Кого не взяли на небо

Глава четырнадцатая. Сука-любовь. Часть первая

С моря пришёл сильный ветер и разогнал рой мошкары, облепивший лицо умирающей. От этого холодного и влажного дуновения веки девочки затрепетали и она открыла глаза. В последний раз. Она это знала. Маленькая Сигни знала: она открыла глаза последний раз в своей жизни. Голова уже не болела, а во рту пересохло так, что распухший язык не мог шевельнутся. Земля внизу сменила цвет с багряного на грязно-бурый. Глубокие порезы на лодыжках и запястьях запеклись и больше не кровоточили: жрец плохо выполнил свою работу. Она не умерла быстро.

Ветер усилился: подвешенные на ветвях огромного дерева люди раскачивались из стороны в сторону, их верёвки скрипели. Сытым вóронам, устроившимся на сучьях гигантского ясеня не нравилась буря; птицы жались поближе друг к другу, и противно каркали.

А Сигни не тревожило приближение бури. Если бы девочка знала, что такое маятник, она бы сравнила себя, висящую вниз головой, именно с ним. Она раскачивалась, как маятник больших часов, отмеряющий последние минуты её жизни. От этого монотонного движения глаза девочки закрылись и сознание Сигни снова унеслось прочь.

* * *

— Пусти, мерзкий!

Сигни опять висела вниз головой, её несли, небрежно перекинув через плечо. Она даже знала, кто её нёс. При каждом его шаге её маленький носик пребольно тыкался в противную, холодную спину мужчины, пахнущую машинным маслом и дизельным топливом. Она замолотила кулачками по этой спине, перекрещенной двумя полосами лямок рабочего комбинезона.

— Джет! Опусти меня вниз.

Драугр, заслышав своё имя, резко остановился, словно послушный ослик. Он бережно обхватил Сигни двумя руками, снял со своего широкого плеча и поставил в вертикальное положение прямо перед собой. Сигни надула губки и посмотрела на свои ручонки. Они были пусты — она забыла свой нож в каюте и теперь ей нечем проучить зазнавшегося мертвеца.

— За что ты бил моего папу плёткой, и почему мой папа теперь тоже драугр?

Голос фараона просыпался сухим песком. Он смеялся.

— Я не бил твоего папу плёткой, дочь ярла, только собирался. И, кстати, что значит «тоже драугр»? Ярл Туи теперь безусловно драугр; я же — неупокоенный, то бишь всё-ещё немного живой. Понимаешь разницу, маленькая ярлица?

— Нет, не понимаю, — девочка надула теперь и щёчки, — Но я убью тебя своим ножом, или расскажу Волку, что ты сделал с Туи Рыжим и Зверь схватит тебя за шиворот и отволочёт Гарму.

Джет издал пару сухих хлопков.

— Нет, маленькая ярлица, всё будет не так. Это я расскажу Волку, где ты опять лазала ночью и это тебя он отнесёт Гарму. А такие, как я, псу не интересны. Он любит свежее мясо.

Маленькая дочь ярла крепко призадумалась. Потом она протянула руку и подёргала неупокоенного за иссохшую руку.

Великий Фараон присел на корты и обратил к девочке своё древнее лицо.

— Ладно, Джет, — примирительно протянула та. — Давай так: я никуда не ходила ночью, а ты не бил моего папу хлыстом, идёт?

— Так я и так не бил его, маленькая хитрющая ярлица.

— Может и не бил, — девочка вновь обиженно надула губы, — Но Волк то об этом не знает. А я возьму и скажу, что бил.

Джет задумчиво пошелестел себе под нос, а потом опять подхватил Сигни и перекинул через плечо.

— А ты коварная, как и подобает ярлице. Но вот тебе мой совет. Никогда не пытайся обмануть Волка. Он всё равно узнает правду, и, если тебе очень-очень повезёт, то, возможно, ты потеряешь лишь его расположение. Хотя, насколько я помню, лжецы обыкновенно лишались каких-либо конечностей. И языка.

Сигни перестала молотить кулачками по спине, перемазанной мазутом, и притихла.

Они поднимались по стальному коридору, освещённому жутковатым мигающим светом красных аварийных фонарей.

Высокий мужчина, босой, в грязном рабочем комбинезоне и красной вязаной шапочке китобоя, подозрительно напоминал усохшую мумию. На его широком плече, головой вниз, висела маленькая девочка в длиннополой рубахе, обильно покрытой засохшими пятнами крови. Раздутые от обиды щёчки делали её похожей на обожравшегося хомяка.

* * *

— Прикинь, дружище: сейчас я переебу тебе веслом по роже, заберу твою огненную трубу, самого тебя выкину в море, а потом поплыву прочь, с оружием и едой.

Хельги пнул сеть, валяющуюся на дне шлюпки. Сеть была набита рыбой под завязку. Скаидрис усмехнулся, поправил кренящийся набок ствол калаша, приставленного к скамье, и спросил:

— А с ним ты чё делать будешь?

Измазанный рыбной слизью с прилипшими к нему кусочками кровавых потрохов палец вперился в небо.

Хельги поднял глаза и притворно вздохнул. Над шлюпкой пронеслась чёрная тень: реально чернее самой чёрной черноты.

Когда Грим проносился мимо, Скаидрис изловчился и подкинул вверх огромную серебристую рыбину, которую только-что выпотрошил. Ворон лишь слегка склонил вбок свою чудовищную голову, щёлкнул блестящим клювом и угощение бесследно исчезло.

— Этот трюк называется «Рыбы дай», — сообщил труъ-мéтал с неподдельной гордостью.

— Никакая это не ворона, — пробормотал себе под нос Хельги.

Скаидрис озабоченно повертел головой по сторонам.

— Где последняя сетка, не помнишь?

— Там, бро, — палец скальда вперился в заросли тростника, подступающего к самой воде.

— Тогда поплыли, снимем, а потом на корабль. Предвкушаю свежую, наваристую уху.

— Чё? — не понял молодой викинг.

— Бля, ну как тебе объяснить... Берёшь всю эту хуйню, — Скаидрис пнул вторую сеть, что содержала рыбу помельче, — Кидаешь в котёл и...

— И варишь с самого утра, пока солнце не встанет прямо над твоей головой, — подхватил Хельги.

— Exactly, — обрадовался лив. — Ну с полднем ты переборщил, достаточно и пары часов.

— Возможно, — кивнул скальд. — Потом эту кашу процеживаешь, кладешь соль, корешки и вот этих красавиц, — босая нога викинга упёрлась в сетку, набитую крупной выпотрошенной треской, — И луковицу.

— Можно ещё чёрного перчика и пару картофелин, — добавил Скаидрис, но сразу же поправился, — Извини я забыл, что ты не в курсах про картоху, Америку ведь ещё не открыли.

— Чё, бля? — презрительно приподнял брови Хельги, — Да я в пятнадцать лет уже добыл свой первый скальп. Тот скрелинг был высокий и здоровый. И вот такая бородища, — Хельги похлопал себя по груди, обозначая размер.

— Не пизди, — добродушно пожурил его Скаидрис, — У скрелингов не растёт бороды.

Смущённый скальд слегка покраснел и некоторое время они гребли молча.

Мутное солнце встало над полосой воды на востоке, придав низкому небу светло-серые свинцовые оттенки. Ветер усиливался, гоняя по тревожным небесам рвань тёмных, набухших дождём облаков.

Шлюпка ткнулась носом в заросли усохшего тростника, где вскоре и нашёлся оранжевый поплавок сети. Когда Скаидрис попытался подцепить его веслом, где-то на берегу сухо треснул винтовочный выстрел, и гребная лопасть разлетелась в мелкую щепу.

Бойцы Волчьего Сквада повалились на дно лодки, прямо на скользкие сети, доверху набитые рыбой. С берега выстрелили ещё раз. И ещё. И ещё.

Скаидрис, извиваясь, словно один из угрей в их сетях, выпростался из-под скальда, сеток и рыбы. Схватив свою винтовку, он дал в сторону берега длинную очередь. Одиночные выстрелы затихли, и вскоре заросли тростника на берегу загрохотали ответными злющими очередями.

Пули пробили стену лодки на расстоянии двух пальцев от тел бойцов, валяющихся на дне, в грязной воде, среди дохлых рыбёшек.

— Прыгаем, — криво оскалился Хельги, — На счёт три.

Пуля разнесла борт над его левым плечом, пропорола холщовую ткань и кожу под ней. Хельги поморщился.

— Раз, два, — скальд потянулся к краю шлюпки.

— Погоди, — хмуро пробормотал лив, и, выстрелив пару раз в заросли, мрачно пробормотал:

— Я плавать не умею.

Хельги прищурился, вытащил из ножен меч, и сказал:

— Сейчас стреляешь. Стреляешь десять ударов сердца. Потом не стреляешь. Понял?

Скаидрис кивнул.

— Понял, прикрою.

Высунув ствол за борт, он дал вслепую ещё одну длинную очередь. Хельги скользнул в воду, будто змея — ловко и бесшумно. Скаидрис проворно сменил магазин, и, пока считал до десяти, винтовочные очереди срезали заросли сухого тростника, будто мотокоса. Интуитивно он направил огонь именно в ту, правильную сторону, и, похоже, накрыл противника. Во всяком случае, кого то из них. Уроды, прячущиеся в камышах стрелять стали реже.

Пять, шесть... Дуло калаша изрыгало пламя.

Увлёкшись, паренёк привстал на одно колено.

Семь, восемь...

Ответная очередь хлестнула по тощей груди. Скаидрис, прижав к рассечённой пулями кенгурухе свою винтовку, повалился на спину, на дно шлюпки, где и барахтался некоторое время, с посиневшим лицом, тщетно пытаясь вдохнуть. Когда он простился с жизнью и приготовился умереть, его лёгкие всё же впустили внутрь себя немного воздуха. Лив лежал на спине, хрипя открытым ртом и слушал пронзительные вопли, раздающиеся со стороны камышей.

Там кого-то резали или насиловали.

Скаидрис наморщился как старый гриб, положил винтовку в лужу, и, опершись рукой о борт шлюпки, с трудом принял сидячее положение. Он стащил через голову кенгуруху от «Cult of Fire», свою многострадальную, верную боевую спутницу, с оторванным рукавом и изображённым на груди простреленным портретом полуразложившегося Бедржиха Сме́таны. Очень бережно затоптал одёжку под скамейку. Проверил кевларовые щитки, плотно прилегающие к телу.

Дырки три-четыре. Повезло. Пара рёбер наверняка сломана, но это уже мелочи.

«Спасибо, сержант. Твой совет "никогда не снимать бронежилет" — работает. Интересно, почему же ты сам всегда гол по пояс».

Снова схватил автомат и направил ствол в сторону берега.

— Хельги, — попытался крикнуть он, но смог издать лишь глухое шипение.

На берегу наступила тишина, как и полагается заброшенному морскому берегу.

На раскрошенный пулями борт шлюпки легли две бледные руки, перевитые стеблями зелёных водорослей, и Скаидрис инстинктивно приготовился въебать прикладом по харе, что, по всем правилам мироздания, должна нарисоваться следующей, но остановился, очарованный мокрой башкой чудовища, что скалилось, сжимая в зубах лезвие длинного, закруглённого на конце меча.

Скальд перегнулся через борт и повалился на дно лодки. Из дырки в его могучем бицепсе текла кровь.

— Блядь, — Скаидрис с ненавистью посмотрел на викинга и, вытащив из-под скамьи свою драгоценность, решительно рванул уцелевший рукав.

Он схватил кусок материи и жёстко перетянул предплечье юноши.

Бледный лицом Хельги улыбался своей фирменной, волчьей улыбкой.

— Поплыли к берегу, — отплёвываясь водой и кусочками бурой тины, заявил викинг, — Заберём огненные трубки.

— Пушки, — поправил его Скаидрис.

— Пушки, — послушно повторил Хельги и волчий оскал стал ещё шире: ему понравилось слово.

— Ты всех положил? Никто из клоунов не съебал за подмогой?

Скаидрис немного подождал ответа и попробовал ещё раз:

— Ты всех грохнул?

— Ага, грохнул, — радостно закивал викинг.

Ему понравилось и это слово.

Они сели на одну скамью, и каждый взялся за одно весло, грести парой пацаны были не в состоянии.

С трудом ворочая обломанной пулями деревяшкой, Хельги вопросительно глянул на дырки в бронежилете лива. Из-под нижнего края на рваные джинсы юноши обильно стекала кровь, окрашивая в багровый оттенок всю область бикини. Скаидрис перехватил взгляд викинга и моментально подсел на измену. Бросив весло, рванул застёжки и отбросил в сторону армор, спасший ему жизнь. Он удивлённо потрогал круглое отверстие чуть пониже пупка. Оттуда полилось ещё сильнее.

— Извини, бро, — сказал лив Бедржиху Сме́тане, что невозмутимо пырился на юношу мёртвыми глазами и рванул шиворот своей любимой одёжки.

Оторвав длинную полосу ткани, он наложил на брюхо подобие перевязки, а потом снова взялся за рукоятку весла. Шлюпка достигла зарослей и сухие стебли тростника сомкнулись за её кормой.

* * *

Её наконец-то перевернули вверх головой и опустили на пол. Малышка Сигни оценила обстановку, и быстро, как мангуст, атакующий королевскую кобру, бросилась под стол, но длинная, роскошная, грязная, жутко расцарапанная нога соскользнула с этого самого стола и преградила ей путь. Девочка повисла на этой невозможной гаче, подобно мотоциклисту, повстречавшему на своём пути внезапный шлагбаум.

Нога взмыла в воздух, Сигни пискнула, и, чтобы избежать полёта на потолок, вцепилась в стальные шипы голенища.

— Плохо, не то, что ты ослушалась меня, моя хорошая, и опять пошла туда, куда нельзя. Я уверена, что со временем твоя дерзость трансформируется в стойкость и непреклонность. Плохо то, что ты забыла своё оружие. Никогда и никуда не ходи без оружия, даже в туалет на корабле старого друга.

Бархатный голос назидательно и ласково мурлыкал: Йоля напоминала ручную тигрицу из цирка, что отчитывает своего подросшего отпрыска за пару-тройку растерзанных трупов глупых дрессировщиков, что решили поиграть с «полосатым котёнком».

— Хорошо, Волк, — сопливо и виновато просипела Сигни и в то же мгновение божественная нога милостиво опустилась на пол.

Маленькая девочка вытерла носик маленькой ладошкой, а ту вытерла о рубашку, подошла к женщине, развалившейся в глубоком кресле, и приняла из рук, затянутых в коричневую проклёпанную кожу, свой нож.

— Джет почистил и наточил клинок, — мурлыкнул бархатный голос, — Всегда содержи своё оружие в порядке.

— Спасибо, Джет, — всхлипнула Сигни, избегая встречаться взглядом с фараоном.

— Кстати, моя хорошая, нас с тобой ждёт много дел, но мне не нужна помощница, которая вместо отдыха ночью болтается по трюму корабля, а потом, когда дело доходит до работы, падает с ног от усталости. Поэтому иди и выспись, чтобы быть мне полезной.

— Хорошо, Волк, — пискнула Сигни, и, развернувшись, приготовилась выйти прочь, подальше от рассерженного Зверя, но набралась храбрости, развернулась и сказала:

— Там, внизу мой папа, и теперь он драугр. Это неправильно. Объясни мне, в чём тут дело, Волк.

Зелёные глаза полыхнули красным и слегка сощурились на маленькой фигурке.

— Это знание для умных, взрослых девочек. Ты же — маленькая взбалмошная сопля. Поэтому шагом марш в койку, и постарайся подрасти, пока спишь, а когда подрастёшь, я всё тебе расскажу. Быстро в кровать.

Последние слова прорычали, и маленькая Сигни, вторично пискнув от ужаса, пулей вылетела в коридор и помчалась в свою каюту — прятаться и бояться под одеялом.

— Бесподобно, — оценил Джет воспитательские способности друга, — Ты не думала завести своих детей, дружище?

Йоля одарила фараона мягким, укоризненным взглядом.

— Джет, старина, неужели ты совсем всё забываешь? Разве раньше я так же выглядела? Ты какие-нибудь перемены во мне видишь?

Неупокоенный уставился на Йолю проницательным взглядом своих мёртвых, мутных глаз; смотрел, смотрел, а потом покачал головой.

— Да вроде нет, Госпожа, никакой такой критической перемены я не вижу, ты совсем не изменилась с нашей последней встречи, такая же божественно прекрасная.

Старый Аарон, что звенел кружками, ложками, сахарницами и заварочными чайниками возле уютного бара, встроенного в стену, прыснул со смеху и уронил на пол стальной кофейник. Тот покатился по полу, словно неразорвавшаяся боеголовка. Шипованный нос чудовищного сапога преградил ему путь и Йоля быстренько склонилась вниз, завесившись спутанными волосами. Лицо госпожи лейтананта исказила нечеловеческая попытка сдержать истерический хохот. Отсмеявшись и утерев со щёк слёзы, капитан подошёл к своему старинному, выполненному из красного дерева столу, и долго ковырялся в ящиках. Наконец нашёл.

— На вот, — старческая рука протянула Джету пожелтевшую керамическую табличку с отбитыми углами, — Освежи память. Это ваше фото: твоё и Госпожи.

Лысеющая голова с остатками буйной гривы почтительно склонилась в сторону, красной, как кирпич, Йоли. Та справилась с истерикой, но всё ещё слабо ухмылялась.

Неупокоенный владыка принял табличку и с интересом уставился на её, истерзанную временем, поверхность. С каждым стуком сердца его мёртвые глаза наполнялись светом искреннего восторга.

На табличке было выбито изображение двух человек в набедренных повязках, с мускулистыми, поджарыми телами и длинными вьющимися волосами, собранными за спины в тугие хвосты. Один из них обладал собачьей острой мордой и неимоверно длинными стоячими ушами. Странная парочка упоенно предавалась убийству. Они занимались жестокой резнёй, обезглавливая, протыкая и нарезая тела других таких же полуголых нищебродов. Тех навалило уже целую кучу под босые ноги напарников. Лучше всего художнику удалось запечатлеть их оружие. Мужик с нормальной, человеческой головой, вооружился короткой глефой с широким и кривым клинком. Псоглавец сжимал в руках длинный полесворд, с прямым, обоюдоострым лезвием. Бандитские рожи обоих киллеров кривились злорадными садистскими ухмылками.

— Я тут такой молодой... — мечтательно произнёс фараон, — А вот Волк совсем не изменился.

Мутные глаза вновь обожающе уставились на Йолю. Та лишь грустно улыбнулась и, подойдя к другу, прижала его голову к своей плоской груди.

«Сейчас опять обниматься будут, а потом плакать. Заебали они уже с этими соплями», — поморщился Монакура Пуу, отлипая глазом от замочной скважины.

Сержант выпрямился, приосанился и без стука вошёл в каюту.

— А можно мне тоже? — вполне пристойно попросил гигант, протягивая огромную лапу в сторону таблички.

