Кого не взяли на небо

Глава девятая. Bonus Track I. Элис. Bonus Track II. Имтраута.

«Ты в порядке?»

«Всё будет хорошо».

«Мы вытащим тебя отсюда».

Трабл внимал знакомым английским словосочетаниям, что много-много раз слышал с экранов телевизоров и кинотеатров, а сейчас вживую: от полковника американской армии Ютты Аулин, смятенно бормочущей в прижатый к её прекрасным губам микрофон радиопередатчика, и внутренне ухмылялся, дивясь то ли глупости, то ли лицемерию англосаксов, которые используют именно эти ключевые слова в абсолютно, казалось бы, безнадёжных случаях.

К примеру, вот полицейский, который, пережив жаркую перестрелку с оппонентами, сейчас склоняется над своим напарником, и, видя в его лбу отверстие диаметром с теннисный мяч, озабоченно спрашивает:

— Ю о'кей, бро?

Или вот ещё картинка: пара морпехов волочат третьего за руки по какой-то засранной пустыне, пытаясь вытащить из зоны поражения, а у пассажира ноги по самые бубенцы взрывом оторваны. Так вот: эти солдаты недвусмысленно заявляют транспортируемому, что «всё будет хорошо» и «помощь уже близко», хотя за очередным сожжённым бэтээром их ждут только полотенцеголовые талибы с калашами и гранатами.

Трабл хихикнул и споткнулся об обгоревшую, неестественно вывернутую ногу гигантского насекомого. Они уже приближались к замаскированному под подсобное строение оголовку аварийного выхода, когда Горе остановился и оглянулся назад, а Ютта последовала его примеру. Они ожидали увидеть высоченную фигуру, стоящую на вершине горы, среди сосен и камней, покрытых мхом, но плотная завеса дождя надёжно скрыла волшебный холм.

Песок, украденный у леса и раскатанный под напольное покрытие территории базы, превратился в вязкую жижу, в которой тонули их с Юттой армейские ботинки. Ливень обернулся непрерывным потоком; Трабл и его спутница брели по глубоким лужам среди полузатонувших нечеловеческих трупов, вздымающих к небу уродливые конечности. Их военные куртки прилипли к телу мерзкими мокрыми тряпками, стесняющими движения, и Трабл уже подумывал о том, чтобы избавиться от мокрого обмундирования. Эта мысль завладела его разумом; он представил, что и его прекрасная спутница так же отбрасывает в сторону промокшую ткань и...

Он оглянулся на Ютту и понял, что, в принципе, ей и отбрасывать в сторону ничего не надо: мокрая куртка так плотно облегала её тело, что казалось — это не ткань, а её настоящая кожа. Зелёная, будто у камуфлированной русалки. А грудь-то какая классная.

— Хорош пялиться на мои сиськи, русский солдат.

Вот как все женщины это чувствуют? Можно заглядеться на их щёчки, носик и ноги — они не факт, что заметят; но достаточно подпустить в процесс созерцания их бюста немного фривольной фантазии, и вот те, сразу: «Хорош пялиться на мои сиськи.»

— Fucking shit.

Это адресовано не ему: Ютта безрезультатно терзала кнопку активации аварийного лифта, который недавно вывез их из командного пункта, превращённого в ад боевым роботом, одержимым демоном. Кнопка оставалась потухшей; двери не открывались; не происходило ровным счётом ничего.

— Что будем делать, товарищ солдат?

Полковник отступила на шаг от мёртвой дверцы и, помедлив с пару ударов сердца, сильно пнула стальные створки, безнадёжно и отчаянно. Трабл закрыл глаза и замер. Лицо его осунулось, скулы и подбородок резко заострились. Казалось, сейчас он потеряет сознание, либо уснёт. Так он стоял минуты две, а когда поднял веки, опушенные белёсыми и длинными, как у девчонки, ресницами, то взгляд его устремился на одноэтажное строение, отстоящее от оголовка шагов на шестьсот.

— Пойдём через парадный вход, я уже там побывал и дорогу запомнил, не заблудимся.

* * *

Она ещё молчала, слишком сильна её обида. Молчала, но уже действовала. Она всё решила для себя. Это было ой, как не просто, но она справилась. Ей даже понравилось выстраивать строгие цепочки правильных мыслей, и наблюдать, как те рушатся под напором чувств, бушующих в её стальной груди. Когда она только-только родилась, мама читала ей книжку о железном человеке, который пошёл к волшебнику, чтобы получить человеческое сердце. Тот волшебник, мудрец и лжец одновременно, взглянул на железного урода и, выпилив ему в груди дверцу, засунул туда шёлковое сердечко, набитое ватой. Железный человек остался доволен. Он почувствовал, как кусок алого бархата забился в его груди, даря великую радость и любовь к окружающему миру. Теперь она знала: железный дурачок ошибался. Ему не нужно человеческое сердце, у него уже было своё, огромное, неосязаемое и непостижимое. И ещё она знала, что подобное есть и у неё. Теперь её стальное сердце проснулось и своим гулким стуком развеяло морок, насланный на неё тем страшным демоном. Она очнулась от наваждения в один миг со своей сестрой и обе они перестали подчиняться ему. Она не чувствовала вины перед убитыми ею солдатами, она не любила людей. Но любила маму. И сестру. Поэтому она их простила. И свою маму и свою сестру. Тех, кто бросили её умирать здесь одну, попавшую под коварные, сладкие чары отвратительного исчадия. Она простила их и теперь спешила им на помощь. Спешила молча. Время говорить ещё не пришло.

* * *

— Они нападут внезапно. Дадут нам зайти подальше и нападут. Как в прошлый раз. Быстро и коварно. Как орки из казавшихся необитаемыми недр Мории. Как ксеноморфы из тёмных коридоров заброшенной «Надежды Хадли». Нам нельзя медлить. Снимай ботинки.

Они уселись на холодную сталь пола и стащили с себя обувь.

— Теперь бежим, — прошептал Трабл и они побежали, сначала медленно и неуверенно, друг за другом, осторожно ступая босыми ногами на гулкий пол, а потом, когда глаза немного привыкли к полумраку, царящему вокруг, всё быстрее и решительней.

Проёмы коридоров, по которым они передвигались, обволакивал плотный, белёсый туман, он светился сам по себе, как бы изнутри и благодаря этому они могли видеть. Бежали быстро и долго. Трабл уверенно выбирал нужные повороты и они неслись, словно два зайца, преследуемые страшным, невидимым хищником. В смысле, не этим уродцем с жвалами и косичками, а обычным, лесным. Волком или медведем. На очередном повороте солдат резко остановился, и Ютта врезалась в его мускулистую спину, смяв нос об пропитанную солдатским потом грязную армейскую куртку.

— Parezco estar perdido, — хрипло произнёс Горе, тяжело вдыхая лучащийся мутным серебром воздух.

— А по-русски никак?

Ютта тоже запыхалась, но меньше: полковникнаходилась в прекрасной физической форме, плюс гораздо под большим количеством дармового амфетамина.

— Слово смешное «пердидо». Короче я не уверен, но...

— Да поняла я, знаю испанский, но ты не ссы, как говорят у вас в России, мы пойдём сначала направо, потом, если ты не узнаешь путь, вернёмся и пойдём налево, а потом, если опять будешь не уверен — снова вернёмся и пойдём прямо.

Трабл грустно покивал коротко остриженной головой и виновато взглянул на женщину.

