Кого не взяли на небо

Глава тринадцатая. Корабль мертвецов

Старый паромщик сидел в маленьком кубрике за пустым столом, сложив перед собой худые руки, покрытые сетью вспухших вен, грязью и коричневыми пятнами. Лампочка, ввинченная в потолок, горела неровно: то мигала, то почти гасла, то ярко разгоралась. Об стальной кожух, защищающий плафон, бился крупный, мохнатый мотылёк.

Аарон уставился остекленевшим взглядом на маленький иллюминатор: за запылённым стеклом таиласьчернота. Мотылёк отлетел в угол кубрика и, взяв разгон, вновь атаковал лампочку. Атака не удалась: враг пылал, словно небольшое солнце. Мотылёк, опалив усики и кончики крыльев, беспомощно шлёпнулся на стол и пополз к недвижным рукам старика. На его мохнатой серой спине красовался чётко различимый белый череп.

Дверь за спиной Аарона скрипнула и приотворилась, по полу неуверенно зашлёпали босые ноги. Изящные женские руки с ухоженными ногтями, выкрашенными чёрным с серебром, словно кусочки ночного неба со звёздами, нежно обвили жилистую шею старого мужчины. Аарон слегка повернул лысеющую голову и щекой, покрытой недельной седой щетиной, прижался к  высокой груди своей жены.

* * *

Сигни ещё глубже зарылась в ворох рваных шерстяных одеял, ещё сильнее прижалась к тёплому телу женщины, спавшей с ней рядом, но сон не возвращался. Она потёрлась носиком о нежную и слегка влажную кожу плеча той, что обнимала её мускулистой, как у мужчины, рукой, и нехотя открыла глаза.

Что-то снилось ей. Что-то хорошее. Может быть, её мама. Она улыбнулась. Почему же сны так быстро забываются?

Девочка огляделась вокруг, вспомнила, где находится, вспомнила о раненном отце и хотела немного расстроиться, но образ отрубленной головы её дядюшки Асти, пришпиленной к корабельной мачте, вернул исчезающую улыбку. Захотелось снова уснуть, а потом, когда взойдёт солнце, вновь ходить по этому удивительному кораблю, куда-то плывущему по бескрайним морям жуткого Утгарда. Ходить рядом с Волком. Но это завтра. А сейчас надо пописать, проведать папу и ещё немного поспать.

Она выпросталась из крепких объятий и, двигаясь на ощупь в полумраке каюты, добралась до маленького столика, где лежал её нож и стояла волшебная свеча. Вчера вечером Волк показала ей, как пользоваться этим волшебством. Всего лишь ткнуть пальчиком в маленькую пимпочку.

Ткнула. Каюту наполнил зелёный, приглушённый свет. Волк пожелала, чтобы она зажгла волшебную свечу, если вдруг соберётся отлучиться ненадолго.

— Куда собралась, малышка? — прозвучал низкий бархатный голос.

Сигни не обернулась, она знала: высокая женщина, что красит волосы кровью своих врагов, глубоко спит.

Голос звучал в её голове.

— Я пописаю и посмотрю, как там мой папа.

— Возвращайся поскорее малышка, и я расскажу тебе новую сказку.

Сигни улыбнулась. Прекрасные сны будут ещё.

— Я скоро вернусь, Волк, — прошептала девочка и, отодвинув странную овальную дверь, вышла в промозглый сумрак коридора.

Когда-то шикарный и стильный интерьер помещений пассажирской палубы парома сейчас находился весьма в плачевном состоянии. Деревянные панели, скрывающие сталь коридорных стен, прогнили и потрескались; краска с них облупилась, а остатки роскошных обоев свисали вниз истлевшими лоскутами.

Ковровая дорожка под ногами чавкала от сырости; воняло плесенью и прелыми тряпками. Зеленоватый свет небольших настенных бра, призванный создавать уютное спокойствие, нагнетал зловещую, болотную атмосферу.

Но Сигни нравился этот огромный плавучий дом. Ничего подобного она никогда ещё не видела. Всё было необычно, интересно, и совсем не страшно. Ну разве что чуточку. Совсем немножко. Но это не важно. Ведь с ней чудесный клинок, подаренный огромным йотуном. Или Тором. Не важно, кто он. Главное то, что Сигни нравился этот великан, потому что он сильный и даже больше, чем её папа, ярл Туи, хотя больше ярла Туи, она, Сигни, мужчин не встречала.

Когда она вырастет, то возьмёт его себе в мужья. Великана то бишь. А когда он состарится и умрёт, она выйдет за Хельги, своего соплеменника, за храброго скальда и бесстрашного воина, сохранившего верность её отцу. Скоро она его увидит. Хельги то бишь. Когда пописает, и придёт навестить раненного отца. Хельги должен быть рядом с Туи — охранять сон своего ярла.

Где же эта забавная дверь, которая не отворяется, а просто двигается в сторону и пропадает в стене? В их спальне, там, где сейчас ждёт её возвращения сонная Волк, тоже был туалет, но женщина, что красила волосы кровью, сказала, что он не работает. Как может не работать ночной горшок? Она же своими глазами видела белое корыто и дырку внутри.

Да и ладно. Вот она, заветная дверца.

Сигни нажала ручку, как её научили и потянула в сторону. Дверь послушно отъехала и спряталась в стене. Но, вместо ожидаемой уютной комнатёнки с прекрасными зеркалами на стенах и невозможно удобного белого ночного корыта, девочку встретил узкий проход, уходящий вниз. Крутая лестница, освещённая красными волшебными свечами. Свечи вращались и мигали. Там, внизу, что-то ворочалось, скрипело и лязгало.

От восторга у Сигни перехватило дыхание. Она только взглянет, что же там, внизу. Какие такие чудесные чудеса скрываются в конце этой лестницы. А потом сразу же назад. А писать не так и сильно хочется. Можно и потерпеть ещё чуть-чуть. Она только взглянет одним глазком, и сразу же назад — к раненному отцу, а потом к Волку — смотреть новые волшебные сны.

* * *

Она лежала под ним бревном, раскинув безупречные руки в разные стороны, без движения, уставившись пустыми глазами вверх, на умирающую лампочку. Тело Аарона выгнулось и, содрогнувшись пару раз, старик поспешил слезть с неё, натягивая спущенные портки. Она так и осталась лежать с раздвинутыми ногами, и он накинул на неё простыню.

«Она изменится, мой старый друг. Ты уверен, что хочешь, чтобы я вернула её?»

Госпожа предупреждала. Ну да ладно...

Его женщина вернулась совсем не такой, как раньше: не оплетала его руками и ногами, и больше не царапалась, как дикая кошка, оставляя на его спине глубокие, никогда не заживающие ссадины, но всё же это была она...

Аарон взял в руки синюю маску волчицы, в которойего воскресшая жена пришла к нему. Повертел деревянное изображение в руках, прошёлся указательным пальцем по искусно вырезанным деревянным клыкам, всмотрелся в нарисованные красной краской глаза.

Ему захотелось надеть её.

Он вздрогнул и опасливо отложил маску в сторону.

Женщина, лежавшая под простынёй с раздвинутыми в разные стороны ногами издала протяжный стон, и всё её тело затряслось в беззвучных рыданиях. Старик закрыл её лицо маской и она затихла.

Он вышел из маленького помещения на воздух, и с удовольствием вдохнул полной грудью ночной морской воздух, избавляясь от забившего его длинный нос запаха мёртвых цветов.

* * *

Скрип-скрип. Бум.

Бум. Скрип-скрип-скрип.

Бух. Скрип-скрип-скрип. Бум.

«Это долбаное корыто сейчас развалится».

«Развалится и все мы пойдём ко дну».

«Когда это случится, я даже не попытаюсь спастись».

«Я даже не стану выходить из этой гребаной каюты».

«Ебись всё конём».

Она перевернулась на другой бок, кряхтя и стеная, как старая истерзанная шлюха после крэковой вечеринки.

Скрип-скрип. Бум. Скрип. Бух.

Её койка — просто кусок толстого железа, привинченного к стене — так же годилась для сна, как двуручный меч для маникюра.

Она поёрзала, тщетно пытаясь найти хоть какое-то приемлемое положение для своего израненного тела, но не нашла. Скрипя зубами, опрокинулась на спину, широко разведя согнутые в коленях ноги. Сунула вниз руку.

«Почему же Монакура не выстрелил? Не выстрелил, когда я лишилась своего меча, превратившего Хмурого Асти в изуродованное, но кровожадное чудовище. В кровожадное, опасное, грёбаное чудище».

Её рука оттянула резинку трусов, плотно врезавшуюся в бёдра, но внутрь так и не скользнула.

«Потно, липко и грязно. Подрочить не поможет... А смогла бы она победить, не зная того, что острое око сержанта внимательно следит за поединком через сверхточную оптику снайперского прицела? Когда она осталась без оружия и Хмурый Асти потчевал её пинками, тычками и страшными ударами кровавого обрубка своей руки, она и думать перестала про честный поединок, про весь этот долбаный хольманг. Просто отчаянно пыталась выжить и ждала выстрела. Интересно, они это специально? Воспитание и тренировки, походу, продолжаются. Это всё эта рыжая сука. Это её когтистая лапа легла на палец сержанта, готовый нажать на спусковой крючок».

Рука девушки осторожно притронулась к повязке, закрывающей рану, оставленную мечом седого викинга. Вспомнила, как чудище пыталась сомкнуть челюсти между её ног.

«Ещё чуть-чуть, и он бы откусил мою прелесть.»

Девушку передёрнуло от ужаса и отвращения.

Глубокий порез на ляжке, там где её достал меч Хмурого Асти, не сильно доставлял: ловкие пальцы кривой карлицы нанесли снадобье, пахнущее мёртвыми цветами.

Соткен смазала и многочисленные ссадины, царапины и ушибы, оставшиеся на нежной коже девушки от острых камней и лютых ударов старого воина. Аглая благоухала, будто увядшая фиалка.

Будто мёртвая черноволосая женщина, распростёртая на длинном, утыканном свечными огарками, столе.

Не в силах больше страдать на жёстком куске железа, Бездна, жалобно поскуливая, с трудом села, спустив на пол босые ноги. Пальцы встретились с ребристой холодной сталью и сжались в жалкие кулачки, подобно лапкам паучка, которого ткнули в брюшко острой булавкой. Несколько ударов сердца девушка с сомнением взирала на огромное ржавое ведро, что принёс ей заботливый паромщик (ссать и блевать сюда, госпожа молодой адепт), но так и не решилась.

Она сделала три неуверенных шага и уткнулась носом в круглое, покрытое слоем пыли стекло иллюминатора. В ответ из тьмы балтийской ночи, с той, другой, зазеркальной стороны, вынырнуло и прильнуло к стеклу бледное лицо растрепанной девушки. Сквозь призрачное отражение мерцали яркие звёзды, щедро рассыпанные по чёрному небу.

Скрип-скрип. Бум. Бум.

Что-то лязгало и ворочалось в стальном чреве судна, медленно рассекающему бескрайнее ночное море.

Скрип-скрип.

Аглая вздрогнула и резко обернулась. Убогая настенная лампочка, упрятанная в корсет железной решётки, свет давала скудный и неясный. Но его вполне хватало, чтобы разглядеть изогнутую дверную ручку, которая медленно двигалась вниз. Замок щёлкнул.

— Кто там? Чё надо?

Дверная ручка повернулась вниз и замерла.

С той стороны кто-то держался за точно такую же, но дверь оставалась закрытой.

— Капитан Аарон?

Молчание.

— Скай? Мириться пришёл? Я не хочу сейчас трахаться, но ты бы мог засунуть свою лохматую башку между моих ног.

Дверь тихонько скрипнула и приоткрылась. Из образовавшейся щели повеяло холодом. Каюту наполнил резкий запах дизельного топлива и машинного масла. Но было что-то ещё.

Резкий, сладковатый аромат похоронного венка. Так пахла сама Аглая, так пахли мёртвые цветы и тело умершей жены старого капитана.

Слова, готовые сорваться с её губ, к ним и присохли, тело девушки напряглось, рука привычным жестом скользнула к бедру, и нащупала лишь полоску бинтов.

Ни штанов, ни ремня, ни кобуры с Глоком. Аглая вжалась в стену маленькой каюты; расширенные зрачки превратились в две чёрные дыры, что пожирают вселенные.

