Кого не взяли на небо

Глава шестая. Контракт

Приняв мощный удар армейского берца, дощатая дверь замковой казармы широко распахнулась: трухлявая древесина хрустнула, ржавые петли жалобно скрипнули. Внутрь ворвалась Аглая Бездна — раскрасневшаяся, возбуждённая. В одной руке девушка сжимала верный Диемако, в другой мятый листок.

Увидав жёлтую бумагу, исчирканную красным карандашом, Монакура Пуу порывисто поднялся со своего табурета. Хмурая Йоля, греющаяся возле каминного пламени, не удосужилась поднять лохматую голову.

— Вы не поверите, — затараторила Аглая, — У нас посетители — мужик какой-то. Выглядит как бродяга; я его чуть не пристрелила: думала зомби поднялся с кладбища нашего дворового. Тащемта он утверждает, что пришёл по нашему объявлению.

Йоля зябко поёжилась:

— Приведи клиента, моя хорошая, и не кричи так громко: голова раскалывается.

Долговязый, сутулый настолько, что казался горбатым, мужчина средних лет робко переступил порог. Левая рука посетителя плотно прижимала к впалому брюшку плетёную авоську; правая нервно мяла скомканный листок бумаги. Он потянул с головы вязаную шапчонку; седеющие сальные космы рассыпались по плечам. Вороватый взгляд блестящих колючих глазёнок равнодушно скользнул по фигуре красноволосой женщины; визитёр сделал пару неуверенных шагов в направлении Монакуры. Снова остановился, постоял на месте, помялся и, наконец, решился:

— Господин...

Но так и не продолжил: гигантский указательный палец сержанта прикоснулся к заросшим усами губам:

— Госпожа лейтенант, — Пуу качнул головой в направлении Йоли и подтолкнул ногой вперёд грубую табуретку.

Мужик послушно сел.

— Кто ты и с чем пожаловал? Выкладывай, — йолин голос внезапно сорвался в сухой лающий кашель.

Мужичонка сунул руку в плетёную авоську; Монакура поднапрягся и сделал шаг к табуретке. Длинные пальцы, облечённые в драные шерстяные перчатки, ловко извлекли из недр сумки квадратную бутылку зелёного стекла:

— Малиновая наливка, с сахарком и пряностями; отлично помогает при любой простуде.

Он бережно поставил сосуд на краешек стола. Следом за бутылкой на свет появился кожаный кисет. Посетитель потряс им в воздухе:

— Антибиотики, витамины, ЛСД, табак, гашиш, аспирин и презервативы.

Последним на столешницу лёг патрон.

— Семь шестьдесят два, — прокомментировал мужчина.

— Этого, — он обвёл рукой жалкую кучку даров, — У нас навалом. Найдутся и другие полезности. Еды тоже хватает. Разрешите представиться.

Он встал с табуретки, поправил фалды длинного плаща и вежливо поклонился:

— Я мастер, цеховой мастер. В нашем городе мы придерживаемся общественного строя, проверенного веками. В нынешнее непростое время мы, рабочие и ремесленники, стараемся, насколько это возможно, жить мирно, довольствуясь скромными плодами своих трудов. Однако не так давно в нашем городке стали происходить странные вещи: в разрушенной части города, заброшенной и необитаемой, что-то поселилось. И по ночам оно приходит к нам; забирает жизни моих людей. И не только жизни. Оно забирает их головы. Мы пробовали сопротивляться: организовывали ночные патрули, отправляли экспедиционные отряды, но патрули ничего не замечали, а из охотников не вернулся ни один человек. Среди пропавших людей и мой горячо любимый сводный брат...

Он осёкся, сглатывая комок скорби, снял с носа очки в старомодной роговой оправе и принялся старательно протирать толстенные стёкла рукавом плаща.

Йоля вяло махнула рукой сержанту сквада.

— Кто-нибудь видел то, что крадёт головы твоих людей? — хрипло спросил Монакура.

— Никто не видел; только слышали, и происходящее смахивает на какую-то чертовщину. Еле слышная музыка и женские стоны; детский плач и звуки терзаемой плоти, а иногда слышится топот множества ног, будто маршируют солдаты. И всегда жёлтая, ущербная луна. Ночь полнолуния снова приближается. А так как на всей Земле теперь днём с огнём не сыскать священника...

Цеховой мастер криво ухмыльнулся:

— Я обратился к тем, кто может решить эту проблему огнём и железом. Кстати о солдатах... После очередного налёта мы нашли вот это, — он снова запустил руку в авоську и вытащил оттуда ржавую пехотную каску, — Этот горшок закрывал обрубок шеи одного из моих людей.

— Штальхельм канувшего в лету вермахта, — Монакура постучал ногтем по стальным боковым рожкам, — Но, блядь, почему такой маленький?

Он изрядно глотнул из зелёной бутылки:

— Картина создаётся сумбурная: орда мёртвых подростков гитлерюгенда оккупировала половину вашего города, а в полнолуние крадёт головы твоих мирных рабочих.

— Возможно и так, — невозмутимо пожал плечами мастер, — Так вы берётесь за дело?

— Мёртвые солдаты — это по моей части, — хмуро заметила Йоля, — Мы принимаем контракт.

Она распрямилась; медно-красные волосы полыхнули отсветами каминного пламени. Мастер поспешно вскочил с табуретки:

— Если вы найдёте похищенные головы моих людей, я позабочусь о дополнительной оплате.

Он протянул предводительнице руку, не удосужившись снять вязанные перчатки. Йоля быстро пожала ладонь и резко отдёрнула руку:

— Проводи мастера, — она кивнула сержанту и неловко отступила назад, опершись о край столешницы.

Когда Монакура Пуу выталкивал наружу неторопливо упиравшегося клиента, раздался характерный треск — такой звук издаёт трухлявая древесина, ломаясь под весом женского тела.

* * *

На оранжевом брезентовом полотнище лежали стволы: крупнокалиберная Анцио, восемьдесят вторая Баррет М, три российских Калашникова, и пара канадских Диемако. Арсенал отряда подвергался тщательному досмотру: важный Скаидрис, с головы до ног перемазанный ружейным маслом, придирчиво осматривал каждый ствол, после чего передавал на контроль сержанту, а тот грозно выпячивал нижнюю губу и зверски сопел, разглядывая детали и состояние оружия.

— Сержант.

Молчание и сопение.

— Монакура...

— Для тебя, щенок, «господин сержант».

— Монакура, я Диемако возьму.

— Пойдёшь с калашом; этих тварей, как серебро оборотней, только калаши, прадедами нашими освящённые, берут. Тебе Йоля поведала, кого нам заказали?

— Поведала. Какие-то отморозки, наряженные фрицами времён Второй мировой. Малолетки, сбившиеся в стаю, словно подростки какой-нибудь отсталой южноамериканской страны. Прессуют выживших в местном городке. Беспределят. Кстати, сержант, а ты в курсах, что мой прадед в сорок третьем добровольцем вступил в девятнадцатую гренадерскую СС, а в сорок пятом героически погиб в Курляндском котле, уже после того, как Берлин пал? Героически — это значит продолжая непрерывно сокращать популяцию врагов.

Монакура слегка прищурился, сдерживая улыбку:

— Будешь кровью искупать вину твоего прадеда-нациста, чудь ты сраная. С калашом пойдёшь, и точка.

Скаидрис вздохнул и потянул на себя ремень автоматической винтовки Калашникова. Дверь красной кирпичной казармы распахнулась; Соткен и Аглая Бездна направились к растянутому на земле апельсиновому брезенту.

— Берём бронежилет, штурмовую винтовку, четыре магазина и по три эргэдэшки. Все умеют обращаться с ручной противопехотной наступательной гранатой дистанционного действия?

Сержант уставился на Скаидриса и Соткен пустым медитативным взглядом.

Те проигнорировали вопрос.

Монакура перевёл ледяные очи на Бездну и нахмурился:

— Мелкая, где наколенники? Я же сказал тебе надеть наколенники.

Аглая Бездна, облачённая в дарктроновскую кенугуруху и обтягивающее трико, недоуменно уставилась на бывшего барабанщика:

— Какие наколенники, сержант? Ты на неё посмотри, — девушка указала на Соткен, — Прикинь, она вот так собралась идти.

Кривушка нарядилась в алый сарафан и желтовато-кремовые колготки: костюм, найденный в сундучке из человеческой кожи, украденном на ферме вервольфа. Восхитительный бюст сдерживал чёрный жакет с серебряным тиснением, а на ногах красовались высокие кроссовки бренда Пума. В руках она сжимала ножны с катаной.

— Годный прикид, — Монакура одобрительно кивнул и протянул ей бронежилет.

Соткен нацепила его и армор повис на ней, точно старый дождевик на перекошенном огородном пугале.

— Готовы, мои хорошие?

Дверь круглой башни распахнулась: во двор шагнула Йоля. Её чёрное мини, украшенное мёртвыми рожицами, обильно покрывали свежие заплатки. Высокие голенища проклёпанных кожаных сапог плотно обтягивали прекрасно развитые икры, доходя до коленей, покрытых синяками и налётом грязи. Лицо, шея и голые плечи предводительницы чернели от сажи. Грушевидное навершие рукоятки датского полуторника и загнутая гарда, выглядывающая из потёртых ножен, блестели ярко начищенной сталью.

— Ув, — спонтанно выдохнул Скаидрис, наблюдая, как закатное солнце окутывает женскую фигуру, растворяя скудное одеяние и воспламеняя красным огнём её растрёпанные волосы.

— Йоля... — Монакура оскалился.

Ему тоже нравилось, что он видит.

— Ммм.

Йоля подошла, переставляя свои невозможные ноги с грацией дикой тигрицы,

Сержант протянул ей кобуру с Глоком — своим любимым пистолетом.

— На вот, это тебе, пусть будет, ты же снова откажешься от винтовки.

— Ах, как же это приятно, когда тебя любят.

Йоля чмокнула сержанта в сломанный  ею  же нос.

— Поклоняются, — поправила предводительницу Соткен.