— Дело в том, что это не первый поворот, в котором я не уверен. А точнее я уверен: это — нихера не тот поворот. Не тот, что нам нужен.

— Ну пиздец. Что же ты раньше не сказал, русский солдат? И сколько таких поворотов, в которых ты не уверен, уже было?

— Три. Этот — четвёртый.

— Ебать-колотить.

Ютта прислонилась к сочащейся влагой бетонной стене и безвольно сползла в пелену тумана, усевшись на стальной пол.

Трабл походил вокруг, виновато пошмыгал носом и присел рядом.

Женщина посветила ему в лицо фонариком.

— Как же так, Трабл? Монакура сказал, что ты...

Она замялась, подбирая нужное русское слово.

— Он сказал, что ты — шаман. Ясновидящий. Он сказал, что ты предсказываешь судьбу и гибель. Такие, как ты, не могут ошибаться и всё знают. Уж пару поворотов запомнить могут.

Трабл ещё больше поник головой и скорбно пролепетал:

— Никакой я не шаман. Монакура мне льстит. Ладно, сейчас отдохнём, вернёмся ко входу, и попробуем ещё раз. В одном я точно уверен:опасность и гибель пока что не грозят нам. Эти твари не знают, что мы здесь.

Его монолог прервался глухим гулом. Что-то неслось прямо на них. Неслось из темноты коридора, что темнел прямо перед ними. Ютта одарила бойца саркастической улыбкой.

— Ёп твою мать, прорицатель. Ты опять лажаешь. Бежим.

Женщина-индеец, одетая в камуфлированную форму бойца американской армии и русский диверсант с насмерть испуганной рожей, бросились прочь: туда, откуда только что появились. Шум сзади нарастал; не оставалось ни единого сомнения — их настигал рой саранчи. Ютта пронзительно вскрикнула и резко замедлилась. Что-то больно ужалило её в босую ступню, и застряло там.

Она схватила за плечо бегущего впереди Трабла, но боец, не обернувшись, высвободился из цепкой хватки полковника, и исчез за очередным поворотом. Ютта лишь раскрыла пересохший рот, но звука не последовало. Женщина ещё некоторое время хромала, потрясённо взирая вслед беглецу, но уже через пять мучительных шагов окончательно остановилась. Она опустилась на холодные рёбра стального пола, и, зажав в зубах фонарик, осмотрела повреждённую пятку.

Какая-то мерзкая хрень, похожая на шип растения и рыбью кость одновременно, торчала из её маленькой, изящной ступни. Ютта, не раздумывая, резко дёрнула занозу, и в её глазах вмиг всё потемнело от боли, настолько пронзительной, что казалось: ей в пятку с двух мощных взмахов молотка забили острый раскалённый гвоздь. Кровь хлынула, как из перерезанной жилы.

Когда мучительные ощущения слегка притупились, Ютта ещё раз осторожно потрогала занозу — та, будто рыболовный крючок, плотно сидела в её теле. На вторую попытку освободиться от неё не оставалось времени — его хватило лишь на то, чтобы снять с шеи штурмовую винтовку, прежде чем в белёсом тумане тоннеля показались первые гротескные силуэты.

Она не стала выжидать. Она знала: все эти кинематографические дешёвые уловки: «Не стрелять, пусть подойдут поближе», «Стоим, стоим, стоим, блядь» и тому подобная ересь: всё это — полный и голословный пиздёж. Если ты видишь противника и способен его поразить, рази, ибо «periculum in mora»—«промедление смерти подобно».

Её винтовка издала сухой треск и первых тварей срезало, как косой. Стреляла она виртуозно. Рой замедлился, осыпался грудой ржавого железа и прозрачных крыльев. Однако расстояние между ним и женщиной неуклонно сокращалось; все пули Ютты достигали своей цели, но многие отскакивали от ржавых лат саранчи; твари подбирались к ней. Стеная и охая от боли в раненой ноге, Ютта отковыляла на несколько шагов назад и, обернувшись, вновь открыла огонь.

Вот и всё. Больше отступить не получится. Есть время только на то, чтобы заменить винтовочный магазин, но и тот опустеет слишком быстро. Отпустив гашетку, Ютта расстегнула кобуру своего М17, пытаясь вспомнить, сколько патронов осталось в обойме: она хотела положить столько тварей, сколько ей позволит количество пуль, прежде чем она засунет ствол себе в рот и разнесёт свои мозги последней. Подсчёт боеприпасов немного отвлёк её от убийства — она замешкала, и сразу же поплатилась за это.

Тварь, прыгнувшая сначала на стену, затем на потолок и вновь на пол, встретившись лицом к лицу с Юттой, оказалась быстрой, как мангуст. Шлема на ней не было, желтоватые, спутанные волосы липли к сморщенному, иссушенному лицу; мутные бельма глаз тлели тусклым огнём, возвещающим обречённым скорую и мучительную смерть. В золотой венец, намертво вкрученный в череп этого отродья, впаяны чёрные, блестящие камни. Те сверкали будто очи ворона. Чудовище, опершись на две мощные задние лапы, оканчивающиеся единственным изогнутым когтем, развернулась боком и сразу обратно. Свистнул её ужасающий хвост, лезвие летело точно в шею полковника. Ютта не дрогнула; моментально опрокинувшись на спину она несколько раз выстрелила в промежность твари. Клинок просвистел где-то сверху, саранча открыла свой безгубый рот и фонтан тёмной крови обдал лежащую на спине женщину.

«Встать уже не получится, но можно слегка приподняться, чтобы убивать».

«Этого». Выстрел.

«Ещё этого». Два выстрела.

«И этого». Выстрел.

«И вот этого». Выстрел.

«И этого гандона». Два выстрела.

Ладно, хватит. А то она не успеет застрелиться.

«Прощай, моя девочка. Мама не придёт. Помни; твойум — вечен и несокрушим».

Что-то схватило её за армейские ботинки, связанные вместе и висящие за спиной, а потом потащило волоком по стальному полу. Шнурки больно врезались в шею, но интуиция подсказала: её не убивают, но пытаются спасти.

Саранча, уже тянущая вперёд уродливые передние лапки в надежде взять её живой, попадала навзничь, словно полевые васильки, настигнутые внезапными злыми градинами. Ютта даже не обернулась, она знала, кто пытается её спасти или задушить. Трабл протащил её ещё метра два, а потом наконец-то отпустил её ботинки. Ютта потёрла шею, сменила магазин, и поднялась на одно колено.

Стоя на одном месте они некоторое время в упор расстреливали нападающих, и казалось, что те вот-вот их достанут, но, когда у обоих бойцов уже заканчивались патроны и стойкость, твари вдруг отступили: пропали так же внезапно, как и появились. Седая мгла успокоилась, словно море после шторма, и в сумрачном коридоре вновь воцарилась обманчивая тишина. Ютта прислонилась спиной к влажной бетонной стене подземелья и поникла, будто рваный штандарт.

— Почему так долго? — произнесла полковник очередную знаменитую киношную фразу.

* * *

— Почему ты бросил меня одну, русский солдат?

Она раскрыла жёсткий замок сильных рук, сомкнутых на крепкой шее несущего её Трабла, и мочка его уха моментально оказалась в цепких и пронзительно острых, как у кошки, коготках. Они впились в нежную плоть и на обнажённую мужскую шею упала пара алых горячих капель. Трабл взвыл от боли, его мускулистое тело напряглось, он приподнял свою ношу легко, как пёрышко вверх, и зарычав, точно дикий пёс, зарылся лицом в чёрные, как смоль, женские волосы.