Джет нахмурился, и попытался спрятать фото в нагрудный карман комбинезона.

— Подслушивал? — поинтересовалась Йоля, и поманила пальцем фараона.

Тот нехотя отдал табличку сержанту.

Монакура Пуу утвердительно кивнул Госпоже, потом внимательно изучил изображение, после чего поднял свои бездонные глаза на молодую женщину в драном миниплатье и усохшую мумию в красной шапочке норвежских китобоев.

— Найди двадцать различий, — пробормотал он и вернул табличку фараону.

— Я только скопирую и верну, — обещающе прошелестел Джет, не глядя в сторону паромщика, и каменная плитка исчезла в нагрудном кармане.

Монакура вздохнул:

— Грим вернулся, мокрый, злой, в крыле пуля. Я вытащил.

— Говорит, что эти уроды волосатые сами в говно вляпались, и его подставили.

— Говорит, что оба ранены и, до кучи, безнадёжно глупы, чтобы побороть свою гордость и признаться в этом друг другу.

— Говорит, что если мы не придём на помощь, то популяция нашего отряда сократится на двух ослов.

— Говорит, есть заводь для высадки.

— Говорит, что эти два пидараса забрали всю его рыбу.

— Говорит, что полетел отсюда прочь, потому что, если мелкая узнает о прекрасном продолжении круиза, она всех тут перестреляет, а потом покончит с собой, а он ещё жить хочет.

— Хм, — задумалась Йоля и, закрыв глаза, вроде бы задремала.

Джет медитировал, Аарон невозмутимо копался в навигационных приборах. Монакура подошёл к барной стойке и, поискав бутылку, ничего не нашёл. Он плеснул в чашку кипяточку и бросил туда же позеленевший от плесени чайный пакетик. Его, похоже, уже заваривали. Год назад.

Звериные глаза распахнулись, пламя ещё не разгорелось, но уже дымило, шо пиздец.

— Как ты там говоришь, мой хороший... Десант своих не бросает? Готовьте «Ньялу». Аарон, заводи двигатель, причаливаем.

Монакура одобрительно ухмыльнулся и решительно произнёс, как отрезал. Таким тоном генералы отдают приказы.

— Я говорил «диверсант». «Диверсант своих не бросает». Мы с моими бойцами справимся, Йоля. Останься с маленькой ярлицей. Неправильно оставлять её с кучей ходячих зомбаков...

Дверь помещения капитанского мостика отлетела от сильного пинка и внутрь ворвался ветер, запах озона и первые крупные градины. Аглая Бездна вперила в предводительницу обличительный взгляд блестящих очей и все черти преисподней повылазали через её чернейшие зраки.

— Подслушивала? — невозмутимо поинтересовалась Йоля.

Бездна глубоко вдохнула, широко открыла огромный, рабочий рот, и...

...И увидела Джета.

Она взвизгнула, прыгнула в сторону и, спрятавшись в Монакуре Пуу, навела на фараона ствол автоматического пистолета «Глок».

— Что это, что это что это?

У девушки тряслись губы и жёстко дёргался правый глаз.

— Познакомься, госпожа молодой адепт, — старый паромщик выдвинулся вперёд, выступая вперёд, словно заправский герольд.

Он обозначил церемониальный поклон усохшему мертвецу и, раздувая от важности впалые щёки, добавил:

— Владыка Джет, Великий Фараон Верхнего и Нижнего Египта, и, по-совместительству, мой первый помощник.

Джет благосклонно кивнул.

Йоля три раза похлопала в ладоши.

Аглая Бездна нажала спусковой крючок, и грудь мертвеца порскнула столбиком пыли.

Монакура Пуу отобрал у девушки пистолет.

Джет покопался в рёбрах и выудил маленькую пульку. Дырка на его груди вмиг затянулась.

— Мы справимся, — пообещала Йоле белая от ужаса Аглая, и Монакура Пуу, обняв несчастную девушку за плечи, вывел ту в коридор.

* * *

— Ааа!!! — восторженно орал Хельги, широко выпучив глаза и упёршись мордой в лобовое стекло. — Как охуетительно!!!

Старый двухдверный пикап, подпрыгивая на выбоинах, корнях, поваленных древесных стволах и на прочих опасных, но вполне преодолимых препятствиях, нёсся по лесной дороге со скоростью лося, ломящегося прочь от преследующей его стаи голодных волков. Автомобиль они отжали на лесной полянке, где валялись два трупа зарезанных Хельги странных человечков. У обоих на головах красовались шикарные ирокезы, у первого — синий, у второго — красный.

— Надо же, — сказал Скаидрис, вытряхивая первого мертвеца из потёртой, окровавленной косухи, — Опять закос. Неужели Апокалипсис не пережил ни один нормальный человек?

Сейчас бледный, сосредоточенный лив щеголял прикольной кожаной курткой. Чувствовал он себя отвратительно, боль в брюхе крепчала, в глазах темнело, руки и ноги холодели.

Он пытался следить за дорогой, но иногда оглядывался на дикого скандинава, что сидел в автомобиле первый раз в своей жизни. Тогда боль и дурнота отступали; рожа лива расплывалась в глумливой улыбке, и он поддавал газу.

Пикап подбросило в воздух и Хельги вписался башкой в потолок салона. Что-то хрустнуло — может железо, а может мальчишеская шея, и Скаидрис обеспокоенно глянул на викинга, но счастливый скальд не проявлял никакого беспокойства.

— Ремень! Пристегни ремень! — настаивал лив, но юный воин сделал вид, что вообще не в курсах насчёт ремней.

Он пребывал в состоянии счастливой эйфории, позабыв обо всём на свете; Хельги очень понравилось ощущение скорости.

Оранжевый и облупленный, словно прожаренный померанец, хищномордый «Isuzu» налетел на кусок огромной каменюки, что приплыла сюда верхом на спине древних ледников, и тут осталась, полностью уйдя в землю и оголив лишь маленький уступ, что торчал из почвы, устремив скорбный взгляд в далёкое небо. Пикап потерял управление и взмыл туда же. Но не долетел, пикапы — не птицы.

Брутальная морда автомобиля встретилась со стволом стройной сосенки, правая фара брызнула стеклом, машину развернуло боком и «Isuzu» пошёл юзом, снимая дёрн с почвы, будто палач кожу с пытаемой им жертвы.

Следующая сосна остановила нарушителя — жёстко и непреклонно.

Бок со стороны водительской двери вмялся так, что Скаидриса откинуло на пассажирское сидение, и он в свою очередь вмял Хельги в боковое стекло, что проломилось под напором твёрдой и качественной, германской черепной коробки.

Это немного успокоило их — оба на время перестали истошно визжать и матюгаться.

Хельги отпинался от тела лива, придавившего его, вытер со лба кровь, мелкие осколки стекла и восторженно глянул на товарища.

— Дай порулить, — викинг протянул руки к рулевому колесу.

— Не сейчас, бро, чутка попозже.

Скаидрис сунул руку под бронежилет и через пару мгновений в алчущие длани морского разбойника лёг отливающий перламутром и заляпанный алой кровью CD-диск.

— На вот, начни знакомство с техникой с малого — найди щель, куда надо его засунуть. Ибо это наш единственный шанс когда-либо послушать «Visceral Evisceration»*. Наш сержант не потерпит публичного глумления над всей мéтал концепцией девяностых. А если разберёт лирику, то нам брат, в тот же миг, наступит неотвратимый всепиздец. Врубай.

— Ммм, а может лучше «Sweet X Rated Nothings»*? Ща ваще по теме будет, — и Хельги мотнул пару раз лохматой головой.

— Врубай, говорю, — Скаидрис повернул ключ зажигания, двигатель оглушительно выстрелил и взревел. — В этом альбоме собраны сливки дума: тут и Пайодженезис с тремя иксами, и Парадайзовская «Готика», и Анафема, и Сатурнус, и псевдооперные женские вопилки.

Из-под четырёх колёс, ощерившихся шипастыми покрышками, полетели комья грязи; пикап отлепился от сосны и, взяв разбег, понёсся по старой лесной дороге, вдоль ряда стройных корабельных сосен. Из открытых окон грузовичка-внедорожника грохотали монотонные барабаны, пилила расстроенная ритм гитара, и какая-то шалава заунывно подвывала Ханнесу Вуггенигу, который рычал, смакуя каждое слово:

«Three weeks later he got fuggy

She embelished the rotting body

Inject his cock into her quim

Before consuming the putrid dick».

*Примечание: «Visceral Evisceration» — австрийская банда, изрядно постебавшаяся над зашитыми говнарями в середине девяностых годов.

*Примечание: «Sweet X Rated Nothings» — альбом группы «Pyogenesis» 1994 года.

* * *

Паром замер, пришвартованный возле деревянной пристани, что лепилась к берегу в начале устья широкой реки, впадающей в море. Автомобильный трап опрокинулся на гнилые доски, словно бессильно выпавший изо рта мертвеца язык.

Из темноты грузового отсека показались странные силуэты: они передвигались медленно, словно ожившие мертвецы.

Они и были мертвецами.

Неупокоенные катили пару пластмассовых бочонков; тусклое солнце, не способное просушить своим теплом даже мокрые волосы пришпиленной к флагштоку головы Хмурого Асти, тем не менее, оказалось слишком ярко для драугров — они щурились на светило бельмами мёртвых глаз и морщились.

Время от времени край бочонка накатывал кому-то из них на босую ногу с чудовищно отросшими, скрученными в спираль, жёлтыми ногтями, и мертвец безмолвно падал, но тут же невозмутимо вставал и продолжал свой путь.

Ньяла стояла на дощатом настиле причала и, распахнув дверцы десантного отсека, ждала погрузки.

Бойцы Псового отряда тусили рядом: стройная девушка, одетая в футболку, бронежилет и больше ничего, кривая карлица, одетая в красный этнический сарафан, бронежилет и больше ничего, и огромный, тощий воин, одетый в пятнистые, асфальтовых оттенков штаны, бронежилет и больше ничего.

Все трое смотрели на верхнюю палубу парома, где их провожали двое: высокая красноволосая женщина в залатанном, грязном миниплатье и маленькая девочка в окровавленной рубахе, что одной рукой крепко обнимала мускулистую ляжку своей спутницы, а во второй сжимала рукоятку обнажённого армейского ножа.

Бочонки с соляркой прибыли. Мертвецы, не обращая ни малейшего внимания ни на трёх бойцов, ни на их восторженно-тревожные взгляды, погрузили тару в десантный отсек броневика, деловито и умело укрепили груз, и неспешно потащились назад — смазывать железное корабельное сердце, драить палубу и издеваться над новичками — дохлыми бездарями, называющими себя викингами.

Соткен подпрыгнула и, ловко преодолев крутой порожек, исчезла в недрах броневика, захлопнув за собой заднюю дверь.

Аглая Бездна сощурилась на высокую женщину, красные волосы которой трепал морской влажный ветер, и, сплюнув себе под ноги, залезла на место водителя.

Ньяла хищно зарычала, заводясь с полуоборота.

Монакура Пуу ещё некоторое время мешкал, не в силах отвести взгляд от верхней палубы, но рука, затянутая в проклёпанную перчатку мечника, взметнулась вверх, сжалась в кулак, потом разжалась и нежно прикоснулась к прекрасно очерченным губам, а ещё через пару ударов сердца на обветренной щеке воина расцвёл алым цветком влажный поцелуй.

Сержант оскалился и залез в кабину, Ньяла взревела ещё громче, задние колёса провернулись на мокрых брёвнах, срывая с них кусочки коры, а броневик помчался прочь и вскоре исчез среди идеальныхстволов корабельных сосен.

Деревянная пристань опустела, но в этот миг одна из трёх опор, несущий на себе вес настила, со скрипом накренилась.

Раздался треск и прогнивший причал с оглушительным грохотом рухнул в мутную воду реки.

* * *

— Хель на их голову, брат, их слишком много, — красивое лицо Хельги пылало, викинг выглядел абсолютно счастливым. — И это здорово, я ещё не настрелялся.

— Как же мне нравятся эти ваши пушки, — он прижался щекой к прикладу трофейной автоматической винтовки и дал длинную очередь в сторону передвигающихся перебежками людей, — Кстати у долбаных скрелингов были точно такие же причёски, и умирали они так же быстро; на одного нашего приходился десяток краснокожих.

Скаидрис снисходительно улыбнулся товарищу, но ничего не ответил.

Они лежали за поваленным стволом сосны и стреляли, пытаясь сдержать новую отчаянную атаку.

Хельги отщёлкнул опустевший магазин, защёлкнул новый, предпоследний, и грустно улыбнулся ливу.

— Бой скоро кончится, так ведь, брат?

— Ага, — ответил ему Скаидрис; под глазами лива залегли глубокие чёрные синяки, — В принципе, мы с тобой задачу выполнили: разведка боем закончена, и нам можно было бы отваливать, но, если честно, я не знаю, как это сделать, братишка.

Оба повернули головы и бросили печальные взгляды на «Isuzu»: пикап догорал в стороне, обняв кенгурином ствол сосны.

— Жаль, métal напоследок не послушать. Спасибо, что познакомил меня с этим чудом.

Хельги тщательно прицелился и срезал трёх нападающих точными выстрелами.

— Ого, скальд, ты и правда талантлив, особенно в том, что касается убийства, — ответил ему Скаидрис, — А насчёт музыки: тут моей заслуги нет. Все скальды — априори métal. Кстати самое время складывать предсмертную вису. Хочу умереть кроваво и пафосно.

Польщённый юноша зарделся.

— Говно-вопрос, бро. Сейчас будет виса.

* * *

— Эти клоуны мне очень сильно кого-то напоминают, — Аглая Бездна пнула бездыханное тело человека, облачённое в длинное кожаное пальто и облегающие, полосатые, как у циркового арлекина, трико.

На голове у трупа красовался ярко-алый ирокез, точнее его половина, ибо башку мертвеца была развалил пополам сильный удар чего-то острого.

— Босяков из «Mad Max»’a девяностых? — предположила Соткен.

Монакура Пуу сощурился, вглядываясь в остатки красного гребня.

— Этот перец навевает образ Главного Гада из «Судного дня». Там ещё зеленоглазая брюнетка с клёвой задницей играла.

— Рона Митра, — подсказала ему Соткен.

— Угу, она самая, — согласился сержант, — Вот только имя актёра не помню.

— Никто не помнит, — поддержала его кривушка, — Хотя актёр классный.

— Крейг Конуэй, — Аглая Бездна ещё раз пнула труп ногой.

— Ничёси, мелкая, а ты откуда знаешь? — Монакура Пуу и Соткен с уважением уставились на девушку, что, присев на корточки возле мертвеца, пыталась стянуть с пальца мертвеца массивный перстень, выполненный в виде черепа.

— Мой папочка родимый постоянно этот фильм хвалил. Часто пересматривал. Особенно моменты, где Рона Митра в облегающем трико ягодицами шевелит.

Монакура Пуу осклабился. Его спутницы переглянулись.

— Наш сержант похоже в теме, — подытожила Соткен, — Он и сам не раз так поступал. Пересматривал по новой. Так ведь, Монакура?

— А может этот пассажир, — предположил сержант, оставив вопрос Соткен без ответа, — Может он преданно косит под старину Уотти, вождя «Exploited», ну того самого, который ставил себе ирокез с помощью монтажного строительного клея, ну а после того, как они, в смысле его волосы, выпали, лепил на лысину искусственный гребень из лошадиной гривы, и тот был ещё более потрясным, чем предыдущий, естественный.

Сержант наклонился и подёргал остатки волос на обрубке.

— У этого вроде бы свои, — пробурчал он себе под нос.

— Тута ещё один, тока синий, — сообщила Бездна из зарослей тростника и сержант с Соткен направились взглянуть на находку.

Мертвец, найденный девушкой, являлся братом-близнецом предыдущего — в кожаном плаще и с разрубленной головой. Ветер трепал торчащие волосы, замыленные в синий ирокез.

— И у этого свой, — разочарованно произнёс сержант, подёргав за пучок синей щетины.

— А он неплох, — улыбнулся Монакура в густые усы.

— Хельги? — Бездна скептически вздёрнула бровь, — Узнал его по почерку?

— Узнал, — кивнул сержант, — Будет хорошим солдатом. Превосходным солдатом.

— Прекрасным убийцей, — согласилась Соткен.

— Он уже прекрасный убийца, а солдатом только становится, — поправил Пуу, — Пошли следы искать, посмотрим, куда отправились эти два опездла. Полагаю, они решили провести небольшую рекогносцировку местности.

— Полагаю, этим кобелькам тестостерон в голову вдарил — типа показать друг другу свои большие яйца — какие они оба крутые и всё такое. Они же оба ранены, куда, их, дураков, понесло, — вздохнула Соткен.

— Думаю, они влюбились друг в друга, — хмуро предположила Бездна, отрезая палец у мертвеца с синим гребнем.

На пальце красовался перстень в виде черепа, но в отличие от найденного ею раньше, эту скалящуюся кость украшали крылышки.

— Знаете, бывает так: прожил на свете лет двадцать, и не знал, что ты пидор. Пока не встретил белокурого дикаря в нестираных портках, которого забросила в наше время постапокалиптическая аномалия.

Девушка сняла цацку с окровавленного обрубка и надела себе на большой палец руки. Перстень болтался на нём, как гандон на карандаше.

— Такая вся влюблённая, — умилилась Соткен. — А почему ты свою ревность гасишь, когда твой пацан госпожу нашу ублажает, скажи мне сладенькая.

— Он только кажется пацаном, а на самом деле — старик. К тому же, Йолю он и вовсе не ублажает. Так, отлизал пару раз. Скажи, карга, ты мне пупок и то, чё пониже, проколешь, когда с носом Монакуры закончишь?

— Такая вся влюблённая, — повторила Соткен, любуясь раскрасневшейся Бездной. — Конечно проколю, моя сладенькая, в клинике и пирсинг достойный найдётся. Если не спиздили, конечно.

И тут все трое услышали отзвуки далёких выстрелов. С неба спикировал гигантский чёрный ворон, что в последнее время больше смахивал на дракона, чем на птицу и, покружив над полянкой, исчез за кронами сосен.

— Все в Ньялу, быстро, — скомандовал сержант. — Мелкая за руль, я на башню, Соткен, готовься принимать груз.

— Показывай дорогу, Грим, — прорычал Монакура, будто лев, задрав к небу свою косматую голову.

Через несколько ударов сердца зелёный броневик уже нёсся по заросшей лесной дороге, преодолевая глубокие лужи, ухабы и заболоченные ямы воистину с грацией горной африканской антилопы.

* * *

— Может всё-таки съебём?

Хельги отлип от приклада калаша и посмотрел на Скаидриса с выражением героической обречённости на суровом, волчьем лице.

Скаидрис был бел, как соляной столп. Руки, сжимающие автоматическую винтовку, заметно дрожали. Он лишь грустно улыбнулся в ответ.

— Да ладно, — махнул рукой скальд, — Я пошутил, никуда мы не побежим. Постреляем, потом виса, потом Вальхалла. Ага?