Йоля отвела руку сержанта:

— Спасибо Монакура Пуу, но нет. Не моё это, я даже стрелять не умею.

Бойцы сквада недоверчиво уставились на неё.

— Глупо это сержант, зачем богу пушка? — фыркнула Аглая.

Монакура кивнул и повысил голос, чтобы его слышали гарантированно все.

— Надеюсь все осознают, что реальна лишь смерть, и ни для кого не будет неприятным открытием тот факт, что его в ближайшие часы пристрелят?

— Да, сержант! Реальна лишь смерть! — хором ответили трое солдат и их женщина-командир.

— Отлично бойцы! А для тех, кто случайно выживет и вернётся сюда, в замок, я спрятал мясо и эль в последнем подземелье. Но будьте осторожны, перед входом в зал, в коридоре, стоит растяжка с двумя эргэдэшками, а чуть дальше — медвежий капкан. Тащемта, берегите ноги.

— Да, сержант! — ответили наёмники.

* * *

— Ну всё, суши вёсла, — Монакура повернул ключ зажигания, Ньяла чихнула и затихла, — Дальше пешком. Передвигаемся осторожно, незаметно, цепочкой. И чтоб никаких разговоров в строю.

Волчий Сквад покинул броневик; бойцы медленно побрели по старой каменистой дороге; та петляла вокруг огромного холма, поднимаясь вверх.

— Не помню никакой такой дороги, — нахмурился Скаидрис, — Когда мы ездили клеить объявления, город стоял посреди равнины: не было никакого долбаного холма.

— В тот день ты выпил слишком много эля, — приглушённо хохотнул Монакура, — Когда вы вернулись, я вытащил тебя за ноги из броневика.

— Все объявления поклеила я, — поддержала сержанта Соткен, — Эти недоросли скрылись на старом кладбище и появились вновь только к отъезду.

— Когда они вернулись, — мурлыкнула Йоля, — На мелкой была его кенгуруха, с мёртвым дядькой, а на нём — её, с чёрными ёлками.

Аглая улыбнулась приятному воспоминанию.

— Я тоже хочу себе бойфренда, — заявила Соткен.

— Забудь, — обнадёжил её сержант, — Юр ин зе ёрми нау, это не клуб одиноких сердец.

— Вы все неплохо устроились, — бормотала кривушка, с трудом поспевая за двумя счастливыми парами.

Разбитая дорога вскоре кончилась, путь преграждал неглубокий ров, скорее канава, заросшая бурьяном вышиной в человеческий рост. На той стороне канавы высились стены средневековой постройки. Края рва соединял подвесной мост.

— Тащемта заявляю ответственно, — сказал Скаидрис, — В городе, куда отправила нас госпожа лейтенант для расклейки объявлений, не было ни гребаного крепостного рва, ни долбаного подвесного моста. Что скажешь, Бездна?

Лив уставился на подругу, ожидая слова поддержки.

Та внимательно оглядела опущенный мост, висящий на ржавых цепях:

— Я точно не уверена насчёт моста и рва, — ответила Бездна, — Но я запомнила слова, выбитые на той надгробной плите, на которой мы с тобой так хорошо провели время. Надо сходить на местное кладбище: если мы найдём эту плиту, значит это тот город.

Почти стемнело; ветер гонял по багровому небу обрывки облаков.

— Пора, — сказала Йоля.

Бойцы ступили на мост, прогнившие доски предательски затрещали под их весом. Нависающее над рвом здание кордегардии таращилось на поздних гостей чёрными провалами стрельчатых окон.

Как только они миновали черный проём арки, решётка за их спинами с лязгом рухнула вниз. Бойцы сбились в кучу, ощетинившись стволами. Ничего не происходило.

— Мужик был прав: чертовщина какая-то творится, — хмыкнул Монакура.

— Больше смахивает на банальную западню, — согласился Скаидрис.

— Идём, — Йоля уверенно двинулась вперёд.

Они оказались на узкой улочке: древние дома лепились друг к дружке покосившимися от времени фасадами, расчерченными косыми балками средневекового фахверка. Распахнутые ставни пустых окон зловеще поскрипывали проржавевшими петлями, угрожая сорваться вниз, на крадущихся в сумраке. Те шли цепочкой, ровно слепцы Брейгеля*, оскальзываясь подошвами ног на склизкой, замшелой брусчатке.

*Примечание: Брейгель Питер Старший — нидерландский средневековый художник, работы которого грандиозно вставляют любого истинного металхеда.

Вскоре они достигли перекрёстка: другая, такая же узкая, кривая и мрачная улочка пересекала ту, по которой они шли.

— Стоим!

Предводительница развернулась к бойцам. На бледном лице ярко блестели чёрные зрачки широко распахнутых глаз. Мокрые волосы повисли спутанной паклей, по щекам стекали ручейки пота. Полуобнажённое роскошное тело слегка подрагивало: предводительницу била крупная дрожь.

Она хмуро осмотрела своих подопечных, словно бы искала симптомы внезапно проявившейся чумы.

Бойцы и правда выглядели не очень.

— Где Соткен?

— Тут я, отлить приспичило, — кривой силуэт появился из тени закоулка, кривушка поправляла резинку сарафана.

— Вперёд!

Потёртая перчатка мечника взметнулась вверх; крысиная цепочка устремилась вперёд.

Улочка спустилась под тёмную арку зубчатой квадратной башни, миновав которую, сквад оказался в убогом дворике, заваленном грудами досок и мусора. Баррикада, небрежная, но явно рукотворная, как бы заявляла о начале чьих-то владений, простирающихся по ту сторону этой кучи из бочек, старой гнилой мебели и прочего хлама. Узкие дверные проёмы прилегающих к баррикаде домов были непроходимо завалены обломками кирпича, либо заколочены грубыми досками.

— Мне это кое-что напоминает, границы локации, к примеру, — Скаидрис подошёл поближе к завалу и внезапно блеванул.

А потом ещё раз.

— Тут чего-то не то, — сообщил он, утирая губы, — Тащемта что-то с воздухом. Душит он, разве вы не чувствуете?

— Ты, щенок, небось колбасу в замке спиздил, — навис над ним Монакура, — Там, в башне, за выдвижным кирпичом. А она, сука, прогоркла. Я хотел из неё омлет сделать. Опосля. Когда яйца раздобудем. Как ты, скотина, теперь воевать будешь?

— Никакой колбасы я не брал, я вообще ничего не ел сегодня, — оправдывался парень, — А сражаться я смогу, не ссы, сержант.

— У меня в висках стучит, и слегка подташнивает, — встряла Аглая.

— А я ссусь постоянно, — красный сарафан Соткен взлетел вверх, кремовые колготки сползли вниз, мелькнула белая задница, на мостовую хлынула мощная струя.

Монакура Пуу хотел было что-то сказать, но его накрыл приступ сухого кашля.

— А ещё мне кажется, что я узнаю это место. Более того, я почти уверен, где мы находимся. Есть только одна загвоздка — это не город, оклеенный нашими объявлениями.

Лив резко согнулся пополам: поток блевотины залил носки его рваных кедов.

Бледная Йоля отёрла мокрый лоб ладонью. Из правой ноздри у неё сочилась струйка тёмной крови.

— Вперёд, — скомандовала предводительница, — Нас ждёт работа.

Аглая полезла вперёд, с трудом карабкаясь по размокшей склизкой поверхности завала, преградившего им путь. Под зад, затянутый в плотные армейские штаны, её нежно подпихивала заботливая ладонь Монакуры, приподнимая девушку в воздух в особенно сложных местах препятствия, однако девушка весьма обострённо ощущала прелесть подъёма по кучи мусора, ощерившейся ржавыми гвоздями, кусками ржавой арматуры, осколками битого стекла и прочей опасной дрянью.

Она подумала о Соткен, которая ползёт сзади по этой же кучи, в багряном сарафане и бронежилете, одетом практически на голое тело, и в её сознании сразу же возник образ другой женщины, вроде бы из какого-то доапокалиптического кинофильма, где героиня, чтобы получить надежду на жизнь и спасение, вынуждена прыгнуть в резервуар, наполненный инсулиновыми шприцами, дабы, побарахтавшись там вдоволь, нашарить среди острых игл заветный ключик. Как же, мать его, название этого больного фильма?

Широкая ладонь Монакуры Пуу вновь нежно подкатила под седалище и мягко подтолкнула её, слегка залипшую, вверх, к вершине этой мерзкой кучи. Она вцепилась обеими руками в обломок доски и застыла на остром хребте, покачиваясь от усталости и шумно переводя дух. Слева возникла фигура бывшего барабанщика. Он даже не запыхался. За ремень его калаша, небрежно закинутого за спину, держалась одной рукой Соткен, вторую её руку сжимал мокрый, как галка, Скаидрис. Все они застыли на краю баррикады, за которой начиналась точно такая же улочка, как и те, по которым они протискивались, прежде чем добраться сюда.

Скаидрис тоненько хихикнул и ущипнул себя за щёку.

— В чём дело, боец? — сержант невольно посторонился, ожидая от парня нового приступа рвоты.

— Я любил проходить его на «Травме». А на «Кошмаре» — без единого ранения и карт «Таро», — тихонько ответил лив.

— Что ты несёшь, щенок? — в голосе Монакуры послышались нотки понимания.

— Посмотри вокруг, сержант, тебе это ничего не напоминает?

Монакура Пуу внимательно оглядел улочку и судорожно сглотнул:

— Но этого не может быть. От слова «совсем», — глухо, чтобы не услышали остальные, пробормотал сержант.

— Однако ты, походу, прав. Это именно то место: городок зачумлённых зомби. Но причём тут контракт и ветхий шутер нашей молодости? Кто-то, мать его, троллит нашу историю, обращая атмосферную сагу в примитивную реалРПГ.

Порывы холодного резкого ветра разорвали ткань серых туч, скрывающих чёрное небо, словно жадные руки насильника, рвущего ночную рубашку на теле беззащитной девы. Серп луны, похожий на жёлтую головку протухшего сыра, осветил остроконечные черепичные крыши мёртвого города. В его бледном свете наёмники увидели очертания высокой женской фигуры, что застыла внизу, подняв лицо к тёмному небу, по которому летели клочья серых облаков.