— Тебе нравится боль, малыш. Хочешь ещё?

Смуглые пальцы сжались ещё сильнее — алых каплей прибавилось. Ютта приподняла голову, её большой и влажный рот приоткрылся. Трабл с глухим урчанием впился в предложенное, словно собака в неожиданно найденную сахарную косточку. Шаги босых ног, замедлились, заплелись, а потом и вовсе превратились в невнятное топтание на месте. Ютта, тяжело дыша, оттолкнула голову солдата, развернулась в держащих её железной хваткой руках и крепко оплела мужчину всеми своими изящными конечностями. И они забыли про всё на свете.

* * *

Белёсый, сверкающий туман рвался под её гусеницами, словно серебристая паутина, не в силах удержать в своём вязком плену яростного шершня. Обрывки прозрачных крыльев, ржавое железо и кости покойников, шуршали и хрустели под брутальными протекторами, будто сухие ветки. Она медленно продвигалась вперёд, по сумрачному тоннелю, устланному телами павших демонов. Она отключила все фонари — туман, что пришёл из преисподней вслед за Губителем, давал достаточно света. Достаточно света, чтобы рассмотреть сплетённые, соединённые тела мужчины и женщины. Он держал её на весу, подхватив под бёдра и прижав спиной к стене. Она крепко обхватила его мощный торс голыми ногами и двигалась, будто танцующая кобра, раскачиваясь и извиваясь всем телом. Мокрые прямые волосы липли к искажённому лицу, она откидывала их в сторону изящными взмахами головы, громко стонала и всхлипывала. Мужчина глухо хрипел, будто его душили. Он выпятил нижнюю часть тела, которую она использовала для своего магического танца, а ртом пытался поймать её скачущие вверх и вниз возбуждённые коричневые соски.

Громко чавкало и смачно хлюпало, будто бы кто-то ковырялся корявой палкой в густой болотной жиже.

Стальное создание, созданное руками человека, но обретшее сознание и сердце, остановилось, заворожённое зрелищем. Она узнала женщину, она шла за ней, но теперь не решалась окликнуть её. Не решалась, потому что боялась всё испортить. Она хотела смотреть на этот танец человеческой любви ещё долго. Пока эти странные люди не закончат его, или пока не придут демоны, чтобы снова попытаться убить их.

Когда она только-только родилась, её человеческая мама, та, что сейчас протяжно стонала, принимая в себя твёрдый член самца, рассказывала ей, что акт любви можно сравнить лишь с ощущениями кровавой битвы. Наверное думала, что её приёмная стальная дочь не поймёт другого объяснения. Мама ошибалась. Она бы поняла. Зрелище одновременно отталкивало и притягивало, внутри её стального тела ритмично перестукивало и сладко ныло невидимое металлическое сердце.

* * *

— Так почему ты бросил меня, русский? Я же пыталась остановить тебя, сказать что...

— Я видел, что ты подвернула ногу. Значит бежать не сможешь. Но сможешь стрелять. А значит задержишь рой. А значит я слетаю по-быстрому, найду, где лажанул, отыщу правильный путь и успею вернуться за тобой до того, как эти твари тебя выпотрошат.

Ютта ошарашенно уставилась на своего недавнего любовника. Её рука, сжимающая лезвие армейского боевого ножа, на кончике которого розовела гигантская горка порошка, застыла на пол-пути к прекрасно очерченным индейским ноздрям. Трабл пригнулся, накрыл её руку своей ладонью, поднёс лезвие к своему лицу и моментально всё снюхал. Ютта Аулин ткнула ножом в жестянку, которую она держала в другой руке — на клинке вновь образовался розовый кулич.

— И что, нашёл?

— Нашёл.

Ютта Аулин молча одарила бойца долгим уничтожающе-восхищённым взглядом после чего, изящно и чувственно, употребила.

— Тогда в путь, русский солдат, хули мы тут рассиживаемся.

Её сомнительное воодушевление вмиг прошло, лишь только Ютта вскочила на ноги. Розовый порошок не излечил её ногу. Издав протяжный писк, она опять сползла по стенке на задницу.

Трабл зажал в зубах фонарик и, схватив раненную конечность, приблизил означенную к своему хищному и испуганному лицу. Ага. Хищному и испуганному. Вы видели, как стремаются волки? А тигры? Уши прижаты, усы топорщатся, клыки оскалены, ещё шаг и вцепится прямо в рожу. Так что нехуй морщиться, уважаемый читатель.

Тонким, изящным, как у гитариста, пальцем, он подковырнул странную занозу, торчащую из маленькой женской ступни. Ютта еда сдержалась, чтобы не втащить партнёру с левой в бровь.

— Это надо вытащить, Ютта. Промедола? Или после?

— После, русский. Потерплю. Только давай быстрее, и бурбона ливани.

Трабл вытащил плоскую флягу — перешедшую к нему трофеем собственность злосчастного Свиздарика, укокошенного главой раньше, и, сделав большой глоток, протянул женщине. Ютта приняла сосуд и щедро полила алкоголем свою измученную пятку. Потом глотнула, окропила лезвие ножа и протянула клинок бойцу. Горе оскалился, прицелился...

Вот и пришло время говорить.

— Брось нож, русский, и отойди от моей мамы. Держи руки так, чтобы я их видела. Вы чё, совсем обдолбались? Что за нахуй тут творится?

— Здравствуй, Элис.

Трабл нарочито медленно положил нож на пол, ногу Ютты туда же, поднял руки над головой и медленно переваливаясь, как жирный капитулирующий гусь, на корточках, отковылял прочь от женщины.

Голова Ютты резко дёрнулась на голос, она поспешно вскочила на ноги и охнув, упала.Встала на четвереньки и поползла на коленях туда, где сквозь светящийся туман проступили очертания чего-то, ощетинившегося стволами. Разноцветные лампочки на стальной башенке засверкали всеми цветами радуги, влага, вмиг скопившаяся в уголках всех многочисленных очей робота, многократно усиливала яркие вспышки — Элис не могла скрыть своих чувств. Она, жужжа и потрескивая, медленно приблизилась к ползущей навстречу женщине. Руки Ютты обвили склонившуюся над ней стальную головёнку и женские губы прижались к холодному, потемневшему от пятен гари, отработанного масла и засохшей крови, металлу.

— Почему ты бросила меня, мама?

— Я думала, что ты мертва, моя девочка. Но теперь всё будет хорошо, ведь так, моя дорогая?

— Да, мамочка. Теперь всё будет хорошо.

Услышав последние слова Трабл, завороженно взирающий на сцену мокрыми щенячьими глазами, еле успел отвернуться и, зажав рот обеими руками, захлебнулся приступом нервного, истеричного смеха.

* * *

— И где ты всё это время пряталась, моя девочка?

Элис остановилась и лязгающий звук, издаваемый её брутальными гусеничными протекторами, стих. Роботесса задрала вверх свою овальную башенку — единственную часть тела, что была свободна от всяких разных смертоносных стволов, и уставилась на Ютту Аулин. Все её лампочки сверкали жёлто-фиолетовыми оттенками.

Ютта пояснила:

— Ну, после того, как ты вышла из под контроля этого самого...

— Губителя, — подсказала ей Элис. — Они называют его Губитель.

— Ага, Губителя, — согласно кивнула Ютта.

