегка отпустило, но подняться на ноги сил не было. Она смогла лишь отползти на пару шагов от проклятой осины. Теперь лежала, глядя слезящимися глазами на плывущее низкое серое небо, плюющееся ей в лицо холодными ноябрьскими каплями. Её трясло, но не от холода. Надо было как-то вставать. Соткен перевернулась на живот и, подтянув под себя колени, смогла принять собачью позу. Вдоволь так настоявшись, и поднабравшись силёнок, она оперлась на ногу — ту, которая покороче, и резко распрямилась в вертикаль, ловя кренящееся тело на вторую ногу — ту, что подлиннее. Это было ошибкой. Во рту моментально похолодело, сердце кольнуло, уши заложило, а окружающий мир потерял краски — стал расплывчатым серым пятном, медленно темнеющим от края к центру экрана. Вскоре чернота заволокла собой всю картинку и передача кончилась.

* * *

Он хрипел и рычал, чувствуя, как передние зубы трещат под страшным, нечеловеческим напряжением, крошась и выламываясь из дёсен, и в то же время ощущал, как поддаётся ремень на его груди, сдвигается вверх, освобождая его торс. Ещё немного и...

Тресь!

Одновременно с треском ломающегося переднего зуба лопнули и ненавистные путы. Он бессильно откинулся на спину, не веря в освобождение. Лежал ровно два удара сердца. Потом продолжил. Ему удалось сдвинуть своё тело так, что его окровавленный рот смог дотянуться до ремня, охватывающего предплечье.

«Ещё один гребаный ремень и моя рука будет свободна.»

Поредевшие зубы снова яростно впились в грубую кожу.

* * *

Его встречали трое. Брат Рагиро, брат Трой и сестра Милена. Инквизиторы стояли на плацу, возле эшафотов с виселицами, и хмурились. За Юргеном, вылезающим из автомобиля, внимательно следили три пары покрасневших, очень голодных глаз. Высокий, белобрысый немец, который всем впаривал, что он — высокий белобрысый швейцарец, подошёл к кузову и рассёк путы, связывающие пухлого человечка и силовые рамы внедорожника. Потом махнул рукой встречающим. Те, вначале осторожно, будто бы волки, почуявшие след и опасаясь потерять его, двинулись к автомобилю. По мере приближения, их ноздри задвигались быстрее, глаза просияли, а скорбно сжатые рты исказились в недоверчивых ухмылках. Юрген выволок прочь из кузова несчастного толстячка и, встряхнув, будто мясник, очищающий тушку загубленного бройлера от крови, пуха и налипших перьев, поставил добычу на ноги. Инквизиторы уже тянули к человечку свои лапы. Ни слова ни говоря, Юрген прошёл мимо и направился в бывшие казармы ограниченного канадского контингента Нато при небольшом латышском городке Адажи.

Войдя в длинный коридор, он устремился прямо в комнату Невенки, но тихий и приятный голос, внезапно раздавшийся из сумрака коридора, заставил его остановиться.

— Остановись, забияка, и прочти пару молитв, прежде чем врываться к ней. Сдаётся мне, твоя охота увенчалась успехом. Поздравляю. Ты, всё же, очень толковый инквизитор. Однако не надо вот так — с пылу, с жару. Не обожги свою любовь, Юрген. Лучше всего сходи, прими тёплую ванну. Потом еда. И, поверь мне, после столь желанного всеми ужина, весь этот мир покажется нам немного краше, чем сейчас. И перестань смотреть на неё вот этими щенячими глазами. Ты ни разу не Брэд Питт. Понял?

Его Преосвященство таился в сумраке, прислонившись по-ковбойски к влажной стене и, блаженно прикрывая глаза от удовольствия, начёсывал свой горб об шероховатую поверхность цементной шубы.

Юрген приблизился к епископу и опустился на одно колено. Огромная ладонь ласково легла на его соломенную макушку и по-отечески нежно потрепала.

— На тебе лица нет, дитя. Рассказывай, поросёнок, что тебя так напугало на охоте, и не утаивай ничего. Может тебе стоит исповедаться?