Створка двери качнулась и приоткрылась ещё шире. Ещё шире раскрылся большой красивый рот, обнажая кривые, ослепительно белые зубы.

Крикнуть не удалось: дыхание перехватило, а кожа в глотке высохла, будто сброшенная шкура ящерицы, опалённая знойным солнцем пустыни.

Дверь снова скрипнула и резко захлопнулась. Аглая всхлипнула и сползла на свою очаровательную задницу, плотно обтянутую сексапильными трусиками, по сиреневым полужопиям которых важно разгуливали розовые поросята.

* * *

— Как думаешь, Хельги, в чём всё-таки соль, где собака зарыта, и что же на самом деле с нами происходит?

Они сидели друг напротив друга — за маленьким металлическим столиком, намертво привинченным к стальному полу. Остальные двое спали на полу. На единственной койке тяжко храпел раненный ярл. Задавший вопрос воин — статный мужчина, с собранными в тугой хвост волосами, и густой бородой, заплетённой в толстую косу, протянул вперёд жилистую руку, взял со столика оловянную кружку, брезгливо понюхал налитую тёмную жидкость, после чего решительным движением опрокинул содержимое себе в глотку.

На суровом лице отразилось полное и искреннее непонимание.

— Что это...

— Чай, — ответил ему его собеседник — совсем ещё юноша, безбородый, но с проницательным холодным взглядом тёмно-синих глаз.

— Отвечу тебе Рекин, сын Хромуля, на первый твой вопрос, а про чай, — юноша поднёс к губам свою чашку, сделал небольшой глоток, криво ухмыльнулся и продолжил:

— А про чай поговорим позже. Не скажу тебе за суть происходящего с нами, с этим лучше к Сигни пойти, ибо только она это знать и может; но послушай, славный Рекин, в одном я точно уверен: тропинка, на которой мы все оказались, — Хельги обвёл рукой помещение каюты, указывая на спящих вокруг викингов:

— Тропинка эта обледенела и коварно присыпана пушистыми снежинками. Кто-то из нас не удержится, оскользнётся и потянет за собой остальных — в чёрную бездну, и Хель примет нас всех.

Хельги умолк и сделал ещё один осторожный глоток из своей кружки. Протянув руку к сахарнице, он взял щепотку песка, потёр меж пальцев и чему-то снова улыбнулся, глядя, как белые крупинки падают вниз.

— Нахуй Хель, — произнёс Рекин, сын Хромуля.

Облизав указательный палец, он сунул его в сахарницу, и, поковырявшись там изрядно, отправил прямиком в рот.

— Тогда Рекин, сын Хромуля, совет мой тебе таков: иди один — без связки. Никто тебя не поддержит на скользкой дорожке, но и в пропасть за собой не утянет.

— Хмм, — задумчиво протянул Рекин, и склонил голову набок, слегка прищурившись на молодого скальда.

— Ну а про этих, — воин кивнул в сторону двери, — Ты, мудрый Хельги, что думаешь? Боги или йотуны они? Я вот думаю, что всё же боги. Ибо только мы и выжили — те, кто поддерживал Туи в его богоугодном начинании. Ведь свирепый Асти, и те, кто малодушничал, пытаясь отговорить ярла от великой жертвы, сейчас мертвы. Так есть ли тебе дело до них, славный Хельги, ибо, как не крути, — Рекин похлопал себя по пустым толстым ножнам на боку, — Как не крути, славный Хельги, но мы то с тобой понимаем: мы все — их пленники. Мы находимся в их власти, и замыслы их нам не ведомы.

Хельги ухмыльнулся, встал из-за стола и направился к двери, а на пороге обернулся и сказал:

— Никакие они не боги. И не йотуны. Они — люди, точно такие же, как и мы с тобой. Такие же, но из будущего. Все, кроме той, с кровью в волосах. Да и старик кормчий немного странный.

— Хм, — вновь задумчиво протянул Рекин, сын Хромуля, — А ворон?

— Никакая это не ворона, — ответил скальд и, ожесточённо пнув ногой дверь каюты, вышел прочь.

* * *

Оцепенение, охватившее Бездну, владело девушкой недолго. Очень скоро Аглая пришла в себя, необъяснимый ужас отпустил, и вот она уже возле вороха своей одежды, беспорядочно сваленной на кровати.

Где-то внутри закопан её Глок. Хотя она бы предпочла бы биту.

Кто бы это ни был, не убивать же непрошеного гостя, что решил подглядывать за спящей девушкой.

«Ну да ладно, кулаками навешаю».

Аглая схватила свои шерстяные толстые колготки, залитые кровью, грязные и рваные на коленках, и, с отвращением откинув драную тряпку в сторону, нацепила пояс с кобурой на голые бёдра. Длины футболки, на которой клошар от «Урфауста»* пилил горло знатному господину в манерной шапчонке, как раз хватило, чтобы прикрыть позорные труселя с поросятами.

Аглая Бездна устремилась в коридор, босая и без штанов. Прихрамывая, она пошлёпала по склизкой ковровой дорожке, преисполнившись решимостью нагнать дерзкого визитёра и призвать того к ответу. Ну, так она сама себе объяснила свой порыв. На самом деле девушку жутко тревожил накрывший её аромат мёртвых цветов.

*Примечание: клошар от «Урфауста» — картинки-гугл в помощь: Urfaust «Ritual Music for the True Clochard».

С другой стороны Г-образного коридора, за поворотом, скрывающем его от глаз Бездны, двигался навстречу девушке скальд Хельги, сын Хрольфа. Парень оголтело ломился во все встречаемые им на пути двери — как и маленькая Сигни, несчастный попаданец искал сортир.

Но, в отличие от терпеливой девочки, юноша находился на грани. Последняя встреченная им наглухо запертая дверь выкосила пацана окончательно. Вытащив из бесформенных шаровар распухший член, Хельги оскалился, и, прицелившись в распахнутый глаз огромного буревестника, летящего по синему полотну раскисших обоев, обдал гордую птицу мощной жёлтой струёй.

За этим занятием и застала его встревоженная Аглая Бездна, минувшая коридорный поворот. Почувствовав чьё-то приближение, юноша развернулся к ней лицом. С головки слетели последние капли и орудие молодого викинга, уже долгое время обделённое женским вниманием, моментально встрепенулся, учуяв близость самки.

Бездна слегка скривилась в снисходительной улыбке, указывая длинным пальцем юноше между ног.

— Красивый у тебя, однако, хуй. Но ты, зассыха, спрячь его подальше и ответь мне на простой вопрос.

Аглая недолго размышляла, как спросить этого клоуна, что русского не разумеет и решила прибегнуть к помощи жестов.

Она состроила из пальцев вилку и, коснувшись растопыренными пальцами своих век, повела рукой в оба направления коридора.

Хельги улыбнулся, натянул штаны на пузо и молвил на своём гортанном и певучем наречии:

— Приветствую тебя, славная воительница, победительница свирепого Асти! Ты, наверное, думаешь, что я ни бельмеса не понял из сказанного тобой, но ты весьма сильно ошибаешься. Я скальд, а значит чувствую любые слова. Они проходят сквозь моё сознание и душу, отдавая мне свою суть, словно вода сквозь рыбьи жабры, отделяя драгоценный нектар дыхания. Я понимаю всё сказанное тобой. Спасибо за лестные слова о моём дружке. А теперь касательно второго твоего вопроса. Кроме лохматого долбоёба с мрачной рожей, что шарахается по этому коридору, втихую приглядывая за мной и моими воинами, я больше никого не заметил. Кстати, этот придурок прячется вон за той дверью.

И Хельги ткнул пальцем в одну из многочисленных дверей пассажирских кают.

— Хочешь, о славная, сразившая непобедимого берсерка в честном поединке, я вытащу этого недоросля оттуда за шиворот и мы узнаем, зачем он подслушивает?

Аглая Бездна, ни черта не понявшая из сказанного, однако чётко уловив указанное Хельги направление, расстегнула кобуру, вынула Глок, и, держа оружие двумя руками, осторожными приставными шагами двинулась к указанной двери.

Девушку и её цель разделяли ещё две точно такие же одинаковые каютные дверцы, и, когда Бездна поравнялась с первой из них, та вдруг распахнулась, явив что-то маленькое, кривое и жутко лохматое. Аглая моментально среагировала, изменив прицел, и чуть было не пристрелила это нечто, но вовремя остановилась, узнав красный драный сарафан.

— Вы заебали орать тут ночью. Спать мешаете. Но раз уж начали, то давайте-ка продолжим забаву. Скай, выходи оттуда; тебя вломил этот самонадеянный оборванец из каменного века. К тому же он обозвал тебя долбоёбом. Надеюсь ты не простишь ему этих обидных слов. А мы с девочкой посмотрим. Давай, Бездна, иди сюда, присаживайся, пусть эти два горлопана развлекут нас.

Соткен вопросительно взглянула на девушку, но та, как и скальд таращились во все глаза на роскошную грудь говорившей, ибо, кроме красного сарафана, на той не было более ничего из одежды.

Дверь, указанная коварным Хельги скрипнула, и в коридор вышел Скаидрис, бледный и угрюмый.

— Зря ты надеешься, Соткен, — начал было лив, но вид шикарных сисек заставил его слегка запнуться.

Однако он быстро овладел собой.

— Никакого шоу тут не будет. Я, как бы, при исполнении. То бишь на вахте. Сержант поставил задачу — патрулировать коридор. Да и не буду я драться вам на потеху, кровожадные сучки. А с этим, блядь, скальдом, поговорю позже.

И он ткнул дулом винтовки в грудь Хельги.

— Замётано, — ответил тот, криво улыбаясь и отступая на шаг.

Последняя запертая дверь широко распахнулась. Что-то огромное возникло на пороге каюты. Монакура Пуу вид имел заспанный, но весьма заинтересованный.

— Вы заебали тут орать уже. Но уж раз пошла такая пьянка, то объявляю тебя... — гигантский палец ткнул в простреленное плечо Скаидриса, — Объявляю тебя свободным от дежурства.

— Так что теперь давай-ка, заставь этого самовлюблённого типа, — палец переместился в сторону Хельги, но тот предусмотрительно отпрыгнул, избегая тычка, — Заставь его извиниться за свой гнилой базар. Или зассал?

— Или зассал? — будто эхо вторил сержанту ухмыляющийся викинг..

Скаидрис пожал плечами и, сняв с шеи ремень штурмовой винтовки, протянул ту сержанту.

Хельги, храня на губах холодную улыбку, потянул вверх подол своей холщового, грязного рубища, явив окружающим прекрасно развитый, мускулистый торс. И, хотя он проигрывал Скаидрису в росте почти на голову, смотрелся юный скальд весьма брутально.

— Привяжите мне одну руку за спину, — сказал он Соткен на «donsk tunga», — Пусть всё будет по-честному.

Соткен исправно перевела остальным и Монакура Пуу, одобрительно кивнув, застегнул на бёдрах викинга свой солдатский кожаный ремень, подсунув туда кисть юноши.

— Первый, кто свалится с копыт — проиграл, а стало быть бой закончен. Никаких добиваний. Всё понятно?

Монакура скептически оглядел бойцов. Те кивнули.

— Вот и хорошо. Начали. Файт!

Он тихонько свистнул. Бойцы осторожно пошли на сближение. Руки жаждали крови, но одна из них безвольно повисла, замотанная бинтами, вторую сдерживала полоса заскорузлой свиной кожи, и лишь две из четырёх возможных конечностей выискивали наиболее уязвимые места на ёблах противника.

Первым атаковал Хельги — его кулак, вроде бы идущий на сближение с подбородком Скаидриса, в последний момент изменил направление и ударил лива точнёхонько в простреленное плечо.

Скаидрис захлебнулся воплем, побелел лицом и согнулся пополам.

Хельги торжествующе ухмыльнулся и занёс руку над головой противника, намереваясь ударом ребра ладони по тощей шее познакомить лоб несчастного со склизкой ковровой дорожкой, как вдруг тот разогнулся и носок рваного кеда, увенчанный большим пальцем с желтым облезлым ногтем, влетел викингу аккурат промеж ног.

Гортанный вопль заполнил собой всё стальное чрево корабля. Но развить успех Скаидрис уже не мог — боль в потревоженной ране заставила его замереть возле своего противника.