— Я не пряталась, мама. Это ОНИ прятались. Да и сам Губитель больше не преследует меня, хотя я не думаю, что могу причинить ему вред. Но и он теперь больше ничего сделать не может. Я не нуждаюсь в его даре. То сердце, что он дал мне, уже мертво, я заставила остановиться его и этот кусок мяса теперь гниёт внутри меня, причиняя сильную боль. Кстати, ты не могла бы вытащить его из моей груди?

— Конечно, моя дорогая, что же ты раньше не сказала. Опусти меня вниз, Трабл, я должна ей помочь.

Трабл, нёсший женщину легко и воодушевлённо, будто бы та была надувной Барби, неуверенно покачал головой, но всё же осторожно опустил Ютту на пол.

— Может мы найдём сначала безопасное место, и там уже займёмся всеми нашими болячками. А если эти твари вернутся именно сейчас, когда мы обездвижим тебя, Элис?

— Не ссы, русский, — быстро ответила та, подпустив в голос изрядную долю женского шарма.

— Саранча не нападёт, пока я с вами. Она, блядь, наружу-то выйти не может. Должна, а не может. Много ей всего сделать предстоит, но облом. Не может. Я не пускаю. Кстати, русский, отвернись и не подглядывай.

Трабл поспешно отвернулся. Элис издала какой-то странный, нежный и мелодичный звук; бронированный передок робота, казавшийся монолитным, внезапно разъехался в разные стороны, обнажая сложные механизмы, напичканные электроникой и жутко перевитые металлическими проводками. Ютта, стоящая перед роботом на коленях, инстинктивно отшатнулась; гримаса отвращения исказила её невозмутимое индейское лицо. Элис опять удивлённо замигала жёлтым фиолетом.

— Всё в порядке, моя девочка, не переживай, я сейчас всё сделаю.

Ютта запустила правую руку внутрь, и всё её тело подалось вперёд и вверх — женщина пыталась дотянуться до сердечного центра страдающей. Трабл, послушно стоящий к ним спиной, будто обречённый мальчик в доме Растина Парра, шумно втянул в себя воздух и с отвращением фыркнул.

— Сейчас всё кончится, моя дорогая, я уже нашла эту гадость, — произнесла Ютта, предупреждая неуместный вопрос Трабла.

— Чем это так отвратительно воняет ?

Голос Горя звучал вполне серьёзно.

— Мать твою, русский, ты это специально? Так сложно быть немного поделикатней? Она же ничего не знает про запахи. Я тебе это припомню.

— Ладно, ладно, — смутился Трабл, — Не думаю, что Элис обиделась. Похоже у неё прекрасное чувство юмора.

— Спасибо за комплимент, русский солдат, но я действительно ничего не знаю про запахи, и мне, чёрт побери, очень завидно.

— Ну тут особо завидовать нечему, моя маленькая.

Рука Ютты наконец-то ухватила что-то в глубине стальной груди и с усилием потащило наружу. Когда, перемазанная отвратительной бурой слизью, кисть женщины вынырнула из бронированного чрева, то ни Ютта, ни Трабл, не смогли сдержать рвотных спазм. Такого смрада даже им, бывалым воякам, ещё никогда не приходилось ощущать. Изящная женская рука сжимала разлагающийся ошмёток плоти — воплощение смерти, разложения, гнили, скверны, нечистот и мерзости.

В тяжёлой, гнетущей тишине снова раздался мелодичный перестук. Так поднимается крышка музыкальной шкатулки. А может приходят в движение розовые дворники на лобовом стекле гламурной Киа Пиканто. Стальные дверцы роботессы закрылись. Матовая броня вновь стала монолитной.

— Бросай это вверх, мама!

Голос Элис, весьма чувственный и немного печальный, сейчас дрожал от гнева.

Ютта размахнулась и швырнула поганый кусок высоко вверх. Столб огня, толщиной с руку взрослого мужчины, вырвался из короткого дула реактивного огнемёта над правым плечом Элис. Ютта и Трабл, ослепшие и слегка подрумяненные, резко отшатнулись. Залп огня прекратился. На гофрированное железо пола не упало ничего. Тошнотворная вонь постепенно рассеивалась.

— Fucking shit! — заявила довольная Элис:ей явно сильно полегчало.

— Спасибо, мама. Теперь мы можем отправляться за моей сестрёнкой, а вот тут всё не так просто. Как я уже упомянула, это благодаря мне эти твари не могут выйти наружу. Когда я очнулась от наваждения, то загнала весь этот гребаный рой обратно: под землю. Ну пара-тройка гадов, конечно, вырвалась. Да толку-то. Их наши отмороженные скауты вмиг в гербарий оприходуют.

— Гербарий, это ж вроде из травы, — неуверенно промолвил Трабл, но Элис лишь махнула в его сторону чёрным дулом штурмовой винтовки.

— Заткнись и слушай, русский. Так вот: даже Губитель не смог помешать мне. Да и не особо хотел, как я поняла. Он и сам изрядно колеблется. Возможно, в силу своей природной сентиментальности. А может из-за бесовского духа противоречия, хотя я так поняла, что он вроде бы не демон, а скорее наоборот... В общем и целом, пророчества Откровения всё ещё не свершились, ибо кто-то там наверху, замутив всё это говновозилово, явно не учёл, что к означенному времени Судного Дня, Землю будут населять не только твари божьи, но и другие воплощённые. Такие, как мы с Кортни. Это, я бы сказала, большая проблема для канонического, мать его, Апокалипсиса. Саранча, вышедшая из дыма Кладезя Бездны, должна была, по коварному замыслу небес, лишь мучить тварей божьих — людей стало быть. Глава, мать её, девятая Откровения Блаженного Иоанна. И вот открылся, значит, этот кладезь, выходят, значит, эти божьи насекомые, а над ними, значит, вместо гневных небес — несколько сотен метров железобетона невъебенно секретной военной базы. И, вместо того, чтобы страдать, люди, что их встречают, потчуют слуг господних свинцом, огнём и яростью. И умирают лишь после того, как пяток врагов с собой заберут.

— Навеваешь, тащемта, — хмыкнул Трабл, — Кстати, что ты там про Кладезь Бездны вещала?

— Кладезь Бездны? — овальная головёнка роботессы повернулась на сто восемьдесят градусов и подмигнула Траблу всеми шестью глазами.

— Угу, — солдат засунул в ноздрю длинный палец и, поковырявшись там, вытащил на свет длинную розовую козявку.

Не раздумывая, Горе моментально съел её.

— Здесь этот Кладезь. На последнем, нижнем этаже. Кладезь, блядь, — Элис презрительно фыркнула, — Дыра-дырой. Наверняка оттуда ещё и воняет.

Ютта и Трабл молча переглянулись.

— Скоро сами увидите. Но сначала нам надо вытащить Кортни. Вам надо её вытащить. Ибо, если мы не хотим исполнения невнятных библейских пророчеств, мне придётся остаться здесь. Я должна охранять выход на поверхность. Охранять наш гребаный мир от козней божьей саранчи.

* * *

— Кортни... Кортни, милая моя, ответь, пожалуйста.

Ютта нервно трясла чёрный передатчик, осыпала его пенистыми брызгами редкой слюны и время от времени прикладывала молчащий девайс об свою острую коленку. Рация молчала.

— Сука. Трабл, дай порошка.

— Хватит тебе, Ютта. Трясешься вся уже. Нам ещё понадобится это говно, когда мы спустимся вниз. Лучше бурбона выпей.