— Mitternacht ist gekommen — die Zeit der Alptraume, — хрипло объявила Соткен.

— Все сюда, ко мне, — приказала Йоля.

Спускаться вниз оказалось намного проще: вскоре все четверо уже стояли внизу, подле своей предводительницы, застывшей на месте, точно статуя.

— Расклад такой, мои хорошие, — хмуро сказала им предводительница, — Мы с вами вляпались в говно. В огромную кучу отборного говна. Теперь от всех нас зависит, сможем ли мы с честью выбраться из этой западни, или погибнем. Сейчас я вам вкратце объясню, что случилось.

— Погоди, Йоля, у меня сейчас мочевой пузырь лопнет, я быстро.

Соткен метнулась за угол обветшалого здания, задирая на ходу сарафан. Через пару секунд из-за угла донеслось чётко различимое, русское, и на грани истерики:

— Ёптвоюмать, что это за херня?

Йоля вопросительно подняла брови; Скаидрис скинул капюшон, упёр в щёку приклад калаша и направился к злополучному углу. Монакура Пуу проводил его долгим взглядом прищуренных глаз и сплюнул сквозь дыру в передних зубах.

Лив завернул за угол и оказался в узком проулке, вроде тех улочек по которым они пробирались, пока не наткнулись на баррикаду. Он знал, что увидит за углом: узкую улочку, фахверковые разваливающиеся дома, распахнутые ставни, пронзительно скрипевшие ржавыми петлями; гнилые доски, загромождающие улицы и трухлявые балкончики, собирающиеся обрушиться вниз, на головы проходящих внизу.

И знак.

На мокрой брусчатке алой звездой пылала огненная пентаграмма: пять острых лучей, заключенные в круг, резали глаза и сумрак вокруг.

Соткен осторожно приближалась к сатанинской звезде, держа на изготовку штурмовую винтовку.

— Что это за херня? — вновь вопросила женщина в багряном сарафане.

Скаидрис уже ни на секунду не сомневался в том, что он прекрасно знает «что это за херня». Он молча бросился к Соткен, пытаясь схватить её за руку и оттащить прочь от пылающего знака. Лив почти дотянулся до женщины, но тощие ноги в рваных кедах разъехались на мокрых булыжниках, и тру-метал плюхнулся на задницу.

— Нет, Соткен, стой, — безнадёжно крикнул он в голос и обречённо закрыл глаза, сжимая в побелевших от напряжения пальцах приклад штурмовой винтовки.

Соткен, словно крыса, последовавшая на зов дудочника, осторожно ступила в пылающий алый круг. Пентаграмма исчезла; сзади загрохотал некий скрытый механизм; частокол заострённых брёвен взметнулся из-под земли, ломая средневековую брусчатку и отсекая двух горемык от прочего мира.

* * *

Монакура Пуу, припав на одно колено, осторожно высунул дуло калаша за угол, туда, во мглу узкого проулка, куда отправились бойцы. На его   соломенную макушку легло дуло «Диемако» — Аглая прикрывала сержанта. Тёмная улочка пустовала: Скаидрис и Соткен бесследно исчезли.

— Бойцы исчезли, — доложил сержант, обращаясь к госпоже лейтенанту.

— Выкладывай, тёть, что за хрень тут творится, — потребовала Бездна, — Ты же сама хотела нам сказать.

— Теперь на это нет времени, — йолины красиво очерченные ноздри широко раздувались, из под мокрых волос, прилипающих к лицу неровными прядями, блестели широко распахнутые глаза с огромными, неестественно расширенными зрачками, — Мы должны выполнить условия контракта. И спасти наших воинов. Если повезёт.

* * *

— Надеюсь хотя бы на «Кошмар», — сказал Скаидрис, протягивая Соткен две ручные гранаты, — Если «Травма», то нам, скорее всего, пиздец.

Лив подвернул рваные джинсовые штанины и аккуратно заправил внутрь болтающиеся шнурки на кедах:

— Целься в голову, стреляй одиночными, следи за летающими на мётлах ведьмами — они самые опасные. Когда зажжётся следующая пентаграмма, а мы будем всё-ещё живы, не торопись: отдохнём, перекурим и лут соберём. Поняла?

— Nein ficken, — мотнула головой Соткен; демонические рога, в которые были старательно уложены её роскошные волосы, угрожающе качнулись, — Мы сошли с ума, малыш?

— А ты чувствуешь себя сумасшедшей? — спросил Скаидрис.

— Nein ficken, — снова мотнула головой кривушка, — Однако что это за глюки?

— Сдвиг реальности, тащемта, — важно ответил лив, — Мы попали в другое измерение, альтернативную вселенную, но нам повезло: я отлично знаю это место. И времени на рассуждения у нас нет: если мы не придём к ним, они придут к нам.

— Кто, блядь, они? — упиралась Соткен.

— Сейчас узнаешь, соберись, мамочка, — лив прижался щекой к прикладу штурмовой винтовки, — Готова убивать?

Эти слова сразу успокоили маленькую женщину. Она вскинула винтовку и всё её внимание сконцентрировалось лишь на одном предмете: прицеле её канадского Диемако. Они двинулись вперёд, и вскоре наткнулись на встречающего.

Какая-то тварь, держащая пылающий факел в неестественно вывернутой руке, тащилась посередине улицы,    погружённой в сумрачную дымку. Оно направлялось к ним, хромая на одну кривую ногу и тяжело приволакивая вторую. Причёска калеки напоминала загнутые назад рога.

Соткен замерла, опустив ствол. Существо резко размахнулась и факел понёсся в кривушку со скоростью камня, выпущенного из мощной пращи. Короткая очередь разорвала сумрак — горящий снаряд, в который превратилась унылая лучина, разлетелся в воздухе сотнями пылающих искр и потух, но прежде, чем свет углей погас, Соткен увидела, как голова одетого в сарафан урода разлетелась кровавыми ошмётками, приняв в себя пару доз свинца калибра семь шестьдесят две.

— Если хочешь остаться живой, стреляй даже в Иисуса, ведущего за ручки твоих мамочку с папочкой.

Скаидрис ловко отпрыгнул в сторону от внезапно рухнувшей сверху откуда-то сверху бочки, и бросился вперёд. Соткен припустила следом: туда, где за очередным тёмным поворотом мерцали отблески красного пламени.

Поворот. Очередная узенькая улочка смутно освещалась пожаром, пылающем в оконном проёме нависающего над ней этажного выступа, накренившегося так сильно, что казалось: вот сейчас верхняя часть здания, грязно-бежевая, расчерченная косыми линиями каркасных балок, непременно отвалится и, упав вниз, похоронит под собой долговязого мальчишку и кривоватую женщину в алом сарафане.

Дома, разделённые проулком, ровно остервенелые калеки, что размахивают клюками, сражаясь за объедки, упёрлись друг в друга уродливой конструкцией из толстых балок, косых балкончиков и шатких, прогнивших мостков. На одной из поперечины, в самой середине проулка, болтались, слегка касаясь полуразложившимися ступнями брусчатки мостовой, пяток висельников, облачённых в истлевшие лохмотья. Они раскачивались на своих верёвках, улыбаясь жуткими оскалами облезших лиц.

— Сейчас полезут. Будь осторожна: пара ошибок и ты мертва. Хуярь хедшотами. Посматривай по сторонам — может на коломёт наткнёшься. Превосходное оружие, — Скаидрис проверил магазин, и мягко пошёл вперёд: в этом кошмарном месте лив чувствовал себя вполне уверенно.

Соткен услышала свист: что-то пронеслось в воздухе и с хрустом впечаталось в стену справа от неё. Из-за висельников показались неясные силуэты. Перекошенные существа, напоминающие людей, попавших под копыта рыцарских дестриеров, робкой толпой полезли на узкую улочку, путаясь друг в друге, ногах повешенных, и в своих собственных конечностях. Гниющие, покрытые язвами руки сжимали факелы, ржавые кухонные тесаки и разделочные ножи. Потом они принялись кидаться, и делали это с виртуозной меткостью. Пылающие лучины и столовые приборы, обломки деревяшек и булыжники с мостовой — вот, чем потчевали непрошеных гостей.

«Тяжелей всего увернуться от кусков разлагающейся плоти», — поняла Соткен, мечась по влажной брусчатке.

Ломти гнилого мяса, отрываемые жителями от собственных тел, сочились густой, отвратительной жижей: вонь вокруг стояла неописуемая.

— Этого мне всегда не хватало, — Скаидрис отлепил от щеки приклад калаша в глубоко вдохнул, наслаждаясь, — Но теперь я в полной мере ощущаю местную атмосферу.

В сознании Соткен возник образ высокого белобрысого парня, стоящего на концертной площадке перед сотнями своих фанатов. В руках у Ингви дохлая ворона и вокалист упоённо обнюхивает трупик, настраиваясь на волну. Она улучила момент и нежно чмокнула лива в грязную щёку.

Скаидрис слегка выдвинулся вперёд и, передвигаясь словно танцор: «шаг вперёд, вправо, влево, два шага назад, иии, раз-два-три, раз-два-три» — начал методичный отстрел зачумлённых мертвецов: головы тех разлетались, словно гнилые арбузы — зомби орали и мёрли, хихикая, но не кончались. А затем включили музыку.

— Я одна это слышу? — крикнула Соткен.

Источника, откуда раздавался тягучий гитарный рифф, щедро разбавленный партией заупокойных клавиш, не существовало: звук рождался в пространстве вокруг них.

— Нравится? — вопросил лив и тут же тоненько пискнул: железяка, напоминающая молоток, угодила ему в плечо.

Скаидрис упал на одно колено, морщась от боли, Соткен встала над ним, прикрывая товарища.

— Без ранений не пройдём, — пробормотал тот.