— Ага, — вновь улыбнулся истекающий кровью лив. — Виса и Вальхалла. Только устроим этим чингачгукам маленький сюрприз. Последнюю подлянку. Примитивно детскую. Не стреляй.

— Угу, — юный скальд моментально въехал в суть дешёвой разводки.

Они затаились за поваленным сосновым стволом, выщербленном пулями, будто стена неприступной крепости, принявшей в себя бесчисленные залпы вражеских требушетов. Куски коры, сорванной с дерева, лежали на мху рыжими грудами; из них торчали острые занозы белой щепы.

Вновь загрохотали выстрелы, убежище бойцов постепенно таяло, разлетаясь в труху. От деревьев отлепилось несколько фигур и двинулись вперёд короткими перебежками. Потом залегли, постреливая и прикрывая тех, кто присоединился к атаке. Скаидрис и Хельги валялись пузами кверху, глядя в небо, и прислушивались. В тридцати шагах от них вжимались в мох и липли к стволам сосен враги, готовясь к последнему, решительному броску.

Свист. Потом крик. Громкий, призывающий, приказывающий.

Смутные фигуры замельтешили между стройных деревьев.

Вначале осторожно и неуверенно, но потом, осознав,что их не встречает смертоносный свинец, панки бросились вперёд — яростно и дерзко — визжа, тряся ирокезами и размахивая разнообразными пушками.

— Сейчас.

Скаидрис с трудом приподнялся и положил ствол винтовки на поваленную сосну. Его джинсовая задница и седой мох, на котором он только что валялся, покраснели от крови. Хельги последовал примеру лива и приготовился.

— Давай, бро.

Свинец хлестнул по наступающей цепи, срезая с голов напомаженные гребни и кроша бритые черепа в кровавую кашу. Пятеро упали, как подкошенные, ещё трое притворились мёртвыми и тоже упали, остальные — человек десять — залегли и открыли ответный огонь.

Обессиленный Скаидрис снова заполз за бревно и в изнеможении опрокинулся на спину. Юный скальд устроился рядом. Их разметавшиеся длинные волосы спутались меж собой, образовав на седом мху затейливую паутину.

— Клёва мы их, — произнёс Хельги, глядя в синее небо.

— Ага, — согласился с ним умирающий лив. — Сколько у тебя патронов? Примерно?

— Примерно семь, — ответил Хельги.

— У меня пять. Готовь вису, брат.

— Уже готова, дружище.

— Тогда готовься произнести её. И постарайся перевести мне.

Шагах в десяти от них послышался хруст. Скаидрис высунул ствол, направил его в том направлении и пару раз нажал на курок, не целясь. Хруст стих.

— Я собираюсь броситься грудью на свой меч, — сказал Хельги, переворачиваясь и готовясь к стрельбе. — Хочешь, сначала я воткну его в твою?

— Хочу, — согласился Скаидрис, — Но сначала вису.

И тут мутнеющие глаза лива, устремлённые в холодную синь, что проглядывала сквозь пушистые кроны корабельных сосен, уловили очертания огромной птицы. Или дракона.

Они услышали утробный рёв дизельного двигателя, что нарастал, и вот антилопа совсем рядом: слышны треск веток и хлюпанье грязи под колёсами броневика.

— Пригнись, — голая рука Скаидриса схватила товарища за подол холщового рубища и потянула вниз.

Раздался грохот выстрелов и воздух над головами бойцов запел смертоносным свистом. Шквал свинца вырвался на свободу сквозь узкое дуло крупнокалиберного пулемёта Браунинга. Сосновый бор наполнился густой непроглядной завесой — пули крошили кору и древесину в мельчайшую пыль.

— Наверное ты всё же прав, — Скаидрис вцепился рукой в плечо ошалевшего от происходящего викинга, — Давай-ка лучше на время отложим нашу героическую смерть и съебём по-быстрому. Помоги мне.

Они, цепляясь друг за друга, словно верные собутыльники, силящиеся выбраться из сточной канавы, где был настигнут и побеждён великий змей, с трудом поднялись на ноги. Скаидрис обхватил Хельги за шею, а скальд приобнял старшего товарища за талию, и два великих воина очень медленно поковыляли в сторону броневика.

Монакура Пуу, бесчинствующий на вершине стрелковой башенки, слал в сторону бора смертоносные очереди над самыми головами двух бойцов, спешащих навстречу своему спасению.

— Шевелите своими задницами, девчонки, — прорычал сержант обнимающимся.

Дверца десантного отсека броневика приглашающе распахнулась и смуглые женские руки, обнажённые и татуированные алыми розами, бережно подхватили Скаидриса, который потерял последние силы за эту короткую перебежку.

Хельги выглядел неважно, но у скальда хватило сил подхватить тощие ноги, обутые в рваные синие кеды, запихнуть их в чрево бронетранспортёра, залезть самому и дать короткую автоматную очередь в сторону бора, прежде чем захлопнуть дверцу, повалиться в кресло десанта и потерять сознание.

* * *

Невозможная дрянь проникла в его ноздри: запах муравейника, обоссанного бродячими псами. Его веки задрожали и Скаидрис с глубоким хриплым вздохом открыл глаза. Он полулежал в кресле десанта, плотно пристёгнутый ремнями безопасности. Над ним склонились две женщины: Аглая Бездна отирала его лицо мокрой тряпкой, а Соткен терзала его голое пузо. В руках кривушки мелькали шприц, рулон бинта и бобина лейкопластыря. Боли он не чувствовал — по всему телу разлилась мучительно приятная истома, во рту пересохло так, что язык прилип к нёбу. Хотелось пить, сигаретку и почесаться.

— Очухался, — простонала тщедушная женщина в красном сарафане и уставилась стальными глазами прямо в покрасневшие очи раненного.

— Пуля в брюхе, но шансы есть. Нужна кровь. Какая у тебя группа, малыш?

— Четвёртая с отрицательным резусом, — ответил ей лив, внимательно следя за шикарной областью декольте, образованной щитками кевларового бронежилета, слишком узкого для такого роскошного бюста. — Самая редкая, такой ни у кого нет. Так что не парьтесь, я обречён. Ширните меня ещё разок, напоследок: очень клёвая хрень. Это опиаты?

Он облизнул потрескавшиеся, пересохшие губы, сконцентрировав свой взгляд на волнующей ложбинке.

— Тебе, щенок, прекрасно подойдёт моя кровь. У меня первая, — раздался хриплый голос со стороны кресла водителя. — Твоя четвёртая группа — паразит. В тебя вливать можно из кого угодно, а вот изливать рекомендуется только таким же долбоёбам. Таким, кто с четвёртой. Так что никуда ты не денешься: мы тебя выходим, подлатаем, а потом ты и твой голубой дружок предстанете пред лицом военного трибунала, который, в свою очередь, представлять буду я, Монакура Пуу, сержант Волчьего Сквада. Предстанете и будете осуждены за своеволие и невыполнение приказов. Будете осуждены и понесёте наказание, причём такое суровое, что даже я сочувствую тебе и твоему дружку. Лучше бы вас пристрелили, ей богу.

Аглая Бездна залепила грязной тряпкой большой рот, открывшийся для достойного ответа и боязливо покосилась в сторону водительского кресла. Скаидрис посопел, помолчал и скосил на девушку свои затуманенные глаза. Отметив, что приступ ярости у лива прошёл, Аглая избавила военного преступника от кляпа.

— Где твоя кенгуруха, дрочила? — почти ласково спросила она.

— Я затыкал её кусками кровавые дырки своих соратников, — ответил Скаидрис, слабо кивнув в сторону Соткен, лепящей ему на живот куски пластыря, и Хельги, расплющенного в кресле изрядной дозойобезболивающего.

Скальд хмурился и пускал слюни блаженства, внимая грёзам, насланным духом злого цветка, что путешествовал сейчас по его венам.

Соткен выпрямилась и Скаидрис проводил её грудь взглядом, полным глубокого сожаления.

— У нас есть два варианта, сладенькие, — проговорила кривушка, — Первый вариант. Назовём его быстрый. Мы едем в город, в мой родной город, в мою квартиру. Это тут рядом. Там есть всё необходимое. Медикаменты, бинты, системы, капельницы и инструменты. Но, скорее всего, в городе обретаются эти странные парни с гребнями на головах, что так ласково встретили наших бойцов. Поэтому не исключено, что добравшись с боем до места, мы довольно быстро подлатаем наших пацанов, после чего довольно быстро все погибнем.

Скаидрис протянул вперёд руку и смог дотянуться до края драного этнического сарафана. Он намотал тряпьё на руку и потянул к себе. Соткен недовольно уставилась на измазанную кровью конечность, на которой не было и намёка на рельеф мускулатуры.

— Скажи, мамочка, а та рыжеволосая красавица Сабрина из твоей истории* до сих пор обретается в твоём холодильнике?

*Примечание: Имеется ввиду история Соткен о пережитом ею первом дне Апокалипсиса, рассказанная в седьмой главе.

Притянутая за юбку к полуобнажённому мужскому телу, Соткен наградила раненного звонкой и чувственной оплеухой, после чего нежно лобызнула лива в синюю пентаграмму на бледной щеке и отобрала из его слабеющей руки кусок своего платья.

— Семь лет прошло, семь грёбаных постапокалиптических лет, малыш, — томно вытянула она, с неохотой отстраняясь от остывающего мужского тела. — Даже если эта крашеная шалава всё ещё там, боюсь, что её роскошное тельце слегка подпортилось. По причине отсутствия электричества, которое питало её скромный последний приют, то бишь мой рефрижератор.

— Так даже лучше, — мечтательно протянул Скаидрис, закрыл глаза и снова потерял сознание.

Аглая Бездна смачно влепила грязной тряпкой по бледной роже своего возлюбленного, но тот не пошевелился и глаза не открыл.

— Сдох? — осведомился Монакура Пуу, слегка повернув голову в сторону десантного отсека.

— Нет ещё, — ответила сержанту Соткен, пробирающаяся вдоль ряда кресел.

— Надеюсь, — добавила она еле слышно.

— А что за второй вариант? — спросил сержант.

— Второй вариант медленный, но, какой бы из них мы не выбрали, Ньялу поведу дальше я.

Они поменялись местами: Соткен вцепилась в руль, а сержант откинулся на пассажирское сидение, мельком глянув на Бездну, что тормошила бездыханное тело, повисшее на ремнях безопасности. Напротив них в точно таком же кресле обмяк скальд Хельги. Он что-то невнятно мычал; из под спутанных волос, свешивающихся ему на лицо, свисала на пол длинная нить слюны.

— Второй вариант заключается в том, — тщедушная женщина с большими сиськами резко крутанула руль броневика и в её стальных глазах зажглись чёртовы огоньки, — Что мы сразу отправимся в клинику, на мою работу.

Монакура Пуу откинул с лица спутавшиеся меж собой косы, косички, жгутики и просто пряди грязных волос, топорно скрученные в дреды и полуобернулся назад:

— Мелкая, как там щенок?

Ухо девушки припало ко впалой груди лива, и её скуластое лицо озарилось робкой надеждой.

— Выбираем второй вариант, — заявил во всеуслышание сержант Псового отряда. — А к тебе домой,боец, мы заедем на обратном пути, ибо к тому времени, когда ты всех нас починишь, — он выразительно почесал свёрнутый на бок нос, — Нам всем снова нестерпимо захочется убивать. Кстати, у тебя же есть чё-нить годное из мéтала?

* * *

Ньяла, ведомая уверенной смуглой рукой, кожа которой цвела алыми розами, вырвалась из объятий сказочного бора и оказалась на трассе. Асфальтовое покрытие просело и растрескалось, местами зияли глубокие ямы, заполненные подозрительной зеленоватой жижей, кое-где сквозь глубокие трещины пробились наружу кривые побеги каких-то уродливых растений, светоотражающая краска с дорожного ограждения облупилась, а сам заборчик проржавел и покосился. Броневик покатил вперёд, ловко объезжая ухабы и выбоины.

— Ну вот почему я такая невезучая?

У Бездны прошёл приступ яростной истерической паники, лишь только она убедилась, что лив дышит. Слабо, но ровно и спокойно. Теперь девушкой овладела вполне обычная для неё финерально-депрессивная хандра.

— Круиз, я так понимаю, проёбан. Чует моё сердце: назад на кораблик вернутся не все, а я очень бы не хотела стать одной из этих «не всех», поэтому вместо празднования моего шестнадцатого дня рождения и достойной по этому случаю треш-вечеринки, мне вновь придётся защищать свою жизнь.

Монакура Пуу хмыкнул, Соткен хихикнула. Аглая Бездна покачала головой и, отодвинув в сторону длинные, свисающие до пола, волосы Хельги, вписала смачный щелбан по сопливому носу упоротого скальда.

— Причём, — продолжила расстроенная девушка, — Вы только гляньте, от кого эту самую свою жизнь мне приходится защищать. Самыми обычными врагами, походу, были уголовники Герты, а если судить по нашей тётечке, — грязный палец указал на Соткен, сосредоточенно крутящей руль автомобиля, — То вы ваще прикидываете, что за компашка там собралась?

Соткен польщённо заулыбалась и послала девушке воздушный поцелуй с помощью зеркальца заднего вида.

— А эти мёртвые эсэсовцы в тевтонских доспехах? Помните? Они же нас с ним, — палец ткнул в кучу кос, разметавшихся по изголовью пассажирского сидения, — Чуть не порешили. Потом викинги эти сраные, что во временную петлю поймались, а теперь вот куча клонированных Уоттиков, Вишесов и Роттенов. Чё за закос гнилой такой? Не пойму. Мы ж, блядь, в Гермашке. Нихуя ни в Ливерпулях. Тута же готы под дарктехно быть должны, куда не плюнь. Просто целый стадион крашеных дебилов в облегающей коже. Но никак не британские панки. Чё не так с твоей страной, а тёть?

— Я думаю, что нас захватили англосаксы, — ответила Соткен, — Угрожали ядерной бомбой. У нас-то нету. Мстят за две предыдущие мировые войны. Думаю, что те, с кем мы сейчас столкнулись, и есть британские панки, ограниченный контингент, — ответила Соткен и, снизив скорость, принялась внимательно вглядываться в боковое окно пассажирского сидения.

— Хера там лысого. — ответил ей Монакура Пуу. — Эти пацаны сражаются, как истинные немцы. Ответственно заявляю — тот сосновый бор, откуда мы на тапки встали, завален германскими телами.

— Тогда тому есть другое объяснение... — начала было Соткен, но осеклась, резко затормозила и выругалась по-немецки.

Потом развернула Ньялу и покатила по встречной полосе, удивлённо вглядываясь в сплошную стену кустарника, буйно разросшегося по обочине трассы. Заветного поворота не было. Семь лет назад где-то здесь обреталась узкая гравийная дорожка, один конец которой выходил на трассу, а второй — на волшебную дорожку из жёлтого кирпича, ту самую, заветную дорожку исполнения желаний.

А сейчас тут ничего не было. Ничего. Никакого долбанного поворота, никакой кирпичной дорожки.

Соткен остановила броневик и вылезла из кабины, бросив быстрый взгляд назад — на умирающего соратника и его несчастную подругу, что сидела рядом, прижавшись ухом к его груди.

Монакура Пуу последовал за ней, повесив на голую шею ремень канадской штурмовой винтовки. Соткен, забыв про поиски поворота, невольно залюбовалась огромным мужчиной — высоким и тощим, словно весенний лось. Она подметила, что уже очень давно не видела на сержанте ничего, кроме рваных, камуфлированных асфальтовыми оттенками, штанов. В любую погоду он оставался гол по пояс и бос. Если пахло жареным, одевал бронежилет, но сейчас армор отсутствовал и Соткен пристально пырилась на жилистые руки, поросшие жёсткими и рыжими, как шерсть тигра, волосами, на могучие рёбра, выпирающие сквозь складчатую, как у бегемота, кожу и на впалый, расчерченный правильными квадратиками усохших мышц, живот.

Под ногами хрустнуло. Соткен остановилась и посмотрела вниз. Мелкие камушки. Гравий. Она подняла глаза и уставилась на пышный куст шиповника, усеянный багряными плодами — орешками с остатками нежных лепестков.

Куст приглашающе раскинул свои ветви, утыканные иголками в палец длиной.

Соткен раздвинула стебли и решительно шагнула в заросли.

Раздался треск рвущейся материи.

Монакура поморщился и не последовал за ней.

Через сорок ударов сердца маленькая женщина выскочила из кустов, будто курица, попавшая под щётки автомобильной мойки. Исцарапанная и драная. Алый сарафан висел клочьями.

— В машину, — процедила она сквозь стиснутые зубы и вскоре зелёный броневик, рыча, вонзился в заросли диких роз, безжалостно давя протекторами нежные, благоухающие цветы.

— Возможно место, куда мы направляемся, обитаемо, — хмуро вытянула Соткен, озабоченно вглядываясь вперёд сквозь лобовое стекло бронеавтомобиля.

— И тот, кто там обитает, совершенно не хочет, чтобы его нашли. Поэтому вырастил на дорожке заросли колючих кустов и бурьяна высотой в человеческий рост, — согласился Монакура Пуу.

— Но это точно не наши панки. Эти бы вместо кустов навалили гору пустых пивных бутылок, проехались по ней трактором, а потом, для пущей безопасности, собрались бы все вместе, сели сверху и дружно насрали, — подметила Соткен.

— Возможно, — согласился сержант. — В любом случае надо быть готовым к тёплому приёму. Мелкая! Щенки ещё живы? Очень хорошо! Тогда хватит размазывать свои девичьи сопли по их лысым щенячьим сиськам. Займи место стрелка, боец.

Аглая Бездна утёрла нос и поднялась на круглую башенку стрелка, где и вцепилась в приклад пулемёта Браунинга, намертво, словно бультерьер в шею овчарки. Кожа на острых скулах белела, будто кости мертвеца, отполированные песком времени, а в чёрных, как уголь, глазах, мелькали силуэты обитателей преисподней, отбрасывающие глубокие тени на тяжёлые, заплаканные веки. Аглая Бездна выглядела словно приговор. Окончательный и беспощадный.

Бронемашина медленно катила по узкой дорожке, мощёной растрескавшимся жёлтым кирпичом. На хищную морду Ньялы, на оскаленные прутья решётки радиатора, налипло несколько лепестков диких роз.

* * *

Вскоре дорожка, очень похожая на ту, по которой прошла Элли Co, вывела их на большую поляну, что когда-то давно, в прошлой жизни, была аккуратной лужайкой, покрытой мягкой травкой для гольфа. Теперь же зелёный коврик исчез, поглощённый сплетёнными побегами бурьяна, острой осоки, репейника и прочих никчёмных сорняков. Посередине заросшего луга высилась громада старинного особняка. Его стены и многочисленные башенки увивали стебли плюща и дикого винограда; растения попробовали забраться и на острую, черепичную крышу, но не смогли закрепиться там, побеги соскользнули и теперь свисали вниз густой бахромой. Лиственная шуба древнего строения отливала зловещими оттенками фиолетово-серебряной кислотной акварели.