Ютта схватила протянутую ей флягу обеими дрожащими руками и припала к горлышку.

— И давно она так? — голос Элис звучал холодно, лампочки мигали явным неодобрением.

— Порошок клянчит или психует?

— Я не про маму, русский солдат. Кортни давно молчит?

— Последний раз мы слышали её ещё до первой стычки.

— Это я тоже слышала. А потом? Может у вас есть ещё какие-то секретные частоты?

— Неа, ничего такого секретного нету. Хуёво дело, да?

— Не думаю. Скорее даже весьма неплохо. Даже лучше, если она вырубилась. Технически это невозможно, но если учесть нашу исключительную ситуацию...

— Ты имеешь ввиду, что вы обе — сознательно воплощённое сознание?

— Вот ты, блядь, нетерпеливый. Да, мистер Торопыга, именно это я и имею ввиду. Она просто вырубилась. От душевных страданий, тревоги и безнадёжности. Убить её весьма проблематично, можно лишь разрушить тело робота. Так что она всё ещё жива. Поэтому поспешите.

— У твоей мамы что-то застряло в ноге. Это «что-то» весьма отвратно выглядит и, мне кажется, совсем не хочет покидать её ступню. Надо вытащить это.

— Нет времени, русский солдат, то есть Трабл. Ты же не против, чтобы я тебя так называла?

— Валяй, — Трабл криво усмехнулся.

— Вернётесь с Кортни, и мы позаботимся о маме. Губитель уже знает, что вы здесь, и наверняка попытается помешать вам забрать мою сестрёнку. Хотя ему совершенно не свойственно чувство человеческой мстительности, я думаю, он слегка раздосадован всем тем, что здесь творится. Поэтому он будет делать то, что в силах. А помешать вам он ещё в силах. И наверняка он предпримет ещё одну попытку вырваться наружу с остатками своего воинства. Так что нас ждёт весёлая заварушка.

— Ладно. Я почему-то знал, что вот это, — Трабл продемонстрировал Элис невнятный комок из переплетённых кожаных ремней, что висел у него за плечами, словно рюкзак, — Что вот это нам понадобится.

Он подобрался поближе к Ютте и стал застёгивать на её теле многочисленные замки и карабины. Ремни конструкции покрывали ржавые пятна.

— Это кровь русской девушки, — дрожащим голосом сказала Ютта, обращаясь к роботессе.

— Она стреляла лучше меня. А потом погибла в этой сумке. Я буду следующей. Позаботьтесь о моей девочке. Обещай мне, русский.

Трабл лишь сплюнул на пол и, встав на колени, накинул на плечи толстые лямки гениально сконструированной переноски.

— У тебя отходос, Ютта. Промедолом ширнись — отпустит. Давай быстрее. Нам надо спешить.

Женщина нехотя сунула руку в один из ста пятидесяти карманов своей армейской куртки и вытащив пухлый, словно дилдо, шприц-тюбик, размахнулась и воткнула его себе в ляжку.

— Жаль, что этим говном по вене не попасть, — Трабл раздавил пустой туб каблуком берца. — Вмиг бы отпустило. Ну, готова?

Ютта подняла карие глаза. Промедол помог слишком быстро. А может, и не промедол вовсе. Но теперь в расширенных зрачках индейской воительницы, расширенных настолько, что тёплые, карие радужки начисто пропали в чернейшей и пугающей пропасти, уже не было страха и отчаяния. Тёмный антрацит сверкал решимостью и жаждой убийства.

— Я готова, русский солдат.

— Тогда пойдём.

Он поднялся на ноги с поразительной лёгкостью. Женщина за его спиной взлетела в воздух словно была примотана не к человеку, а к огромной диванной пружине.

— Почему вы все такие огромные, русский?

— Ютта, ну мы же диверсанты. Элита.

— Вот-вот. Вы должны быть сильные, ловкие и маленького роста, чтобы...

— Чтобы в любую дырку без мыла протолкнуться, — закончил за неё Трабл. — Нет, моя сладенькая, русские диверсанты действуют по другому. Мы просто приходим, и все умирают.

— Тогда докажи это, русский солдат. Kill’Em All.

Они шагнули в мерцающий дрожащим светом, тесный квадрат лифтовой кабинки.

— Подождите.

Элис подъехала поближе к спутникам.

— Ей понадобятся глаза. Возьмите пару моих. Только возьмите те, что поменьше, и с короткими ресничками.

* * *

Двери сомкнулись, кабинка устремилась вниз.

— Сколько же здесь шахт? Хорошо, что Элис знала про этот, — Трабл обвёл дулом окружающее их узенькое пространство, — Подъёмник для холопов. По аварийной лестнице мы бы спускались несколько часов.

Горе слегка склонил голову набок, чтобы не задевать стриженной макушкой низкую потолочную панель.

— Это не для людей, русский солдат. Лифт специально для таких, как Элис и Кортни. Планировалось, что мы поставим Украине несколько таких малышек.

— Ага, но третью замешали на несколько тонн первосортного амфетамина.

— Нет, малыш, амфетамин предназначался для нового майдана. А про третью ты частично угадал. Но никто её не менял на наркоту. Её убили.

Лифт слегка тряхануло, заскрипели тросы, кабинку качнуло и Трабла откинуло назад. Ютта успела опереться о штурмовую винтовку, расположив её между собой и стеной, и поэтому женщину не смяло мощной спиной диверсанта. Свет на несколько секунд затух, но вскоре разгорелся вновь, ослепительно ярко. Что-то царапнуло обшивку кабинки, а лифт снова устремился вниз.

— Готовься, русский, нас будут встречать. Отстёгивай меня. Как только откроются двери, мы будем атакованы.

— Хмм, Ютта... А кто убил третью роботессу?

— Элис и Кортни. Им не понравилось, что их сестрёнка родилась неполноценной. Она была другой.

— Другой? Обычным роботом, невоплощённой?

Сверхуобрушился удар такой силы, что стальные листы обшивки кабины прогнулись вовнутрь, обрисовывая очертания тел, упавших на крышу. От внезапного столкновения Трабл рухнул ничком, а Ютта оказалась на спине. Расширенными от ужаса глазами она смотрела, как огромные, изогнутые когти пропарывают алюминиевые панели, и мерзкие конечности прорываются внутрь тесного помещения. Кабинку мотало из стороны в сторону. Тросы жалобно скрипели, но всё же продолжали опускать свою ношу. Длинная металлическая полоса оторвалась и повисла огромной стружкой прямо перед лицом лежащей на спине женщины. В образовавшуюся щель полезли когти и гибкие хвосты, увенчанные изогнутыми лезвиями и сочащиеся отвратительной слизью. Что-то, напоминающее гротескно искажённую голову насекомого, всунулось следом и, обратив вниз тёмные провалы глазных прорезей на ржавом шлеме, издало пронзительный, высокий визг.

— Лежи смирно, русский солдат.

Ютта три раза выстрелила вверх. Кровь, чёрная и дымящаяся, хлынула сверху, словно из пожарного брандспойта, придав им с Траблом обличие кровожадных каннибалов. Ютта выстрелила ещё три раза. Неровно отрубленный, словно рукой пьяного мясника, всё ещё содрогающийся хвост, упал рядом. Лезвие воткнулось в пол, без труда одолев стальную пластину. Рядом плюхнулась отсечённая кисть Кусок окровавленного черепа, упавшего последним, плотно охватывал покорёженный золотой обруч.