— Не сейчас Ваше Преосвященство, — Юрген поцеловал перстень, поднялся с колен и прямо взглянул в лицо епископа, — Исповедь не нужна: я ничего от вас не скрою. В Риге я встретил вампиров. Необычных вампиров. Сестёр-близняшек. У них акульи пасти и французский акцент. Они подарили мне еду и отпустили. Им нужна Невенка. Не знаю зачем. Они — детективы и алчут свежей крови. Скоро они нанесут нам визит. Они ещё опасней, чем Селести. Надо убираться отсюда. Немедленно.

Его Преосвященство глупо хихикнул, затем помрачнел, и, тяжело вздохнув, сжал квадратную челюсть тевтона длинными пальцами. Косые разноцветные очи не встретились с бесцветными глазами наёмника. Юрген едва удержался от рвущегося с губ смешка и резким движением высвободил подбородок.

— Детишки, детишки, — грустно пробормотал епископ, убирая руку от бледного лица блондина, — Вы меня очень расстраиваете. Сначала Оскаала несёт несусветную чушь, а теперь и неустрашимый Юрген проявляет все симптомы заурядной Delirium tremens. Я же предупреждал вас о вреде обильных возлияний, особенно на голодный желудок. Как, твою мать, выглядели эти твари, инквизитор?

— Как две девчонки, — пожал плечами Юрген, — Ничего ужасного. Я уже встречался с высшими вампирами, с одним, если быть точным...

Его Преосвященство изобразил на лице выражение мучительной скорби и снова принялся почёсываться о стену.

— Я отрубил ноги тому выродку, — продолжил Юрген, — Но послушайте, Ваше Преосвященство... Мне вовсе не хотелось сражаться с этими маленькими близняшкам.

Он приблизился и схватил горбуна за плечо:

— Я чувствую: эти девчонки — самые жуткие твари из всех, что когда- либо ходили по земле.

— Богини? — вопросил епископ, нехотя отделяясь от стены.

— Возможно, — нахмурился Юрген, — Но никакой помпезности или проявлений превосходства. Они просто чудовища.

— Эх, — вновь вздохнул горбун и взял тевтона под руку, — Пойдём-ка проконтролируем, что готовят наши оголодавшие товарищи из того, что ты добыл.

— Пойдёмте Ваше Преосвященство, — оживился Юрген, — Из окорока этого толстячка выйдет отменная рулька.

* * *

Трясущиеся пальцы обломали кончик ампулы и игла скользнула внутрь стекляшки. Соткен намотала на руку армейский ремень, а другой его конец крепко стиснула зубами. Алые розы давно посинели, отцвели и сейчас почерневший, усохший бутон той, что была вытатуирована у неё на сгибе локтя, представлял собой сомнительную мишень. Но она не промахнулась. Избавление пришло сразу же. Соткен протяжно застонала от удовольствия и заплакала от облегчения. Она отмела прочь все мысли и расслабилась, внимая наступающему трансу. Она сидела на мокрой траве, прислонившись спиной к переднему колесу броневика — измученная, облёванная женщина в летнем дурацком платье, измазанном собственными экскрементами. Она никуда не торопилась. Минут пятнадцать тому назад, когда она очнулась, распростёртая в кустарнике, первым к ней пришло осознавание происшедшего. Она точно знала, что теперь уже ничего не изменить. Теперь ей остаётся лишь постараться не умереть, использовать последний патрон и продолжить свой путь. До Адажи оставались всего-то сраных тридцать миль. На ноги её сейчас могло поднять лишь желание закурить. И ей была необходима эта гребаная сигарета. Поэтому Соткен встала, рванула на себе декольте летнего платья, и вышла из обосраных лоскутьев, будто Венера из ракушки.

Пачка сигарет лежала там, где она её оставила — на пассажирском сидении. Но её Ремингтон исчез. Исчез и канадский Диемако.