Ньяла остановилась напротив лестницы, охраняемой двумя злобными каменными горгульями и исторгла из себя десант.

Огромный, лохматый мужчина, босой, в серых камуфлированных штанах и бронежилете на голое тело, ловко выскочил из пассажирской дверцы, и, припав щекой к прикладу штурмовой винтовки, бросился вправо, в обход здания.

Худенькая женщина, ростом два вершка, три горшка, одетая в багровый драный сарафан, что свисал с её тонкой талии волнующими лоскутьями, вывалилась из водительской дверцы. Приняв позу стрелка, она отправилась влево, переваливаясь, словно беременная утка, с одной, короткой ноги, на ту, что подлиннее.

Аглая Бездна застыла на пулемётной башне, с таким непроницаемым и суровым лицом, что каменные бестии напротив не выдержали её взгляда и сморгнули.

Задняя дверца бронемашины распахнулась, и оттуда выпал скальд Хельги, сжимающий в одной руке древний скандинавский меч, а в другой — ствол автомата Калашникова. Сделав пару неуверенных шагов, бледный, как пузо дохлой лягушки, слюнявый викинг опустился на колени, воткнул клинок в землю, отложил пушку в сторону, и, придерживая длинный хаер обеими руками, принялся исступленно и самозабвенно блевать.

Звуки он издавал потрясающие, и они, похоже, слегка доставили Бездне, отвлекая девушку от томительного ожидания. Она сосчитала семьдесят ударов своего сердца, прежде чем очищенный скальд прекратил изрыгать мерзость, и в изнеможении откинулся на спину. Его бледные губы изогнулись в волчьей улыбке. Духи маковых полей устранили все преграды и вновь продолжили своё чарующее путешествие по жилам скальда, даруя тому блаженство и отдохновение.

Наконец, с той стороны массивных, окованных железом двустворчатых дверей прорычали:

— Мелкая, это мы, и мы выходим, не шмаляй.

Аглая Бездна сдвинула ствол пулемёта, взяв под прицел пару узких окон верхнего этажа, что едва угадывались под фиолетовым покрывалом остроугольных листьев. Каменные горгульи вздохнули с облегчением.

Створки распахнулись с пронзительным скрипом; Монакура Пуу и Соткен, показавшиеся на пороге, вид имели встревоженный, их лица выражали недоумение.

— Мы зашли с чёрного хода. Там было открыто. Здесь что-то нечисто, — сказал сержант, подходя к броневику, — Похоже на подставу, но у нас нет другого выхода, иначе твой любимый щенок ласты склеит.

— Эй ты, придурок, — он строго посмотрел на скальда, нехотя поднимающегося из поросли высокой травы, изрядно примятой и заблёванной.

— Оклемался? Хорошо. Бери мелкую и заносите внутрь щенка, мы вас прикроем, потом проверим все остальные этажи, понял?

— Понял; говно — вопрос; так точно; щас всё будет.

В оснащении Ньялы, отжатой у разгромленной банды Герты, которая, в свою очередь, отжала это чудо у ограниченного контингента канадских морпехов, имелось всё, и на все случаи жизни. Включая пару примусов, порнографические журналы и даже компактные санитарные носилки. На них-то и погрузили раненного лива. Когда его несли ко входу, голая рука безвольно тащилась по земле, носок рваного кеда с торчащим оттуда грязным пальцем раскачивался из стороны в сторону, а длинный хаер волочился по земле, путаясь в армейских берцах Бездны.

Огромный холл встретил незваных гостей сумраком и сыростью. Лучи армейских фонариков, прорывающиеся сквозь пелену витающей в воздухе пыли, выхватывали фрагменты старинного интерьера. С ветхих картин, развешанных по стенам зала, на пришельцев недобро взирали строгие лики седобородых мужчин и их увядших жён.

Вот Соткен запнулась обо что-то и смачно выругалась. Препятствием оказались оленьи рога, что, растопырив свои острые отростки, поджидали визитёров.

Вот Монакура Пуу что-то прорычал в густые усы и указательный палец, лежащий на спусковом крючке, дрогнул. Свет фонарика, прикреплённого к стволу его винтовки, отразился в стеклянном оке чучела гигантского медведя, стоящего на задних лапах.

— Направо, — сказала Соткен, поведя дулом автомата в сторону длинного, тёмного коридора.

Они свернули и продвигались вперёд цепочкой — впереди сержант выцеливал любой малейший намёк на возможную опасность, следом пыхтящая от напряжения Бездна и упоротый в хлам Хельги тащили носилки со Скаидрисом, в арьергарде ковыляла Соткен, оглядываясь и настороженно принюхиваясь — похоже старая лисица почуяла неладное и навострила ушки.

— Пришли,эта дверь — сказала она, — Операционная.

Сержант повернул позеленевшую от времени медную ручку и ступил первым в сумрачное помещение, освещая фонариком тёмные углы.

— Чисто.

Остальные ступили следом. В помещении жутко воняло. Формалином, ацетоном, спиртом и откровенной мертвечиной.

— Кладите его, — Соткен указала на операционный столик, стоящий посередине комнаты.

На столе громоздились кучи чего-то пугающе невнятного.

Монакура Пуу подёргал створки узких, стрельчатых окон, и те поддались. Сержант расправился с побегами растений, заплетших проём, и помещение наполнилось тусклым светом.

Неординарный интерьер операционной навевал смутную тревогу.

Унылая кафельная плитка, характерная для мест вроде этого, отсутствовала. Шероховатые цементные стены покрывала коричневая краска. Вдоль стен змеились причудливо изогнутые трубы: ржавые и влажные. Раковину рукомойника покрывал слой многолетней пыли, а а стеллажи, уставленные стальными коробочками, поддонами, ретортами, баночками и колбами, в которых плавало что-то ужасающее — соответствовали вышеописанному — выглядели напрочь железными, напрочь ржавыми и жутко запущенными.

В углу, на позолоченных львиных ножках пузатилась ванная, формой напоминающая живот беременной женщины.

Она была, естественно, ржавая и железная.

Аглая Бездна смахнула с поверхности ржавого и, блядь, железного операционного столика всю мерзость, и они, вместе с Хельги, водрузили сверху носилки с ливом.

Скаидрис не подавал признаков жизни, однако Соткен оттянула тому веко, пристально вгляделась в закатившийся голубой глаз, зачем-то подула в него и удовлетворительно покачала головой.

Покопавшись в настенном шкафчике, она вытащила оттуда пухлый запечатанный пластиковый пакет.

— Придвиньте их к столу, — сказала Соткен Бездне и Хельги, указывая на штативы осветительных приборов, больше похожих на вешалки для одежды, модные в дореволюционной России, нежели чем на лабораторное оборудование.

— И развесьте на них фонари.

Недоросли повиновались и весьма шустро. В операционной стало намного светлее. Но недостаточно.

— Теперь я смогу поставить пару капельниц нашему герою, но кто-то должен спуститься в подвал, заправить и вручную завести местную электростанцию. Только тогда я смогу оперировать.

Соткен неуверенно уставилась на Монакуру Пуу. Тот нахмурился и покачал головой.

— Вот и у меня такое же чувство, малыш, — сказала доктор, подходя к стальной панели, вмонтированной в стену.

Она нажала пару кнопок и все услышали слабый гул, раздавшийся где-то в глубине дома. Соткен щёлкнула ещё одной кнопкой и операционную залил нестерпимо яркий свет.

— Мы здесь не одни, — сказала она. — Но это ничего не меняет, а пока лишь упрощает нам жизнь — никто никуда не идёт.

— Кто-то семь лет следил за состоянием генераторов, заряжая аккумуляторы аварийного запуска, — пояснил Монакура Пуу двум недоумевающим подросткам.

Те лишь глупо переглянулись между собой и продолжили таращиться на яркие лампочки, вспыхнувшие белым свечением.

— Тут кто-то живёт, — попробовала Соткен на свой лад.

— Вот же блядь! — Аглая Бездна схватилась за свой Диемако, а скальд Хельги обнажил меч, выдернув его из куска кожи, скрученной в подобие ножен.

Соткен выудила из пакета белоснежный халат и напялила его поверх бронежилета.

— Ты, сладенькая, — изящный женский пальчик, увенчанный обкусанным ногтем с ободком грязи вокруг, вперился в Аглаю Бездну, — Отставь свою пушку в сторону и забудь про неё. Ты будешь мне ассистировать, пока я буду резать и штопать твоего мужика. Просто делай всё, что я тебе скажу и не отвлекайся, даже если сюда заявится восставший из гроба Лемми Килмистер.

Бездна, что покусывала свои пухлые губки, нервно теребя приклад Диемако, согласно кивнула и положила винтовку на пол.

— Ты, вояка, — означенный палец вперился в Монакуру Пуу, всё ещё державшего под прицелом входную дверь, — Садись сюда.

Соткен указала на громоздкое кресло, стоящее возле операционного стола, и смутно навевающее образ старого, доброго электрического стула. Весьма удобного электрического стула — с подлокотниками, изголовьем и мягким, протёртым множеством задниц, седалищем.

— Садись и поработай кулачком.

Монакура Пуу осторожно сел и с сомнением оглядел толстые ремни, коими было оснащено кресло.

— Можешь не пристёгиваться, малыш, полёт будет мягкий.

Из пакета появилась целая куча пластиковых трубочек, свёрнутых спиралью.

— Однако же, — продолжила Соткен, любовно втыкая иглу в толстую, как канат, вену сержанта, — Ты, кровяной мешок, особо не расслабляйся и держи дверь под прицелом.

Монакура криво хмыкнул и, перехватив поудобнее штурмовую винтовку, навёл её ствол на плотно запертую дверь.

— Теперь насчёт тебя, дурило упоротое.

Пальчик указал на Хельги. Из пакета появилась баночка и полетела в викинга. Тот ловко поймал.

— Тебя резать не придётся, пуля прошла навылет и не задела кость. Съешь три таблетки.

Соткен показала скальду три пальца.

— Не всю банку, иначе у тебя отвалится нос, а потом и член.

Хельги криво улыбнулся и, отсчитав положенное количество, проглотил кругляшки.

— Молодец. Теперь лезь в эту лохань, — пальчик указал на пузатую ванную, — Высуни оттуда свою лохматую башку, ствол своего автомата, и прикрывай нас всех. Ванная крепка, как шкура броненосца, поэтому, если к нам пожалуют гости и начнётся заварушка, у тебя есть все шансы выжить, даже если нас всех здесь положат. Если выживешь, расскажешь остальным. Сложишь вису. Потомки будут помнить, как мы победили.

Хельги вновь оскалился и залез в лохань.

Соткен достала из волшебного пакета блестящий футляр и, раскатав длинное полотенце возле впалого живота бесчувственного лива, раскрыла коробочку и разложила на тряпку хирургические инструменты.

Она утыкала Скаидриса кучей иголок с трубочками, кои тянулись к Монакуре Пуу и дюжине штативов, оснащённых мешочками с подозрительно булькающими жидкостями. Некоторое время она оглядывала поле предстоящего сражения за жизнь одного из последних настоящих металхэдов.

— Ну и теперь, то, что касается меня — всесильного доктора и потенциального спасителя этой тощей задницы.

Палец оттянул веко лива. В голубой радужке пациента плескалась бесконечная безмятежность.

— Небольшой допинг, для мобилизации сил физических и приятного творческого настроя.

Ловкие пальчики виртуозного хирурга, знаменитого убийцы и искушенного мастера холодного оружия отломали головку стеклянной ампулы. Доисторический, многоразовый шприц забулькал, вытягивая в себя кубы прозрачной, как слеза, жидкости.

— Ебись всё конём. Так, моя сладенькая?

Аглая Бездна, наблюдающая за происходящим действом расширяющимися от ужаса чёрными бездонными глазами, лишь безмолвно кивнула.

Игла воткнулась точно в середину бутона распускающейся розы, вытатуированной на сгибе смуглой руки.

— Тётечка, — выдавила из себя испуганная девушка, — Это больше похоже на пыточную или на лабораторию доктора -психопата, чем на операционную навороченной клиники пластической хирургии. Почему так?

— Стилизация, — заплетающимся языком ответила ей побледневшая Соткен: маленькая женщина глубоко затянулась прикуренной сигаретой, слегка прикрыла оба века, и нарочито медленно взяла в руки скальпель.

* * *

— Ещё хочешь? — спросила Бездна, тыча столовой ложкой в тонкие губы Скаидриса.

Жующий лив отрицательно помотал головой, проглотил то, чем был набит его рот, смачно отрыгнул и сказал:

— Обалденно вкусный супчик. Даже с кусочками мяса. Что это, Бездна?

— Крысы. Сама в подвале наловила. Всё для любимого.

Физиономию Скаидриса свела интенсивная гримаса, и девушка слегка успокоила парня.

— Хер его знает, что это. Соткен варила, ты же знаешь её кулинарную специфику.

Скаидрис сморщился, вспомнив легендарный айнтопф, съеденный перед первым днём неотвратимой морской болезни. Однако слегка успокоился.

— Ладно, отдыхай, — вздохнула Аглая, вставая, — Я к себе пойду, залезу в тёплую ванную. Хер его знает, когда нам снова выдастся возможность поваляться в ванной. А потом мне в наряд.

— Слышь, Бездна, — слабым голосом пролепетал лив, которого наваристый бульон накрыл и стремительно убаюкивал, — Никуда не убежит твоя ванная, утром помоешься, посиди тут, со мной, с умирающим последним труъ-мéталом на этой гребаной планете, а то мне очень одиноко и тоскливо.

— Настоящему мéталу всегда должно быть скорбно, одиноко и тоскливо. Но так и быть, уговорил.

Она завалилась рядом с ним, на широченную кровать и блаженно закрыла глаза, погрузившись в приятную упругость полуистлевшего, вонючего матраса.

— Ты даже ботинки не снимешь? — поинтересовался вмиг взбодрившийся Скаидрис.

— Так, любимый мой, — Аглая приподнялась на локте и строго уставилась на друга. — Даже не думай не о чём таком, понял? Тебе вообще ходить нельзя, даже в туалет.

— А я и не хожу, — расстроенный лив перевернулся на бок, покопался у себя в штанах, и вскоре мощная струя ударила в железные стенки мятого ведра, заботливо подставленного под ложе раненного.

Аглая Бездна немного смягчилась.

— Мы с тобой всё наверстаем, но сейчас нас ждёт небольшое воздержание. Иначе у тебя швы разойдутся. Кстати, ты, наверное, ещё не в курсах насчёт того, как тебя располосовала эта перекрытая фрау?

— В смысле? Что ты имеешь ввиду, моя девочка?

— Когда швы зарубцуются, у тебя на брюхе будет красоваться надпись.

— Чё, бля?

Скаидрис попытался задрать на себе майку и ощупать перебинтованное пузо, но женская, необычайно мускулистая рука, пресекла его панику, опустившись на промежность парня.

— Не волнуйся. Текст, по крайней мере, достойный. А сейчас лежи спокойно, негодяй, и не вздумай меня лапать, а то я перестану.

Рука Бездны ловко расстегнула штаны последнего мéтала на земле и скользнула внутрь.

* * *

Голова Соткен болталась взад и вперёд, ровно как у китайского болванчика. Затылок женщины выстукивал монотонный ритм об деревянное изголовье кровати — в унисон ритмичным шлепкам Монакуровского, заросшего рыжими волосами, паха. Сержант напоминал льва за работой. А работ у льва всего две. Первая — валяться на скале и орать дурным голосом, пугая обитателей саванны, и вторая — регулярно ублажать своих ненаглядных львиц. На пике кульминации мужчина выдернул своё, потрясающее размером, орудие из мокрого плена хлюпающего болотца, и роскошные сиськи, что наконец-то перестали прыгать вверх-вниз, как две трясущиеся порции упругого пудинга, грандиозно залило. Соткен приоткрыла рот и кончиком языка слизала дымящуюся скверну с уголка своей верхней губы. Покатала в полости, раскрывая букет, скривилась и сплюнула вбок.

— Неплохо, сладенький.

Соткен пристально посмотрела на чудовище, нависающее над ней и не смогла сдержать кривой ухмылки. Из-под спутанной гривы на неё внимательно взирали два миндалевидных ока, лишённых каких бы то ни было эмоций — лишь лёд да пустота. Глаза эти украшали такие глубокие чёрные тени, что Монакура напоминал просветлённого медведя панду, а нос, перемотанный неровными слоями сморщенных бинтов, делали его похожим на египетскую мумию. Соткен перевела взгляд на огромный член, лежащий у неё на пузе. Тот, распухший и обмякший, валялся в луже липкой жижи и слабо подрагивал. Из дырочки на его головке всё ещё вытекали матово-серебряные нити. Она стряхнула с себя эту гадость, наспех отёрла бюст краем простыни, на которой лежала и выпросталась из под самца, прежде, чем тот рухнул мордой вниз и сразу же уснул.

Она одёрнула лоскутья, в которые превратился подол её алого сарафана, и рука ощутила мерзкую, липкую тряпку. Соткен поёрзала бёдрами, высвобождаясь из плена тугой резинки, охватывающей её тонкую талию, и навсегда рассталась с останками этнического одеяния древних ливов.

Голая, невозможно кривая и прекрасная, женщина шагнула к платяному шкафу.

Она пнула добротный, дубовый "wardrobe" и тот послушно распахнул створки, будто ручной кашалот в ожидании рыбёшки.

Она выбрала летнее просторное платье — лёгкое с цветочной палитрой и одела его. Солнце пробилось в узкое окно слабым лучиком, и тяжёлый воздух помещения посвежел. И, хотя сейчас стояла поздняя осень, в комнате запахло весной и майским дождём.

Теперь трюмо. Зеркало явило ей образ бледной, немолодой женщины со впалыми щеками, заострёнными скулами и глубокими тенями на тяжёлых, опухших веках.

Но она знала, как всё исправить.

Красная помада. Её прекрасно очерченные, чувственные губы. Можно особо не стараться. Главное густо и ярко.

Теперь назад к шкафу.

Что-то там ещё, в самой глубине.

Что-то тускло поблёскивает, отражая блики вечернего солнца от своего воронёного ствола.

Что-то ждёт, чтобы его взяли и нажали курок. Вставив ствол себе в рот.

Дверь в апартаменты, предназначенные для клиентов, приходящих в себя после сложных пластических операций, распахнулась от удара изящной женской ступни.

Скальд Хельги проворно отпрянул от скважины, ловко избежав удара в лоб дверной створкой.

Тщедушная и невыносимо привлекательная, кривая и хромая маленькая женщина в просторном летнем платье, держа наперевес культовую Ремингтон одиннадцать, устремилась вперёд, в сумрак длинного сумрачного коридора, оставляя после себя волнующую ауру запахов недавнего секса.

Хельги глубоко вдохнул будоражащий шлейф ароматов и последовал за ней.