Сверху распахнулись ставни, доселе наглухо закрытые, и на бойцов посыпались горящие обломки, потом прилетела пылающая бочка. Кривушка едва успела отскочить в сторону, зацепилась ногой за выпирающий булыжник мостовой и неуклюже растянулась, больно ударившись спиной о рукоятку самурайского меча. Вставать не спешила, дождалась, пока над ней просвистели в полёте два ржавых тесака, факел, крутящийся, словно огненное колесо факира, и ещё что-то вязкое и мокрое, что забрызгало её лицо тошнотворной жижой.

Соткен перевернулась на бок и блеванула.

— Вставай, я прикрою, — визгливый мальчишеский голос звенел сталью обнажённого клинка.

Подняв голову она увидела Скаидриса: лив бешено отстреливался от наседающих тварей, с трудом уворачиваясь от летящих в него предметов.

Соткен поднялась на разъезжающиеся ноги — красные высокие кроссовки «Пума» безбожно вело на осклизлой мостовой — припала к прицелу «Диемако», и пошла вперёд, стараясь чётко следовать инструкциям юноши: стрелять одиночными, целиться в голову, и ещё там чего-то про ведьм. После удачно исполненного, седьмого хедшота она вполне втянулась в процесс, приноровившись уворачиваться от летящей в неё скверны.

— Превосходно, — похвалил Скаидрис.

«Этот гавнюк успевает приглядывать за мной в этом аду. Нет, в этом кошмаре. Нет, на «Травме».

Выстрел. Восьмой хедшот. Ещё выстрел. Девятый.

Они положили примерно пару десятков местных мёртвых и гостеприимных жителей, но те всё перли из-под балок с висельниками, словно орда демонов из преисподней.

— Мордой в пол! — Скаидрис вскинул руку с зажатой в ней гранатой и Соткен послушно пала ничком в лужу под ногами.

Как только громыхнуло, она вскочила и бросилась вперёд: в клубы пыли и дыма, стреляя по ворочающимся на земле телам поверженных зомби. Взрыв гранаты покосил оголтелых мертвецов, будто выстрел пушечной картечью по полю с одуванчиками. Проход под балкой с висельниками заполнился десятками ворочающихся, злобно хрипящих мертвяков. Соткен закинула за спину перегревшийся «Диемако» и потянула за рукоятку катаны.

Что-то схватило её за лодыжку; Соткен с отвращением дёрнула ногой, но цепкие пальцы разорванного пополам мертвеца ещё сильнее сжались от её движения. Лезвие меча просвистело в воздухе, будто лопнувшая струна, и иссохшая рука, отрубленная от извивающегося тела, разжалась.

— Осторожнее, — крикнул Скаидрис, указывая на что-то.

Впереди, словно из под земли, возник скрюченный силуэт высоченного зомби. На зеленоватые, мускулистые плечи ниспадал каскад грязных дредов. Ободранное лицо живого трупа повернулось к женщине; пустые глазницы вперились в Соткен.

Радостно оскалив почерневшие пеньки зубов, зомби запустил руку себе между ног и, недолго пошарив под подолом истлевших лохмотьев, оторвал и вытащил на свет что-то похожее на толстую змею, истекающую отвратительной бурой слизью. Дохлый член полетел ей точно в лоб; она чудом увернулась, но зловонная жидкость заляпала и лицо и одежду.

Соткен выронила катану и снова блеванула: мощно, обильно, мучительно.

Зомби потянулся к ней гниющими руками, покрытыми полопавшимися язвами, и в этот момент его голова разлетелась ошмётками,  в очередной раз обдав распрямляющуюся Соткен тошнотворными брызгами и смрадом.

Она отреагировала новым неудержимым фонтаном рвоты.

Рядом возник Скаидрис — подхватив меч, юноша добивал копошащихся вокруг них мертвецов. Лив слегка морщился, когда чёрная кровь и густая слизь попадала ему на лицо.

— Как ты можешь? — беспомощно вопросила кривушка.

Лив криво улыбнулся ей:

— Всё-таки «Травма», но мы ещё живы, — проговорил он, отсекая последнему ползущему к нему трупу лысую бошку, которая, откатившись в сторону, продолжала щелкать зубищами,— И вслушайся, тёть: какой же охуенныйсаундтрек!

* * *

В жёлтом свете больной луны глаза Бездны различили груду продолговатых предметов, сваленных в проёме очередной подбашенной арки.

«Это же гробы», — подумала девушка, пытаясь раздавить прыснувшую из под её ноги тощую крысу.

Грызун разразился злобным писком, когда носок армейского ботинка расплющил кончик его облезлого хвоста, но вырвался и юркнул в темноту.

— Монакура, это ж, блядь, гробы, — прошипела Аглая, задирая лицо вверх: там, под сводами арки находилась лохматая голова.

— Немерянная Куча Гробов, — согласился бывший барабанщик.

— Тёть, — пискнула девушка, — Что делает хуева туча гробов в этой зассаной подворотне?

— Неважно, — ответила Йоля, — Поверьте мне, мои хорошие: эти долбаные ящики — самое безобидное из того, что нас ждёт впереди.

И она вытолкала их прочь из арки. Они оказались на круглой площади, в конце которой кривилась убогая кирха, протыкая покосившимся шпилем небо, залитое нездоровым светом ущербного полумесяца. Пространство вокруг обступили облупленные трёхэтажные дома: черепичные крыши обрушились вниз, двери и окна забиты досками, на входных дверях намалёваны белые кресты.

На середине площади высился пьедестал: на нём стояли чьи-то широко расставленные ноги, обутые в высоченные ботфорты. Превосходно вылепленная задница, затянутая в облегающее трико, заканчивала композицию — выше неё ничего не было.

Бездна обошла памятник и залипла, уставившись на гигантские бронзовые признаки мужского достоинства. На пьедестале имелась табличка, гравировка сообщала:

«Gilles de Rignac, citoyen d'honneur de la ville».

— Гиллес де Ригнак, — восхищённо прошептали девичьи губы.

— Жиль де Риньяк, почётный гражданин города, — поправила её Йоля, — Это французский язык.

— А кто такой этот Жиль? — спросила Бездна.

—«Я в душе не ебу», — призналась Йоля, старательно выговаривая слова запомнившейся ей русской поговорки; она тоже удивлённо разглядывала выпирающие бронзовые подробности, — Но мне кажется он нам не враг.

— Мы попали во Францию? — нахмурился Монакура Пуу, — И где остальная часть месье Риньяка?

— И это не важно, мой хороший. Нам нужно выполнить условия контракта: всё остальное, происходящее здесь — не более чем морок, наваждение. Слышите?

Она подняла палец, прикоснувшись к уху.

И тогда они услышали.

Подошвы ног ощутили вибрацию, исходящую от кривой брусчатки мостовой. Потом послышался гул; он нарастал, приближаясь одновременно со всех сторон. Гул превратился в топот, топот стал маршем.

По улицам заброшенного средневекового городка, чётко печатая шаг, маршировали солдаты, и бой глухих барабанов, плывущий впереди них монотонными ритмами, завораживал. Подкованные сапоги глухо отстукивали по древним камням; детские голоса уныло тянули заупокойную. Свет десятков    факелов разгонял больную темноту улочек, приближаясь к площади перед церковью.

Все четверо застыли на месте, очарованные атмосферным приближением врагов.

— Спрячьтесь, — Йоля тряхнула мокрыми от пота волосами, словно отгоняя докучливую мошку.

Она вжалась спиной в пьедестал, опустив кончик меча вниз между широко расставленных ног:

— Устроим засаду.

Монакура Пуу, схватив заворожённую Бездну, потащил её обратно под сень арки, забитой трухлявыми гробами, где они и повалились за какой-то гнилой саркофаг, выставив наружу стволы штурмовых винтовок.

* * *

Соткен обессиленно привалилась спиной к обветшалой стене дома и сползла вниз, прямо в грязную лужу на мостовой. Толстые колготки гордых ливонских леди моментально промокли на заднице, но от этого стало немного легче. Она зачерпнула ладонью вонючую воду и плеснула себе в лицо. А потом ещё раз. Кровь и трупная жижа неупокоенных мертвецов стекали по её щекам бурыми ручейками.

Рядом плюхнулся Скаидрис, хлюпая красным распухшим носом — забавным жителям городка удалось таки засветить ливу в наглую морду. Отдышавшись, он перевалился на бок и навис на женщиной, которая умывалась водой из сточной канавы.

— Зацепили? Дай посмотрю.

Левое обнажённое предплечье Соткен покрылось коркой из крови и грязи; оттуда обильно текло. Скаидрис несколько раз нажал на рану, извлекая из измученной женщины хриплый писк, после чего скептически оглядел детали её гардероба: болтающийся броник, тесный этнический жилет и рваный сарафан, плавающий в канаве обмякшим парашютом.

— Эх, тётя, — укоризненно вздохнул лив и стянул с себя кенгуруху: мёртвый Беджрих Сметана насторожился, выкатив белки незрячих глаз.

Оторвав полоску тряпки, Скаидрис перетянул руку Соткен выше локтя, закрывая глубокую рану. Сработал инстинкт: раненая вытянула вперёд бинтуемую конечность, поработала пальцами, сжимая и разжимая кулак.

— Неа, — улыбнулся лив, — Вмазаться нечем, это не третий «Fallout», тут нет ни ментат, ни винта — будем пробиваться без допинга. Это хардкор, тётя. «Травма», запредельный уровень сложности. И перманентная смерть с фулл-лутом в нашем случае.

Висельники раскачивались на своих верёвках с унылым скрипом, узенький проулок завалило обезглавленными трупами, воняло, как в братской могиле.

— Вставай, — рука Скаидриса на ощупь напоминала дохлую лягушку.

Они снова двинулись вперёд. За балкой с повешенными улочка сворачивала и всё опять повторялось: угрюмый фахверк, распахнутые окна; в некоторых бушует сильный пожар, но пламя настолько тусклое, что не в силах осветить полумрак, висящий туманным полотном над проулками и дворами старинного города. Монотонная музыка стихла: Соткен слышались приглушенные голоса, детский смех, звуки плачущей скрипки, шорохи и женские стоны.

— Смотри, — кривушка потянула лива за рукав.