Она закурила и ткнула кнопку на передней панели. Десантный отсек озарился приглушённым неоновым светом. Соткен добрела до опустевшего операционного столика. В отсеке воняло, как в выгребной яме. Она опустила раскрытую ладонь и провела ею по стальной поверхности столика — влажной и липкой от крови, мочи и говна. Сталь была холодна, тепло его тела давно испарилось. Соткен замерла, взгляд её наливающихся слезами стальных глаз беспомощно скользил по разгрызенным обрывкам фиксирующих ремней. Рука нащупала что-то и остановилась.Пальцы сомкнулись на каком-то предмете. Соткен поднесла находку к глазам.

Это был человеческий зуб. Острый, белоснежный клык. Натуральный, не протез. Соткен всхлипнула и щелчком отправила находку в самый дальний угол отсека.

Она порылась в груде вещей на креслах десанта, и вскоре нашла грязные армейские штаны, пару новеньких ботинок, и огромную куртку с нашивками канадских вооружённых сил. Облачившись, она перерыла весь салон, но из оружия нашла только длинный одноручный меч, который она прихватила с тела поверженного скальда. Зажав его подмышкой, она поднялась на пулемётную башенку и хмуро усмехнулась. Похожее на опизденевшего Пиноккио, дитя Джона Браунинга хмуро торчало в небо своим восхитительным стволом. Соткен покрутила дулом, выцеливая любое малейшее движение в окружающем ланшафте, но вокруг было тихо, как на кладбище.

«Vaya con Dios, amigo», — она размазала едкие слёзы по бледным, впавшим щекам и вернулась к водительскому месту.

Нельзя терять ни минуты: ампулы морфина, её спасение, спрятаны на базе канадских морпехов.

Двигатель утробно заворчал; Ньяла медленно выползла на трассу, хищно фыркнула и галопом бросилась прочь. Маленькая, измученная женщина ни разу не оглянулась назад, на ту скорбную лужайку, где разбились, словно хрупкое стекло, все её счастливые мечты.

* * *

Обеденный стол сервировали огромным закопчённым котлом и четырьмя пузатыми бутылками, оплетёнными лозой.

— Наше последнее вино, — брат Трой, тощий и рыжий, будто старый лис, ворочал огромным половником, гоняя по стенкам казана густую, маслянистую подливу.

— А это что? — длинный палец Его Преосвященства указал на внушительную стеклянную банку, полную мутноватой жидкости.

— Здесь это называют самогоном, — усмехнулся рыжий инквизитор, раскладывая по тарелкам трепещущие куски сероватого мяса, — Достойный аперитив под наш превосходный гуляш. Сербский рецепт дополнен тончайшим итальянским нотками. Верно, Оскаала? Присаживайтесь, Ваше Преосвященство.

Невенка, бледная и осунувшаяся, подвинулась, освобождая место предводителю; её тревожный взгляд метался от котла к лицу епископа и обратно. Инквизиторы шумно сглатывали голодные слюни.

— Возблагодарим Господа за еду и вино, — пробормотал горбун, протягивая к товарищам раскрытые ладони.

Шесть пар рук, затянутых в потёртую кожу сплелись меж собой; лохматые головы склонились вниз.

Молитва длилась недолго.

— За брата Юргена, прекрасного охотника и искусного укротителя вампиров, — епископ поднял вверх оловянную солдатскую кружку, до краёв наполненную мутной жидкостью.

В суровых лицах инквизиторов мелькнуло удивление, но ненадолго: жажда и голод требовали немедленного удовлетворения.

Крепкие, жёлтые зубы рвали красную, дымящуюся плоть, крошили хрящи и косточки. По щекам и подбородкам стекал мясной сок и кровавый соус. Обглоданные кости летели под стол, и грязные руки, измазанные жёлтым топлёным жиром, снова тянулись к котлу за новым куском.

Наконец голод слегка отступил: сестра Милена отшвырнула прочь вилку с ножом и требовательно стукнула пустым сосудом о столешницу.

Брат Рагиро, коротконогий плотный мужчина, потянулся к бутылкам кьянти, но женщина отрицательно покачала головой.

— Местного!