* * *

Смеркалось. Аглая Бездна стояла возле распахнутого узкого окна, пырясь в темнеющее над кронами сосен осеннее небо и внимала беспокойным крикам и щебету неведомых пичужек, населяющих окрестный лес. Пернатые твари никак не хотели мириться с басовитым гудением работающих дизельных электростанций, и, хотя генераторы шумели уже почти неделю, птички продолжали возмущаться и надрывно орать. Особенно по вечерам.

Девушка глубоко зевнула и скорбно выдохнула. Получилось протяжное и печальное стенание.

Спать сегодня не придётся. Не придётся половину ночи. Её вахта. Они с Хельги дежурили по очереди, каждый по семь часов. Вот уже несколько дней.

После того, как упоротая в хлам Соткен изрезала всё брюхо Скаидриса, выкачав из Монакуры Пуу пару галлонов крови, Аглая была уверена, что её любимый умрёт, как впрочем и сержант. Но уже на следующий день Скаидрис пришёл в себя, да и выжатый, как лимон, Монакура чувствовал себя вполне сносно, только всё время спал, а когда не спал — жрал. А ещё через день доктор Соткен заявила, что настала пора выполнить обещание, данное ей самой госпоже лейтенанту. То бишь Йоле. Она сказала, что пора браться за дело, ткнув своим грязным пальцем в сломанный нос Монакуры Пуу. Сержант не возражал.

Пять часов Соткен, купающаяся в ярком свете хирургических светильников, словно дирижёр симфонического оркестра в лучах прожекторов, махала блестящим скальпелем над распластанным Монакурой, превратив его морду в кровавое месиво.

Потом налепила сверху пластырей, каких-то хитрых хирургических фиксаторов, похожих на бельевые прищепки, замотала всё это бинтами и безвольно расплылась в кресле, засучив рукав халата и целя иглой в бутон алой розы, что уже посинел от многочисленных вливаний.

— Порядочек, — заявила она и отправилась бродить по цветущим маковым полям.

Памятуя надпись на брюхе Скаидриса, выполненную способом шрамирования, Бездна сомневалась в этом самом "порядочке", но всё же надеялась на лучшее. Оно и случилось, это самое лучшее. На следующий день сержант забинтованной мордой и чёрными синяками под глазами напоминал мумию на отходосах, но особого беспокойства не выказывал. Только всё время сонно клевал своим новым, не предъявленным пока ещё носом, и требовал еды. А в подвале этого старинного замка, превращённого в клинику пластической хирургии, имелись огромные запасы консервов. Особняк был под завязку набит всем полезным. Еда и топливо, вода, исправные дизельные генераторы, мыло и чистое нижнее бельё. Женское нижнее бельё.

Бездна поёрзала бёдрами, ощущая в свежевыбритой промежности прохладный шёлк чистых трусиков. А ещё она чувствовала колечки.

Теперь «там» у неё были колечки.

А ещё коротенькая цепочка и шарик. Маленький блестящий шарик.

Если побегать голышом по местному коридору, то цепочка клёва стукалась о шарик и чётко звенела.

Доктор Соткен сдержала своё обещание и теперь её давняя мечта сбылась.

Спустя день после операции на монакуровский нос, тщедушная женщина, что носила алый этнический сарафан ливонских женщин, сама напомнила Бездне о её просьбе.

К тому времени концентрация опиатов в крови доктора достигла критической отметки и равнялась примерно трём смертельным дозам. Но, как говорится, всё, что нас не убивает, то нас делает сильнее.

Злые цветы пока-что не спешили забирать жизнь виртуозного хирурга, знаменитого серийного убийцы и искушённого мастера нагамаки. Женщину, разумеется, слегка подклинивало, но, в общем и целом, Соткен была в порядке.

Ну, почти в порядке.

— Готова украсить свою киску? — вяло поинтересовалась доктор, утопающая в удобном кожаном кресле.

Веки женщины почернели, лицо отливало синим, она сладко почёсывала что-то, запустив руку под подол сарафана, а в уголке рта тлел окурок — фильтр и пепел длиной с полноценную сигарету.

— Или зассала ? — уточнила врач и протянула девушке маленький футляр. — Это будет твой подарочек на день рождения. От меня.

Бездна открыла ларчик, а потом и рот. Те самые колечки, которые она так хотела. Блестящие и стальные. Металлические. Круто. А ещё всякие другие цацки.

И всё это — «туда».

Вот так и настала очередь Аглаи Бездны занять место на операционном столе. Она побаивалась, но Соткен и правда была виртуозом своего дела. Всё прошло практически без эксцессов, лишь только один раз Бездне пришлось намотать на руку роскошную гриву каштановых с проседью волос и приподнять голову доктора, уткнувшегося лицом меж её широко разведённых ног. Не то, чтобы Бездне не понравилось, просто девушка знала — к замочной скважине двери операционной сейчас прилеплено восторженное око Хельги.

Аглая громко заявила врачу:

— Я пока ещё с другими тётеньками не пробовала, но уж если надумаю попробовать, то всяко выберу кого помоложе, так что не обессудь. А если так охота отлизать, то ты Йоле отлижи, ибо эта сучка без хорошего куни жить не может.

Аглая Бездна вздохнула, вырвавшись из грёз воспоминаний. Она очень устала. Её взгляд упал на обоссанное ведро, полное вонючей мочи, и настроение девушки совсем поникло. Но парашу надо вынести. Вылить в окно, хотя бы.

В её скучающем сознании возник образ средневекового утреннего города, где по узким улочкам важно гарцует на тяжёлых дестриерах свита благородного рыцаря — вся в блестящих доспехах, с лордом во главе. И тут, над их головами, вдруг распахивается кособокое оконце замызганного фахверкового домишки и оттуда высовывается опухшая рожа обывателя в полосатом колпаке, и этот перец держит в руках вонючий ночной горшок, набитый говном под завязку. Горшок опрокидывается в проём окна, зловонная жижа летит на алые плюмажи благородных рыцарей, ставни захлопываются. Занавес.

Бездна подтащила ведро к окну и вылила содержимое вниз. Но там, внизу, никаких рыцарей не было. Лишь заросли плюща и дикого винограда, оплетающие стены здания. Скучно. Бездна посмотрела на свои влажные ладони. Она испачкалась. Надо бы помыть руки. Где-то здесь должен быть тазик с водой, водопровод не работал, насосы были неисправны, или место, откуда они сосали — высохло, но вот тазик с водой — точно был. Она потянулась к фонарику — сержант строго запретил пользоваться электрическими настенными бра, без особых на то причин, хотя бра, в отличие от насосов, были исправны и работали.

«Штобы не светиться», — пояснил Монакура Пуу свой запрет.

Она уже нажимала маленькую кнопочку на корпусе армейского фонарика, когда острый взгляд ученицы снайпера уловил что-то необычное, там, в сумраке дальнего угла комнаты.

Что-то блеснуло и пропало. Что-то, похожее на всполох огня.

На маленькое пятно тусклого света. Прямо в стене.

Аглая дёрнула шнурок электрического бра и комнату залил мерзостный голубой свет. Бездна в два прыжка оказалась у стены, там, где, как ей показалось, мелькнул отблеск.

Стена, оклеенная рельефными обоями. Сплошная стена.

Аглая включила свой армейский фонарик и тщательно исследовала обои, ощупывая рукой шероховатую поверхность.

Ага. Вот оно. Отверстие. Дырка в стене.

Бездна легонько постучала кулачком по поверхности, а в следующий момент её милитаристский ботинок вломился в стену, кроша в труху хрупкий гипсокартон.

Спящий на кровати Скаидрис что-то глухо пробормотал, шумно пустил ветра, и, перевернувшись на другой бок, снова захрапел.

Аглая Бездна вытащила из кобуры австрийский Глок, сплюнула под ноги сгустки гипсовой пыли, и, подсвечивая себе путь лучом фонарика, решительно шагнула в пробитую ею брешь.

* * *

Соткен, кружась в танце, ловко перемещалась по тёмному коридору, чудесным образом избегая столкновения с маленькими диванчиками, креслами и тумбочками, что встречались на её пути. Одной рукой она крепко обхватила шею своего партнёра — ствол винтовки Ремингтон, а второй притянула талию танцора, что была прикладом пушки, к себе, страстно прижимаясь к ней низом своего животика.

Исполнив несколько сложных танцевальных движений, она замерла на месте.

Музыка в её сознании затихла, но тишина продолжалась недолго — грянул гром, блеснули молнии и хлынул холодный, проливной дождь.

Танец закончился и теперь наступило время полёта.

Оседлав ружьё, словно помело, маленькая кривая ведьма взмыла вверх, туда, где искрило и грохотало.

Атмосферно вставленный танцем и последующим за ним полётом, скальд Хельги, таящийся возле чайного столика, не мог позволить себе пропустить продолжение великолепного представления. Он вскочил на ноги и последовал за разбушевавшейся ведьмой.

* * *

«Это похоже на какое-то наваждение», — думала Аглая Бездна, осторожно продвигаясь вперёд, по тайному, узкому коридору, сокрытому меж стен старинного особняка.

Под ногами пронзительно скрипели доски, с потолка осыпались струйки вековой пыли, а на лицо девушки липли мерзкие нити густой паутины.

«Это постоянно преследует меня. Я, одна, с пистолетом наголо, оголтело ломлюсь по странному коридору, который наверняка приведёт меня в такое место, где я очень сильно пожалею, о том, что вообще попёрлась в этот гребаный проход. Но, видимо, я настолько глупа, что остановиться и повернуть назад уже не в силах. Точно так же поступали те девушки в дешёвых фильмах ужасов — лезли туда, где страшно, чтобы попасть туда, их ждал вполне предсказуемый и очень даже ожидаемый всепиздец. Так что иди, Аглая Бездна, иди, глупая чайка, может быть там, в конце пути, тебя ждёт что-то поинтереснее банального верзилы в маске из человеческой кожи, вооружённого топором, ножом, бензопилой и ржавым, окровавленным крюком. Ступай смелее, тупая кура.»

Коридор то сужался, то расширялся, делал резкие повороты и часто разветвлялся. Аглая Бездна строго держалась левой стороны, пытаясь воссоздать в памяти планировку старого особняка. Она упёрлась в стену. Ага, тупик. Но скрытые тайные проходы никогда не заканчиваются тупиком. Здесь или дверь или... Аглая Бездна внимательно осмотрела стену, возникшую на её пути, и заметила аккуратное маленькое отверстие, как раз напротив своего лица. Закуток для подглядушек. Она, разумеется, уткнулась носом в пыльную стенку и устремила взгляд чёрного ока в наблюдательную дырку. Там была кромешная тьма, и разочарованная девушка собралась продолжить свои захватывающие блуждания по тайным коридорам, в поисках того, кто тут шлялся до неё, как вдруг раздался грохот, а потом последовала резкая вспышка света, да такая, что Бездна отшатнулась от дыры.

— Scheisse, — последовал негромкий возглас и что-то опять грохотнуло.

Аглая вновь припала глазом к дырке, и увидела следующее:посредине небольшой комнатёнки, явно копирующей интерьер женского будуара, стояла какая-то маленькая, нескладная, рано поседевшая девочка — в дурацком платьице, с большими сиськами и клёвым самозарядным дробовиком в смуглой татуированной руке. Девочка откинула гриву спутанных волос и только тогда Аглая её узнала.

Первой мыслью Бездны явилось въебать ботинком по хрупкой стене и эффектно появиться перед прекрасной кривушкой, но количества мозгов, находившихся в её маленькой черепной коробочке, всё же хватило на то, чтобы понять — сделай она так, и заряд картечи — прямо в рыло с двух шагов — ей обеспечен.

Тогда она решила позвать Соткен прямо через стену, но осознала, что шансы получить всё тот же заряд картечи — прямо в рыло с двух шагов — немного снижаются, но всё же остаются критически возможны.

Поразмыслив таким образом, девушка ещё немного полюбовалась на перекрытую кривушку, что застыла на одном месте, залипнув и покачиваясь в трансе, после чего Аглая Бездна лишь пожала плечами, повернулась и ушла, стараясь особо не шуметь.

* * *

Соткен дождалась, пока дырка в стене вновь станет чёрной. Не такой чёрной, как пару ударов сердца назад, когда сквозь неё наблюдало бездонное око Аглаи Бездны, а обыкновенно чёрной, как сажа из печной трубы или тушь для ресниц.

Кривушка злорадно усмехнулась: её боевые товарищи нашли тайные проходы. Сейчас все четверо будут бегать взад-вперёд: пугаться, подсматривать друг за другом, и хихикать. Пусть развлекаются. А у неё есть другие дела. Надо провести тщательный подсчёт патронов.

Она подошла к стене, ощупала поверхность, подцепила ногтем лоскуток обоев и рванула в сторону. Тканевая основа легко отклеилась, обнажая маленькую металлическую дверцу встроенного сейфа.

«Вот, сука, я опять вляпалась в это говно. Никогда не думала, что снова открою эту дверцу. Но всё уже свершилось, и теперь остаётся только проверить, что же там, «у Бильбо в карманцах».

Две металлические коробочки жгли ей ладони, когда она вынимала их из сейфа и бережно опускала на небольшой туалетный столик.

«Крышки прочь. Вот так. Что там? Всё, как семь лет назад? Какой срок годности? Три года? Голословный пиздёж; я проверяла, всё работает. Сколько? Шесть, двенадцать, восемнадцать... Сколько всего?»

Двадцать ампул легли в ряд, будто автоматные гильзы. Всего двадцать. Соткен сглотнула комок, моментально образовавшийся в горле и с трудом подавила в себе нарастающий приступ паники. Ей казалось, что она оставляла эти коробки полными. Плотно забитыми. Доверху. В принципе, они и сейчас забиты доверху. Каким-то говном. Патронов всего двадцать. Остальное всё — ерунда, баловство, просто детские петарды. Таблетки, капсулы, баночки, маленькие пластиковые коробочки. Она покопалась в коробке и выудила оттуда пару склянок.

«Хм, пожалуй из этого будет толк. Отвлечёт на время. На некоторое время. Сначала на пару-тройку часов, пока она будет варить это чёртово зелье, а потом ещё часов на десять. Минимум на десять.»

Соткен отошла к маленькому биде, в углу будуара и, присев, основательно пописала. Теперь надо плотно запереть дверь и можно приступать. Она так и сделала. Защёлкнула дверной замок, плотно задвинула дополнительную щеколду, подпёрла дверь массивным табуретом и вернулась к столику. Подвинула поближе к столику удобное кресло и села, поставив Ремингтон рядом — приклад на пол, ствол на подлокотник. Расчистила место, сложив всё прелести обратно в стальные коробки, а драгоценные патроны запихнув в чашечки своего бюстгальтера. Нашла тщательно запечатанный флакон спирта, прекрасно сохранившего свои горючие свойства. Заправила маленькую, лабораторную спиртовку. Так-так, вот и миниатюрные, электронные весы. Но те не работали. Наверное батарейки сели. Да и хрен с ними. Семь лет — не срок чтобы забыть всю кухню. Она прекрасно помнила все пропорции. Можно приступать. Зелье она варила не спеша, медитативно отрешившись от всего сущего. Четыре часа подряд взгляд её стальных глаз ни мгновение не оторвался от маленькой стеклянной склянки, нагреваемой в слабом синеватом пламени спиртовки.

* * *

Эти странные ступеньки вились вокруг массивной колонны. Тонкие у основания, они расширялись, достигая круглой стены башни, к вершине которой медленно взбиралась маленькая Сигни. Поначалу ей понравилось карабкаться вверх по витой лестнице, но башня оказалась слишком высока, ступени — круты и холодны, как лёд, и вскоре босые ножки девочки замёрзли и мучительно заныли. Она отпустила руку Волка, прикусила нижнюю губу, и, стараясь скрыть тяжёлое дыхание, сосредоточенно сопела маленьким, вздёрнутым носиком. И поднималась вверх. Всё выше и выше.

— Давай отдохнём, моя хорошая, я устала.

Волк, опередившая её на пяток ступенек, остановилась и обессиленно прислонилась спиной к стене, а потом и вовсе сползла вниз, сев прямо на холодный металл лестницы.

«Ничего ты не устала, просто меня жалеешь», — подумала дочь ярла, но промолчала, добралась до спутницы и устроилась возле её красивых, обнажённых ног.

— Ты не передумала, моя хорошая?

Волк подцепила пальцем её подбородок и заглянула девочке прямо в глаза. Сигни некоторое время смотрела в звериные, жёлто-зелёные очи, а потом прижалась щекой к плоской груди женщины, что красит волосы кровью врагов. Из под прикрытых век девочки выкатилась одна крупная слезинка.

— Ну-ну, — торопливо проговорила Волк и погладила Сигни по щеке.

В голосе воительницы слышалась тщательно скрываемая растерянность.

— Я не передумала, Волк, — ответила девочка.

— Вот и хорошо, вот и славненько. Отдохнула? Тогда пойдём дальше.

Волк с лёгкостью поднялась на ноги, одёрнула рваный подол мини платья, с которого скалились бывшие некогда лимонно-жёлтыми, мёртвые колобки, теперь же вконец разложившиеся и ставшие грязно-коричневыми.

Сигни с трудом поднялась на ноги и продолжила карабкаться вверх по крутой винтовой лестнице. Подъём будто бы уводил её куда-то в другой мир. Она шагала по крутым ступеням, и время вокруг замедлялось, воздух тяжелел, а в ушах звенели невидимые колокольчики.

Корабль мертвецов вошёл в маленькую, неприметную бухту примерно полчаса назад, а казалось, что это случилось когда-то очень давно. Может быть несколько дней тому назад.

Когда они ступили на первые ступени этой странной лестницы, Сигни начала счёт, и сейчас дошла всего лишь до трёх сотен ударов своего сердца, но ей казалось, что этот поздний вечер уже сменился глубокой ночью, а та светлеет с каждым мигом, обращаясь в раннее утро.

Но это только казалось.

Стоял поздний вечер, уже скатывающийся в промозглую и тёмную осеннюю балтийскую ночь.

Сегодня утром их корабль всё ещё находился возле обрушившейся пристани, ожидая возвращения лохматого гиганта и всей его банды, но прилетел лишь Грим, и Сигни видела, как долго и совершенно безмолвно разговаривали между собой чудесная птица и женщина, что красит волосы кровью своих врагов.

А потом Волк подошла к ней, присела так, что взгляд дерзких девичьих глазёнок потонул в осеннем багрянце её звериных очей и очень мягко спросила:

— Ты хочешь помочь мне победить всех моих врагов, для того, чтобы этот мёртвый мир вновь ожил?

— Да, Волк.

— Ты бы хотела стать сильной и непобедимой, чтобы сражаться вместе со мной?

— Да, Волк.

— Тогда ты должна познакомиться кое с кем.

— Хорошо, Волк. Но с кем?

— Ты должна познакомиться с той, кто сделает тебя неукротимой, как морской шторм. С той, кто станет твоим учителем. Ты останешься с ней на время, а потом вернёшься ко мне.

— Но я буду скучать без тебя, Волк.

— Я тоже буду скучать без тебя, моя хорошая, но так надо.