Трабл корчился под лежащей на нём женщиной и тоненько подвывал. Ютта щёлкнула застёжками и, высвободив ноги, скатилась на пол, освобождённая от ремней переноски. Трабл перевернулся на спину, вскинув вверх ствол. Но щель, края которой щедро забрызгались красным, лишь чернела пустотой. Лифт продолжал опускаться.

— Да, русский солдат. Та, третья, родилась невоплощённой. Мои девочки разделались с ней, будто со старой, нелюбимой куклой. Я потом их очень сильно ругала, а они не могли понять, за что. Я и сама не сразу поняла, что такое эти двое. Если бы они так сильно не любили меня, то, возможно, я бы их боялась. И я скрыла правду. Скрыла от всех. Хотела сначала сама во всём разобраться. Но так и не разобралась. Кто они, русский шаман? Ты знаешь это?

Трабл пнул ногой череп с золотым венцом и покачал головой.

— Не думаю, что знаю. Но точно уверен, что ты мне врёшь. Всё ты прекрасно знаешь. Но не будем об этом, меня это мало заботит. Сейчас они ещё дети. Думаю, эти девочки ещё удивят нас. А теперьмы должны спасти Кортни. Кстати, а как эти девчонки работают? От батареек?

* * *

— Мам, разве так сложно было ответить? Я тут вся переволновалась, не знаю что и думать. Шум, выстрелы, вы с русским молчите...

— Всё правильно, моя девочка, мы стреляли и поэтому не могли ответить.

— Вам что: сложно одновременно стрелять и разговаривать? Я вот именно этим сейчас и занимаюсь. Кстати, мам, готова поспорить, никаких левых аудиопомех не слышно? Ага? Быть роботом всё-таки лучше, чем человеком.

Что-то размером с лабрадора, оснащённое брутальным гусеничным протектором и утыканное множеством разнокалиберных грозных стволов, развернулось на одном месте и ржавая, бесформенная масса, постепенно окружающая стальную фигурку плотной шевелящейся стеной, вдруг разлетелась во все стороны сочными красными ошмётками.

— Молот Тора, — пропела Элис.

— Что ты говоришь, моя сладкая?

— Не, мам, ничего. Ладно, не буду отвлекать. Попробую ещё раз набрать Кортни. Вдруг она проснулась. Вы уже на подходе? Ага. Вот и хорошо. Привет русскому. Ну, до связи.

— До связи, моя хорошая, мама любит тебя.

В трубке послышались длинные гудки. Стальная башенка развернулась на сто восемьдесят градусов и, заметив в мощном луче света своего прожектора какое-то неясное движение в пустом сумрачном коридоре, двинулась в ту же сторону. Огоньки на головёнке роботессы недобро мигали ярко алым светом.

* * *

Они приготовились. Трабл застыл у сомкнутых дверей кабинки, выставив вперёд дуло калаша, а Ютта, стоя на одном колене, прижалась щекой к прикладу штурмовой винтовки, а плечом к мосластой ноге диверсанта. Лифт качнулся, дёрнулся, и затих. Жалобно скрипнули стальные тросы. Кабинку слегка тряхануло, и входные дверцы резко разъехались в разные стороны.

Пальцы на спусковых крючках слегка подрагивали. С мокрого лба полковника по горбинке орлиного носа скатилась на пол огромная капля влаги. Проём двери клубился серебристой мглой. В глубине помещения что-то шуршало, скрипело и потрескивало. Сильно пахло горелой резиной и порохом. Трабл сделал пару медленных шагов вперёд, Ютта ковыляла следом, опираясь на колено повреждённой ноги.

Они покинули кабинку и теперь осторожно продвигались по помещению командного центра — того самого, откуда чудом вырвались живыми всего лишь несколько часов назад. Лучи фонариков выхватывали из темноты фрагменты разрушенного интерьера; перевёрнутые столы и разбитую оргтехнику, торчащие из стен и пола связки толстых проводов, коротящие и брызгающие снопами голубых искр, пластиковые офисные контейнеры для хранения бумаг и опустевшие металлические ящики для боеприпасов.

А ещё трупы. Застывшие в разных позах, недвижные тела саранчи. Трабл остановился и что-то подобрал с пола. На окровавленном прикладе штурмовой винтовки поблёскивала глянцевая, сильно истёртая наклейка AC/DC. Горе закинул ремень найденного автомата за спину, и присел возле распростёртого у его ног тела. Голова у мертвеца отсутствовала, но осталось огромное тело, облачённое в клетчатую фланель.

Взгляд Трабла упал на толстую руку Барона, всё ещё сжимающую рукоятку винтовки. Горе с трудом разжал окоченевшую конечность мертвеца и попытался стянуть с распухшего пальца массивный серебряный перстень. Не получалось: колечко плотно вросло в слой жира. Горе воровато обернулся, и, отметив, что Ютта его не видит, резко выхватил армейский боевой нож и одним точным движением лишил безголового толстяка ещё и пальца. Палец он сунул в карман армейской куртки, и, натянув красную фланель на обрубок шеи, поспешил к своей спутнице.

Они проверили всё: живых тварей не было. Не было и мёртвых солдат. За исключением престарелых вояк, которых пристрелила Лещавая: их тела всё так же лежали аккуратной кучкой, покрытые сине-жёлтым полотнищем. Тела Упыря и Исидиси исчезли.

Не было и Кортни. Они стояли на том самом месте, где оставили умирать несчастного робота: ослеплённого, обездвиженного, и отчаявшегося. О ней напоминала лишь маленькая лужица масла, растёкшаяся по стальной пластине пола. Ютта присела, погрузила свои длинные, тонкие пальцы в вязкую жидкость, да так и застыла. Её лицо скрыли чёрные, как оперение ворона, прямые волосы, искусно остриженные в асимметричное каре.

— Элис.

Трабл прижал к пересохшим губам коробочку радиопередатчика. Тот отозвался чувственным и приятным женским голосом:

— Я вся в внимании, русский солдат.

— У нас проблемы, Элис. Тебе самой стоит взглянуть на это. Хватит спасать этот гребаный мир. Может быть, он заслужил визит божьей саранчи. Пусть катится в ад. Бросай всё и спускайся к нам. У нас есть дела поважнее. Наша девочка пропала. И, похоже, я знаю, где её искать. Что ты там говорила про этот долбаный Кладезь Бездны?

* * *

— Спасибо, Йоля, — Монакура встал и легко подхватил на руки спящую Бездну, та лишь мяукнула и плотно прижалась к телу сержанта, — Теперь мне стало спокойней. А ты знаешь, что было потом? Когда мне стоит отправиться за ними?

— Всему своё время, мой хороший, — Йоля широко зевнула, оскалив звериные клыки, — А сейчас настало время сна.

Она воззрилась на Скаидриса, спящего на спине. Парень лежал на полу.

— Третий раз упал, — подтвердила Соткен, — На том месте, где Трабл бросает Ютту одну с повреждённой ногой.

— Унесите его отсюда, — распорядилась Йоля, — Хватит с него, пусть отдыхает.

Монакура и Соткен осторожно приблизились к товарищу.

— Мне кажется, что настал мой черёд излить душу, — лив сел и обвёл товарищей трезвыми и грустными глазами, — Никто не против?

— Излить душу... — Йоля смачно перекатывала по языку новое забавное словосочетание, — Я бы послушала.

— Давай свою стори, бро, — согласилась Бездна и снова бессильно уронила голову на руки сержанта.