Струя самогона полилась в подставленные кружки.

Выпили.

— Расскажи нам всем, забияка, что ты видел в городке, где охотился, — Его Преосвященство попытался поудобнее устроиться в растрескавшемся пластиковом кресле.

Это оказалось непросто — горб вновь мешал.

Юрген нехотя отложил в сторону столовый прибор, и вытер руки об отворот бригантины.Инквизиторы встрепенулись — обжорство поутихло. Маслянистые глаза, лучащиеся удовлетворением объевшихся котов, обратились к брату Юргену.

— Вампиров, — невозмутимо произнёс высокий тевтон, связывая распущенные волосы в тугой хвост на затылке.

— Высших вампиров, по утверждению самого брата Юргена, — назидательным тоном поправил Его Преосвященство.

Эта новость заставила тех, кто всё ещё жевал, перестать.

Юрген накренил банку, налил только себе и выпил залпом. Бледное лицо тевтона покрылось красными пятнами, на лбу выступили крупные пятна влаги.

— Я чего-то не догоняю, Ваше Преосвященство, — затянутая в кожу рука обхватила горлышко пузатого кьянти, — Чем я заслужил столь ярко выраженный сарказм, коим пропитаны ваши слова?

— Никакого сарказма, сын мой, — Теофил Рух, глава святой инквизиции и единственный претендент на папскую тиару сделал знак сестре Милена: самогон вновь наполнил кружки.

— Твое раздражение вызвано продолжительным голодом и вот этим богомерзким напитком, — горбун резко выдохнул и выпил в одиночестве.

— Ты встретил высших вампиров, завалил их, а потом забрал их добычу и привез нам? — разрулил брат Трой; голос старика уже изрядно поплыл, — А сколько их было?

— Двое, — Юрген глотнул вина и поморщившись, отставил бутылку в сторону; его рука потянулась к гигантской банке, опустошенной всего на треть.

Трой наполнил его кружку.

— Никого я не валил, — сказал тевтон и опять выпил.

Пятна на его лице слились в единую кирпичную маску вызывающего похуизма.

— Они испугались, — предположил брат Рагиро, — Увидали его меч и откупились добычей.

— Он рассказал им, что уже побеждал подобных тварей, — хмыкнула сестра Милена и отерев потный лоб рукой, добавила, — Извини, Юрген, наверное я напилась: мне хочется говорить гадости и причинять ближнему боль.

— Слишком крепкая граппа, — согласился епископ, — И я помогу тебе, сестра обуздать спонтанные всплески гнева, но позже и в уединении. Давайте же узнаем, чем кончились приключения нашего охотника.

Его Преосвященство уставился на Юргена: карий глаз ласкал приоткрытую грудь Милена, изумрудный изучал банку с мутным напитком.

— Мы мило поболтали, и сестры пообещали посетить нашу скромную обитель. Они хотят увидеть Оскаалу; утверждают, что она — их дальний родственник, — рассказал тевтон.

Невенка, что съела всего половину миски жуткого варева, а к алкоголю и вовсе не притронулась, встрепенулись; взгляд синих сумасшедших глаз обратился к блондину.

— Специфический швейцарский юмор, — хмыкнул Рагиро, вылавливая из котла сочную кость со свисающими лоскутьями мяса.

— Спасибо, что не стал увиливать и выложил всю правду, — произнесла провидица, — Некоторым из нас стоит приготовиться к смерти прямо сейчас.

Она подняла вверх руку, призывая к тишине.

Они услышали глухой низкий рокот, что приближался со стороны подъездной дороги. Инквизиторы бросились к окнам столовой. И оторопели. К воротам базы, переваливаясь в глубоких, размытых выбоинах, катило зелёное, пятнистое чудовище. Его броню покрывали слои засохшей грязи, хвойные иголки и жухлая осенняя листва. Ствол крупнокалиберного станкового пулемёта смотрел точно в их оконце. Чудовище издало пронзительный визг — приказ впустить его на территорию бывшей военной базы канадских морпехов.

Первым в себя пришёл горбун.