В трёх метрах от них, на мощёной мостовой, вновь расцвёл алый цветок огненной пентаграммы.

— Скай, — слабо прошелестела Соткен, — Ведь этого не может быть, это же бред какой-то. Мы не можем оказаться в долбаной виртуальной реальности.

— Можем, — отрезал лив.

— По крайней мере, здесь не должно быть больно — это же грёбаная игра, я так понимаю, — настаивала кривушка.

— Уже нет, — ухмыльнулся тру-метал, — Береги патроны, чудес не будет: надежды найти коломёт уже нет. Умирать здесь придётся по-настоящему — мучительно, страшно и нихера не быстро. Поэтому прекрати копаться в своём сознании: забудь про все эти «виртуальные реальности», «игры», про этот самый «бред какой-то» и просто постарайся выжить.

— Я не должна быть здесь, — процедила Соткен, — Это испытание приготовлено для тебя: это твой кошмар и твоя травма. Я здесь очутилась по чьей-то досадной ошибке.

— Я никогда бы не ступил в пентаграмму, — парировал Скаидрис,— Возможно, ты послужила педалью сцепления: совместила зубцы моего сознания и этого мира; активировала ловушку, приготовленную мне, а дальше твоя судьба уже не имеет значения. Как тебе такой вариант?

Соткен сплюнула на землю. Лив кивнул:

— Никто не хочет думать о себе, как о наживке: все думают, что мир вертится вокруг их собственного эго. Пошли.

Он протянул ей руку. Соткен немного помедлила, а потом крепко сжала её.

Долговязый, длинноволосый парень в рваных кедах и кривоватая женщина в живописном этническом костюме, шагнули в пылающий круг алой пентаграммы. Оглушительно загрохотало, и за их спинами, прямо из средневековой брусчатки, снова вознёсся к хмурому свинцовому небу частокол толстенных остроконечных брёвен.

* * *

Топот марширующих ног стих, хор детских голосов взвился атональным воплем и затих. Факелы в руках прибывших потухли. Наступила тишина. Силуэты врагов скрывалазловещая мгла. Монакура заметил, как метнулась вверх рука предводительницы: порыв резкого ветра разорвал колдовской туман, окутывающий боевые порядки. Сержант сквада облизнул вмиг пересохшие губы:

— Ты видишь это, мелкая?

— Вижу, — прошептала Аглая, — Мёртвые дети... А с ними...

Она не договорила, прикрыв рукой рот жестом неподдельного ужаса.

— Меня больше тревожат мёртвые солдаты, а где ты видишь детей? — Монакура Пуу припал к прицелу штурмовой винтовки.

— Фантасмагория... Бред и чертовщина, — барабанщик бессильно опустил ствол и потёр переносицу, — Как нам завалить всех этих мертвяков?

Над корявой брусчаткой колыхался кривой строй разномастных иссеченных щитов. Римские скутумы накрывали круглые деревяшки скандинавов, ростовые павезы тёрлись о нормандские капли. Нелепая стена беспорядочно ощерилась железом: ржавые копья, пики и алебардами торчали в разные стороны. Над верхушками щитов виднелись каски и шлемы: гнутые шишаки, вмятые бацинеты, пробитые салады и покарёженные пикхельмы. Ветер, разбуженный Йолей, кренил к земле древки знамён, штандартов и флажков; трепал изодранные полотнища и стяги. Боевые порядки мертвецов с лязгом расступились: из темноты появилась скособоченная телега. Её тащили одетые в лохмотья дети: безгубые рты широко распахнуты, в провалах чёрных глазниц — мрак. На телеге колыхалось огромное, в человеческий рост, распятие: Иисус, увенчанный терновым венцом, широко улыбался окровавленными губами.

Аглая Бездна всхлипнула и автоматная очередь срубила голову Спасителя и повалила пару малолетних хористов.

Пронзительный детский крик сжал голову ледяными тисками: Монакура Пуу выронил винтовку и содрогнулся от резкой боли в висках. Взгляд ледяных глаз нашёл Йолю: предводительница, закрыв уши ладошками и опершись спиной о пьедестал, медленно сползала на задницу. Датский меч валялся на мокрых камнях мостовой.

— Ух, — выдохнули десятки мёртвых ртов; воздух наполнился летящими стрелами, арбалетными болтами, дротиками и копьями.

Эта смертоносная лавина накрыла проём арки, где прятались сержант и девушка. Но за миг до того Монакура схватил в охапку Бездну и закатился с ней в груду гробов, и это спасло им жизни. Стальной град превратил их убежище в трухлявую щепу, но на бойцах не было ни царапинки.

— Туда, — толстый палец сержанта ткнул в противоположную стену, где громоздилась ещё одна куча ящиков.

Они прыгнули и зарылись в доски, ровно как те крысы, что несколько минут назад спасались от толстых подошв их армейских берцов.

— Ух, — снова выдохнула стена щитов.

Воздух наполнился свистом, затем шквал железа снова обрушился в арочный проём, круша доски и кромсая гнилую обивку гробов. На этот раз им повезло меньше.

— Жива? — сержант отплёвывался трухой, жмурясь от боли.

— Так себе, — Бездна указала на свою ногу: чуть выше колена в ногу вонзилась окровавленная щепа.

— Я же сказал тебе одеть наколенники, — Монакура потянулся к деревяшке, но охнул, обмякнув: Бездна с трудом удержала вес навалившегося на неё тела.

Из плеча сержанта торчала кривая железяка — то ли ятаган, то ли сабля.

— Летел в грудь, — Монакура ткнул себя пальцем промеж рёбер, указывая на распоротый бронежилет, — Кевлар — сила.

Они ворочались в окровавленной стружке, пытаясь помочь друг другу, когда снова раздалось:

— Ух!

Сержант поднял глаза вверх, к ущербному полумесяцу, что исчез, скрытый тучей летящего железа, и пронзительно крикнул:

— Йоля!

Потом схватил гробовую крышку и накрыл ею себя и свою приёмную дочь.

* * *

— Превосходно! Со стариком и девчонкой покончено, — объявила мертвецам призрачная фигура, напялившая рогатый топфхельм тевтонского ордена, — Теперь убейте Волка.

* * *

Скаидрис схватил Соткен за ножны катаны, примотанной к её тщедушному тельцу облезшей пеньковой верёвкой, и резко дёрнул на себя. Обхватив женщину тощими руками, он упал на бок, увлекая её за собой. Оказавшись в вонючей луже, и сильно ударившись коленом о брусчатку, Соткен хрипло взвизгнула, как можно сильнее прижалась к юноше и они, сплетённые, словно кусок корабельного каната, покатились под защиту нависающего над улицей деревянного балкона.

В то место, где они стояли секунду назад, ударила пузатая стеклянная склянка, и, разбившись о брусчатку, полыхнула столбом жёлтого пламени. С неба оглушительно завопила расстроенная старуха, и, вцепившись в длинный черенок метлы, взмыла вертикально вверх, исчезая в свинцовой пелене угрюмого неба.

Закатившись как можно дальше к стене, Соткен и Скаидрис перестали дёргаться и вращаться,  застыв в изнеможении.

Соткен распласталась на юноше, отметив, что острые мальчишеские рёбра всё же гораздо лучше булыжников мощёных улочек, на которых за последний час, длящийся вечность, ей пришлось полежать изрядно. Рука Скаидриса, бессильно обнимающая её за шею, вдруг скользнула вниз. Пройдясь по её спине, она опустилась ещё ниже и юноша попытался нащупать край изодранного сарафана, а затем, найдя искомое, задрал означенный, обнажая крепкую задницу лежащей на нём женщины.

Измученная Соткен почувствовала своей великолепной грудью, стиснутой тесной жилеткой, как под  хрупкими рёбрами паренька, что сейчас пытался лапать её за зад, обтянутый грязными и мокрыми колготками, глухо и пугающе стучит сердце, учащая ритм с каждым ударом. Она ощутила жар, исходящий от его груди, и словно бы сунула голову в раскалённую духовку — в висках застучало, губы пересохли, а   её собственное сердце подхватило предложенный ритм. Необузданное чудище пробудилось и в драных    мальчишеских портках — что-то твёрдое, как осиновый кол, и горячее, словно жареная сосиска, упёрлось ей в лобок.

— Я не против сладенький, хоть и в мамочки тебе гожусь. Однако же давай повременим, пройдём этот уровень, останемся живы и, сменив наши обосранные от страха портки, сделаем всё красиво?

— Это, блядь, и есть красиво, — глухо прорычал  лив, раздирая полоску материи у неё между ног.

— Давай тогда быстрее, недоросль, эти твари уже близко. Резко, жёстко и быстро.

— Понял?

Он понял. Плотные, облегающие колготки гордых ливонских женщин, ручной работы, с толстыми фигурными швами, бывшие изначально кремовыми, теперь же превратившиеся в грязные окровавленные лохмотья, с глухим треском разорвались.

Соткен, сопя и хлюпая  носом, ворчала, сражаясь с молнией  на его зауженных джинсах, бывших ранее небесно-голубыми, а теперь превратившимися в драное трико пропившегося арлекина. Застёжка не поддавалась, удерживая в тесном плену неистово пульсирующее чудовище.

Соткен сжала в руках края ширинки и с силой рванула в разные стороны.

Елдак оказался на свободе и Соткен, торопившаяся засунуть его в надлежащее место, восторженно пискнула, обнаружив, что орудие мальчугана имеет потрясающий размер, да к тому же обладает весьма волнующей, искусственно созданной кривизной.

Изнемогающий от желания, изогнувшийся всем телом Скаидрис, торопливо    помогая хрупкой женщине насадить себя на его кривой хер, также удивлённо хмыкнул, обнаружив, что существует нечто, мокрее воды.

Соткен яростно запрыгала сверху, шикарные французские косы, уложенные в подобие демонических рогов, растрепались, расплелись. Она бешено крутила спутанным хаером, словно оказалась на концерте среди тысячи озверевших слушателей, а не прыгала на хрене тощего мальчишки, где-то в виртуальном фантасмагорическом мире, куда, увы, занесла её нелёгкая.