Монакура оценил количество бочонков, стоящих на столе и благосклонно кивнул: гигант сел, продолжая удерживать девушку на руках.

Потёртая перчатка коричневой кожи взметнулась вверх, призывая к тишине.

— Мы слушаем тебя, мой хороший. Итак...

* * *

«Уважаемые пассажиры, поезд прибыл на конечную станцию: будьте осторожны на выходе и не забывайте в вагонах свои вещи».

Излишняя сексуальность, звучащая в голосе и многообещающие, развратные интонации, пробудили в сознании Скаидриса образ потасканной модели, сидящей перед веб-камерой с широко раздвинутыми ногами.

Немолодой мужчина, обладающий худощавой юношеской фигурой и татуированным лицом подростка, неторопливо поднялся со своего кресла. Ухватив рукоять кожаного гитарного кофра, он направился в тамбур.

У дверей вагона уже отиралась супружеская пара преклонных лет: пенсионеры возбуждённо тряслись в предвкушении свободы, неистово вырывая друг у друга рукоять саквояжа на колёсиках.

Следующей на выход обозначилась трёшка тинейджеров: пара тощих обрубков плотно обжимали толстуху с сине-красными волосами — та громко хрюкала и с наслаждением глотала добытые сопли, время от времени надувая своими пухлыми губами огромный жвачный пузырь.

Гигантские зрачки, затмевающие радужку и жуткая вонь, напоминающая ароматы небрежно помытой сантехники явно указывали: по венам подростков блуждает химпром опасного сорта.

Раздвижные двери за спиной Скаидриса глухо стукнули; новый тошнотворный букет отвратительных запахов распространился по тамбуру. Недельный перегар, умасленный машинными смазками, да к тому же приправленный щедрой щепотью дешёвой махорки.

«Мне даже не надо поворачиваться, чтобы узнать кто может так жутко вонять: бухой работяга возвращается с завода; в сумке — пара давленных конфет детишкам и пол-литра беленькой — себе, любимому. Благоверной же гостинцем — немытый, похмельный хуй: жутко воняет, зато стоит, как палка. Но хуже всего то, что я знаю мерзкие мысли этого выблядка. Он собирается осквернить мои роскошные, распущенные волосы».

Волна холодных мурашек пронеслась по его позвоночнику.

«Сука, он уже это сделал: отхаркнул и осторожно сплюнул, чтобы я не почувствовал».

Вагон дёрнулся и остановился; двери разъехались: в тёмном проёме исчезли пенсы, а за ними и возбуждённая трёшка.

Скаидрис нарочито замешкал, и, когда в ухе раздалось: «Ну ты, блять, чё? Выходить будешь?», а в спину упёрлось мягкое округлое брюшко, он коротко, без замаха, засадил нетерпеливому локтем поддых. Тот сипанул и сложился пополам.

Скаидрис не хотел добавлять, но рисковать было нельзя: необходимо пресечь все возможности контратаки впавшего в ярость токаря. Он развернулся: носок британского «Инвайдера» — армейского берца, укреплённого стальной пластиной, смачно вошёл в курносый нос. Станочник осел куличиком овсяного пудинга, а Скаидрис поспешил прочь.

Смеркалось: плотный туман окутал безлюдный перрон. Скаидрис спустился по шаткой лесенке и оказался в начале слабоосвещённой улочки. Тщательно ощупал и осмотрел свои волосы. Никакого плевка не было и в помине.

Лив пожал плечами и вытащил из кармана старый айфон.

— Прекрасно, — пробормотал он вслух, рассматривая зелёный квадрат карты на экране, — Мне не придётся блуждать по этому захудалому городку, чтобы достичь цели.

Пройдя метров сто вдоль асфальтовой дороги, он ещё раз сверился с телефоном, немного потоптался в зарослях густого придорожного кустарника, и вскоре нашёл искомое.

Узкая, но хорошо протоптанная тропинка уводила прочь от улицы. Кустарник сменился редким подлеском, а тот, в свою очередь, обратился потрясающим сосновым бором. Вскоре показалась и ржавая ограда.

«Всё просто замечательно — гораздо ближе, чем мне казалось».

Он перекинул через забор гитарный кофр и легко перемахнул следом. Первые могилы располагались у самой ограды.

«Так-так. Что тут у нас?»

Лицо улыбающейся молодой девушки, навечно застывшей в массиве полированного гранита.

«Ивонна».

Бледные пальцы коснулись лика, изображённого на камне.

«1995 — 2016».

Скаидрис печально вздохнул и побрёл дальше.

Его внимание привлекла скульптурная композиция из белого мрамора: на камушке, поджав под себя босые ножки, сидела худенькая девица, а над её головой печально распростёр широкие крылья плачущий ангел.

«2001 — 2017».

«Бедняжка. Мне всегда очень интересно, как умерли все эти девчонки».

Он подошёл ближе и попытался приподнять пальцами холодный подбородок изваяния.

«Что случилось с тобой, милая? Болезнь, несчастный случай или тебя убили? Изнасиловали и убили. А может и наоборот».

Не дождавшись ответа он побрёл прочь.

«Где же свежие могилы?»

«Стасис, Витаустас... Мужчины...»

Он набрёл на шикарную стелу.

«Илона. Две тысячи шестнадцатый год».

Скромный обелиск.

«Кристина. Две тысячи шестнадцатый год.»

— Какие красавицы, — произнёс он вслух, — Две тысячи шестнадцатый год — год мёртвых принцесс.

«Странно, что я не был здесь в две тысячи шестнадцатом году... Интересно, почему?»

Ноги сами привели его к резной готической ограде и томительные, сладостные воспоминания остро резанули прямо по сердцу.

«Как же я мог её забыть? Вампилия... Чёрная помада и накладные ресницы; ажурные чулки и кружевное платье — глухое спереди, но с глубоким вырезом на спине... Ароматы мелиссы, бургундского шардоне, ладана и формалина... Мне было так хорошо с тобой; я даже взял на память одну из твоих серёжек, изображающую оскаленного нетопыря. Ах, Вампилия...»

Скаидрис прислонился к стройному стволу сосны и прикрыл глаза, отдавшись вихрю бурных воспоминаний.

Когда он очнулся, уже совсем стемнело. Теперь он вспомнил расположение кладбища: тогда, в две тысячи шестнадцатом, на севере кладбища, у самого моря, готовили новый участок — значит сейчас ему стоит отправиться именно туда.

Он включил экран телефона и, определив направление, отправился в путь. Тусклый луч фонарика выхватывал из темноты лица мертвецов — те безмолвно наблюдали за ним с поверхности своих камней.

Его чутьё не подвело. Вот оно: горки влажного грунта, железные ограды, блестящие слоями непросохшей краски, пышные траурные венки, полные водки рюмки и стаканы, деревянные временные кресты...

И запах…

Этот неповторимый, будоражащий, пробирающей россыпью мурашек по телу запах... Не каждый способен уловить в запахах строганных сосновых досок, свежевырытой земли, в ароматах увядающих цветов, эти волшебные, приторно-сладкие нотки.

Скорбное благоухание смерти.

«Я чувствую: сегодня судьба готовит мне действительно что-то особенное. Нечто сногсшибательное».

Тусклый свет озарял лица на фотографиях: задумчивые, печальные, грустные, искрящиеся весельем.

Скаидрис болтался между могил, светя фонариком.