— Это Селести. Я уверен. Мы нашли её.

Он бросился в угол помещения, к огромной куче из мусора и всякого хлама. Некоторое время Его Преосвященство копался в этой помойке, а потом вернулся назад и протянул сестре Милене ворох невнятных тряпок.

— Одевай. Быстро.

Сестра Милена подчинилась и натянула предложенное поверх бригантины, вмиг преобразившись. Глупый чепец, подвязанный тесёмочками под подбородок и на бантик, довершил дело — перед столпившимися инквизиторами стояла одна из убиенных ими служанок, тех самых, что обретались в этом логове до того, как отряд святого официума навестил их уютное гнёздышко. Горбун расстегнул пряжку на своей груди и подал ей свой плащ — длинный и просторный. Снаружи вновь раздался долгий, хриплый сигнал. Бронеавтомобиль требовал освободить проезд.

— Брат Рагиро, клинок!

Рагиро, единственный из инквизиторов, вооруженный двумя клинками, обнажил меч и протянул его Милене рукояткой вперёд. Это был одноручный клинок с S-образной гардой и навершием, очертаниями повторяющим силуэт кошачьей головы. Меч напоминал итальянскую скьявону, лишённую своей вычурной корзиночки на гарде. Ровно как оборвать ажурные узоры на женских трусиках: получатся стринги — поражающие и практичные.

Сестра Милена прижала меч к груди и запахнула плащ, скрывая клинок. На улице раздался оглушительный грохот, следом треск и вновь грохот. Все шестеро опять устремились к окну. Бронеавтомобиль уже стоял перед сетчатыми воротами, преграждающими въезд на базу. На башенке, венчающей крышу броневика кто-то появился, и теперь этот кто-то развлекался, уничтожая из станкового пулемёта деревянные наблюдательные башенки, расположенные по углам огороженного сеткой периметра. Одна из них уже превратилась в жалкие обломки, и ствол пулемёта нацелился на вторую.

— Отвлеки их, — произнёс Его Преосвященство, сжав свою гигантскую ладонь на плече сестры Милены, — Ошеломи, заставь растеряться. Свяжи боем. Убей одного — эффектно и беспощадно. Постарайся добраться до пулемёта. Избегай Селести. Против неё не выстоишь и минуты. Мы будем рядом. Пошла.

Он развернул женщину, наряженную служанкой, лицом к двери и легонько шлёпнул пониже спины.

* * *

"Куда все подевались? Непорядочек, как говоривал старый повар".

Соткен сдула с лица прядь чёрных с серебром волос и снова ухватилась за невозможно удобные рукоятки крупнокалиберного пулемёта Джона Браунинга. Запаса пулемётных лент в Ньяле хватало с лихвой; можно сравнять с землёй все постройки на территории базы. Она нажала на гашетку. Яростный грохот, волнующая отдача, пьянящий восторг. Наблюдательная башенка разлетелась в труху, а то, что осталось — пало вниз острой щепой. Соткен переместила ствол пулемёта, нацелив его на тёмные, пыльные окна двухэтажного строения. Тут она заметила силуэты повешенных людей; те раскачивались на виселицах, установленных ещё предыдущим повелителями базы — жестокой Гертой и её кровожадным братцем Ханселем.

Тут явно что-то случилось. Интересно, кто эти висельники — мародёры, напавшие на логово людей Госпожи, или те, кто это логово защищал — бывшие зеки, преданные старине Якобу. В любом случае, придётся разобраться во всём. И разобраться прямо сейчас, ибо времечко идёт, а промедление ей совсем не на руку.

Соткен собралась спуститься вниз, сесть за руль и сдать назад для хорошего разгона, но тут наружная дверь казармы распахнулась и на пороге появилась женская фигура. Соткен сразу её узнала. По дурацкому чепчику. Это была Ильзе — любимица старого Якоба — его кухарка и любовница. Это он приучил её к чепчику. Во время совокупления ему нравилось душить Ильзе с помощью длинных тесёмок головного убора.