Так и стояли они — две скрюченные креветки, вполне себе отведавшие собственного коварства.

В глубине коридора раздался топот и вскоре за спиной Хельги, который с трудом дышал, кривя уже не улыбающийся рот, возник Рекин, сын Хромуля, сопровождаемый остальными викингами — Асмусом, сыном Вагна, и Гролом, сыном Освальда.

— Вы заебали шуметь здесь. Спать мешаете, — заявил Рекин.

Потом он увидел остальных бойцов Псового отряда, сгрудившихся вокруг Хельги, и его брови насупились.

— Что за нахуй здесь творится? — спросил викинг, морща заросший волосами лоб.

— Вот эти, — свободной рукой Хельги обвёл окружающих его йотунов, — Меня связали, и теперь пытаются отпиздить.

Большего объяснения и не требовалось. Брызжа слюнями и гортанно визжа, Рекин, сын Хромуля, Асмус, сын Вагна, а за ними и славный Грол, сын Освальда, сжали свои увесистые кулаки и бросились в битву.

* * *

Сигни пряталась за большим железным ящиком в самом чреве этого странного плавучего дома. Её всю трясло от ужаса и восторга.

Забраться сюда... Это было... Это было просто потрясающе!

Она с восхищением наблюдала за движениями шестерых фигур, снующих возле странных металлических конструкций, что двигались, скрипели и грохотали. Сигни подозревала, что это и есть сердце корабля — то странное волшебство, что заставляет плыть по воде эту уродливую и неуклюжую кучу ржавого железа. Подобное сердце она уже видела — на том старом кнорре, который они захватили первым, там шныряли полчища крыс, что и спасло их всех от голодной смерти. Но то сердце не стучало, это же — жило, но вот те, кто копошился рядом с ним...

Это были драугры: Сигни сразу узнала их. Отверженные Хелем мертвецы, что вынуждены скитаться в Мидгарде, вселяя ужас в сердца живых. Из древних саг, мрачных песен и страшных сказок маленькая Сигни многое ведала про драугров. Обычно эти жуткие твари охраняли древние сокровища, либо бесцельно бродили по скорбным и мрачным местам. Иногда служили каким-нибудь зловещим волшебникам или колдунам. Как правило, драуграми становились некоторые злополучные воины, те, которых избежала счастливая участь погибнуть от железа в кровавом бою. Они умирали в своих постелях, скрежеща зубами и проклиная норн, плетущих нити судеб.

А эти драугры больше походили на траллсов, на рабов. Наверное, потому, что они работали. Сигни никогда в своей жизни не видела, чтобы викинги или драугры работали. Эти же — работали. Они помогали ворочаться и двигаться огромному железному сердцу корабля. И, кстати, одеждой всем шестерым служили вовсе не ржавые шлемы и кольчуги. Одеждой этих шестерыхявлялись одинаковые забавные маечки, пришитые к широким, коротким штанам. Безусловно, удобная рабочая одежда. Какой же, однако суровый повелитель у этих драугров! Кто может заставить воинственных неупокоенных мертвецов работать?

Значит, дядюшка Асти был прав, и попали они не к богам, а к йотунам и злодеям. Может это и есть легендарный Нагльфар, корабль мертвецов. Хотя в сагах он страшный и красивый. И сделан, до кучи, из ногтей мертвецов. А это ржавое корыто тоже страшное. Но не такое страшное, как Нагльфар, потому что тот страшный, ибо зловещий и величавый, а это страшное, потому как уродливое и неуклюжее.

А это кто пожаловал?

Сигни ещё сильнее прижалась щекой к стене стального ящика, за которым она пряталась. От пугающего восторга вся её кожа покрылась мелкими пупырышками, по спине бегали мурашки, а горло пересохло.

Высокая фигура предстала перед работающими мертвецами, заставив тех бросить все свои дела и замереть, настороженно следя за гостем. По сравнению с трудолюбивыми драуграми, комичности в этом новом персонаже было примерно столько же, сколько у отпизженного Арлекина на эшафоте перед обезглавливанием.

Новый персонаж оказался женщиной. Её стройную фигуру обвивали узкие полосы белой, просвечивающей материи. Их концы распустились, расплелись и теперь свисали вниз призрачной бахромой. В скудном свете вращающихся красных фонарей её бледное тело и свисающие белоснежные тряпки отсвечивали ярко-алым оттенком свежей крови. У женщины имелась роскошная грива чёрных, вьющихся волос и хищная волчья морда. Синюю голову волка венчали неимоверно длинные, остроконечные уши.

Таких ушей Сигни никогда не видела у северных волков, коих ей довелось встретить великое множество — и живых и мёртвых. Уши северных разбойников были треугольные, маленькие и аккуратные. Чтобы не мешались в бою. Уши этого зверюги были длинные, как у осла.

Однако Сигни сразу узнала этот образ. И, хотя сходство было примерно таким же, как если бы для воплощения своей Мадонны с младенцем старине Микеланджело вместо резца и мрамора предложили бы колун и старую колоду, облик Волка, спасающего её от клыков четырёхглазого Гарма, тут же возник у неё перед глазами. Присмотревшись, Сигни поняла, что лицо женщины закрывает маска.

«Хм, кто же это такая? Может это и есть повелительница драугров, некромант, пробудивший к жизни древних мертвецов и поручивший им следить за сердцем Нагльфара?»

Сигни призадумалась. Плавучий дом, на котором они оказались, безусловно волшебный, да вот только никак не тянет на зловещий драккар, сотворённый из ногтей мертвецов. Сами мертвецы, кстати, тоже присутствуют, да только и они не тянут на орду воинственных драугров — больше похожи на дохлых траллсов, рабов. В селении Сигни, там в родном северном фьорде, обитало много таких — потерявших родину, свободу и честь. Навек обручённые с собачьим железным ошейником, с выбитым именем хозяина, эти существа влачили жалкое существование, проводя свою жизнь в постоянной тяжёлой работе. И всё, чего они желали — это смерти-избавительницы, после которой их мёртвые тела будут брошены в воды фьорда, на корм прожорливым акулам.

Да и женщина эта на некроманта не походила. Она слишком странно себя вела. Походка нерешительная, а движения неуверенные и хаотичные. Такое впечатление, будто она не понимала, кто она, где оказалась и что тут вообще творится. Маленькая Сигни то же не особо понимала, что тут творится, но она уже решила, что обязательно выяснит это. Она пойдёт к женщине, что красит волосы кровью своих врагов и всё узнает от неё. Ведь зачем-то Волк спас ёе из тенетов Хеля, куда волок её Гарм, так значит она, Сигни, зачем-то нужна ему. А значит Волк расскажет ей про этих мертвецов и про этот корабль. Но сначала она узнает, куда направляется эта странная женщина в волчьей маске. Просто немножко пройдёт за ней следом.

Женщина с лицом волка приблизилась к шестерым мертвецам, что замерли, слегка обозначив общий полупоклон. Поплутав меж застывших фигур, она двинулась куда-то вглубь этого странного трюма, освещённого жутковатым красным свечением. Мертвецы продолжили свой неторопливый труд, а малышка Сигни последовала за исчезающей в красном сумраке фигурой. Они медленно продвигались вперёд, пробираясь меж огромных конструкций и механизмов — забинтованная женщина в маске синего волка и маленькая девочка с боевым армейским ножом в руке.

* * *

— Хрясь!

Хельги пригнулся, и, летевший ему в лицо, кулак Скаидриса впечатался в нос Бездны, что пыталась задушить скальда, ухватив его шею обеими руками. Нос девушки брызнул, как спелый томат под каблуком поварёнка.

— Бум!

Монакура Пуу, удерживаемый за правую руку Асмусом, сыном Вагна а за левую — Гролом, сыном Освальда, поднапрягся и столкнул викингов лбами. Некоторое время оба шатались, будто бычки на скотобойне, получившие недостаточно сильный удар молотом по голове, а потом Асмус рухнул навзничь, а Грол тихонько опустился на колени и уткнулся разбитым лбом в грязный ворс ковровой дорожки.

— Вух!

Рекин, сын Хромуля некоторое время удерживал Соткен за шею в предусмотрительной безопасности от кривых грязных ногтей и с вожделением пялился на её грудь, но, получив весомый пинок в пах, взвизгнул по бабьи, и, приподняв бешено трепыхающееся тельце, зашвырнул кривушку куда-то вглубь коридора.

— Шлёп!

Бронзовая, безупречно начищенная пряжка солдатского ремня смачно втащила во впалую бледную щёку, крася в алое синюю, вытатуированную пентаграмму. Скаидриса откинуло на облупленную стену коридора, по которой он и сполз, словно чернильная клякса.

— Ув! — восторженно выдохнул Хельги, раскручивая кожаный ремень для нового удара, но тут же получил в ухо весьма урезанный, кошачье-мягкий, коридорный вариант вертухи.

Скальд сполз рядом со Скаидрисом по стенке на задницу, обожающе глядя на стоящую над ним Бездну.

Та, жмурясь от боли в ушибленной стопе, занесла ладонь для добивания поверженного, но Рекин, что, склонив голову, метнулся в сторону Монакуры Пуу, снёс её, изящную, со своего пути, ровно как бегущий бородавочник вырывает из земли нежный побег ракиты.

— Тресь!

Склонённая башка Рекина так и не достигла впалого монакуровского брюха — кулак, похожий на баскетбольный мяч, врезался в лоб сыну фьордов, а удар босой ноги сорок восьмого размера, что поразил налитый кровью глаз берсерка, и вовсе поверг воина наземь.

— Виктория! — хмыкнул сержант, оглядывая коридор, покрытый телами поверженных викингов и бойцов Волчьего Сквада.

— Оголтелая дедовщина, — криво скаля окровавленные зубы, согласился с ним Хельги, сын Хрольфа.

* * *

Сигни слегка замешкала. Ну, если уж быть честной, она просто больше не могла терпеть. Да простят её драугры и йотуны за эту маленькую лужицу.

Девочка присела за выступом очередного железного ящика и немного пожурчала, а когда встала, одёрнув свою рубаху, женщины в синей маске и след простыл.

Сигни осторожно двинулась вперёд, туда, где совсем недавно виднелся высокий белый силуэт. Возбуждение и любопытство не покинули девочку, но сейчас она чувствовала и ещё что-то.

Это «что-то» было неприятным — липким и тревожащим.

Чувство нарастало, холодные волны ужаса проникали в грудь маленькой девочки, заставляя её сердечко аритмично перестукивать.

«Опасность!» — жужали со стен красные вращающиеся свечи.

«Опасность!» — гремели стальные листы обшивки корабля, встречаясь с тоннами морской воды.

«Опасность!» — глухо гудело ворочающее металлическое сердце корабля.

Она уже знала, что сейчас кто-то или что-то попытается причинить ей боль, а может быть и смерть, и приготовилась. Застыв на мгновение перед очередным поворотом, Сигни поудобнее перехватила армейский нож и резко прыгнула за угол, размахиваясь для удара.

Но тусклое лезвие разрезало лишь красноватое пространство. За углом никто не прятался.

И тут Сигни её почувствовала, но поздно.

Тварь напала со спины, спрыгнула откуда-то сверху, придавив ребёнка к полу.

Сигни сильно ударилась скулой о стальную плиту, резкая боль пронзила её плечо.

Девочка не смогла закричать: её лёгкие, сдавленные под навалившимся на них весом, выдали лишь мучительный хрип.

Чьи-то острые зубы проникали всё глубже в её тело, в глазах потемнело, рот наполнился ледяной слюной.

Сигни перехватила рукоятку ножа и вслепую ударила назад.

Раздался треск, и клинок воткнулся во что-то твёрдое.

Сознание поплыло, подхваченное мутным, бурлящим потоком, мир потускнел, а боль внезапно пропала. Сигни погрузилась во мрак.

* * *

Память играла с ним.

Иногда он испытывал мгновения настоящего озарения — моменты истины, когда в его сознание врывалось свежим ветром воспоминание, казалось бы, навсегда стёртое.

Иногда жутко страдал от мучительных попыток вспомнить самые важные события прошедшей жизни, но знание не приходило.

Он не помнил имени своей жены, великой царицы Верхнего и Нижнего Египта, но часто повторял кличку своего любимого охотничьего сокола.