Кривушка кричала в голос; от её диких прыжков яйца юноши, сжавшиеся в тугой мешок, ощутимо бились о камни мощёной улочки. Лив ухватил застёжки бронежилета на груди Соткен и рванул в стороны.

Она торопливо избавилась от брони, а затем дёрнула шнурки чёрного жилета с серебряным затейливым тиснением. Великолепные, огромные, но невозможно упругие сиськи вывалились наружу и лив, рыча, как раненный зверь, потянулся к ним губами.

Вытянув тощую шею, он приподнялся, точно телёнок, ловя слюнявым ртом крупные розоватые соски, как вдруг заметил за спиной остервенело прыгающей на нём Соткен, несколько силуэтов: мертвецы приближались, смущённо скалясь.

Стараясь ничем не потревожить дико кричащую неистовую женщину, размахивающую развалившимися косами и грандиозным бюстом, Скаидрис приподнял рукой приклад винтовки. Длинная очередь распорола пелену тумана и подглядывающих оттуда зомби.

— Давай уже, — взвизгнула Соткен и, резко размахнувшись, врезала ладонью по его бледной, истекающей татуированными слезами, щеке.

Дама находилась в шаге от кульминации: полностью погрузившись в транс, маленькая женщина мастерски исполняла свой танец яростной любви.

— Я иду, мамочка, — взвизгнул лив, и собрался откинуть в сторону неуместное оружие, но снова поднял вверх ствол и дал короткую очередь.

Два удара сердца спустя, на склизкую средневековую брусчатку, пронзительно визжа, плюхнулась с неба горбатая старуха в истлевшем балахоне. Её череп, обтянутый редкими седыми космами, треснул как кокос, сбитый с пальмы меткой мартышкой, и разлетелся кровавыми брызгами, щедро заляпав обезумевших любовников. Пузатая склянка, наполненная горючим, прилетела следом и, полыхнув о мостовую, превратила поверженную ведьму в пылающий факел. Облезлая метла на длинной гнилой рукоятке пизданулась с неба последней, чётко и зрелищно завершив сцену крушения.

Хриплые крики возвестили наступление чудовищного оргазма, что унёс их в такие непостижимые измерения, по сравнению с которыми космические ебеня далёких созвездий — всего лишь симпатичный цветочный садик. Их сознания слились и бесследно растворились, поглощая сами себя и окружающий их мир, отрицая и утверждая его реальность и его нереальность.

* * *

Что-то тревожное вырвало Бездну из объятий глубокого забытья. Там было спокойно, мокро и сладко; а теперь она вновь вернулась в это тело, сюда, в средневековый город, наводнённый восставшими из могил солдатами. Она не знала, сколько пробыла в отключке: когда Монакура прикрыл её собой, опрокинув на спину, Бездна ударилась затылком о булыжники и погрузилась во мрак. Что-то тяжёлое давило сверху, словно необоримая железнодорожная рельса. Мучительно стеная, она выбралась из-под неподвижного огромного тела, раскидав обломки гробовых досок. Нащупала приклад Диемако и приподнялась на одно колено.

Очень вовремя: строй мёртвых солдат, разделившись пополам взял в клещи пьедестал с бронзовым обрубком. Йоля всё так же сидела на заднице, прислонившись спиной к холодному граниту пьедестала. Ноги широко расставлены, руки обхватили склонённую голову, медно-красные волосы завесили лицо.

Хищные тени нависли над предводительницей Волчьего Сквада: когтистые руки мертвецов, сжимающие зазубренные уродливые клинки, тянулись к её беззащитному телу.

Аглая Бездна упёрла приклад Диемако в плечо:

— Очнись, пизда конопатая!

Её визг и сухие хлопки выстрелов нарушили замогильную тишину; автоматная очередь хлестнула по призрачным теням, и пули зацепили постамент. Тот посёкся гранитной крошкой, обдав сидящую внизу женщину жалящим дождём, но впавшая в оцепенение Йоля не шелохнулась. Бездна стреляла, пока не кончились патроны. Колеблющиеся, будто сотканные из тумана мертвецы, облачённые в причудливые доспехи, рвались в клочья, осыпаясь на брусчатку горстями бурого пепла.

— Держи вот, — Монакура приподнялся на локте, он протягивал девушке полный магазин.

Изо рта барабанщика сочилась кровь, окрашивая бороду красным. Монакура напоминал людоеда из детской книжки-раскраски. К вонзившемуся в плечо ятагану прибавилось копьё — торчало у него из спины.

— Бери в прицел правую сторону от жопы, — прохрипел сержант,— Я возьму левую; не покроши Йолю.

— Я уже пыталась, и поняла: нашей тётеньке совершенно похуй, как умирать, — буркнула Бездна и нажала на гашетку.

Они снова стреляли, пока не кончились патроны. А когда кончились, поменяли магазины и опять стреляли. Мёртвые солдаты осыпались на плиты мостовой лишь прахом, да кусками ржавых доспехов, а на их место вставали новые. А когда патроны кончились совсем, Бездна отбросила винтовку и, крепко обняв гиганта за шею, закрыла глаза.

— Ух, — выдохнули десятки мёртвых глоток и в небо взмыла туча смертоносного железа.

* * *

— Восхитительная смерть, — прошептала призрачная фигура, смахивая с прорези в рогатом топфхельме скупую слезу.

* * *

Аглая Бездна ожидала ощутить, как проламывается её череп и расходится рассечённая плоть, но вместо этого раздался оглушительный свист — так кричит пламя, вырвавшись наружу сквозь ствол огнемёта. Девушка приоткрыла глаза и вскочила на ноги: пространство вокруг памятника сверкнуло багровыми всполохами, сметая призрачное воинство. Над пьедесталом с бронзовой задницей возник ослепительный столб: колонна голубого света устремлялась вверх, в бесконечность, мимо жёлтой, ущербной луны, мимо мерцающих звёзд, мимо кружащихся вокруг них бесконечных вселенных. Из этого столба света, кувыркаясь и каркая, вывалилась огромная взъерошенная птица, и голубой луч тут же взорвался, разлетевшись миллиардом мерцающих кристаллов. Ворон, размером с овчарку, вскочил на чешуйчатые лапы и, точно прицелившись, клюнул Йолю прямиком в темечко. Потом прыгнул вверх на обрубок, и склонил голову набок, наблюдая пробуждение госпожи лейтенанта.

— Грим! — радостно возопила Аглая и хлюпнула носом.

Птица каркнула и взмыла вверх, исчезнув за остроконечными черепичными крышами.

Сержант и его приёмная дочурка держали друг друга в тесных объятиях, завороженно следя за неторопливо развёртывающимся действом.

Руки, затянутые в потёртую кожу, нащупали рукоятку датского меча, обнажённые, согнутые в коленях ноги распрямились: Йоля, прижимаясь спиной к гранитному постаменту, медленно скользнула вверх. Ряды мертвецов, снова подступающих к памятнику, ощерились острой сталью. Метнулись копья и пики, ломая наконечники о холодный камень: они нашли лишь пустоту, красноволосая женщина уже стояла наверху, приобняв рукой гордо выпяченную бронзовую жопу. Немного покрасовавшись, Йоля спрыгнула вниз, в самую кучу мертвецов. Через несколько ударов сердца неведомая сила разметала строй щитов, будто игральные карты; трещали ломающиеся древки копий и алебард, хрустело ржавое железо доспехов, лязгала сталь сталкивающихся клинков. Пуу и Бездна видели лишь мелькающее серебро росчерков датского меча; движения предводительницы оставались непостижимы взору, фигура Йоли превратилась в непрерывное размытое движение. Размылась и реальность: превратилась в постоянно изменяющийся калейдоскоп образов и видений. Гигант с торчащим из спины копьём и растрёпанная окровавленная девчонка, широко распахнув глаза, внимали колдовскому поединку.

Вот серебряный ураган, крутящийся среди колышущегося воинства, останавливается: огромный Волк встаёт на задние лапы; в руках у зверя странное оружие: лезвие меча на длинной рукояти. Теперь время едва двигается. Движения зверя чётко выверены, он словно танцует: страшная глефа неотвратимо вертится, медленно, будто в кровавом киселе — доспехи призрачных воинов взрываются фонтанами багряной пыли, гротескные шлемы слетают с плеч вместе с головами, пепел и прах мертвецов оседает на брусчатке.

Вот щербатый полумесяц испускает ядовитые, мерцающие лучи: серый мех хищника воспламеняется, Волк хрипло воет, запрокинув к чёрному небу оскаленную пасть и бьёт кончиком меча о землю, та исходит глубокими трещинами, и вырвавшиеся наружу сгустки пепельного клубящегося тумана затмевают жёлтый свет, гасят отравленное пламя.

Вот волшебное противостояние прекращается: на площади вновь танцует женский силуэт, невозможно быстро вращая мечом, а уцелевшие солдаты, сбившись в жалкую кучу, отходят к стенам покосившейся кирхи.

Вот запертые ворота церкви распахиваются с пронзительным скрипом, а в тёмном проёме распахнутой двери появляется силуэт чудовища, тускло поблёскивающего потемневшей сталью готического латного доспеха.

Щетинясь шипами гофрированного доспеха, с грохотом и лязгом, ужасный монстр, роста в котором не меньше монакуровского плюс ещё шлем, выдвинулся вперёд, на залитую кровью и жёлтым светом кривого полумесяца мощёную площадь.

— Дани Ёж! — огромный рот Бездны распахнулся в удивлении.

— Гортхаур Жестокий! — вторил ей поражённый сержант.

Они, опираясь друг на друга, кряхтя и охая, медленно побрели к предводительнице, замершей у ворот кирхи.

Чудовище держало в руках двуручный    кеттенморгенштерн, жуткая голова которого, свисающая с длинной цепи,  щетинилась острыми колючками.

— Вупувавут! — заявил тёмный повелитель, обвиняюще тыча в красноволосую девушку указующим перстом.

— Чё, бля? — Аглая Бездна недоуменно воззрилась на Йолю, — Вы знакомы с этим клоуном?