Ильзе задрала голову вверх и, обнаружив, что с неба хлещут холодные струи ноябрьского дождя, накинула просторный, глубокий капюшон. После чего поспешила к воротам, и долго там возилась, ковыряясь ключом в ржавых внутренностях огромного висячего замка. Соткен спустилась вниз, села за руль, и Ньяла, торжественно и угрожающе, въехала в распахнутые ворота.

* * *

— Хорошо, что пасмурно. Ненавижу солнце. Его отвратительные лучи портят цвет моей прекрасной кожи. Что там происходит, сестрёнка?

Миниатюрная девушка хрупкого телосложения возлежала на крутом пригорке, увенчанным стволом стройной сосенки. Стояла середина промозглого ноября, но весь её наряд состоял из рваных джинсов и короткой футболки, открывающей бледные худенькие руки и аккуратный животик. Её глаза, очерченные тёмными тонами, были прикрыты, в уголке маленького рта торчала увядшая травинка. С неба падали капли дождя и разбивались в брызги, встречаясь с высоким лбом, выступающими скулами и волевым, выпяченным вперёд, подбородком. Ручейки воды стекали с умиротворённого, белого, как снег, лица: казалось, она тихонько плачет от счастья.

Её спутница — абсолютная и совершенная копия её самой — сидела подле, скрестив тощие ноги, обутые в высокие конверсы, что, судя по их почти скрытому под толстым слоем грязи оттенку, были когда-то неприлично розовыми. Она внимательно рассматривала некую территорию, обнесенную проволочным забором с высокими башенками по периметру. На огороженной площадке располагалось два здания — двухэтажный кирпичный дом с красной черепичной крышей и ржавый железный ангар. Площадку перед домом украшали виселицы.

— К ним приехали гости. Большущая машина. Настоящее чудовище. Оно хочет, чтобы ему открыли ворота.

Лежащая на спине девушка пошевелила своим длинным, украшенным лёгкой, аристократической горбинкой носом. Она напоминала принюхивающуюся к незнакомому запаху лисичку. С стороны наблюдаемого ими объекта послышался грохот.

— Ну, что там ещё?

— Машина начала осаду. Она ломает стены и башни. Наверное, сейчас будет штурм.Та, которая лежала, резко распахнула глаза, абсолютно черные — от края до края.

— Нежданные гости опередили нас, но, возможно, это будет забавное зрелище, пойдём поближе, сестрёнка, нам нужно поспеть до того, как они начнут убивать друг-друга. С этим мы и сами прекрасно справимся.

— Я хочу себе этого блондина, — заявила первая.

— Ты хотела сказать "нам", — лежавшая на спине девушка вдруг оказалась на ногах; теперь она стояла, расслабленно прислонившись к рыжему стволу сосны, — Любовь — коварная сучка. Приходит, когда её никто ни зовёт, входит в душу без приглашения, заставляет совершать дичайшие поступки. Мне этот высокий красавчик тоже понравился.

— Тогда чего мы мешкаем? Пойдём, наш выход.

В тот же миг тела обеих девушек разорвало в тёмные клочья, а те, приняв форму клубящегося роя чёрных нетопырей, взмыли в небо и пропали, поглощённые свинцовой мглой.

* * *

Соткен, сжимая подмышкой обнажённый меч злосчастного Хельги — её единственное оружие, спрыгнула с подножки вниз; ноги увязли по щиколотку в размякшей жиже, покрывающей плац. Для начала она высвободила ту ногу, что подлиннее и принялась ощупывать ступнёй поверхность в поисках места, где потвёрже. Нашла, дёрнула второй ногой — короткой, и тут всё пошло не так. Армейский ботинок, размера на три больше, чем нужно, остался в плену трясины, и Соткен некоторое время ковырялась голой ногой в противной жиже, пытаясь подцепить утонувшего гада. Поэтому она, занятая этими манипуляциями, невероятно замешкала — отвлеклась и потеряла осторожность.

Проворная Ильзе моментально освободилась от длиннополого дорожного плаща, и в её руках, внезапно, как чёрт из табакерки, появился одноручный меч. Служанка коротко размахнулась и нанесла молниеносный удар, целясь опешившей Соткен точно в правое предплечье.