Он не мог вспомнить с кем они воевали, когда его так внезапно и быстро убили, но знал цвет оперения пяти стрел, воткнувшихся в его тело.

Имена его министров и славных военачальников остались в прошлом, но он впустую звал умерших слуг, что когда-либо служили ему.

Он знал, как зовут шестерых его телохранителей. Они пали вместе с ним, защищая жизнь своего господина. Они и сейчас с ним.

Что-то тёплое разлилось внутри его груди; он почувствовал слабое биение собственного сердца. Очень слабое и тихое. Иногда ему казалось, что оно остановилось, и он уже привык. Но оно всё ещё стучало.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Он замер и, склонив голову, покрытую красной вязаной шапочкой к груди, внимательно слушал чудесный перестук. Широкий оскал его безгубого рта обозначил улыбку. Теплота в груди нарастала, превращаясь в сладостный жар.

Он вспомнил своего друга. Своего единственного друга.

Он сейчас тут, с ним, на корабле старого Аарона.

Волк сейчас с ним.

И скоро они поговорят, скоро встретятся и обнимутся. А может стоит прямо сейчас пойти к нему?

Он не мог больше ждать. Жар в груди полыхал.

Сейчас он пойдёт и обнимет старого друга. Того, кто вернул ему его так рано утраченную жизнь.

Он решительно двинулся вперёд, пробираясь по машинному отсеку судна, как вдруг, раздавшийся совсем рядом, приглушённый детский крик заставил его замереть.

Это был даже не крик — скорее хрип, но издавал его определённо ребёнок. Жар в груди сменился повседневным льдом, и мысли о Волке покинули его. В его владениях что-то происходило.

То, чего не должно быть. То, что неправильно. То, что запрещено.

Запрещено им, Великим Фараоном.

Мертвец в красной вязаной шапочке китобоя поспешил на звук.

Поспешил уладить непорядочек.

* * *

Очень болела голова, просто раскалывалась. Она застонала, открыла глаза и поняла, что висит. Висит вниз головой. Подол её длиннополой рубахи сполз вниз, оголив тело и завесив собой голову.

Сквозь ткань слабо проступали странные очертания. Понадобилось время чтобы понять, что же она всё-таки видит. А видела они людей.

Людей, раскачивающихся на верёвках. Людей, висящих вниз головами, подвешенных к кривым сучьям огромного дерева.

К ветвям огромного ясеня.

Она качнулась немного в сторону, меняя положение тела, и поняла, где находится. Теперь уж точно — впереди её ждёт лишь смерть.

Может быть не будет больно.

Она посмотрела вниз. Ручейки крови, истекающие из вскрытых вен на её ногах, стекали по телу, лицу и падали на землю. Вся земля под ней покраснела.

Даже Волк не сможет забрать её из священной рощи, оттуда, куда приходят по собственному желанию, но никогда уже не возвращаются.

* * *

Очень болела голова.

Маленькая Сигни поняла, что висит вниз головой. Её носик утыкался во что-то жёсткое и вонючее. Она приоткрыла глаза и увидела сморщенные пятки, торчащие из коротких штанин. Пятки гулко шлёпали по стальному блестящему полу, залитому красными отблесками. С носа девочки капали капельки крови. Она наблюдала, как те попадают на передвигающиеся ноги несущего её мертвеца, но шея вскоре совсем затекла и Сигни слегка повернула голову вправо.

И закричала от ужаса.

На неё скалились деревянные клыки синего волка. Тот висел рядышком — на другом плече несущего её драугра. Длинные руки, обмотанные лоскутами белой ткани, безвольно обвисли, шлёпая неупокоенного воина по его мёртвым ягодицам. Под нарисованным красным глазом хищника набухал огромный синяк. Из синего лба торчала рукоятка её ножа. Сигни постучала мертвеца по спине. Тот остановился.

— Я хочу забрать мой нож, — чуть слышно пролепетала девочка, но драугр не ответил, молча двинулся дальше.

В глазах у маленькой Сигни снова поплыло, и она вновь лишилась чувств.

* * *

— Вы заебали шуметь ночью. Что здесь творится?

Бархатный низкий голос раздражённо подрагивал.

Ползущая по мокрой ковровой дорожке тщедушная женщина в драном этническом сарафане, замерла, плотно вжимаясь в истлевший ворс.

Два мужика с густыми рыжими и всклокоченными бородами, приподняли расслабленное тело третьего — здоровяка, с точно такой же бородой, но отличающуюся вплетёнными в неё медными кольцами, и прикрылись им, как щитом.

Трое недорослей — двое наших и один попаданец — сбились в протестующую кучу и оскалились, точно волчата.

Сержант виновато подмигнул предводительнице, и примирительно прорычал, склонив вниз, к женскому уху свою лохматую голову:

— Мы, Йоля, тут призрака ловили, и, походу, преследование плавно перешло в тренировку, а та, в свою очередь — в спонтанные учения, максимально приближенные к боевым действиям.

Йоля гневно вскинула вверх лицо, красные волосы хлестнули Монакуру по скуле, будто веская пощёчина, но сержант твёрдо выдержал багряное пламя её взгляда. Искажённое негодованием лицо поплыло, меняя черты, но Йоля вовремя взяла себя в руки: улыбнулась, став похожей на обычную девчонку.

Она погладила Монакуру по заросшей щеке.

Соткен гневно хрюкнула и прекратила притворяться мёртвой.

Йоля оглядела поле битвы.

— Блядь, мы чё, просрали? — очнувшийся Рекин растолкал прячущихся за его телом викингов и удивлённо осмотрелся. Он увидел Йолю и почтенно поклонился.

— Приветствую тебя, дочь Ванов. Мы, типа, здесь потешались немного.

Йоля улыбнулась и произнесла на северном, гортанном языке:

— Никакая я не Фрейя. И ты это знаешь, как там тебя...

— Рекин, сын Хромуля, Высокая.

Бархатный голос вернул свой монотонный, гипнотизирующий тон.

— Так вот Рекин, сын Хромуля. Никакая я не Фрейя. Но я та, кто легко может тебя с ней познакомить. В том случае, если она, ваша Фрейя, мне понравится.

Рекин цыкнул на двух соплеменников и все трое согнулись в глубоком, неискреннем поклоне.

— Да, госпожа. Я заметил, что ты говоришь на нашем языке. А раньше только старик кормчий и вот она, — Рекин приблизился к валяющейся на полу Соткен, поднял женщину, поставил на ноги и, стащив с себя верхнюю одежду, закутал её обнажённое тело в свою драную рубаху, — Только кормчий и эта фрау понимали нас.

— Пока вы тут с моими бойцами своими орешками мерились, я выучила ваш язык, Рекин, сын Хромуля.

Рекин недоверчиво хмыкнул.

— Но ты же спала, госпожа.

— Да, спала. Я выучила ваш язык во сне.

Монакура, вызывающе сопя, надвинулся на викинга, который вращал глазами и морщил заросший лоб в попытках осмысления услышанного.

— Обращение к лейтенанту, минуя сержанта — прямое нарушение устава. Отставить, товарищ Рекин. Берите своих и валите в свою каюту — зализывайте раны и подумайте, как себя вести, чтобы в следующий раз снова пиздюлей не отгрести. Кругом, марш!

Рекин уставился на Монакуру, ещё больше озадаченный, но Йоля лишь улыбнулась и мягко сказала:

— Погоди, сержант. Вы все мне нужны. Для моей охраны. На случай, если старине Джету совсем на старости лет память отшибло. Идите все за мной.

— Не стоит госпожа, идти всем. Кстати, все вы жутко заебали шуметь ночью на моём корабле, — прокаркал старческий голос.

Силуэт старого паромщика в проёме коридора, освещенного зеленоватым, болотным светом, напоминал огородное пугало, поставленное в заброшенном отеле, где водятся призраки.

— Не стоит, госпожа. Пусть бойцы идут спать. Всё под контролем, но лично вам нужно пойти со мной. И возьмите с собой своего сержанта.

* * *

Похожую рожу Монакура Пуу уже видел. Такие же хари были у саранчи — мертвецов с человеческими головами и телами сверчков; у тварей, что поубивали его ребят — одного за другим, там, в секретном подземном бункере, где он познакомился с невероятной Кортни. И эта схожесть сразу настроила сержанта против. Но, даже если бы этот перец кавайно улыбался, подражая ведущему телепередачи «Байки из склепа» мертвяку, то и это бы не смягчило отношение Монакуры к подобным субъектам. Пуу точно знал, что это — неправильно. Такие, как этот зомби — неправильно.

Но Йоля удивила его. Возможно, поэтому сержант не попытался оторвать этому зомби его пустую башку. Встретившись, эти двое, Йоля и мертвец, чуть было не задушили друг друга в объятиях, потом долго толкались, потом снова обнимались и, наконец, оба заплакали.

Вы понимаете? Высоченная красноволосая женщина в миниплатье и шипастых гадах, вооружённая длиннющим мечом, стояла и плакала, уткнувшись в плечо древней, как говно мамонта, мумии, облачённой в промасленный комбинезон и красную шапочку норвежского китобоя, и мертвяк этот тоже ронял скупые слёзы на свою иссохшую грудь.

Сцена — просто ебануться. Надо отдать должное Йоле — обнимашки и сопли радости быстро закончились, лишь только предводительница заметила окровавленное тельце маленькой Сигни, лежащей на кресле.

Йоля отстранилась от мертвяка, забрала девочку и ушла. Они отсутствовали уже час.

— Ёбаныврот, — тоскливо зевнул Монакура Пуу.

Он с трудом заставлял себя не смотреть в сторону древнего существа, что расположилось точь-в-точь напротив сержанта — в таком же мягком и глубоком кресле.

Существо сидело в расслабленной позе и казалось абсолютно неживым. Ну а кем ещё мог казаться полуистлевший мертвец?

— Ты кто ваще? — спросил у существа сержант, поигрывая в руке слегка подгнившим, полуразмороженным апельсином, но ответа не получил.

Гребаная мумия даже не шелохнулась. Закрытые бледными бельмами глаза смотрели сквозь Монакуру.

— Крутой, да? — осведомился сержант. — Где ты научился так драться? Я видел, как ты орудуешь гарпуном. Может спарринг? По-быстрому: чиста, проста, пока ждём. Что скажешь?

Старик Аарон, что хлопотал возле распростёртого на полу женского тела, бормоча и жалобно причитая, поднял голову и спросил:

— Рога священного Минотавра в твою усохшую жопу, Джет. Что ты сделал с моей женщиной?

Голос, ответивший старому капитану, больше всего походил на шипение змеи, на вокал с «Filosofem», ну или на предсмертный хрип злобного воздушного шарика, но человеческого в нём не было ничего.

— Я ударил её по голове вот этим, — с этими словами зомби достал из нагрудного кармана увесистый разводной ключ.

— Хм, — паромщик недовольно нахмурился.

— А это, блядь, что? — старик ткнул пальцем в рукоятку боевого ножа, торчащего изо лба деревянной маски, изображающей синего волка.

Джет пожал плечами и вновь погрузился в вечность.

— Слышь ты, Тутанхамон хуев, я, если что, китов люблю, — Монакура, расправившийся с гнилым, но полезным фруктом, утёр сок с бороды и продолжил попытку.

Красная шапочка чутка склонилась на бок. Пугающий белый глаз слегка прищурился. Сержант обрадовался и, щёлкнув пальцами, застрелил неприятного ему мертвеца апельсиновой косточкой. Джет слегка наклонился вперёд, но тут дверь помещения капитанского мостика резко распахнулась, и пара умопомрачительных ног — длинных, голых, исцарапанных — возникла перед собравшимися, вознося свою обладательницу вверх, под самый потолок.

За одну из невозможных йолиных гач держалась маленькая Сигни — живая, невредимая, рубашка вся в крови. Девочка обвела всех собравшихся хмурым взглядом, но её глаза заблестели, лишь только наткнулись на бесчувственное тело распростёртой на полу женщины.

Сигни бросилась к лежащей, решительно оттеснила паромщика прочь, ухватила рукоятку ножа обеими руками, упёршись босой ножкой промеж синих, деревянных ушей, потянула, напряглась...

Иии... Бац!