— Хорошо, Волк, — сказала маленькая Сигни и прижалась щекой к женскому лицу.

И Корабль мертвецов поднял якорь и ушёл в открытое море. Ушёл, так и не дождавшись лохматого йотуна.

Они плыли всё утро, весь день, и лишь под вечер перед облупленным носом парома показались очертания земли. Подойдя ближе, паром оказался у входа в маленькую бухту, где над прибрежной полосой белого песка, нависала чёрная скала, увенчанная высокой, каменной башней.

Драугры, шесть человек, во главе с неупокоенным владыкой Джетом, сели в первую шлюпку и отправились на берег. Вскоре Сигни и Волк, стоящие на палубе, смогли увидеть яркое пламя, разгоревшееся над зубчатой главой.

— Это маяк, — объяснила Волк маленькой Сигни, и та ответила ей:

— У нас в Нидаросе была огромная деревянная башня, стоящая на пристани. На ней разводили огонь для драконов и кнорров, плывущих в темноте.

Волк кивнула.

— Всё так, моя хорошая. Теперь всё готово, пойдём и мы с тобой.

И они сели во вторую лодку. Волк гребла, а Сигни смотрела на женщину и любовалась её крепкими мышцами, перекатывающимися под нежной, розоватой кожей.

И вот они поднимаются на самый верх древнего маяка, но время так медленно тянется, всё тело какое-то расслабленное и усталое, а вершины всё нет и нет.

— Отдохни ещё, моя хорошая.

Волк опять остановилась и ждала, когда Сигни догонит её.

— Ты чувствуешь это, малышка? Ты ощущаешь время?

Сигни хмуро кивнула.

— Так и должно быть, не отчаивайся, я не могу взять тебя на руки, ты должна пройти этот путь сама. Это первый урок. Твоё первое достижение. Ты должна попасть на вершину, и тогда ты сможешь встретиться там со своим учителем.

Сигни наконец-то добралась до обнажённых, широко расставленных ног и чуть не повалилась на ступеньки. Волк отвернулась и легко продолжила подъём.

Сигни всхлипнула и поплелась следом. Одна ступенька, вторая, третья... Что-то багровое мелькнуло у неё перед глазами и девочка испуганно отшатнулась, отмахнувшись от наваждения рукой, сжимающей тускло поблёскивающий нож.

Она остановилась, тяжело дыша, в глазах всё плыло. Четвёртая ступенька, пятая... Красные полосы, застилающие её взор, вдруг пропали, ступеньки кончились, и она ступила на каменный пол.

Наконец-то. Весьма неожиданно, но тем не менее.

Вопреки тревожным ожиданиям, она достигла вершины.

Девочка утёрла носик рукавом рубахи, подняла лохматую головёнку и огляделась. Нашла взглядом Волка, подошла и, обняв голую ногу женщины, огляделась ещё раз.

Они стояли на просторной круглой площадке, окаймлённой зубчатым ограждением. Возле зубцов, будто мрачные изваяния застыли неупокоенные телохранители Великого Фараона. Остатки длинных волос на их облысевших черепах развевались, будто рваные знамёна. Они выполнили приказ — в огромной чаше, установленной на круглом деревянном помосте посредине площадки, полыхал жаркий огонь. Ветер вздымал в чёрное небо сотни тысяч раскалённых угольков. Они взмывали к звёздам яркими огоньками, но вскоре падали вниз, оседая седой пылью на суровых лицах живых мертвецов.

Чашу огораживали три перегородки вышиной в человеческий рост.

— Пойдём, — Волк двинулась вперёд, и малышка Сигни последовала за ней.

Они подошли ближе к огромному костру — куче плавника, ломаных досок и прочего хлама.

— Маяки, моя хорошая, существует не только для того, чтобы указывать верный путь кораблям, или же наоборот — заманивать доверчивых купцов в западню. Маяки — это прежде всего быстрый способ путешествий для таких, как я. Путешествий сквозь пространство этого мира. И не только этого мира. И не только через пространство. Но об этом ты узнаешь позже. Узнаешь и сможешь сама пройти этим путём. Путём луча. А сейчас я покажу тебе, как это происходит и мы встретим нашу гостью — ту, которой ты предназначена в ученицы.

Бесшумно подкравшийся сзади, словно огромный дохлый кот, владыка Джет обхватил иссохшими руками одну из стен, огораживающих пламя. На её мутной поверхности моментально появился двойник фараона.

Сигни поняла, что никакая это не стена, а огромное, вращающееся зеркало. Волк подошла к двум оставшимся панелям и положила свои руки на пыльное стекло. Женщина замерла на пару ударов сердца а потом толкнула от себя обе створки. Джет поступил так же — повернул зеркальную поверхность к бушующему пламени.

Яркий всполох света метнулся к горизонту — туда, где чернильное балтийское небо сливалось воедино с таким же беспросветно тёмным балтийским морем. Метнулся, на миг разорвав объятия двух стихий, и внезапно пропал.

Но через миг Сигни увидела, как в проёме зубчатой стены появилось круглое голубое свечение, медленно растущее и превращающееся в начало длинного светового тоннеля, круглого, как полая трубка бамбука. Тоннель рассёк ночное небо, и завис световым мостом над беспокойными волнами.

Сигни втянула в себя повисшие слюни, закрыла рот, опять открыла, но так и не смогла ничего сказать. Она подошла к Волку и снова прижалась к её ноге. Они стояли и смотрели на прекрасный голубой луч — тот мерцал завораживающими всполохами, и они не отражались в чёрной воде беснующегося внизу моря.

С неба камнем упало что-то огромное, чёрное и блестящее. Сейчас Грим больше походил на линдворма*, чем на ворона. Его раздвоенный змеиный язык высунулся из приоткрытого клюва и Сигни могла поклясться, что видела как блестят изогнутые клыки в его совсем уже не птичьей пасти.

*Примечание: "линдворм" — скандинавская разновидность виверны. Не такой большой, и важный, как его старший брат дракон, линдворм не обладал и огненным дыханием. Однако у змея имелся роскошный хаер, ядовитая слюна, и яростный, взрывной характер.

Они стояли плечом к плечу, все четверо — высокая женщина, с мечом за спиной и волосами, смоченными кровью, рядом и чуть-чуть пониже — маленькая девочка с голубыми глазами и хищным клинком в руке, а справа и слева от Госпожи и дочери ярла застыли в ожидании неупокоенный фараон, и страшное чудовище — то ли змей, то ли ворон.

Луч отчаянно вспыхнул столбом ледяного света и вдруг взорвался, разлетаясь на тысячи крошечных звёздочек. Ночь нахлынула со всех сторон. Пламя огромного костра угасало, роняя красные блики на мёртвые лица воинов, застывших вдоль стены.

На краю зубца, там, где только что был световой тоннель, высилась человеческая фигура. Резкий морской ветер трепал края подола узкого платья и пряди длинных, чёрных волос, которых никогда не касались ни полотно ножниц, ни лезвие ножа. Гостья легко, словно большая опасная кошка, спрыгнула на площадку, и обратила к встречающим своё мертвенно бледное, как у почившей Мальвины, лицо. Окровавленные губы тронула кривая саркастическая улыбка.

— Ну наконец-то хоть кто-то живой в этом погибшем мире, — произнесла она чувственным грудным голосом и, многозначительно подмигнув Джету, подошла ближе и раскрыла коварные объятия для высокой женщины, что носит за спиной меч.

* * *

Хельги в сотый раз прижался ухом к полированной поверхности двери, что час назад захлопнулась прямо перед его носом, но, как и раньше, в запертой комнате стояла полная тишина. Скальд отлепил ухо, и припал глазом к замочной скважине. Безрезультатно. Всё, что он видел сейчас: кусочек стены, на котором плясали блики тусклого света, он видел и час назад. Ничего не изменилось.

"Наверное, маленькая ведьма легла спать. В последнее время она очень странная. Наверное потому, что очень устала. Устала всех лечить. Ну и ладно, пусть отдыхает."

С превеликим сожалением викинг прекратил подглядывать и распрямился во весь рост. Он глубоко зевнул. Пора найти мелкую и сдать ей вахту. Хочется спать. Наступило его время для отдыха. Он поплёлся по тёмному коридору, спотыкаясь о мебель и вяло чертыхаясь.

«А эта фрау очень странная. Старая, кривая и мучительно соблазнительная. Вот как так может быть? Ей же лет сорок пять наверное. Она могла бы быть моей бабушкой.»

Скальд всё шёл и шёл, размышляя, фантазируя и пиная журнальные столики и удобные стульчики, таящиеся в сумраке. Дикий грохот, раздавшийся где-то рядом, заставил его отринуть все свои откровенные грёзы и схватиться за меч.

Грохот повторился: что-то происходило в комнате слева; что-то крушили там, за запертыми дверями. Скальд посмотрел на меч в своей руке, вложил его в свои дрянные ножны, сделанные из козьей шкуры, и закинул за спину. Обеими руками он вцепился в штурмовую автоматическую винтовку, щёлкнул предохранителем, разбежался и ввалился в помещение — грозный и опасный.

Пока вваливался, узнал, куда попал и осознал свою ошибку, но было уже поздно. Пиздюлей перед сном не избежать. Апартаменты принадлежали сержанту.

Хельги тут уже был — недавно он подглядывал в замочную скважину за львом и ведьмой. Подглядывал, утирая слюни вожделения. Грохот — не повод вламываться без стука в покои предводителя.

Пока Хельги тормозил босыми ногами об отсыревший ворс ковра, и тщетно придумывал объяснение, его глазам предстала следующая картина: широкая постель, где совсем недавно тощий гигант и кривушка предавались любовным утехам, была пуста. На смятых простынях не было ровным счётом никого, а в стене рядом зияла огромная чёрная дыра.

Оттуда сквозило, воняло прелыми листьями и гнилью. Скальд наконец-то справился с инерцией, остановился и с облегчением выдохнул.

Пиздюлей не будет. Будет кое-что поинтересней.

Викинг снова щёлкнул предохранителем, и теперь винтовка отправилась за спину — шлёпать его по заднице своим укороченным прикладом. Молодой скальд оскалил зубы, обнажил меч и шагнул в пролом.

* * *

Когда Скаидрис проснулся, его ожидали три пренеприятнейшие новости.

Первая — он кончил в штаны, вторая — его любимая свалила куда-то из его постели, и третья — в стене его комнатёнки зияла огромная дыра.

Возможно была ещё и четвёртая пренеприятнейшая новость, например та, что его любимая свалила именно в эту странную дыру.

Но Скаидрису и первых трёх хватило. Он легко поднялся с кровати: не было причины прикидываться умирающим. Соткен всё же поистине волшебница. Она не просто его заштопала, она спасла ему жизнь, выходила, и вот он уже на ногах. А прикидываться больным просто выгодно. Можно отлынивать от дежурств и ссать в железное ведро. А ещё его вкусно кормили. С ложечки. Ну и всякое такое.

Первым делом он зажёг все лампы в комнате и снова осмотрел дыру. За сломанной стенкой располагался коридор. Тайный проход. А хули тут удивляться, в каждом мало-мальски приличном старинном особняке, весьма смахивающем на замок, должен быть тайный проход. Кто-то обнаружил этот секрет и вломился внутрь. Вломился из его комнаты, а он даже не услышал. Да и хер с ним. Не тайный коридор сейчас волновал Скаидриса. Он вспомнил слова Бездны:

«Ты, наверное, ещё не в курсах насчёт того, как тебя располосовала эта перекрытая фрау?»

Спасённый лив подошёл к зеркалу возле шикарного трюмо. Наверное для тех клиентов, кто выжил под ножом хирурга и теперь может любоваться своими новыми губами, новым носом, новым разрезом глаз, силиконовыми сиськами или наращенным хером. Скаидрис принялся разматывать бинты, опоясывающие его чресла. Пришлось крепко стиснуть зубы и дёрнуть последний слой, крепко вросший в корку подсохшего струпа. Скаидрис утёр какой-то тряпкой размазанную по брюху кровавую плёнку. Потом уставился в зеркало.

Губы лива тронула кривая усмешка. Несмотря на зеркальное отображение, Скаидрис моментально узнал надпись, выполненную точными, аккуратными разрезами, что постепенно затягивались, превращаясь в красные шрамы. Он стоял, вглядываясь в своё отражение, и работа пластического хирурга нравилось ему всё больше и больше.

По коридору, скрытому в стене старинного особняка, кто-то очень быстро пробежал. Скаидрис с сожалением оторвался от созерцания своего пуза и скосил глаза в сторону дыры.

Топот затих, но прошло пять ударов сердца и из тёмной глубины прохода раздалось угрожающее звериное рычание.

Скаидрис прекратил пыриться в дырку и поискал глазами свою винтовку. Той нигде не было видно.

Он вздохнул, взял ночной светильник и, обломав об поверхность столика никчёмный абажур, крепко стиснул в руке бронзовую массивную ножку.

«Killing Is My Business», — одобрительно пробормотал тру-мéтал, и, нежно огладив тощей рукой шрамы на животе, шагнул в тёмную дыру.

* * *

Когда женщина в красном платье приблизилась и заключила Волка в свои объятия, маленькой Сигни слегка подурнело: жестокий холод пронзил всё тело девочки, тревога крепко сжала её маленькое сердечко, сжала сильно-сильно, до нестерпимой режущей боли в груди. Она попятилась назад, перехватив рукоятку армейского ножа обеими руками. Женщина в красном платье наконец-то отпустила Волка и тоже отступила. Сигни замерла, с ужасом наблюдая, как в чёрных блестящих волосах, что волнистым каскадом ниспадали на каменный пол площадки, извиваются блестящие и тонкие змеиные тела.

— Ты прекрасна в этом новом теле, Госпожа. — негромко произнесла гостья и слегка обозначила лёгкий, но уважительный полупоклон.

— Спасибо, моя хорошая. Но моё новое тело — всего лишь тленная оболочка. Твоё же тело — совершенно и вечно. — Волк скалилась.

Её верхняя губа приподнялась, обнажая длинные жёлтые клыки.

— Ты не представляешь, Госпожа, как мне надоело моё тело. Но я не богиня, и так запросто менять тела не могу. Это очень дорого стоит.

— Не прибедняйся, моя хорошая. Не богиня... Не умею... Не могу... Кого ты лечишь... И на счёт цены ты не права. Стоит это не так уж и дорого. Цена прежняя. Всего лишь смерть.

Гостья кивнула. Потом взгляд её зелёных болотных глаз остановился на огромном чудовище — то ли вороне, то ли драконе. Женщина в алом платье изобразила на своём бледном лице гримасу истинного разочарования.

— Я надеялась, что просветлённое общество Госпожи поможет нашему пациенту в его тяжёлой борьбе с жестоким недугом. Но, видимо, я ошибалась. Судя по внешнему виду больного, лёгкие симптомы неопасной деменции прекокс сменились оголтелой шизой и потерей памяти:наша дурашка даже не поздоровалась со мной. Второе объяснение происходящей трансформации: древнее пророчество — вовсе не миф, и оно исполнилось. Исполнилось, весьма усложнив патологию заболевания.

— Какое такое пророчество? — поинтересовалась Йоля.

Гостья лишь обречённо махнула рукой:

— Расскажу позже, милая, лишь отдохну с дороги.

Йоля озабоченно глянула на Грима, который сидел на заднице, высунув наружу раздвоенный язык, и пожала плечами.

— Но так было всегда, моя хорошая. Она же думает, что она — ворон.

— Так то оно так, Госпожа. Но раньше она хотя бы не думала о себе, как о драконе.

Обе женщины озадаченно уставились на чудище, что сидело на собственном хвосте и пускало слюни.

— Ну, да ладно. Не будем о грустном.

Женщина в алом платье одарила Грима улыбкой, той, что суровые эскулапы адресуют безнадёжным больным и её зелёные глаза нашли малышку Сигни. Та вздрогнула, как если бы ей под рубаху заползла одна из змей, живущих в волосах её новой знакомой.

— Это она?

Вопрос адресовался никому. Ответа не последовало. Волк стояла и скалилась, Грим имел вид законченного идиота, а фараон и вовсе застыл, превратившись в неподвижную статую, как и его свита возле зубчатой стены. Сигни собралась с духом, спрятала за спину руку с ножом и, гордо подняв голову, шагнула навстречу женщине в алом.

— Меня зовут Сигни. Я очень люблю Волка. Она спасла мне жизнь. Я хочу стать такой же сильной и сражаться рядом с ним. Научи меня. — сказала маленькая девочка.

Женщина подошла к ней вплотную. Костлявый палец подцепил Сигни за подбородок и приподнял её голову вверх. Алая женщина вгляделась в голубые глаза. Внутри у Сигни всё похолодело, а сердце перестало стучать.

— Ты так похожа на свою маму, — произнесла гостья и отпустила её.

Перед глазами у Сигни вновь поплыли багровые пятна, как совсем недавно, когда она взбиралась сюда по мучительно крутой лестнице маяка. Девочка пошатнулась и беспомощно взглянула на женщину, стоящую перед ней. И увидела её.

Широкое, скуластое лицо. Высокий лоб украшен золотым обручем, а толстая белокурая коса спадает на высокую грудь. Плотно облегающее платье, расшитое древними рунами. Её красивые губы изогнулись в мягкой улыбке.

— Мама? — еле слышно прошептала Сигни.

«Не бойся, малышка. Всё хорошо. Иди ко мне.»

Дурнота и холод отступили. В груди у девочки потеплело, и малышка Сигни сделала шаг вперёд — навстречу пугающе прекрасной женщине в алом платье. Та протянула ей свою ладонь, и Сигни вложила в неё свою маленькую ручонку. Она больше не боялась.

— Кто ты? — спросила девочка, вновь погружаясь в колдовскую трясину зелёных глаз.

— Меня зовут Морриган. Так звучит моё имя в любом из существующих миров. Я исполню твоё желание, маленькая Сигни. Я помогу тебе проснуться.

* * *

Скальд Хельги прекратил рычать, лишь только Скаидрис вошёл в пролом в стене.

"Неа, сначала он немного поиграется с надменным ливом, попугает братишку вдоволь, а уж потом предстанет перед своим новым другом, и они вместе продолжат изучение этого странного хода."

Викинг тихонечко отступил и попятился в сгущающийся за его спиной мрак. Он приготовился развернуться и дать стрекача, как вдруг что-то твёрдое тяжело влетело пониже его поясницы.

Отменный удар по тощей жопе попаданца..

Юношу бросило прямо на Скаидриса, который, увидав надвигающееся на него нечто, размахнулся бронзовой ножкой и встретил башку скандинава чётким бейсбольным хитом.

Тут бы и виса, и Вальхалла к месту, да только арийский череп выдержал эту оказию, но викинга, разумеется, вырубило напрочь.

Скаидрис вмиг узнал брата по оружию, и добивать поверженного не стал.