Кривушка успела среагировать — подалась назад, изгибаясь всем телом, избежала удара, но потеряла равновесие и упала на спину, подняв вокруг целый фонтан грязевых брызг. Скандинавский меч выпал из её подмышки, и его рукоятка, словно подарок судьбы, легла точно ей в руку.

"Похоже на гребаное чудо".

Не будь у неё в руке меча, она ни за что бы не избежала следующего удара. Липкая жижа, в которой она лежала, не позволила бы ей откатиться в сторону. Ильзе перехватила свой клинок двумя руками и с силой опустила его на голову Соткен.

«Плашмя бьёт, подстилка поварская, я ей живой нужна», — осмыслила она.

Она вяло отмахнулась своим длинным, неудобным мечом, и зловещая скьявона тоскливо взвизгнула, ощутив неожиданное препятствие. Меч Ильзы откинуло в сторону, саму служанку повело туда же. Этого хватило, чтобы Соткен успела перевернуться на бок, измазать рожу в вонючей грязи, и принять упор на одно колено.

Ильзе восстановила равновесие и снова атаковала. Уколола, целя в плечо. И опять лезвие итальянского клинка завязло, заторможенное и спутанное умелым парированием.

Отменным рипостом Соткен воткнула свой клинок в открывшуюся грудь нависающей над ней кухарки, но кончик меча этих северных варваров был зачем-то скруглен, а под фуфайкой у коварной служанки таилась превосходная бригантина, поэтому сталь, пробив прочную кожу доспеха, вошла в тело всего лишь на толщину двух пальцев.

Ильзе зашипела от боли и отшатнулась, стараясь увеличить расстояние между собой и противницей. Соткен вскочила на ноги, сбросила второй ботинок и двинулась на кухарку.

Сзади раздался металлический скрежет и грохот. Такой шум могли издавать лишь кованные сапоги, встречаясь с бронированными бортами Ньялы. Соткен не бросилась к автомобилю, она ринулась к замершей на месте кухарке. Оставалось надеяться, что тот, кто залез на броневичок, не станет палить по ним из крупнокалиберного пулемёта, рискуя превратить и врага и своего товарища в кровавые ошмётки. А ей нужно было войти в клинч, слиться с врагом. И, пока она его убивает, придумать, что же делать дальше.

* * *

Милена сделала ещё пару шагов назад и остановилась.

Принять её излюбленную нижнюю стойку мешала долбаная юбка. Снять это говно мешала надвигающаяся на неё маленькая, невозможно кривая женщина. Её великолепная грудь волнующе колыхалась под армейской, полурасстегнутой курткой.

«Где, mille cazzi nel tuo culo, ты научилась так махаться, подруга? Где в середине двадцать первого века, в этом разрушенном, умирающем мире, можно так овладеть искусством мечника?»

Кривая тётка достигла линии атаки и разразилась яростной серией.

Милена легко избежала первого удара, слегка развернувшись на месте, с видимым трудом отклонилась от второго, а третий тяжело парировала, но её собственный меч вырвался из руки и отлетел прочь. Уродливая железяка, которую сжимала эта страшная кривушка, наискосок хлестнула её по груди, а потом что-то оттолкнуло её прочь, загородив собой от последнего, смертельного удара.

* * *

Его Преосвященство и брат Юрген стояли в нескольких шагах от кипевшей схватки. Вмешиваться было бесполезно. Не хватало места.

Сестра Милена, избавившаяся от своего забавного чепчика, и взявшая в руки свой датский меч, брат Рагиро, с одноручным клинком в левой руке и узким кинжалом в правой, и брат Трой теснили дорогую гостью к автомобилю, будто бы пытаясь загнать обратно в бронированную коробочку и заставить убраться прочь — туда, откуда она свалилась на их головы.