— Это император юга или человек-глаз? — спросил Монакура, ухватив девушку за плечи.

— Кто что видит. Я наблюдаю невъебенно здорового римского центуриона. Очередная неуклюжая шутка Князя. Отойдите в сторону, мои хорошие, — Йоля нежно, но настойчиво высвободилась из лап сержанта.

Она ухватила рукоятку ятагана, торчащего из плеча сержанта, и резко дёрнула. Монакура охнул и упал на колени.

— Ещё немного боли, — на мостовую полетело извлечённое из широкой спины копьё.

— Вупувавут! — настойчиво повторил рыцарь, медленно раскручивающий своё страшное оружие.

— Йоля! — хрипел Монакура, — С каких таких херов он тебя на поединок вызывает? Давай пристрелим его и пойдём отсюда: мы отработали контракт. У меня ещё осталось несколько патронов.

Сержант извлёк из кармана автоматический Глок и щёлкнул предохранителем.

Йоля уставилась на сержанта; что-то тёплое мелькнуло в её жёлто-зелёных звериных глазах, ровно  на долю секунды, но Монакура успел поймать это «что-то» и, восприняв осколок пролетевшего чувства, как команду, два раза нажал на спусковой крючок. Одна пуля, срикошетив от вычурного изгиба шлема, унеслась вверх, убивать небожителей, другая смялась в гармошку, встретившись с латной кирасой.

— Вот гандон бронированный, — с досадой проговорил побледневший Монакура; кровавое пятно на его плече стремительно увеличивалось в размерах.

Он разочарованно покрутил головой в поисках весомого аргумента, и его взгляд остановился на бронзовой жопе, гордо стоящей на широко расставленных крепких ногах, обутых в пижонские ботфорты.

Йоля застыла перед великаном с опущенным к земле мечом, склонив медно-красную голову к плечу.

— Вупувавут! — глухо и радостно завопил бронированный монстр и бросился вперёд, вертя над головой цепным моргенштерном, а предводительница Волчьего Сквада двинулась ему навстречу лисьей походкой манекенщицы, неспешно демонстрирующей новое ошеломительное мини.

Когда между сближающимися противниками оставалось шага четыре, что-то огромное просвистело в воздухе и впечаталось в шипастого рыцаря. Эффект превзошёл столкновение обломка скалы, выпущенного из осадной катапульты и пассажирского аэробуса, под завязку набитого пустыми пивными банками.

Бронзовая задница, что метнул раненый сержант, разбрызгала латный доспех в стальные сопли. Огромная туша грохнулась навзничь, страшенный кистень отлетел далеко в сторону; звуки падения гиганта купила бы любая метал-банда для интро своего нового альбома, и за бешеные деньги.

Так Жиль де Риньяк, великий французский дуэлянт и непревзойдённый фехтовальщик, спустя несколько сотен лет после своей смерти, поверг ниц ещё одного противника.

Монакура тоже упал, сильно побледнев лицом. Встревоженная Аглая бросилась к нему, а Йоля — к поверженному монстру, стремясь воспользоваться удачным подгоном своего сержанта.

Её отделяли от противника всего пара шагов, остриё меча уже нацелилось в обнажённое, покрытое гнойными язвами горло, как вдруг прямо из древней брусчатки, ломая и выворачивая огромные булыжники мощёной мостовой, с ужасным грохотом и лязгом, неотвратимо и вертикально вверх,  вздыбились толстенные заострённые брёвна, объединённые в монолит неприступного частокола.

Йоля с размаху влетела в неодолимый забор и остановилась, изумлённая. В шаге от неё расцвёл алый цветок пылающей пентаграммы, и оттуда, словно черти из табакерки, вывалились две растрёпанные и грязные фигуры, очертаниями смутно напоминающие долговязого мальчишку и тщедушную женщину в драном сарафане.

* * *

— У нас гости, — торжественно объявила Аглая Бездна, распахнув двери казарменной столовой, и, немного понизив голос, пояснила:

— Йоля, там какой-то красавчик припёрся, цеховым мастером представляется, но это не тот босяк, что нанял нас.

— Тот, — вздохнула Йоля, сидевшая у самого камина, жарко полыхавшего, невзирая на плюсовую температуру на улице, — Пусть заходит.

Высокий мужчина, стройный и гордый видом, с лицом властным и хищным, одетый в простой, но элегантный, старинный охотничий костюм зелёного бархата и изящные сапожки с узкими голенищами, появился на пороге.  Собранные в тугой хвостик, чёрные, слегка посеребрённые на висках волосы, открывали глубокие благородные залысины на высоком лбу.

Нос с горбинкой, тонкие надменные губы и выдающийся вперёд подбородок делали его похожим на опасную  птицу. Тонкая линия подстриженных усиков плавно переходила в небольшую клинообразную бородку, а мочки ушей оттягивали вниз массивные серебряные серьги.

Незнакомец застыл на пороге, слегка обозначив кивок головой, обращённый исключительно к Йоле, хотя кроме неё в помещении находились огромный чёрный ворон, сидящей на столе подле возложенных голых ног в страшенных сапогах, и Монакура Пуу, перемотанный лоскутами белых тряпок.

— Князь, — низкий голос Йоли прозвучал весьма уважительно, но ноги остались на столе; госпожа лейтенант более ничем не проявила решительно никакого гостеприимства.

Не дожидаясь приглашения, мужчина подошёл к дощатому столу, длинным носком сапога отодвинул грубый табурет и присел на краешек, манерно откинув полы расстёгнутого плаща. Он задрал ногу на ногу и грациозно оперся на тонкую  блестящую трость с белым набалдашником, изображающим рогатую голову то ли сатира, то ли подобного ему чёрта.

— Для начала мы закончим с нашим контрактом, ибо я привык завершать начатые дела, — прозвучал приятный оперный баритон.

Йоля не ответила. Она сидела, слегка склонив голову и из-за спутанных красных волос на мужчину смотрели жёлто-зелёные глаза, отражающие пляшущее пламя камина. Грим и Монакура тоже застыли недвижными изваяниями, пристально следя за гостем.

— Браво, — сухо сказал посетитель, — Вы прекрасно справились с заданием.

— Контракт фейковый, — нахмурился Монакура Пуу, — Ты прикинулся мирным селянином, дабы заманить нас в смертельную ловушку.

— Естественно, фейковый, я же отец лжи, — невозмутимо ответствовал гость, — Но это ничего не меняет. Вы согласились и полезли в драку, возомнив себя героями дешёвого романа о приключениях бравых наёмников. И, кстати, никакой «смертельной ловушки» не было, я лишь поиграл с вами, интересуясь вашими способностями, дабы оценить, способны ли вы выжить в такой плёвой ситуации и быть мне в дальнейшем полезными. Вы великолепно справились с испытанием, и у меня к вам новое предложение.

Он расстегнул изящную серебряную застёжку своего плаща и тот сполз с его плеч на грязный пол столовой залы, усеянной битыми глиняными черепками, деревяшками и обглоданными костями. Мужчина поочерёдно посмотрел на всех троих, задержавшись на хмуром лице сержанта.

— Разумеется некоторым членам вашего отряда придётся заполнить необходимые формуляры и подписать новый контракт.

Цеховой мастер бережно положил на поверхность дощатого стола, сплошь покрытого жирными бурыми пятнами, блестящую трость и неторопливо стащил с рук узкие матерчатые перчатки. Монакура не заметил, откуда он извлёк письменные принадлежности, но, тем не менее, сейчас перед посетителем появилась чернильница с торчащим из неё пером, и пара-тройка исписанных листов.

Бумага, или, скорее пергамент, отливал древней желтизной, с нижнего края документов свисала атласная лента, завершающаяся оттиском восковой печати. Рука мужчины, заканчивающаяся изящными пальцами с острыми, словно у женщины, ногтями, взяла один из листков и толкнула в направлении сержанта. Листок, будто подхваченный порывом ветра, метнулся через стол и резко застыл возле  красных, потрескавшихся рук Монакуры Пуу.

— Что это? — настороженно спросил бывший сержант, недоверчиво наклонив мощный торс, перекрещенный окровавленными бинтами, вытянул шею и с отвращением понюхал документ.

— Тухлыми яйцами пахнет.

Он покрутил пергамент так и сяк, поковырял обгрызенным ногтем круглую печать на алой ленточке, после чего беспомощно уставился на Йолю, которая не шелохнулась за всё время визита. Ворон тоже замер у ног предводительницы, изредка открывая чудовищный клюв и высовывая наружу длинный красный язык, как собака, которой не хватает воздуха.

— Это латынь, — нарочито медленно произнесла Йоля.

Ковшик на длинной ручке исчез в недрах деревянного бочонка, стоящего подле её табурета, а спустя несколько секунд, вынырнул оттуда, неся в себе ворох белой пены.

Предводительница с шумом втянула в себя белоснежную шапку эля, зачем-то предварительно подув на неё, словно это были горячие щи.

— Князь предлагает тебе контракт, — объяснила предводительница, — Он предлагает тебе продать свою бессмертную душу.

Монакура язвительно хохотнул, но осёкся, увидев, как разгораются звериные очи, превращаясь из зелёных в багряно-жёлтые цвета падшей листвы, пожираемой жадным пламенем.

— Остальные трое: парень, девчонка и старуха, естественно так  же получат подобное щедрое предложение, — произнёс гость.

— Вам же, — он прищурился на Йолю и ворона, кажущего всем свой длинный острый язык, — Я снова предлагаю присоединиться ко мне.

Он снова помолчал несколько ударов сердца, всматриваясь в лица собеседников, и продолжил:

— Как вы уже заметили, всё в окружающем нас сейчас мире ох, как не просто. Кое-что пошло не так, что-то не сработало, что-то наоборот сработало, вопреки ожиданиям; всё очень сложно, и я обязательно введу вас в суть сложившейся ситуации, но позже.

Сержант резко встал, отбросив грубый табурет, и сильно покачнувшись от слабости:

— Сейчас объяснишь, но прежде я тебе нос сломаю, заодно и проверим, действительно ли ты всамделишный лукавый.