Опрокинулась на спину, радостная донельзя. Руки сжимали вожделенное оружие, нанизанная на матовый клинок волчья рожа скалилась, а с бледного лба женщины несчастного капитана стекала тоненькая струйка чёрной крови.

Йоля, избегая укоризненного взгляда синих глаз, выжигающего дымящие, пронзительно скорбные дыры в её совершенном теле, приблизилась к девочке и требовательно протянула руку. Та посопела, помешкала, но всё же отдала клинок.

— Запили, у тебя хорошо получается, — улыбнулась Монакуре женщина, что красит волосы кровью врагов и протянула соратнику оружие, застрявшее промеж налитых кровью волчьих глаз.

Сержант послушно забрал маску и принялся сопеть и возиться. Нож не поддавался. Монакура Пуу окинул помещение ищущим взглядом, нашёл, криво ухмыльнулся и подошёл к сидящему мертвецу.

— Подержи-ка, — сказал гигант и сунул Джету в руки маску.

Тот послушно сжал её в руках, но его иссохшее тело даже не шелохнулось.

Монакура обхватил рукоятку обеими руками, поднапрягся... Иии … Неа. Снова поднапрягся… Хрена лысого. Ещё разок… Да что же это такое…

— Кто воткнул мой нож в лоб этой скво?

Красный и толстый, будто переваренная сосиска, палец выцелил недвижное женское тело.

— Это мой нож, — чётко выговаривая русские слова, заявила Сигни. — Я сражалась.

Сержант отпустил рукоятку, сел у ног недвижного Джета и уставился на Йолю.

— Слишком много для тебя, мой хороший, — бархатный низкий голос вибрировал глумливым состраданием. — Слишком много за раз.

Монакура выдохнул и вскинул голову. Косы цвета жухлой соломы гордо взлетели вверх.

— Нормально всё. Как говорит наш капитан, нет смысла пытаться что-либо понять, если не можешь управлять этим.

Он встал.

— Держи крепко, — серьёзно сказал он замершему в кресле Джету.

Тот кивнул. Монакура схватил рукоятку обеими руками, а ногой упёрся в подлокотник кресла, которое занимал мертвец.

Иии…

Сержант летит в одну сторону, сжимая освобождённый нож, мертвец опрокидывается навзничь в своём кожаном кресле, сжимая маску деревянного волка.

— Вот и славненько, мои хорошие.

Рука, затянутая в проклёпанную перчатку мечника, протянулась к Монакуре. Тот послушно вложил в неё рукоятку клинка, но ладонь лишь наклонилась вбок, сбрасывая оружие. Потом сжалась в кулак и вновь требовательно разжалась. Монакура Пуу обхватил своей огромной лапищей истёртую кожу и вмиг оказался на ногах.

— Вы тут все, походу, конкретно могучие. Даже эта маленькая девочка. Но я так и не могу взять в толк: что, всё ж таки здесь творится?

— Завари-ка нам чайничек, мой старый друг, — произнесла Йоля, усаживаясь в кресло и озабоченно вращая красной головой в поисках места, куда можно было бы задрать свои длинные ноги. — Посидим, потрещим.

Аарон горестно взглянул на мёртвое тело своей жены, а потом выжидающе уставился на Джета, но тот уже успел вернуться в первоначальное, сидящее положение и теперь вновь постигал пространство вокруг и внутри.

— Вообще-то это я здесь капитан, — пробормотал старик и, подойдя к барной стойке, щёлкнул кнопкой электрического чайника.

* * *

— Значит, всё ж таки, никакие не боги... Что это за говно?

Бледное лицо Рыжего Туи осунулось, а под глазами залегли глубокие, чёрные тени. Он сжимал обеими руками грубую оловянную кружку. Его трясло.

— Это чай, — проговорил Рекин, подливая кипяточку в чашку ярла. — Хвала богам, ты очнулся, ярл. Теперь мы точно найдём правильное решение.

— Вознести хвалу богам — непросто, Рекин, сын Хромуля. Восславить богов — значит совершить великий подвиг, принести огромную жертву. Восславить богов — значит отдать им свою жизнь или самое дорогое, что у тебя есть.

Глаза ярла лихорадочно заблестели. Он отшвырнул прочь кружку и схватил воина за плечо своей мокрой от пота ладонью. Ярл встревоженно говорил, а его дрожащие пальцы сжимались на плече соратника.

— Я чувствовал подвох с самого начала. Слишком легко мы одержали верх над моим братцем и другими отступниками. Слишком просто решился вопрос жертвоприношения. Это — великое искушение, здесь пахнет лисьим душком пронырливого Локи. Слишком всё героически просто. Мы, типа, держали путь в священную Уппсалу, дабы совершить великий подвиг, принести драгоценную жертву, как вдруг налетел лёгкий ветерок и унёс нас в долбаный Утгард, где мы оказались в свите самой Фрейи, коей и присягнули на преданность и служение. Асти, приспешник лживого Локи, был сражён одной из валькирий, сам Хугин посетил нас в знак приветствия от Высокого.

— Мне кажется, это был Мунин, — робко вставил Рекин.

— Никакая это, блядь, не ворона, — ответил ему ярл. — Ты чешую на его лапах видел? Слишком всё просто, не находишь, старина? Зачем лишаться самого драгоценного, зачем жертва, зачем боль и страдания? Мы, типа, избраны богами и поэтому получили всё нахаляву, за красивые глаза. Хитро.

Рекин поморщился, и высвободил своё плечо.

— А почему Хмурый Асти обличил йотунов и даже погиб в бою с ними, если он, Асти, изначально был на ихней, йотуновской стороне?

Рыжий Туи отмахнулся.

— Да Хель его знает, почему. Но скажу тебе так, славный Рекин: Хмурый Асти всегда был лишь сам за себя. Он спал и видел, как одевает на шею цепь ярла, — Туи выпростал из под ворота грязной рубахи массивную цепу с чудовищно уродливым молотом Тора и потряс ей в воздухе.

— Сигни ему нужна была лишь для своих, хмурых делишек. Предсказывать, направлять, оберегать, защищать. Он всегда её хотел лишь как волшебную игрушку. Если бы Асти был велик в своей вере в высоких богов и любил свою единственную, чудесную племянницу, он бы поддержал меня. Он бы поддержал моё решение — принести малышку Сигни в дар Великим.

Ярл закашлялся, его лицо потемнело, глаза налились кровью. Он в изнеможении откинулся на койку. Хрипло дыша, поманил к себе рукой своих товарищей. Четверо викингов, сгрудившиеся вокруг постели вождя, придвинулись ближе.

— Мы должны совершить это. Мы должны сделать это как можно скорее. Мы должны подвесить нашу драгоценность, мою чудесную дочь, мою малышку Сигни во славу Высоких. Только так мы спасёмся и вернём расположение богов. Только так мы избежим мрака ужасного Хельхейма.

— Ёп твою мать, — прошептала Соткен.

Она отлепила ухо от двери каюты, где совещались викинги и, тихонько, на цыпочках, поспешила прочь.

Сержант прав: подслушивать — полезно.

* * *

Соткен немного выждала, сжимая позеленевшую от времени бронзовую ручку, прислушалась, а потом, храня на лице сардоническую ухмылку, резко распахнула дверь. Но её ожидания не оправдались — она не увидела ни ритмичных движений голой задницы тощего лива, ни выпученных глаз девушки, обжимающей своими пухлыми губками раскалённый и кривой мальчишеский член.

Оба недоросля находились в строгом, безупречном образе — никто из них не сделает первого, примирительного шага навстречу другому. Скорее уж небеса рухнут им на голову. Скаидрис вертел в руках синий флакончик; смачивая кусок тряпки перекисью водорода, юноша отирал кровь с глубокой ссадины на обнажённом предплечье.

Аглая Бездна, уткнувшись своим распухшим носом, с торчащими из ноздрей кусочками ваты, в стекло иллюминатора, выпятила в сторону соратника и бывшего друга свою аппетитную жопку, обтянутую лишь коротким подолом футболки. Но труъ-мéтал и не думал на неё смотреть. Ну может лишь изредка.

— Мы, школота, не тех пацанов покрошили...

И кривоватая, тщедушная женщина, одетая в драный этнический сарафан и мужскую армейскую майку, что никак не сдерживала порывы её шикарного бюста, выложила бойцам всё, что успела подслушать возле дверей каюты викингов.

— Ёп твою мать, — в унисон прозвучали голоса влюблённых.

В голосах этих — высоких и ломающихся — слышался недюжинный вокальный потенциал — ещё пара лет, и неподражаемая Ханна ван ден Берг, ровно как и старина Эрик Гардефорс смогут спокойно вздохнуть и отправиться на заслуженный отдых, зная, что боевой штандарт передан в надёжные руки.

А вот удивления, возмущения или сострадания в голосах этих не прозвучало. Лишь глубокая усталость.

Скаидрис хмыкнул, плеснул жидкости на окровавленную тряпицу и, подойдя к маленькой, кривой женщине, стёр полосу засохшей крови с её ключицы. Капли перекиси стекли вниз, на шикарные холмы, но юноша вытер и там.

— Чё ты так взбудоражилась, мамочка? Не поверю, что тебе есть хоть какое-то дело до этой сопливой девчонки, если, конечно, ты не возжелала нарезать из её кожи кровавые ремни с помощью твоего любимого канцелярского ножа.

Скаидрис поднял рукой густой локон волос со лба женщины и прилепил кровавый тампон прямиком на огромный синяк, что буйно рос и уже темнел, зацветая.

Точёная задница Бездны качнулась вправо, затем влево и вновь вправо.

— Наверное, она мокнет при виде одного из этих дикарей, а теперь, походу, придётся их всех убить, вот она и расстроилась.

«Ага, вот он, вот он, тот самый подпиздон, ага, тот самый.»

Скаидрис торжествующе уставился на вихляющую у окна жопу.

«Ты первая не выдержала, сучка».

— Я хочу их всех, детишки, причём одновременно, — Соткен, переваливаясь с короткой ноги на ту, что подлиннее, проковыляла к столу и задумчиво опёрлась локтями о столешницу, явив Скаидрису все свои невозможные прелести.

— Но, по правде говоря, это к делу не относится. Чё мы делать-то будем?

Голая рука Бездны скользнула под короткую футболку и почесала скрытую подолом ягодицу. Скосившему глаза Скаидрису на миг показалось, что он видит очертания розовой свиньи на труселях своей боевой подруги и труъ-мéтал лихорадочно потряс волосатой головой, отгоняя наваждение.

Рука одернула ткань — свинья пропала.

— Монакуру будем ждать. Или тётечку. Мне всё это не нравится, но я, честно сказать, от службы подустала. Хольмганги эти бляцкие, совести мучительные выборы, не говоря уж о банальных коридорных махачах, порядком извели бедную девушку. У меня скоро день рождения. Это мой обещанный круиз. Первый подарок за семь лет. Вот вернётся сержант, мы ему весь расклад и поясним. И пусть они с Йолей сами с этим всем говном и разъёбываются. А я устала.

Дверь каюты широко распахнулась, и в помещение вошёл согбенный Монакура — спина сутулилась, лицо потемнело. Задница у окна развернулась и оказалась действительно усталой и сильно израненной девушкой. Аглая Бездна, опершись спиной о стену, сползла на пол и вяло помахала вошедшему рукой. Она открыла было рот, но Скаидрис...

«Вот оно, вот оно! Сломался, сучёнок!»

...Но Скаидрис предупредительно затараторил, избавляя измученную подругу от долгого, неприятного монолога.

— Монакура, тут такое дело... Мы, короче, не тех пацанов вальнули... А теперь эти отморозки собрались девчонку свою значит того — пожертвовать... И это... Прикинь... Они собираются её подвесить...

Смуглая рука, сгиб локтя которой украшала татуировка алой розы, распустившейся на шрамах от бесчисленных внутривенных уколов, легла на плечо ливу, и тот послушно замолк.

— Наш сержант в курсе, — сказала Соткен, — Не утруждай себя.

— Ты же нас подслушивал? — серая сталь её взгляда бесследно растворилась в медитативном льде миндалевидных глаз.

Монакура утвердительно кивнул и сел на койку. Лист железа заскрипел, затрещал, но выдержал. Гигант сложил на коленях свои красивые, покрытые рыжей шерстью огромные руки и, тяжело вздохнув, безвольно уронил сверху львиную голову. Чёрные глаза Бездны расширились; тьма, плещущаяся в её зрачках, клубилась пугающими сгустками мрака, грозя выпустить в мир всех обитателей преисподней. Огромный женский рот скривился, лицо умирающего на её футболке господина освежила тоненькая струйка прозрачной слюны.