Подхватив под мышки павшего, он ретировался назад, в свою комнату, где сначала подсел на жёсткую измену, увидав окровавленный лоб морского разбойника. Тревога прошла после тщательного ощупывания раны. Крови изливалось много, так много, что руки лива покрылись липкой жидкостью по локоть. Однако кости черепа уцелели, и Скаидрис мял, давил, жал и простукивал несчастную башку, пока не удостоверился в этом абсолютно и неоспоримо.

Он положил друга на свою кровать, прикрыл рваной простынёй, чтобы та впитывала истекающую кровушку, и вновь отправился в пролом, дабы наказать того, кто так жёстко их подставил.

* * *

Аглая Бездна давно почувствовала присутствие чужака в запутанном тайном коридоре. Тот передвигался быстро, осторожно и тихо, но всё же не бесшумно.

Он вроде бы пытался поиграть с ней в кошки-мышки, но вот оказия — автоматический Глок в руках девушки не позволял ей смириться со статусом обречённого грызуна.

Она шла вперёд осторожно, но решительно, держа пушку наготове и всем своим видом показывала, что ждёт нападения спереди, хотя таинственный засранец подкрадывался к ней сзади.

Она прекрасно различала тихий шелест, издаваемый им при передвижении. Вражина шуршал, как реактивная маленькая мышка.

Что-то ударило в стену напротив неё и, звонко лязгнув, отскочило на пол. Аглая ухмыльнулась. Она читала мысли этого шутника. Озорник хочет, чтобы она наклонилась за предложенной наживкой.

Этот клоун её забавлял, и она решила пока-что не убивать его. Поиграет с ним, а потом поймает. Поймает своей изящной когтистой лапкой. Поймает и хорошенько рассмотрит добычу. А потом уже решит, что с ним делать.

Она остановилась, скорчила темноте глупую, озадаченную мину и, широко разведя в стороны свои стройные ноги, наклонилась промеж них к полу, шаря ладошкой в темноте.

Услышать этот слабый шелест было непросто. Но Бездна услышала всё, что нужно.

Поэтому в последний момент девушка резко сменила позу.

Присев на согнутые теперь ноги, она отпрыгнула в сторону, и удар алюминиевой битой, предназначавшийся для её упругой, выпяченной задницы, ушёл в молоко.

Она развернулась, вскинула руку, и выстрелила.

Существо, что пронеслось мимо Бездны, хрипло вскрикнуло и моментально исчезло в недрах коридора. Аглая не стала стрелять ещё раз.

Она поднесла к лучу фонарика левую руку, сжатую в кулак и раскрыла ладонь. То, чем кидался таинственный обитатель коридора, оказалось большой железной монетой.

«In God We Trust. 1991», — надувая пухлые губки с трудом прочитала Аглая полустёртую надпись на её поверхности.

Бездна пожала плечами и спрятала раритет в карманчик. Потом встала на ноги, прошла несколько шагов в том направлении, куда скрылся клоун с битой и вновь присела. Посветила на пол. Ярко-красные капли артериальной крови.

"Сразу потёк, но не упал. Хорошо попала. Похоже, надо поспешить, чтобы нагнать шутника и успеть задать ему пару вопросов."

Аглая Бездна ускорила шаг и уже через пару шагов перешла на лёгкую рысь.

Девушка с глазами, словно две червоточины в преисподнюю, шла по кровавому следу своей добычи. Как только её силуэт и отблески армейского фонарика скрылись за очередным поворотом тайного прохода, в коридоре снова наступила жуткая мгла, и этот мрак выплюнул из себя что-то лохматое.

Существо, следующее по пятам Бездны, обладало гигантским ростом, огромными босыми ступнями и ужасающим размером своего болтающегося члена.

Снежный человек был гол, волосат и передвигался совершенно бесшумно.

Глубоко втянув своим идеальной формы носом воздух секретного коридора, йети отправился вслед за своей воспитанницей.

* * *

— Я, наверное, уже лет триста не пробовала настоящего, заварного чая, — сказала Морриган и медленно провела кончиком языка по своим окровавленным губам.

Кончик языка был синюшного цвета, почти чёрный, как у утопленника.

— А мужчин у меня не было, наверное, лет пятьсот,— Она уставилась в чёрное балтийское небо, где Грим выполнял сложные фигуры высшего пилотажа, приспосабливаясь к новым огромным крыльям — кожистым и перепончатым.

Кружащийся веер выпадающих чёрных перьев медленно ложился на морские волны.

— Как думаешь, Госпожа, эта тварь нас не спалит, когда окончательно трансформируется?

Йоля, сидевшая на вёслах в одиночку, лишь криво ухмыльнулась ей в ответ и продолжила грести.

Морриган поиграла белокурым локоном малышки Сигни, и демонстративно прикрыв уши девочки, доверительно спросила у гребущей женщины:

— У вас там, на кораблике, мужиков нет?

— Есть мой папа, но он теперь драугр, — ответила ей маленькая девочка и помотала головой, высвобождая её из холодных ладоней.

— Мертвецов не требуется. Надоели, — Морриган поникла взором, и тут Сигни выпалила:

— Тот красавец йотун с дурацким непроизносимым именем поехал спасать своего гордого ученика и нашего скальда. Но, скорее всего, их там всех поубивали, и теперь на Нагльфаре из живых мужчин остался только старик кормчий...

Ледяной душ, вырвавшийся из под йолиного весла, лишил девочку дара речи, но последующий горящий волчий взгляд подсушил одёжку.

— Так, так, так.

Длинные, покрытые затейливой вязью синих татуировок пальцы, увенчанные чудовищно отросшими грязными ногтями, побарабанили по борту шлюпки.

— Устами ребёнка глаголет истина. Ты, Госпожа, в лучшем случае, что-то недоговариваешь. В худшем и наиболее правдоподобном, ты что-то утаиваешь от своей верной подружки. Итак, чем же я заслужила такое отношение?

Йоля тяжело вздохнула, выпустила из рук вёсла и, осторожно передвигаясь по утлому судёнышку, достигла скамейки, где мокрая Сигни жалась к алому боку Морриган. Змеи выползали из чёрной копны её блестящих волос, трогали соломенную макушку девочки своими раздвоенными языками и вновь прятались в густой гриве. Женщина с кровью в волосах приподняла голову девочки и примирительно чмокнула её в маленький, розовый носик. Потом уставилась на гостью.

— Ты нужна мне, Морри. Видишь, какая она наивная. Но и опасная в то же время. Потенциально опасная, я бы сказала. Мне давно уже не встречался никто столь же сильный, как эта глупышка, что сейчас мимоходом сдала меня с потрохами. В ней, как я уже упоминала, кроется огромный потенциал, но нужно много работать. Кто же ещё, кроме тебя, сможешь сделать из неё ту, что будет подобна нам. Если она, конечно, проснётся и сойдёт с того ужасного дерева страданий.

Мертвенно-бледное лицо обратилось навстречу суровому лику воительницы.

— Никто и не сможет, моя Госпожа. Никто не сможет заставить её проснуться и никто не сделает её подобной нам. Никто, кроме меня.

Бледно-зелёные глаза сощурились. Неистовый багрянец осенних костров мерцал в тягучем мороке болотной трясины. Морриган слегка прикрыла веки и добавила:

— Но, Госпожа, услуга за услугу. Как равный равному, если ты действительно так оцениваешь мои скромные способности. Ответь мне — кого ты там от меня прячешь, и в чём, собственно, вся интрига?

* * *

Мир треснул по швам и расползся рваными лоскутьями. Реальность слепила, будто тысяча чёрных звёзд. Неотвратимо поднялась болезненная, нестерпимо мучительная волна и обрушилась сокрушающим небытием. То, что осталось от её сознания, устремилось в полёт навстречу тёмному сиянию, но вмиг сгорело, превратившись в пепел и вскоре рассеялось без следа. Время перестало существовать.

Она упала на пол, разметав по отсыревшему ковру густые пряди своих шикарных волос. Руки безвольно раскинулись в стороны. Из синего бутона вытатуированной дикой розы, бывшей неделю назад ярко-алой, торчал допотопный стеклянный шприц.

* * *

Бездна прыгнула вперёд, пытаясь схватить обессиленного человека, который стоял, опершись о стену, но тот резко оттолкнулся и, ловко избежав захвата, вновь бросился наутёк. Пол под стеной окрасились в красный. Бездна зашипела, как рассерженный кот, подняла было ствол Глока, но сразу же опустила пистолет. Она хмуро уставилась в спину удаляющегося засранца. Тут что-то было не так. Это «не так» ощущалось знакомым и родным, но тем не менее, абсолютно неуловимым. Как навсегда забытое слово, вертящееся на языке.

Но то, что она не выстрелила и то, что беглец передвигался по коридору на резвых роликах, вооружённый блестящей бейсбольной битой, как раз и являлось кусочком пазла, терзающего слабый мозг девушки.

Всё это она уже где-то видела.

Что-то внутри девушки протестовала против добивания затейливого роллера, развлекающегося катанием по тайному коридору замка и заманиванию в оный молодых девушек, всего лишь с целью дать тем хорошего поджопника.

— Эй, чудила, я тебя, кажется, знаю. Стой, дурачок, у тебя задета артерия, надо перетянуть, а то кровью истечёшь.

— Он, скорее всего, не понимает тебя, — раздался сзади знакомый хриплый голос, и Аглая медленно развернулась и застыла, поражённая.

— Что больше нравится? — спросил Монакура Пуу, вступая в пятно света от её армейского фонарика.

Сержант гордо задрал свой новый, идеальный нос — тонкий, прямой, с изящной аристократической горбинкой. Его член свисал вниз могучей колбасой, напоминая слегка поднапрягшийся слоновий хобот. Бездна пожевала челюстями, пробуя свой ответ на вкус и благоразумно промолчала.

Монакура Пуу, голый и огромный, подошёл и встал рядом с девушкой, уставясь в проход секретного коридора. Потом сложил свои гигантские ладони в рупор и громко прорычал в темноту:

— Stop this fucking games, bro. Do you need help or do you wanna bleed?

В ответ послышался слабый шелест, и вскоре из сумрачного проёма показалась медленно приближающаяся фигура. Она передвигалась, будто пьяный вдрызг хоккеист. На пол полетела стальная бита, и незнакомец попытался приподнять руки в жесте добрых намерений, но тут его ноги подкосились. и странный обитатель тайного коридора рухнул лицом вниз.

Сержант и Аглая бросились к распростёртому на полу телу. Монакура перевернул лежащего и сдвинул вверх нахлобученную на самые глаза вязаную клошарскую шапчонку.

Аглая Бездна навела на открывшееся лицо луч своего фонарика, и ахнула, прикрыв свой огромный рот ладошкой в жесте истинного удивления.

— Здравствуй, бойцовая рыбка, — произнёс сержант, и, не мешкая, начал раздевать безжизненное тело.

В сторону полетели ролики, невнятные цацки на массивных золотых цепочках, и части спортивного костюма бренда «Adidas».

— Нашёл, — выдохнул голый сержант, ощупывающий и осматривающий обнажённого мужчину, — Мелкая, ремень!

Бездна выдернула их штанов армейский ремень и протянула Монакуре.

— Я почему-то так и думал, что это ты здесь живёшь, — радостно сообщил сержант наклонившись к уху пленника, ущербно куцому и заросшему жёстким седым волосом.

— Так это он и есть? Собственной персоной? — раздался сзади мрачный голос лива.

Монакура Пуу затянул ремень на простреленном бедре мужчины, останавливая кровотечение, и, полуобернувшись к догнавшему их Скаидрису, кивнул головой.

— Ёп твою мать, — произнёс лив, опустившийся подле тела злосчастного хранителя древнего замка, — Соткен и правда волшебница. Вы только посмотрите. Это ж, блядь, его лицо. Его настоящее лицо. Ему же, наверное, лет сто уже, а лицо, как на тех старых постерах девяностых.

Монакура Пуу одобряюще похлопал лива по плечу, и кивнул.

— Так оно и есть, щенок. Та самая культовая физиономия. Помоги мне поднять его. Мелкая, сделай нам проход.

Милитаристский ботинок обрушил на стену всю мощь своего брутального протектора и хлипкий гипсокартон, хранящий тайны секретного коридора, разлетелся в пыль. Монакура Пуу и Скаидрис внесли тело в помещение, оказавшееся просторным холлом. Сержант огляделся по-сторонам, поднял кверху лохматую голову и глубоко вдохнул спёртый воздух древнего особняка.

— Туда, — уверенно сказал он и потащился вперёд, сжимая в огромных лапах обнажённые ступни пойманного хранителя коридора. — Теперь нам нужно поспешить. Нам снова нужен наш чудесный доктор. Надеюсь, кто-либо, кроме меня, согласится поделиться своей кровью с живой легендой?

* * *

Скальд Хельги грезил наяву. С тех пор, как неумолимое время преподнесло ему неожиданный сюрприз в виде перемещения в пространстве, он непрестанно благодарил судьбу за этот драгоценный подарок, ибо нынешняя относительная реальность нравилась ему всё больше и больше. Всё, что случалось здесь, в этом странном мире, было... как же это новое слово... Было просто охуенно! Во! Просто охуенно! Все эти «тачки», «пушки», кошмарные сражения и абсолютно невероятные приключения. А сейчас ему снился сон, да не простой. То, что происходило с ним сейчас, являлось настоящим волшебством, сладким мороком, липкими ведьминскими чарами. Юный воин лежал на спине, распростёртый на широченной кровати, а чресла его объезжала растрёпанная женщина, именно та, которую он не так давно возжелал наяву, очарованный её колдовскими танцами. Хельги зрил огромные упругие груди, что колыхались над его лицом, осязал мокрое естество наездницы и ни сколько не стремался обкончаться раньше времени. От переизбытка страсти. Ведь это же, всего-навсего, очень яркий, прекрасный сон. Такие сны — обычное дело для тонкого сознания одарённых скальдов. Великих скальдов. Юноша попытался схватить губами бешено прыгающий перед его носом набухший сосок, промахнулся, а затем выгнулся дугой, будто плечи короткого боевого лука, и мощно извергся, сжав задницу женщины изо всех своих немалых силёнок. Та продолжала свой галоп, но, почувствовав, что конь под ней пал, остановилась, и, сильно размахнувшись, втащила скальду крепкого леща слева. Курносый нос и пухлые подростковые губы окрасились в красное.

Грёзы кончились и наступила суровая реальность. Это не было сном. Он обкончался раньше времени.

Любовники услышали шум в коридоре: Соткен неторопливо слезла с юноши, одёрнула своё дурацкое платье, и нацелив в проём двери дуло Ремингтона, невозмутимо ожидала появления гостей. Как обычно, дверь распахнулась от сильного пинка стройной женской ноги и в помещение ввалилась Аглая Бездна, тыкающая во все углы стволом своего Глока, а за ней — голый Монакура Пуу и наполовину голый Скаидрис, с окровавленным животом.

Мужчины что-то тащили.

— Съеби с кровати, — небрежно бросил сержант испуганному викингу, — Кто это тебя так, сопляк?

Хельги потёр разбитый лоб и сполз с постели прочь.

— Я, — ответил удручённый Скаидрис и гадостная ухмылка Монакуры Пуу стала ещё шире.

Они бережно положили свою ношу на кровать и Монакура оглянулся было, чтобы призвать доктора, но та уже стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу и вожделенно оглядывая всех прибывших.

— Ах, сколько обнажённых мужчин, — сказала она и слегка пощекотала огромный член сержанта.

Сержант презрительно оглядел двух щенков подле себя, после чего ткнул пальцем в свою ношу.

— Отставить, боец. Посмотри лучше, кого мы нашли. Ему надо срочно помочь.

— Когда это ты, мой милый, хотел помочь человеку... — начала было Соткен, но осеклась, лишь только её, затуманенный ведьминским зельем взгляд, остановился на бледном лице лежащего человека.

Соткен непроизвольно вздрогнула.

— Ёп твою мать, Харли. Ты всё ещё здесь. Здравствуй.

В стальных глазах заблестела предательская влага.

— Твоя работа? — толстый, как палка колбасы, палец сержанта указывал на точёное лицо раненного мужчины.

В голосе Монакуры чувствовалось искреннее уважение.

— Моя, — голос Соткен вновь отвердел, — Моя работа.

— А это, — длинный грязный палец уткнулся в окровавленное бедро пленника, — Походу, работа ваших грязных лап, как я посмотрю. Творишь магию, создаёшь прекрасное, даришь людям красоту, а вы всё рушите. Вандалы...

Она вздохнула, и проверив у лежащего пульс, ощупала рану.

— В операционную его. Нам всем повезло. Сейчас я на творческом подъёме. Правда поднялась невысоко.

Скальда Хельги одарили уничижительным взглядом, после чего маленькая кривая женщина в дурацком летнем платье подхватила за ствол своё ружьё и исчезла в сумраке коридора.

* * *

— Какая прелесть, — бледная рука, покрытая затейливой вязью синих татуировок, поднесла изящную фарфоровую чашечку к приоткрытым алым губам.

Морриган слегка подула на дымящуюся влагу и жадно опорожнила стакан кипятка. Сигни поморщилась. Старый Аарон неодобрительно покачал головой.

— Можно мне ещё, — Женщина в алом платье поставила опустевший сосуд на маленькое блюдце, стоящее на столе, за которым они все расположились.

На перламутровом ободке чашечки, там, где к нему прикоснулись губы Морриган, остался кровавый отпечаток.

Йоля оторвалась от созерцания обкусанных ногтей, и выжидающе уставилась на тощего мертвеца, одного из шести телохранителей Великого Джета, стоящего у неё над правым плечом.

Живой труп, наряженный в драный, покрытый грязно-жёлтыми пятнами передник, одетый поверх промасленного комбинезона, не шелохнулся. Взгляд печальных очей, закрытых мутными бельмами, пронзал стальные стены парома и бескрайнее море за ними.

Госпожа вздохнула, и, сняв роскошные ноги, обутые в проклёпанные сапожища, с поверхности стола, встала, вознесясь медно-красной головой к высокому потолку кают-кампании. Обнажённая рука, покрытая ссадинами, царапинами и веснушками, потянулась к заварочному чайнику.

— Можно мне без кипяточка, — произнесла Морриган, жадно наблюдая за коричневой струйкой, изливающийся в её кружку. — Разводить чай кипятком — варварство.

— Чавку обожгла, — согласился с ведьмой капитан Аарон.

Маленькая чашечка наполнилась, и вскоре чай перелился через край, залил блюдце, а затем пролился на столешницу.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила Морриган, и только тогда Йоля подняла носик чайничка кверху.

— Выпей ещё чая, — обратилась древняя ведьма, наклоняясь к Сигни.

— Ещё? — возмущённо захлопала ресницами девочка. — Я пока ещё ничего не пила.

— Вот и выпей, — Морриган указала ей на чашку.

— Тебе сладенького? — заботливо поинтересовалась она, и, не дождавшись ответа, перевернула сахарницу в переполненный сосуд: лужа под блюдцем увеличилась вдвое.

— Пей, моя ненаглядная, — изящная рука нежно погладила малышку Сигни по голове.

— Чайку отведали, теперь время беседы, — Морриган откинулась в глубокое кожаное кресло и, подхватив маленькую Сигни, усадила себе на колени.