Та отмахивалась, ругалась лающим хриплым голосом и проваливать не желала. Тем паче, что на пулемётной башенке "Ньялы" коварно расположилась Невенка Оскаала, приготовившая свой датский полуторник. Клинок Оскаала держала за лезвие. Навершие в виде шестигранной груши нетерпеливо ожидало встречи с макушкой, заросшей шикарной, чёрной с серебром, гривой. Однако обладательница этой восхитительной шевелюры уже поняла, что убивать её не будут. Пока не будут. Эта странная, скособоченная и убийственно опасная женщина использовала свой шанс на все сто.

Брат Рагиро бросился вперёд, атакуя гостью слева, а брат Трой накинулся на ту справа. Атака смотрелась великолепно.

Незваная гостья ушла вбок из под рубящего удара итальянца, отклонилась в другую сторону, избежав мощного "fendente" Троя, подскочила к последнему, и, пока он гасил инерцию, балансируя на скользкой жиже, свалила инквизитора на землю заряженным левым оверхендом.

Брат Рагиро, похожий на матёрого котище, снова атаковал. Его скьявона связала лезвие датского меча и ему удалось подло достать противницу своим кинжалом. Однако он прервал стремительную атаку и отпрянул.

Итальянец выронил свой узкий меч, который держал левой рукой. Теперь этой же рукой он сжимал кровоточащий обрубок. Отрубленная кисть правой руки, стискивающая тонкий кинжал, отлетела далеко в сторону.

Брат Трой, измазанный грязью, медленно поднимался на ноги, когда меч викингов врезался ему в плечо, рассекая кожу бригантины и плоть инквизитора. Раздался глухой треск — скандинавский клинок врубился в кости ключицы.

Милена попыталась отвлечь эту кровожадную суку — широко размахнулась, держа свой полуторник двуручным хватом, но удар не сложился — сестра святого официума получила страшный тычок в лицо. Массивная гарда скандинавского меча врезалась ей в челюсть, кроша в труху передние зубы.

Незнакомка, вторгшаяся на их базу, метнула свой клинок ей в лицо. Потом подошла к скорчившемуся Трою, отбила открытой ладонью слабый выпад и отобрала у воина его датский меч.

— Слезай, девочка! Время умирать,— кривушка призывно махнула рукой Невенке.

— Вовсе не вас я видела, когда молилась, — нахмурились Оскаала, спрыгивая на землю.

Брат Юрген заскрипел зубами и потащил из ножен своё оружие. Он повернулся к Его Преосвященству и рыбьи глаза тевтона выпучились ещё сильнее.

Теофил Рух стоял, слегка покачиваясь, и взгляд его разноцветных глаз залип на этой страшной корякушке, что изуродовала половину его отряда. Он смотрел на неё словно Пятачок, в первый раз узревший голубые помочи Кристофера Робина. Юрген мог поклясться, что оба косых глаза Его Преосвященства глядели не абы куда, а были направлены чётко на эту хромоножку, и глаза эти прониклись восхищением и обожанием.

— Прости, меня, брат Юрген.

Его Преосвященство стянул с плеч ремень перевязи и взялся за рукоятку своего меча.

— Я фатально ошибался, споря с тобой и с Невенкой. Теперь я воочию убедился в обратном. Богини — существуют, и одна из них снизошла прямо сюда, чтобы я мог с ней встретиться. Отойди в сторону, инквизитор.

Клинок датского меча покинул свои ножны абсолютно бесшумно. Металлический скрежет, издаваемый вытаскиваемым клинком: попса, измышлёная никчёмными писателями и кинорежиссёрами.

Теофил Рух вложил в рот два пальца и оглушительно свистнул, обращая к себе внимание незваной гостьи. Он склонился, разводя руки в мужском варианте французского реверанса, адресованного искривленной женщине. Та поднимала меч, готовясь добить брата Троя. Однако остановилась, и глянула на приближающегося горбуна.

Да, дорогой читатель, их глаза встретились.

Оба замерли на месте, не в силах оторвать взгляда.

Сияние изумруда и матовый блеск сердолика потонули в сумрачном мерцании серой стали.

Что тут можно ещё добавить. Сука-любовь.