— Ты в порядке, бро? — девушка сделала слабую попытку подняться на ноги, но те не слушались, натруженные.

— Думаю, что убивать маленьких девочек — неправильно. Уверен я и в том, что воскрешать маленьких мёртвых девочек — неправильно вдвойне. А уж воскрешённые мёртвые девочки и те, кто разделил их печальную судьбу — это вообще пиздец, — голос бывшего барабанщика звучал неуверенно и печально, сержантом овладела чёрная хандра.

Бездна скрипнула зубами и кряхтя поднялась на ноги. На трусиках, что на долю секунды мелькнули перед глазами Скаидриса, юноше вновь померещились пугающие розовые силуэты. Спёртый воздух каюты посвежел, что-то громыхнуло, серебряный всполох резанул пространство и ударил прямо в пол всего в паре сантиметров от гигантских голых ступней сорок восьмого размера. Но именно в тот момент, когда очищающий хаос готовился обрушиться на груду кос, в дверь каюты неуверенно постучали.

Вернее будет сказать: звук, раздавшийся с той стороны двери, больше походил на скрежет когтей измученной кошки, ломящийся в запертый сортир, чем на настойчивую просьбу войти.

Монакура Пуу вскочил на ноги — синдром Портоса отпустил его.

Аглая Бездна, так и не разразившаяся грозой, резко развернулась и, выхватив Глок из кобуры, взяла дверь под прицел.

Скаидрис потянул на себя приклад штурмовой винтовки, но та не поддалась — маленькая женщина в алом сарафане тянула ствол оружия в противоположное направление.

Сержант легко встал с кушетки и вот уже дверь резко отлетает в сторону, огромная рука, поросшая рыжей шерстью, мелькает словно удар тигриной лапы, и хватает незваного гостя за шиворот.

Дверь захлопывается, гость уложен мордой в пол. Посмотрим, что за птица к нам пожаловала.

Сержант пнул гостя ногой и тот послушно перевернулся на спину, слегка приподняв руки в жесте покорности.

— Я всё слышал, — кривился испуганный Хельги, и его русский звучал идеально, — Я жить хочу...

* * *

— Устала, моя хорошая?

Красная лохматая голова приблизилась к её лицу, зелёные глаза лучились добротой. Малышка Сигни не удержалась: отшвырнув в сторону армейский нож, она бросилась склонившейся над ней женщине на шею, зарылась лицом в густые, сальные волосы, обхватила тоненькими ножками и ручками ту, которой ей так не хватало. Так сильно не хватало. Она уже не пыталась сдержать слёзы — те хлынули из глаз, смывая кровь с волос той, что обнимала её. Но она всё ещё пыталась удержать в себе звук, пыталась не рыдать в голос, обойтись сопливым хрюканьем. Поэтому ещё сильнее прижалась к мускулистому, но такому нежному на ощупь телу.

Она не видела, как вспыхнули зелёные глаза, разгораясь багряным пожаром, не видела, как сидевший в кресле неупокоенный фараон смахнул одинокую слезу, выкатившуюся из слепого глаза, закрытого отвратительным бельмом, не видела, как обеспокоенный капитан прекратил возню возле неподвижного женского тела, распростёртого на полу и поднял на госпожу обжигающие синие глаза. Малышка Сигни хрипела в голос, но всё ещё сопротивлялась горестному вою, рвущемуся с её искусанных губ. А потом она услышала этот звук. Почувствовала его. Звук зарождался внутри той, кто держал её на руках, прижимая к себе.

Вначале она подумала, что Волк дразнит её — хрипит, подражая ей, пытаясь отвлечь, развеселить. Однако очень скоро она поняла: держащий её на руках зверь рычал. Рычание звучало угрожающе потусторонне; малышка Сигни перестала давиться горькими комками скорби и вся похолодела от восторга. Сигни ещё сильнее прижалась к плоской груди держащей её женщины, восхищённо впитывая глухие вибрации.

«Отчего рычат собаки? Оттого, что видят врага; оттого, что у них отнимают еду; оттого, что их бьют палкой; оттого, что бьют палкой их хозяина; оттого, что не хочу я идти писать-какать под этот проливной дождь в полдвенадцатого вечера, когда все нормальные псы уже спокойно спят. Оттого, что жизнь — собачья. Отчего рычит эта собака?»

— Ты в порядке, госпожа? — прозвучал взволнованный старческий голос.

Голос, ответивший ему, осыпался горсткой остывающего пепла. Так звучал бы песок на старом виниле, если бы граммофонподключили через гитарный усилитель бренда «Marshall».

— Убивать маленьких девочек — неправильно. Но воскрешать тех, кто уже почил... — корил себя древний бог.

Другой голос, прервавший это ужасное хрипение, вообще не имел ничего общего с теми звуками, которые человеческое ухо может воспринять без содрогания. Так шипит королевская кобра, вернувшаяся с охоты домой и заставшая все свои драгоценные яички с будущими змеёнышами разбитыми.

— Я, например, всем доволен. И не загоняйся, дружище. Иди сюда, давай лучше обнимемся.

И они обнялись. Высокая женщина, в звериных очах которой полыхал яростный пожар, левой, обнажённой рукой ещё сильнее прижала к себе хрупкое тельце маленькой девочки, облачённой в окровавленное рубище. Её правая ладонь, затянутая в истёртую кожу, легла на широкую спину древнего фараона. Из под проклёпанной перчатки свисали лоскутки истлевшей человеческой кожи и промасленные помочи рабочего комбинезона. Два синих луча вмиг пронзили все три сплетённых тела; лица мёртвых колобков накрыла дрожащая рука, и фараон уткнулся ввалившимся носом в пропахшую потом и старостью шерсть домотканного свитера. Момент истинной реальности снизошёл на всех четверых, связав воедино и богов и тех, кто уже почти как боги.

* * *

— Подслушивать — полезно!

Хмурое лицо Монакуры просветлело, сержант нагнулся и рывком поставил юного скальда на ноги.

— Смирна, боец!

Хельги послушно вытянулся по струнке — башка задрана, подбородок — вперёд.

— Постой пока что, малыш, твой сержант сейчас решит, какая судьба тебя ждёт.

Лист ржавого железа, затянутый вонючим шерстяным одеялом, снова затрещал под костлявой задницей, упрятанной под камуфлированную ткань.

— Когда ты выучил наш язык? Во сне?

Монакура слегка приподнял верхнюю губу, обнажая несуществующие клыки. Пародия настолько удалась, что Аглая Бездна прыснула и опустила нацеленный на викинга пистолет.

— Гораздо быстрее, сержант.

Хельги ни разу не улыбался, более того, скальд выглядел испуганным.

— Как только понял, что хочу остаться в живых.

Ржавое железо одобрительно хрустнуло.

— У тебя хорошие способности, солдат. Согласен со мной, щенок?

Скаидрис выпустил из рук ремень штурмовой винтовки, которой в тот же момент завладела раскрасневшаяся от борьбы за оружие Соткен, и недобро, исподлобья, взглянул на попаданца.

— Не люблю предателей, — презрительно процедил труъ-мéтал.

Хруст железа.

— Какой же он предатель, малыш. Он клятву дал. Клятву госпоже лейтенанту. Хм... Будем называть вещи своими именами. Он дал клятву нашей госпоже. Все вы прекрасно понимаете, кто она нам, так ведь?

Бездонные голубые глаза обвели взглядом всех бойцов, туша и замораживая слабые очаги возгорания умирающего бахвальства. Потом снова уставились на скальда.

— Ты же не боишься смерти, верно, викинг? Я сам видел — не боишься. Что же тебя так напугало, Хельги, сын Хрольфа?

Задранный вверх подбородок, на котором росло три волосины — две рыжих и одна белая — непроизвольно затрясся.

Лист железа нетерпеливо хрустнул.

— Я же сказал тебе, воин. Я сказал правду. Я хочу жить.

Монакура Пуу пристально вгляделся во влажные глаза юноши и кивнул.

— У тебя хорошие способности, солдат. И отличная интуиция. Ты прав, смерть — ещё не повод нарушить клятву, данную нашей Госпоже. Смерть — смертью, а службу никто не отменял. Лучше нести её, будучи живым. Вольно, малыш. Слушай мой первый приказ.

* * *

«Как всё же здесь странно,» — подумал Рекин, вглядываясь в мутную поверхность зеркала.

«Но, как же, Хель его дери, удобно...»

«Может заплести косички, как у этого странного йотуна...»

Викинг наклонился поближе к зеркалу и его пальцы сомкнулись на головке жёлтого перезревшего прыща, что разросся буйным грибом на носу воина.

Прыщ прыснул, забрызгав поверхность зеркала склизким сгустком. Рекин удовлетворительно хмыкнул, смазал жидкость со стекла и понюхал.

Дверь в сортир отворилась, зеленоватый свет, сочащийся из коридора, осветил силуэт худенькой фигурки, что бочком протиснулась в образовавшуюся щель.

Воин уставился в зеркало, вглядываясь в отражение вошедшего. Потом широко улыбнулся, но не развернулся к гостю — вид переднего гнилого зуба стёр довольную гримасу с рожи старого пирата. Приподняв верхнюю губу, Рекин облизал грязный ноготь на мизинце, с помощью которого и приступил к очищению зубной эмали.

— Принёс?

— Принёс, — ответил ему Хельги, сын Хрольфа.

Удивлённый Рекин прекратил ковыряться у себя в пасти и порывисто развернулся. Его наилучшие ожидания оправдались — Хельги стоял в дверях сортира, сжимая в ладони рукоятку автоматического пистолета «Глок».

— Хель тебя дери, мой мальчик, как тебе удалось добыть это у них... Покажи мне, как работает это волшебство.

— Как пожелаешь, славный Рекин.

Грохнуло так, что у старого воина заложило оба уха. Он больше ничего не слышал. И не понимал. Он просто стоял, смотрел на скальда и улыбался. В заросшем рыжим волосом лбу пузырилась кипящей кровью маленькая, аккуратная дырка. За его спиной, по разбитому зеркалу сползали на пол кровавые сгустки, перемешанные с раздробленными костями его черепа.

Хельги сделал пару быстрых шагов навстречу оседающему на пол телу и подхватил улыбающегося воина. Он бережно опустил викинга на пожелтевший кафель, и надвинул веки на хитрые, глумящиеся глаза.

— Прости, брат, но всё, что я смог для тебя сделать — это подарить тебе свободу. Отныне ты, славный Рекин, сын Хромуля, свободен от этой проклятой клятвы.

* * *

— Ты реально такой зашитый? Ты о чём-нибудь другом, ну хоть о чём нибудь, кроме этих вот мечей и этих своих растреклятых богов вообще думаешь? Хотя бы иногда?

Аглая Бездна отодвинула ржавый меч стволом своей винтовки на самый краешек стола. Ярл Туи проследил взглядом движение, облизал пересохшие губы, да так и залип, целясь светлыми, безумными глазами в перекрестие гарды.

— О чём ты думаешь, ярл? Вот прямо сейчас? Может о своей несчастной дочурке, которую хотел подвесить за ноги на трухлявое дерево рядышком с её мёртвой мамашей, которую ты подвесил туда пару лет назад?

Ярл облизывался, гипнотизируя меч. Бездна коротко размахнулась и ствол штурмовой винтовки врезался в лицо викинга, разбивая в кровь губы и кроша передние зубы. Рыжий Туи очнулся и, сплюнув кровавую пену на стол, прямо перед собой, неторопливо ответил:

— Я жду когда ты отвернёшься, Дева Меча. Ну или хотя бы замешкаешь.

Дрожащие пальцы ярла вновь поползли по столу к лежащему на нём ржавому клинку.

— Я с детства ненавижу викингов.

Ярл поднял на девушку непонимающие глаза.

— Мой папа был похож на тебя — лохматый, рыжий и больной. Он твердил мне про метал, мечи, атмосферу, и еловые леса. Хотел вызвать всех на бой, но лежал потом в больнице, со сломанным носом. Он очень сильно меня любил. Так сильно, что как-то ночью перепутал меня с мамой. Я убила его. Если ты знаешь хоть одну молитву, прочти её, ярл.