Девочка поёрзала, устраиваясь поудобнее и потянулась к чашке, плавающей в луже пролитого на стол чая.

— Значит ты всё это серьёзно, Госпожа, — синие пальцы погрузились в белокурые локоны девочки.

По руке Морриган медленно ползла бриллиантовая змея, обвивая обнажённое предплечье, словно кольца позеленевшего от времени медного браслета.

— Не прикидывайся дурой, Великий Упуаут, — женщина в алом скорчила кислую гримасу в ответ на выгнутые тонкой дугой йолины брови. — Я имею ввиду открытый вызов Архистратигу и всем его рабам.

Морриган побарабанила по столу пальцами и уставилась на Йолю, которая продолжала хранить на лице выражение конкретного потрясения. Ведьма постаралась сдержать раздражение, но тут поняла, на что именно так воодушевлённо таращится её собеседница.

Малышка Сигни сидела к ней спиной, на её собственных коленях, и Морриган не сразу заметила, что руки девочки плотно обхватывают края чашечки с чаем, приподняв ту над столешницей. Влага, переполняющая сосуд, застыла вязкой коричневой массой, и ни одна капля не перелилась через край, пока губы девочки тянулись к ней.

— Но это ж, блядь, никакая не магия, — восхищённо произнесла великая кельтская колдунья.

— Угу, — хрипло ответила ей Йоля, облизывая пересохшие губы и внимательно наблюдая, как малышка Сигни вкушает чаёк.

— Ты же тоже так можешь, Волк.

В голосе Морриган слышалась робкая надежда.

— Ну, почти, — предводительница глубоко вздохнула и ткнула локтем замершего возле неё дохлого гарсона.

Тот встрепенулся и вскоре все остальные чашечки чайного сервиза, стоящие до этого момента пустыми, наполнились благоухающим напитком.

— Могу, но не совсем так. Вернее сказать — совсем не так, — поправилась Йоля. — Я настолько замедляю время, что окружающие просто напросто не способны это заметить. Им кажется, что это я ускоряюсь.

— Но ведь и это никакая не магия, Госпожа, — вновь завистливо произнесла Морриган.

— Верно, Морри. Но эта малышка ничего не замедляет, и не ускоряет. Она просто-напросто осознаёт суть вещей, что, как мы с тобой хорошо знаем, есть пустота.

Морриган отобрала полупустую чашку у Сигни, мимолётно обозрела сосуд и поставила на стол. Потом развернула девочку к себе лицом и уставилась в синие наглые глазёнки.

— Дай мне ещё чая, Морриган, — попросила девочка.

— Не дам, ночью ссаться будешь, а Волк говорит, что вместо стульчака на горшке твоя задница находит массу пренеприятных приключений. Так что хватит с тебя чая, моя ненаглядная.

Сигни надула губки, и обхватила шею женщины двумя руками, зарывшись носом в её роскошные космы, свисающие с плеч. Оттуда порскнула пара змеек. Одна заползла в глубокий вырез алого платья, а вторая сползла Сигни на спину, но та будто бы и не заметила прикосновения холодной гадины.

Йоля отхлебнула чайку и обратилась к гостье.

— Отвечу на твой вопрос, моя хорошая. Насчёт открытого вызова. Да, я решилась, но мне нужны соратники.

Морриган одобряюще кивнула головой и оттуда вывалилась ещё пара-тройка змеек. Женщина в алом состроила из пальцев своей руки злобную синюю козу, и, приставив её к макушке своей головы, вопросительно глянула на Йолю.

— Упаси меня господи, — ответила та на её немой вопрос, — Только не этот неудачник. Этот старый козёл опять пытался меня убить — от коварства и собственного бессилия. А может хотел слегка потренироваться, оценить собственные силы, прежде чем самому выступить против Архистратига. Неважно. Я надрала его надменную жопу. Я и мои прихвостни.

— Во дурень. — протянула Морриган. — Он и ко мне приходил. Мол так и так — помоги. Упуаут — горд и несговорчив. Жидов не любит. Все мои предложения отвергает. Уговори Волка, вы ведь подруги.

— Во как! — Йоля оживилась и, положив на сплетённые вместе кисти рук свой квадратный подбородок, доверительно глянула на собеседницу. — А ты что?

— А я что? — Морриган хитро сощурилась и облизнулась, — Я тему сменила. Отвлекла Князя. Так отвлекла, что он и не вспомнил, чего от меня хотел.

— Понятно, — едко заметила Йоля и сощурилась в ответ.

— Ах, он же такой красавчик, — Морриган отвела взгляд от волчьих глаз подружки и мечтательно зажмурилась.

Звонкий шлепок по застеклённой стене кают-кампании заставил обеих сплетниц обернуться в ту сторону. Из мрака ночи вылетело что-то чёрное, похожее на гибкий резиновый трос, увенчанный на конце острым шипом и снова шлёпнуло по стеклу.

Потом чешуйчатый хвост исчез, из темноты проявилась чудовищная рожа и прильнула к панорамному окну.

Эта вытянутая морда, несомненно принадлежавшая древнему ящеру, растянулась в глумливой улыбке, демонстрируя четыре ряда ужасных кривых клыков и раздвоенный змеиный язык, толщиной с руку пещерного тролля.

Треугольную голову рептилоида украшали многочисленные шипы, длинные ослиноподобные уши, выбивающиеся из под гривы спутанных косм, и три пары рогов. Первая параявлялась самой маленькой и походила на зубья от вил, что причудливо изогнул при ковке пьяный в драбадан кузнец.

Втораяпара была намного длиннее — абсолютно прямые, они имели витую форму, грязно пародируя целомудренное достоинство легендарных аликорнов.

Третья, самая ужасающая пара, своими ломаными линиями недвусмысленно навевала образы древних, запретных символов.

Острый нос чудища формой напоминал огромный клюв гигантского ворона.

Морда прильнула к стеклу, расплющив ноздри, над которыми вилась пара струек тонкого сизого дымка.

Морриган посильнее прижала к себе малышку Сигни, что уже дремала, уткнувшись лицом в её плечо, и весьма тревожно оглядела ужасную рожу за стеклом.

— Пророчество исполнилось, — прошептала ведьма, — Весьма неплохо, милая, но, боюсь, данная трансформация может быть опасной не только для окружающих, но и в первую очередь, для тебя самой.

— Мне тоже нравится, — Йолины глаза полыхали восторженными огнями.

— Тебе-то понятно, что нравится, — голос Морриган выдал минорные нотки, — Великий Волк — непревзойдённый воин. А что нужно великому воину? Естественно, могучее оружие. Вот и получите, — синий палец кельтской богини ткнул в сторону дракона.

Йоля слегка склонила голову в стороны женщины в красном, и та закрыла свой окровавленный рот, проглотив последние слова вместе с разъедающей её желчью досады.

— Поймите одно, мои хорошие, — красные волосы взметнулись вверх; воздух наполнился мельчайшими капельками крови. — Грим никуда не делся. Тут он, старина. Посмотрите ему в глаза.

Морриган и весьма приунывший Аарон уставились в панорамное окно. Старый паромщик даже приблизился вплотную к монстру и постучал рукой по стеклу. Глаза, чёрные, словно два огромных куска антрацита, меньше всего напоминали горящие канонические очи дракона. Апгрейденный Грим подмигнул собравшимся правым глазом, в блистающей черноте которого плескалось абсолютное, вневременное безумие.

Капитан Аарон отшатнулся от окна. Он широко улыбался. Схватив со стола заварочный чайник, старик подцепил своей костлявой дланью железное ведро, полное дохлой серебристой рыбёшки, и бросился прочь из помещения кают-кампании.

— Любит её, — удовлетворительно заявила Морриган, провожая капитана внимательным взглядом.

— Он любит Грима. Сестру же твою считает паразитом, коим она, в данном, конкретном случае, и является, — Йоля полыхнула взглядом по мертвенно бледному лицу собеседницы, явно вызывая ту на дискуссию, но Морриган лишь подняла обе ладони кверху в универсальном миролюбивом жесте.

— Всё не так просто, моя Госпожа. Сдаётся мне, что твои познания насчёт данной, остро прогрессирующей стадии деменции прекокс, слегка устарели. Но мне бы хотелось, чтобы ты оказалась права. Если эти манифестации сознательны, то, возможно, вскоре этой глупой вороне надоест чудить, и она сможет наконец-то выпить чайку со своей любимой сестричкой. А, кстати, где чаёк?

Йоля кивнула в сторону окна. Грим сидел на собственном хвосте, запрокинув назад голову. Его чудовищная пасть была широко распахнута. Капитан Аарон наклонил чайник и вливал дымящуюся чайную заварку прямо ему в глотку. Страшный змей морщился от удовольствия.

— Эти двое нашли друг друга, — пальцы Морриган вновь принялись отбивать нервную трель по мокрой от липкого чая столешнице, а в голосе снова послышались завистливые, страдальческие нотки.

—«Я ищу таких, как я», — согласилась с ней Упуаут и придвинула к ведьме свою, всё ещё полную кружку.

Морриган благодарно кивнула подруге, и, жадно схватив чашечку обеими руками, опорожнила её в три глотка. Её нахмуренное чело разгладилось, и на бледном, как у мертвеца, лбу проступили болезненные ярко-красные пятна.

— Ладно, вернёмся к нашим баранам, то бишь к нашему важному разговору, что звучал здесь, пока эта тварь не сбила нас своим театральным появлением в новом, весьма впечатляющем образе, — Морриган кивнула в сторону панорамного окна.

Аарон и Грим уже закончили с чаем и теперь старик стоял на широкой палубе, широко расставив босые ноги. В одной руке он держал мятое ведро, а другой конечностью выуживал оттуда дохлую рыбёшку и подкидывал высоко в воздух. Вокруг него вертелся громадный дракон, проявляя воистину щенячий восторг. Чудовище ловило угощение, исторгая из пасти клубы сизого дыма.

— Расскажи мне о своих, так называемых, «прихвостнях», госпожа. И, кстати, что за «красавца-йотуна» ты отослала прочь прямо перед моим визитом сюда?

Кельтская колдунья встала со своего высокого барного табурета и, подойдя к пустующему кожаному креслу, осторожно уложила на его сидение сопящую Сигни. Девочка крепко спала. Морриган вернулась на своё место, и, заглянув в опустевшую кружку, выжидающе уставилась на мертвеца, стоящего за левым плечом Госпожи. Тот не пошевелился. Йоля вздохнула и с видимой неохотой слезла со своего стула. Ребристая поверхность стального гофрированного пола издала пронзительный стон, ощутив на своей шкуре поцелуй металлических шипов йолиных сапог. Госпожа поморщилась, прицелилась, и, с некоторой опаской, ткнула пальцем в кнопку электрического чайника. После чего резко отдёрнула руку.

— Это же необычные человечки, эти твои «прихвостни», так ведь? — Морриган уставилась на крепкую женскую задницу, плотно обтянутую полоской чёрной материи, покрытой многочисленными заплатками и странными пятнами, весьма напоминающими мёртвые рожи.

— Конечно необычные, — после короткой паузы ответила она сама себе, и, с ненавистью взглянув на дохлого официанта, принялась копаться в многочисленных баночках и склянках, коими был уставлен весь стол.

Она обнюхивала содержимое каждой из них, и, наконец, нашла искомое.

— А вот и заварочка, — радостно воскликнула Морриган, но, спустя мгновение, её бледное лицо исказилось мучительной гримасой.

Ведьма откинула в сторону склянку и, запустив обе руки в свои растрёпанные космы,принялась оголтело чесаться, а после зашипела, вытаскивая что-то из своей шевелюры.

— Ах ты сука, — прохрипела Морриган, и Йоля обернулась к подруге, вопросительно изогнув рыжие брови.

Кельтская ведьма ожесточённо трясла кистью своей правой руки в большой палец которой впилась небольшая змейка. В отличие от своих товарок, обитающих в волосах богини, змейка была не зелёной, а ярко-рыжей, словно зрелый апельсин. Морриган выругалась и припечатала паразита об столешницу. Змейка закатила глазки, разжала челюсти и отвалилась. Женщина в алом небрежно смахнула её бесчувственное тельце, отливающее цитрусовым сиянием, на пол.

— Я не знала, — виновато обратилась она к Йоле, наблюдающей за происходящим с плохо скрываемым яростным сарказмом, — Я сказала ей сидеть дома, и не лезть не в свои дела. Я даже предположить не могла, что эта коварная сука сумеет так дёшево меня провести.

— Зато теперь вся тримутри в сборе, и, возможно, это к лучшему, — произнесла Йоля в пустоту и уставилась на змеиное тельце, валяющееся на полу.

Лицо Морриган побелело ещё сильнее, щёки вновь покрылись болезненными пятнами. Кусая грязные, кривые ногти, ведьма подошла к дохлой змее и пнула её ногой. Оранжевое тело полыхнуло ярким сиянием и принялось стремительно изменяться. Оно приобрело размытые очертания, а через несколько ударов сердца полностью пропало, превратившись в бесформенный сгусток багряного оттенка. Эта аморфная субстанция медленно увеличивалась в размерах, превращаясь в хищный туман, что тянулся к обнажённым ступням кельтской богини.

Йоля оскалила длинные, жёлтые клыки и вытянув вперёд раскрытые ладони, три раза громко похлопала. Кожаные перчатки средневекового мечника издавали торжественно приглушённый, пыльный звук.

— Вылазь уже оттуда, — хрипло произнесла предводительница Волчьего Сквада, и в тот же миг из сгустка багряной мглы вынырнула бледная рука, полностью покрытая затейливой вязью синих татуировок.

Морриган шагнула вперёд и её рука, точно такая же — худая и испещрённая древними символами — протянулась навстречу.

Две ладони встретились, и сгусток вмиг приобрёл очертания женщины в длинном облегающем платье. Вплатье омерзительного цвета гнилой соломы. Нежданная гостья притянула к себе Морриган и её окровавленные губы изогнулись в надменной улыбке.

— Извини,милая. Но ты сама виновата — нельзя оставлять младшенькую одну дома. Мне же безумно страшно и жуть, как любопытно, куда же старшенькая так торопится. Я же очень волнуюсь за тебя.

Они были похожи, как две капли воды, но в то же время абсолютно разные, как и все водяные капли.

— Здравствуй, Маха, — произнёс низкий бархатный голос, и гостья низко склонила голову.

Её спутанные волосы, походившие на рыжую гриву дикой кобылицы, огненным каскадом пали на стальной пол.

— Прости, что явилась без приглашения, Великий Волк, но я просто не могла отпустить её одну. Она вроде мудрая, но, в то же время, слегка наивная. Парадокс, ёпт.

Гостья ещё сильнее прижала к себе тщедушное тельце Морриган, заслоняясь сестрой от яростного пожара, разгорающегося в жёлтых звериных очах.

— Слыхала я, что непобедимый Упуаут испросил нашей скромной помощи, вот и явилась, дабы всё лично проконтролировать, ибо она, — пришелица потрясла опешившую Морриган, будто бы та была фарфоровой куклой, — Абсолютно не предназначена для заключения, хм, обоюдовыгодных сделок. А прежде, чем мы начнём обсуждение условий договора, давай-те ка по-быстрому выкладывайте, в чём тут соль, где собака зарыта, и что, в общем и целом, тут вообще творится?

— Сейчас я всё тебе растолкую, моя хорошая. Коротко и ясно. Отпусти-ка сестрёнку.

Высокая фигура, очертаниями напоминающая огромного длинноухого волка, стоящего на задних лапах, надвинулась на двух обнимающихся женщин. Одна, в платье жёлтом, мёртвой хваткой вцепилась в другую, что была в платье алом. Обе тряслись, с ужасом наблюдая за приближающимся волколаком.

Звук удара по панорамному окну прозвучал, будто удар хлыста по льду. Стекло треснуло и остановило расправу. Все трое уставились в окно. Чешуйчатый хвост исчез в темноте и Грим прижался своим острым носом к стеклу, став похож на испуганного Нуфа, что наблюдает из своего окошка, как Большой Серый Волк набирает полные лёгкие воздуха, чтобы дунуть на его трухлявое жилище. Рожа паромщика прилипшая к треснувшему стеклу, так же весьма смахивала на испуганное рыло — глупый Ниф готовился разделить печальную свиную участь своего братца.

— Волк, — прозвучал слабый детский голосок, — Неужели тебе нужно прямо сейчас кого-нибудь убить?

Ужасный вервольф замер перед ведьмами, сжавшимися в единый комок ужаса. Страшный зверь медленно обернулся — серебряная шерсть на его загривке топорщилась, словно гребень на шлеме центуриона, волчьи глаза полыхали красным.

— Да, моя хорошая, — прорычал Зверь и прыгнул в сторону девочки.

Приземлившись возле вытянувшегося в струнку мёртвого телохранителя Великого фараона, прислуживающего божественной компании во время чайной церемонии, оборотень одним яростным движением когтистой лапы снёс неупокоенному голову с плеч. Та смачно шлёпнулась прямо в лужу на столе — коричневая слизь, вытекающая из разорванных сосудов, смешалась с пролитой заваркой. Тело воина ещё немного постояло, а потом глухо повалилось на бок.

— Так-то лучше, — тяжело просипел оборотень и его очертания размылись.

Йоля тяжело плюхнулась на пол, обессиленно прислонившись спиной к креслу. Малышка Сигни протянула вперёд руку и ласково погладила окровавленные волосы Госпожи. Кучка кельтских ведьм перестала трястись от ужаса и решительно встала на тапки. Лохматая ведьма, та, что пониже, и в платье алом, властно тащила за собой ту, что была чутка повыше и в платье цвета жухлой соломы. Они вылетели из помещения капитанского мостика, словно пробка из взбудораженной бутылки игристого вина. Старина Аарон встретил баншей недобрым синим сиянием своих очей, после чего смачно сплюнул под их босые ножки и, погладив дракона по глупой морде, вошёл в помещение.

Грим же встретил пришельцев радостно, его хвост — чешуйчатый, словно закованный в пластинчатый доспех — ходил взад-вперёд, ровно как у обрадованной собаки, а огромный член, формой напоминающий межконтинентальную баллистическую ракету, затвердел и выдвинулся вперёд, на боевую позицию. Приступ ужаса и паранойи отпустил несчастных ведьм и все трое принялись очень трогательно обниматься и тискаться.

Капитан Аарон подошёл к панорамному окну и дёрнул за толстый шнур, увенчанный облезлым помпоном. Складки плотного занавеса скользнули вниз, скрывая сопливые проявления семейной привязанности.

— Дай чая, старина, — Йолин голос слегка дрожал.

— Конечно, Госпожа, — паромщик засуетился возле чайного столика, манипулируя чайниками и жестяными баночками. В его узловатых пальцах вдруг появилась пузатая зелёная бутылка, — Как скажете, Госпожа, но может вам стоит слегка с чайка подсняться?

— Было бы неплохо, — пролепетала Йоля и тяжело уронила голову на скрещенные руки.