Мужчина слегка поморщился и, сложив тонкие губы трубочкой, дунул в сторону звереющего Монакуры. Того откинуло к стене: сильно ударившись спиной, сержант опустился костлявой задницей на пол, где и застыл, жадно хватая ртом воздух.

— Проверил, грубиян?

Цеховой мастер сокрушённо покачал головой.

— Скажу тебе, Волк, без обиняков, просто и начистоту. Ты и, хм, твои приятели из этих, — он замолчал ненадолго, пытаясь подобрать слово.

— Из этих... — холёные ногти выдали по столешнице залп раздражённой трели.

Он глубоко вздохнул, так и не подобрав верное слово.

— Буду изъясняться на языке, понятном всем, — трость указала на сидящего барабанщика:

— Вы, словно Burzum. Легенды, ставшие классикой. Только вот играть вам больше не стоит. Положите сотворённые вами шедевры в сокровищницу человечества, и пусть люди любуются и восторгаются ими, подражают и черпают вдохновение. Только не играйте. Для вашей же пользы. Займитесь чем-нибудь другим, а если не знаете, то подскажу, ибо я — знаю. Понятно?

Вопрос явно адресовался сидящему на заднице бывшему барабанщику.

Тот искренне мотнул головой в жесте полного отрицания. Князь доверительно улыбнулся поверженному гиганту, кивая на красноволосую женщину:

— Время старых богов прошло. Главный Гад помер, идёт делёж Вселенной, задействованы все силы с обоих сторон, и тут из своего заплесневелого саркофага вылезает он и заявляет, что сам во всём разберётся, совершенно не понимая ни стратегической, ни тактической обстановки. Я уж не стану упоминать о том, что метафизическое мироустройство претерпело грандиозные изменения уже после того, как он залез в свой грязный ящик отсыпаться после очередной кровавой попойки, называемый им войной. Я уж и так и сяк, да всё жопой о косяк: и убить легендарного бога жалко и приручить невозможно. А ещё эти прихвостни подвизались.

Острый ноготь указал на Грима — тот продолжал показывать язык.

— А теперь ещё и вы трое...

Князь осёкся, вытащил из нагрудного кармана платочек тончайшего шёлка и старательно промокнул блестевший лоб.

— Давай ты к нам, — прохрипел сержант, — За Burzum толково трёшь. Кстати, я всегда думал , что Главный Гад — это ты.

Князь молчал: уставился на свою правую руку, левой же теребил полоску усов над верхней губой.

Деревянный ковшик на длинной ручке вновь опустился в недра бочонка, поскрёб по его днищу и стенкам, и, вынырнув, отправился к обветренным губам. Йоля втянула в себя белоснежную пену, но этим и ограничилось — эля в ковше не было.

Ковш небрежно, но метко, полетел в пылающий камин, а девушка, сняв свои совершенные ноги с отвратительно грязной столешницы, встала с убогого табурета, вознесясь красной головой под самый потолок, по овальным сводам которого прыгали гротескные кривые тени. Она подняла с земли опустевший бочонок и приложилась губами к ржавому железному обручу, скрепляющему грубые доски ёмкости. Пена и остатки эля потекли по щекам и подбородку, стекая на плоскую, глубоко декольтированную грудь.

Осилив остатки напитка, предводительница непринуждённо и громогласно рыгнула; бочонок полетел вслед за ковшом — отапливать огромную средневековую залу. Она оперлась двумя руками, обутыми в коричневые проклёпанные перчатки мечника, на стол и слегка наклонилась вперёд, обратив лицо к князю, который вдруг перестал разглядывать свой совершенный маникюр; его обе руки осторожно легли на тонкую трость перед ним.

— То есть ты, Князь, изменник и лжец, побеждённый и отвергнутый изгнанник, неудачник, да к тому  же ещё и иудей, предлагаешь  мне, ещё ни разу за много тысяч лет не проигравшей ни единого сражения, стать твоим бойцовым псом?

— Сукой, если брать в расчёт твой нынешний облик, — поправил её изрядно побледневший мужчина.

Его левая рука крепко сжала блестящую трость, так, что длинные холёные пальцы побелели от напряжения, а правая потянула за набалдашник, выполненный в виде головы рогатого демона, обнажая тусклую сталь узкой шпаги.

Монакура неуловимым движением резко распрямился, оказавшись в вертикале, огромная рука сжимавшая ножку кривобокого табурета, уже начала свой стремительный полёт, целя в посеребрённый висок благородно посаженной головы. Ворон метнулся к краю стола с грацией боевого кота, его клюв устремился в бездонный чёрный глаз лукавого.

Йоля подняла вверх руку и громко щёлкнула пальцами, словно испанскими кастаньетами; бросившиеся в схватку, равно как и князь, выхвативший клинок, завязли в тягучем и липком воздухе, что сгустился вокруг, подавляя любое движение. Пара чёрных пёрышек, что выскользнули из крыла чудовищного ворона, парили в воздухе, слабо подрагивая и наклоняясь из стороны в сторону.

Йоля, ничуть ни замедлившись, окинула взглядом трёх застывших персонажей и, смачно вписав щелбан по вороньему клюву, довольно хихикнула:

— Возвращаю должок, ворона.

Она вновь повернулась к гостю, что кривил свой надменный рот в немом возгласе, и сказала:

— Думаю наша встреча зашла в тупик, поэтому я предлагаю попробовать ещё раз.

Она сложила потрескавшиеся губы очаровательной трубочкой и нежно дунула застывшему мужчине прямо в лицо.

* * *

Окованная тяжёлыми железными полосами, массивная дверь казарменной залы распахнулась, и на пороге возникла Аглая Бездна. Сконфуженная девушка уставилась на Йолю, сидевшую у жарко натопленного камина, огромного ворона, что напоминал сгусток мрака и забинтованного сержанта, босого и голого по пояс.

— У нас гости, — неуверенно начала она, но вновь замолчала, потерянно вращая головой из стороны в сторону, точно дятел в поисках трухлявого ствола, полного вкусных жучков.

Йоля ободряюще кивнула ей, подняв вверх руку в коричневой перчатке и произвела вращательное движение, имитирующее раскручивающиеся лопасти боевого вертолёта. Аглая захлопнула свой отвисшей рот и, раскрутившись по приказу, выпалила:

— Там этот мужик, что нанимал нас, но помытый, причёсанный, без шапки-пидорки и без подарочков.

— Да, да, пусть заходит, — бросила ей Йоля, зачерпнув ковшом на длинной ручке остатки эля со дна пузатого бочонка, примостившегося возле неё на земляном полу.

Высокий мужчина в старинном, плотно облегающем его стройную фигуру, зелёном охотничьем костюме, появился вслед за девушкой, замершей на пороге. Он нежно и обходительно приобнял Аглаю за плечи и решительно отодвинул  со своего пути.

— Князь, — бархатным голосом мурлыкнула Йоля, не потрудившись снять свои роскошные, жутко чумазые ноги с грязной столешницы.

Почтительно кивнув госпоже лейтенанту, мужчина стремительно двинулся вперёд, к кособоким табуретам, окружающих гнилой стол, ровно как стая трусливых гиен, вьющихся вокруг умирающего льва, в надежде откусить кусочек плоти и остаться живыми.

Брезгливо отодвинув носком изящного сапожка одного из инвалидов, Мастер собрался грациозно присесть на краешек оного, но вдруг застыл; по его хищному лицу пробежала тень, омрачив благородные и властные черты. Он поднял руку, затянутую в манерную узкую перчатку, и прикоснулся к виску, слегка посеребрённому ранней сединой, потом поднял свои чёрные глаза и уставился на троицу за столом.

Йоля тихонько сидела на табуретке, тиская в руках глиняную кружку с остатками эля. Склонив медно-красную голову к плечу, она уставилась на посетителя отсутствующим взором, будто бы рассматривая сквозь него кирпичную кладку стены. Взгляд широко распахнутых жёлто-зелёных глаз напоминал неосознанный собачий — когда тупая, огромная сука волкодава изучает тебя пристально, и, вероятно, сама не понимает, что ей больше хочется: поиграть с тобой в мячик или откусить половину лица. Сходство с глупым, но опасным зверем дополняла струйка вязкой слюны, стекающая с уголка прекрасно очерченного, приоткрытого рта. Перемотанный окровавленным тряпьём Монакура Пуу издевательски   скалился, обнажая огромные дыры в передних зубах, Грим же открыл клюв, высунул вперёд длинный, красный и острый язык, что абсолютно не походил на вороний, и по-человечески уселся на собственный хвост, имея вид законченного идиота.

— Тебе, Сатана, садиться никто не предлагал, — нежно пророкотала красноволосая девушка.

Опешивший гость выронил из рук блестящую трость, которая, вращая рогатой башкой набалдашника, закатилась под трухлявый стол.

Йоля, кривя растрескавшиеся губы, презрительно процедила:

— Итак, мы выполнили все пункты контракта. Мы уничтожили то, что крадёт головы твоих людей и нашли твоего сводного брата. Забирай головы, забирай своего родственника и вали из нашего замка. В благодарность за преподанный нам в ночном сражении урок дешёвой магии, трусливого коварства и невнятного морока, мы позволим тебе уйти живым и не потребуем окончательный расчёт за выполненную работу. Изыди, сатана.

* * *

Вдоль полуразрушенной крепостной стены, сложенной из красного кирпича, по пыльной, мощёной древними булыжниками извилистой дороге, мимо покосившихся надгробным крестов и потрескавшихся могильных плит, брёл ссутулившийся мужчина в длинном дорожном плаще с накинутым на голову глубоким  капюшоном, полностью    скрывающим  лицо. Его левая, холёная и бледная рука сжимала конец растрёпанной верёвки, правая же опиралась на длинную трость с белым набалдашником. Другой конец жалкой бечевы был намотан на тощую шею огромного рогатого козла, что тащился следом, непрерывно и жалобно блея, впряженный в оглобли трухлявой телеги, что скрипела кривыми колёсами, и, подпрыгивая на булыжниках, грохотала наваленными на неё  ржавыми рогатыми касками.