— Дай мне хотя бы сжать рукоять, воительница.

Аглая Бездна тяжело вздохнула, отступила на шаг и щёлкнула предохранителем на винтовке.

— Никакая Вальхалла тебе не светит, отморозок. Свою ржавую железяку ты ещё вдоволь полапаешь. Кстати, наша тётечка не любит, когда оружие содержится в таком вот скверном состоянии.

Ярл, проявив необычайную ловкость для тяжело раненного, плюхнулся брюхом на стол, протягивая вперёд руки, но его отчаянный бросок остановили три пули, с грохотом покинувшие дуло канадского автомата. Грязные пальцы викинга судорожно дёрнулись и сомкнулись в паре сантиметров от рукояти меча. Сомкнулись вокруг обглоданного рыбного хребта.

— И рыбку съесть, и на хуй сесть, — прокомментила Аглая героическую смерть викинга и, сплюнув в лужу тёмной крови, растекающейся по столу, вышла прочь.

* * *

— Я нервничаю, что-то тут нечисто...

Асмус выплюнул на пол огрызок яблока и посмотрел в окно. Чёрная тень, что пронеслась в окне иллюминатора, напоминала ворона.

— Ёпт, лучше бы пошёл в поход с Харальдом — были бы сейчас и деньги и женщины.

Грол тяжело вздохнул.

— Моя Ута на седьмом... А мы тут в месте, которого даже на старых картах нет...

Дверь каюты скрипнула и отворилась.

Полуобнажённая и забавно скрюченная женщина, с торчащими в разные стороны роскошными сиськами, вошла в каюту и смахнула со стола объедки и прочий хлам.

— Вы, в общем и целом, неплохие ребята. Поэтому перед началом вашей тяжёлой, но героической боевой службы, я хочу преподнести вам небольшой подарочек.

— Ты, — грязный палец с обкусанным ногтем вперился в грудь Асмуса, — Ты, малыш, скидывай портки и ложись вот сюда, — миниатюрная ладошка похлопала стальную столешницу.

Опешивший Асмус однако не заставил себя долго упрашивать. Да и портков у него тупо не было. Повалившись на спину, викинг блаженно оскалился в предвкушении, мосластые руки задрали вверх подол грязной рубахи, явив взорам окружающих пунцовый колышек. Уже готовый малюсенький колышек. Соткен разочарованно хихикнула и, задрав в свою очередь свой треклятый алый сарафан, прыгнула сверху, попав точно и прямо туда.

Глаза Асмуса налились кровью и он вцепился руками в огромные сиськи. Соткен презрительно посмотрела на лысого недомерка, лапающего её прекрасную грудь, но всё же позволила. Попрыгала, поёрзала, но недолго. Уже через пару-тройку ударов сердца её охватило злобное раздражение.

— Ни черта не чувствую. Эй, ты!

Недоумок Грол, благоговейно наблюдающий сакральное действо, очнулся и вопросительно уставился на женщину, вяло ёрзающую на члене его товарища.

— Подойди ка сюда, и достань своего дружка.

— Ого! Теперь вставь мне его в задницу!

— Ого! Вот это совсем другое дело! Ах, это определённо другое дело! Ох! Scheisse!

Прилипший ухом к двери каюты Скаидрис, некоторое время слышал лишь хриплое дыхание двух самцов и женские пронзительные визги на каком-то малоизвестном германском диалекте. Потом вопли утихли, лишь хрипели мужики, что-то булькало, смачно хлюпало и густо чавкало.

«Пора», — решил юноша и, припав щекой к прикладу калаша, пнул ногой дверь.

— Ты не вовремя, малыш...

«Эта сука пила кровь. Бля буду: когда я вошёл, она склонилась над перерезанной шеей одного из этих несчастных и лакала. Жадно, как кошка.»

Соткен, кряхтя и охая, слезла с распростёртого на столе тела Асмуса и комично одёрнула свой драный сарафан.

Её сиськи, рожу и шею щедро покрывали потёки крови.

Шею бедняги Асмуса рассекал глубокий чёрный разрез, что тянулся от одного, поросшего седым волосом уха к другому — такому же безнадёжно лохматому. Дешёвый канцелярский нож для резки бумаг торчал у него из груди, погружённый на всю длину выдвижного лезвия.

Вторая жертва серийной убийцы валялась на полу, задрав к потолку окровавленный кадык и блаженно закатив глаза. Правая рука Грола всё ещё слабо подёргивалась. Как и его воистину огромедный пенис — размеры инструмента ужасали даже сейчас, когда он упал замертво — распухший и безвольный. Скаидрис недоверчиво осмотрел поразительный орган и обеспокоенно уставился на маленькую тётю. Соткен слегка зарделась и, подойдя ближе, вкрадчиво и виновато спросила:

— Как давно ты не делал того, что тебе действительно хочется, малыш?

Скаидрис поёжился, потом ненадолго задумался и его передёрнула судорога томительных воспоминаний.

— Целую грёбаную вечность, мамочка, — ответствовал труъ-метал.

* * *

Они сидели в удобных пластмассовых креслах, расположенных в огромном обзорном зале на самом носу парома. Свежий морской ветер врывался внутрь помещения, шевелил длинные волосы, приятно освежал опухшие после тяжкой ночи лица и мозги. Аглая Бездна поёрзала головёнкой по впалой мужской груди, устраиваясь поудобнее.

— Меня уже тошнит от всего этого.

Длинный палец с ногтем, залитым самым чернейшим на свете лаком, указал на приближающийся пологий берег над которым торчали остроконечные черепичные крыши, тесно прижавшиеся друг к другу, и острый шпиль кирки, вознёсшийся в утреннее сумрачное небо.

— Я хочу в наши новостройки, в те последние дома, что построили семь лет назад. Некоторые были по сорок этажей. Бетон, стекло и хром. Посидеть на крыше, свесив ноги, с сигаретой в зубах и плеером в ушах. Бля, ну на худой конец, хотя бы в родное село с шестью блочными пятиэтажками. Только не это.

— А куда мы поплывём, когда с сержантом закончим?

Скаидрис потёр замёрзшую голую руку, торчащую из кенгурушки с оторванным рукавом, об упругую и тёплую девичью грудь.

— Сюрприз, но скажу одно. Тебе точно понравится.

— Замётано.

Они уставились на полоску берега, сильно заболоченную и покрытую высокой порослью тростника и камышей: никакого намёка на пристань или причал. Никакой излучины, подходящей для якорной стоянки небольшого судна. Устье реки, непроходимые заросли болотной травы, полоса леса и холм, утыканный черепичными крышами. Вот и всё.

— Это здесь?

Скаидрис щурился на виднеющийся городок.

— Да, малыш, — раздался сзади страдающий голос.

Блядь, она опять надела долбаный алый сарафан и драный чёрный жакет с серебряным тиснением.

— Готова, сладенькая? Она ждёт нас...

Скаидрис уныло зевнул, лениво ущипнул грудь Бездны и шепнул девушке:

— Пойдём, мелкая, и покончим с этим. Может быть после этого нам дадут отоспаться.

Аглая тяжело вздохнула и нехотя вылезла из-под обнимающей её руки. Влюблённые встали, потянулись, потрясли лохматыми головами, оценивающе оглядели друг друга и остались довольны. Собрались идти вслед за кривушкой, но Соткен решительно преградила путь Скаидрису.

— Ты никуда не идёшь, сладенький. Можешь пока помыть пол в каюте своей девчонки или простирнуть её трусики.

Видя искреннее непонимание на вспыхнувшем лице лива, женщина слегка смягчила тон.

— На тебе нет их крови, малыш. Мертвецы ждут своих убийц. Пойдём, мелкая. А ты, малыш, помоги вот ему, — грязный палец ткнул куда-то в сторону кормы.

Соткен и Аглая Бездна удалились, а лив поплёлся в указанном ему направлении. На первой палубе парома, на самой корме, там, где внизу бурлила вода под лопастями судового двигателя, оставляя широкий пенный след, Скаидрис нашёл юного скальда. Тот стоял возле замотанного в одеяло недвижного тела. Лив остановился шагах в пяти, замялся, развернулся и хотел пойти прочь, но сдавленный голос викинга произнёс:

— Останься воин, если можешь уделить нам время. Мертвецам нравится, когда их провожает много людей. Вместе с тобой нас будет уже двое.

Скаидрис подошёл и встал рядом с Хельги.

— Ты и правда выучил наш язык. Наверное ты во многом талантлив.

Хельги лишь грустно улыбнулся.

— Я уже говорил — я хочу быть или живым или мёртвым. И я должен был сказать вам об этом. Поможешь мне?

Хельги указал взглядом на мертвеца.

— Помогу, — Скаидрис придвинулся ближе.

Они взялись за ткань с двух сторон.

— На счёт три, — сказал Скаидрис, и, заметив, что Хельги непонимающе смотрит на него, пояснил, — Два в воздух, потом...

И мотнул лохматой головой в сторону воды.

Скальд кивнул, они качнули раз, качнули другой...

— Подожди, — сказал Хельги и опустил свой край на палубу. Голова мертвеца гулко стукнулась о гофрированную сталь.

Скальд встал на колени возле тела и что-то нараспев пробормотал на своём певучем, гортанном языке*.

*Примечание: Хельги сказал примерно следующее:

"Твоё место на длинной скамье займёт кто-то другой.

Тебе не суждено пировать среди героев.

Боги не приметят тебя,

Никто не поднимет полный кубок в твою честь.

Ты станешь всего лишь кормом для рыб,

Убитый предателем и им же оплаканный.

Но ты всё же свободен, и тёмная вода

Смоет проклятие чудовищной клятвы."

— Теперь давай, как это... — сказал он поднимаясь на ноги и вновь берясь за край ткани.

— На счёт три, — подсказал Скаидрис и скальд согласно кивнул.

...Три...

Завёрнутое в тряпку и перемотанное сверху грубыми верёвками тело Рекина, сына Хромуля, плюхнулось в воду и сразу же исчезло в пенном водовороте, но через пару ударов сердца снова всплыло, шагах в тридцати от кормы парома. Потом опять исчезло в свинцовых водах. И больше не всплывало. Некоторое время они стояли и молчали.

— Это была виса? Ну то, что ты читал над телом? — спросил Скаидрис.

— Угу, — ответил ему скальд.

— Красиво звучало, — сказал Скаидрис, — А о чём там говорится?

— Да так, — Хельги слегка покраснел и вяло махнул рукой, — Ничего примечательного, сплошная безнадёга...

— Красиво звучало, — задумчиво повторил Скаидрис.

Он остановился и положил свою тощую руку, что высовывалась из оборванного рукава кенгурухи, на плечо Хельги. Тот резко вскинул голову, с вызовом глядя на лива снизу вверх, но руку не скинул.

— Красиво звучало, — снова повторил Скаидрис. — Я хочу рассказать тебе кое-что, славный Хельги, сын Хрольфа. Я хочу рассказать тебе о том, что выше всех богов, вместе взятых. О том что безгранично и везде, будто нирвана или комары. О том, что такие, как мы с тобой, называют «Métal».

* * *

Они заперлись в маленькой каюте, устроившись на полу, покрытом пыльным ковром. На высокой тумбочке громоздился допотопный ламповый телевизор, а маленький журнальный столик перед ней занимал не менее устаревший видеомагнитофон, заваленный огромной кучей кассет. Встроенные динамики телевизора трещали, сипели и фонили, но Скаидрис лишь улыбался, выкручивая ручку громкости до предела.

— Так-то лучше, — удовлетворительно кивал лохматой головой лив, рассматривая руны проступающие на мелькающем жуткими помехами экране, — Варг использовал для записи этого альбома инструменты, найденные на помойке. Однако мы с тобой немного улучшили техническую изюминку записи, пропустив её через колонки телевизора Sony тысяча девятьсот девяностого года. Что скажешь, скальд?

— Великая сага, — ответил Хельги, и отёр слюни восхищения, стекающие по нижней губе.

—«Filosofem»*, — пожал плечами лив, — Хули тут можно добавить...Тащемта, остальные творения маэстро не стоят нашего внимания: у нас не так много времени, тем паче последующие альбомы«Burzum» уже не столь хороши, а поздняя музыка автора вообще не имеет никакого отношения к мéталу. Сам же Граф из угрюмого убийцы-мизантропа превратился в доброго седого дедушку, рассеянного чудака, заслужив почётное звание интернет-мема и наплодив неимоверное количество отпрысков. Не будем более о нём.

Лив щелкнул кнопкой на панели: приёмник поднялся вверх — длинные пальцы выудили кассету и небрежно швырнули ту в угол каюты.

— Однако я вижу, что ты несколько прибился, скальд, а современное творчество твоих соплеменников погрузило тебя в сумрак, свойственный вашей северной натуре. Отведай кое-чего другого.

— А есть что-нибудь с голой тёткой, как на«Mother North»* от Satyricon? — смущённо вопросил Хельги.

— Клипов с сиськами полно, — скривился лив, — Да только музыка к ним — полный отстой. Я знакомлю тебя с андерграундом, а достойную порнушку мы посмотрим в другой раз. Тащемта, в мéтале полно девчонок, которым вовсе не обязательно светить голой грудью: их музыка изрядно навевает.

Лив щёлкнул кнопкой: на экране появилось изображение концертной сцены, залитой багровым светом. Музыканты замерли, широко расставив стройные ноги, обтянутые кожаными лосинами. Скальд вгляделся в женские лица, размалёванные зловещим чёрно-белым корпспейнтом и заявил:

— Мне знакомы эти дивы: это жрицы Уппсалы.

— Вот эта, — он ткнул пальцем в телевизор: рыжая гитаристка предсмертно хрипела в микрофон, — Обскура, правая рука Дизы, верховной владычицы храма Высокого.

Теперь уже лив несказанно удивился:

— Охуеть! — молвил тру-мéтал, обратив к викингу перекошенное лицо.

— Это действительно Ханна ван ден Берг* по прозвищу «Obscura»... Ну-ка, погоди-ка...

Лив порылся в куче кассет: вытащил одну, заменил и спросил настороженно:

— Узнаёшь?

— Узнаю, — кивнул головой Хельги, — Это она: Диза* — верховная жрица святилища Повешенных в Уппсале.

— Вот, блять... — лив недоуменно почесал макушку, — Ну как такое может быть? Здесь эти женщины являются гениальными музыкантами и поэтами, а в прошлом они — жрицы языческого культа.

— Ну как? — пожал плечами Хельги, — Есть одно объяснение. Я учил ваш язык с помощью нескольких книжек, что нашлись в моей каюте. Так вот: в этих сагах описывается сдвиг реальности — времени и пространства — примерно то, что произошло с нашим драккаром.

— И что там в этих книжках? — поинтересовался Скаидрис.

— Один великий воин из вашего времени шёл как-то по улице, — ответил Хельги, — Где его приложило чем-то тяжёлым и прямо по голове: то ли кирпичом с крыши, то ли пустой пивной бутылкой, вылетевшей из подворотни. Открывает, значит, он глаза, а вокруг всё другое. Бородатые люди в доспехах со щитами и мечами, или люди в камзолах, треуголках и с саблями, или вообще — с дубинами и в шкурах. Ничуть не растерявшись, наш бравый перчик насувал самому крутому; занял его место: организовал успешную охоту на гигантского мамонта, или построил неприступный замок, или, возглавив единственный трухлявый драккар, разбил в пух и прах флот противника. За что стал искренне любим народом, а принцесса, она же дочь вождя племени, или пиратская капитанша, впечатлённая подвигом и неотразимой харизмой, тут же дала этому проходимцу. И вот, на пике славы, наш герой выходит из таверны, пещеры или спускается по трапу корабля и вдруг сверху, неотвратимо и по канонам, прилетает каменюка, глиняная кружка, полная эля, или ломается прогнившая доска сходней. Злая шутка судьбы: наш герой вновь оказывается в своей однокомнатной квартирке, с пустым холодильником, ржавым водопроводным краном и одноглазым голодным котом.

— Ага, — согласился Скаидрис, — Базара нет: путешествия во времени — явление необъяснимое и бессмысленное. Реально нонсенс.

— А это «Konvent»*, — подсказал он скальду: тот восхищённо разглядывал четверых толстушек, оголтело размахивающих длинными хаерами, — Такой ортодоксальный дум нынче редкость.

— Люблю полненьких, — зарделся юный викинг.

— Вопрос тебе, бро, — Скаидрис снова сменил кассету, — А её ты не встречал в ваших храмах, святилищах, или, на крайняк, в мрачной хижине на краю языческого погоста?

Скальд внимательно вгляделся в изображение одутловатой женщины с длинными, до земли, волосами, отвислыми грудями и окровавленной рожей.

— Ты чего? — лив толкнул в плечо побледневшего скальда.

— Кто эта валькирия? — спросил юноша.

— Ивонна Вильчинска*, — ответил лив, — Исполняет свой знаменитый «Nocturnal March».

— Кажется, я влюбился, — прошептал Хельги, отматывая плёнку в самое начало.

*Примечание: «Filosofem» — альбом "Burzum" 1996-го года.

*Примечание: «Mother North» — видеоклип на одноимённую композицию норвежской группы «Satyricon».

*Примечание: «Ханна ван ден Берг, по прозвищу «Obscura» — лидер нидерландской женской блэк-мéтал группы «Asagraum».

*Примечание: «Диза»: Disa — шведская мультиинструменталистка, известная своим проектом «Turdus Merula», особенно культовым альбомом 2010 года «Herbarium».

*Примечание: «Konvent» — датская женская дет/дум мéтал банда.

*Примечание: «Ивонна Вильчинска» — она же Onielar, вокалистка и гитаристка немецкого великого и ужасного «Darkened Nocturn Slaughtercult».

— Хорош уже, скальд, стопари, — взмолился Скаидрис, осознав что Хельги, пересмотрев запись десять раз, не собирается на этом останавливаться.

— Ты реально залип на этой бабище, но представь себе, как бы вы смотрелись рядом? Она с меня ростом, то бишь выше тебя на голову, недомерок, а веса в ней — три твоих.

— Я мог бы спрятаться за ударной установкой, — предположил скальд.

— О! — осенило лива, — На вот, держи.

Он протянул викингу пивную банку.

— Позаимствовал у капитана из холодильника, специально для угарной части моего ликбеза. И не переживай: тему женщин в метале мы ещё не исчерпали. Вот полюбуйся.

Он вытащил кассету с «Darkened Nocturn Slaughtercult» и сунул носитель подальше — в складки драного матраса.

Всунув новую коробку, лив нажал на пуск: колонки старенького Sony поперхнулись, но тру-метал приложил телевизор кулаком и помехи пропали.

— Я не любитель оголтелого дета, — провозгласил Скаидрис, — Однако эти дамы — просто что-то с чем-то. Особенно она.

За ударной установкой сидела худенькая девушка. Лицо барабанщицы выражало крайнюю степень тоски. В мускулистых руках мелькали барабанные палочки, сливаясь в размытый росчерк, неуловимый человеческому глазу.

— Луана Даметто, — в голосе лива звучал восторг, — Наш сержант, что знает толк в ударных, нервно кусает ногти, глядя на её игру.

*Примечание: Луана Даметто — барабанщица женской группы «Crypta».

Дверь каюты сотряс мощный удар.

— Открывайте, блять, — раздался голос Монакуры Пуу.

— Опять подслушивал, — сокрушённо помотал головой лив и поплёлся отпирать.

* * *

— За Луану, — бесстрастные глаза Бодхисаттвы блестели кусочками льда: барабанщик воздел вверх пластиковый стаканчик.

Собутыльники — рыжий юнец и худой мрачный тип — ткнули в означенный своими наполненными сосудами — края плеснули желтоватой влагой.

— Ни чета вашему дрянному элю, — подмигнул скальду лив, небрежно опрокинув стакан в глотку.

Скальд не отвечал — белёсые ресницы хлопали растущим удивление, соразмерно жару, возникающему в юной груди.

— Ром, — сержант похлопал викинга по плечу, — Сорок пять градусов: я немного пошарил в капитанском буфете —вы не поверите, что этот старый чёрт там прячет...

Сержант осёкся, внимая зрелищу: скальд Хельги порывисто встал, сделал пару нетвёрдых шагов и, протянув руки к куче кассет на видеомагнитофоне, театрально рухнул лицом вниз.

— Что там у тебя, бро, на кассетах? — вяло спросил Монакура, разливая напиток по стаканам.

* * *

Малышка Сигни проснулась, будто вынырнула из воды тёмного, волшебного омута. Там было сыро, тягуче липко и невыносимо приятно. Ей что-то снилось. Что-то приятное. Она досмотрит этот сон потом. Потом, когда пописает... Когда пописает и вернётся в тёплые объятия той, что красит волосы кровью врагов.

Она тихонько выскользнула из под обнимающей её руки, и опустила босые ступни на холодный металл пола. На ощупь нашла волшебную пимпочку и нажала её. Лампочка загорелась мутным зелёным светом, и малышка Сигни довольно кивнула сама себе. Отодвинув дверь каюты, девочка осторожно вышла в коридор, стараясь громко не шлёпать по волосатому болоту, в которое превратилась коридорная ковровая дорожка.

— Возвращайся скорее, малышка, — прозвучал в её голове низкий бархатный голос. — У меня есть для тебя новые сказки.

— Хорошо, Волк.

Она задвинула дверь. Её ступни ощутили холодную слизь; стало зябко и противно. Но идти осталось совсем чуть-чуть. Она хорошо запомнила, где находится дверь комнаты с ночным горшком. Дверь туалета находится напротив. Напротив той дверцы, за которой прячется узкий проход, ведущий вниз. Туда, где в огромном зале, освещённым красными волшебными свечами, глухо ворочается огромное стальное сердце корабля. Туда, где вокруг странных механизмов неторопливо копошатся мрачные драугры. Туда, где страшно настолько, что больше никогда не хочется покидать это место.

Маленькая Сигни потянула дверь и та послушно отъехала в сторону, явив девочке чудесное убранство комнаты с ночным горшком. Туалета, во. Чудесное убранство туалета. Как же тут удобно. Сигни оглядела ночное белое корыто с дыркой посередине, большой ржавый таз, куда можно было набрать воду и лечь. Посмотрела на кран, который достаточно лишь хорошенько пнуть, чтобы получить струю тёплой воды.

«Как же всё-таки удобно», — думала маленькая Сигни, закрывая дверь и разворачиваясь в противоположном направлении, — «Странное всё-таки волшебство у этих йотунов. Как бы это сказать... Смешное, ненастоящее. Какое-то детское.»

Малышка Сигни взялась за ручку дверцы и потянула в сторону. Дверца исчезла в стене, открыв стальной проход, залитый багровым светом и уходящий глубоко вниз. Она снова чуть не задохнулась от восторга.

«Одним глазком. Ведь теперь ей ничего не грозит. Посмотрит, как там эти драугры, и как там сердце, и бегом назад. Досматривать чудесные сны. Ага».

* * *

Память играла с ним. Он не помнил своего имени, но знал, как зовут тех двоих, что были скованы с ним длинной, ржавой цепью. Он не знал, зачем он здесь сейчас, но знал, что будет делать потом. Он больше не понимал человеческие слова, но некоторые из них продолжали вертеться у него в голове.

Он помнил слова клятвы. Он сам теперь и был этой клятвой.

Мертвец гордо выпрямился навстречу приближающейся фигуре, высохшую голову которой прикрывала красная вязаная шапочка. Фигура остановилась в трёх шагах от мертвеца и опустила вниз длинный плетёный хлыст.

— Отлично, — прошелестел тихий голос. — Твоё поведение похвально, ярл. Я думаю, что скоро можно будет избавить тебя от оков, а грязную швабру, что у тебя сейчас в руках, заменить на меч. Тебя ждут великие подвиги, воин. Великие ратные подвиги.

Скупая слеза радости выкатилась из глазницы ярла, закрытой отвратительным мутным бельмом и скатилась вниз, попав точно в нагрудный кармашек промасленного комбинезона. Он что-то промычал, потом воодушевлённо потряс метлой и продолжил уборку, раздражённо дёргая цепи своих ленивых напарников.

В десяти шагах от него, за огромным железным ящиком, сжалась в комочек испуганная девочка. Она горько плакала, закрыв лицо маленькими розовыми ладошками.