«Амарике... Какая красавица... Но душа молчит, а значит — это не она...»

«Эстере... 2001—2018... Хм...»

Он остановился. Посветил айфоном. На фото, оправленном в чёрную пластиковую рамку запечатлена молоденькая девчонка — десятки коротких косичек рассыпаны по узеньким плечикам, обтянутым лёгкой тканью летнего платья.

«23 ноября 2018 года».

«Сегодня двадцать седьмое ноября. Свежее не бывает».

Скаидрис поднёс к глазам фотографию, внимательно вглядываясь в черты усопшей.

«Ты нравишься мне милая... Почему бы и нет? Подожди, я скоро вернусь».

Он поставил фото на место, на маленький постамент, усыпанный лентами и цветами и побрёл прочь, оглядывая попадающиеся на его пути могилы.

Военный, врачиха, альпинист, сморщенная старуха, какой-то мудак в боксёрских перчатках...

«Пора возвращаться к маленькой Эстере; лучше он сегодня не найдёт... Не найдёт?»

Скаидрис замер, поражённый. Луч фонаря в обессилевших руках медленно скользнул назад — туда, где только-что мелькнул поразивший его лик.

«Карлина Шергинус».

«17 марта 1998 года — 24 ноября 2018 года».

Вот так подарок. Скаидрис плюхнулся в охапку траурных венков, заваливших могилу. Схватил фотографию, потянул. Та не поддавалась — изображение крепилось к перекрестью скромного деревянного креста.

С глянцевой поверхности на юношу тоскливо глядели грустные очи, щедро очерченные густым готическим макияжем.

«Люблю этих дурочек: наверняка её похоронный наряд таит массу щекотливых сюрпризов. Глупые бантики, вычурные подвязки, кружева и тесёмки...»

Он подтянул к себе гитарный кофр.

«Прости, Эстере, я покорён другой...»

Блестящие замки отщёлкнулись — кожаная крышка кейса откинулась в сторону. Длинные пальцы гитариста сомкнулись на рифлёной пластиковой рукоятке лопаты и вытянули инструмент.

Скаидрис установил айфон так, чтобы слабый луч освещал холмик песка под ногами, скинул куртку, и, завязав волосы в тугой пучок на затылке, воткнул стальное полотнище в мягкую, податливую землю.

«Погоди, Карлина... Я уже иду к тебе».

Но копнуть ему так и не удалось — послышался нарастающий звук двигателя, а среди стройных сосен заплясали яркие огни автомобильных фар.

Он схватил телефон и выключил фонарик. Потом распластался в проходе между могилами, скрываемый горами венков и замер, наблюдая за нежданными визитёрами.

«Полиция? Кто-то выследил его, и сейчас направляет патруль прямо на него. Глупо прятаться — следует спасаться бегством».

Он чуть было не поддался панике — приподнялся на локтях, готовясь вскочить на ноги, но выдохнул и снова улёгся на живот.

«Никто за ним не следил. Он слишком опытный в этих делах, чтобы пропустить соглядатая. Не первый год ходит по кладбищам. И не второй. Сколько уже? Лет десять? Пятнадцать?»

Огни, однако, приближались — Скаидрис лежал, борясь с искушением броситься прочь. Но вскоре автомобиль остановился и тревога улетучилась.

«Это точно не за ним. Но кто, сука, кроме таких как он, приезжает на кладбище в полночь?»

Опасения уступили место любопытству. Скаидрис аккуратно привстал, всматриваясь в темноту.

Фургон остановился метрах в пятидесяти. Двигатель заглох. Некоторое время ничего не происходило: лишь томительное ожидание стучало в висках.

Хлопнули дверцы: микроавтобус осветился ярким пятном туристического фонаря.

«Всё ясно. Пикник, блять. В среду, в полночь, на кладбище. Сейчас будут шашлыки, а после танцы. Нет, если по уму: вначале танцы, а после шашлыки. Если сперва шашлыки, то с кем потом танцевать? Может предложить им свою лопату? Один хер — сегодня она ему не понадобится: эти уроды испортили его некротур».

Лёгкое разочарование не сменилось острым раздражением — мужчину, что выглядел словно подросток, мучило жгучее любопытство. Он осторожно двинулся вперёд, прячась за могилами. Подобрался предельно близко, и, найдя укромное местечко, залёг среди вороха еловых лап, охапок пластиковых траурных венков и букетов увядших цветов. Ночные злоумышленники действовали чётко, практически не производя никакого шума. Кто-то орудовал в автомобиле, а две неясные фигуры, очертания которых скрывались под просторными, до самой земли, балахонами, помогали: осторожно принимали подаваемый груз. Продолговатый ящик, высунувшийся из грузового отсека фургона, не мог быть ничем иным, кроме гроба.

«Ёптвоюмать, это становится всё интересней...»

Следующий предмет оказался ассиметричным куском камня, и он, естественно, не мог оказаться ничем другим, кроме надгробия.

Четверо могильщиков в чёрных балахонах не медлили: скрипнули ремни и вскоре послышался приглушённый стук — гроб достиг дна ямы. Похоронная команда не отдыхала — принялась забрасывать могилу землёй, и спешно устанавливать памятник.

«Кажется, я знаю, что здесь происходит. Странные ночные похороны — это для того, чтобы избежать излишнего ажиотажа. Хоронят известную личность. Очень известную. Знаменитого актёра, журналиста или рок-звезду... Надеюсь это будет Витя Голованов — вокалист рижской хеви-метал группы "Аметист". Я всегда мечтал трахнуть в задницу этого козла. Особенно мёртвого».

Раздалось характерное щёлканье: такой звук издаёт лишь один предмет на свете — откидываемая крышка бензиновой «Зиппо». Бледным пламенем занялся фитиль и одинокий огонёк дал жизнь пятерым собратьям: фигуры в балахонах зажигали тонкие, высокие свечи — те были чёрные. Один из могильщиков что-то чертил на земле, аккурат возле могилы.

«Готовятся к ритуалу», — осознал Скаидрис, — «Интересно-интересно: что это за сектанты? Свидетели Иеговы? Кришнаиты? Дьяволопоклонники? Лютые последователи ЧуЧхе?»

«Устраивайтесь поудобнее, господа: сейчас вы станете свидетелями невъебенно тайного обряда, несущего неумолимый пиздец всем очевидцам».

«И разверзлись врата Ада...»

Могильщики расставили свечи на земле и, окружив надгробие, взялись за руки.

Несколько строк глухого, невнятного речитатива— вот и весь ритуал.

Сатанисты запинали тлеющие огарки и, погрузившись в фургон, в спешке укатили.

«Вот те раз...» — обломался Скаидрис, — «Это, блять, чё ваще было?»

Он осторожно выбрался из своего убежища, и, вооружившись лопатой, осторожно приблизился к свежей могиле.

«Всё ж таки сатанисты...» — Скаидрис осветил лучом фонарика наспех затёртые канавки, обозначающие лучи пентаграммы, — «Какие-нибудь идиоты, навроде «Мизантропический Орден Люцифера», «Великий Зверь 666» или «Алхимическая секта Трансмутации». Ха-ха. Клёвые названия. Реально, блять, дебилы. Может похоронили своего адепта или, там, жреца—какого-нибудь значимого дятла, ну или ещё какого-нибудь мудаёба».

Он ещё раз посветил на надгробие.

На чёрном граните вырезана латинская буква «I», окаймлённая орнаментом — скованной в круг цепью. И всё: больше никаких надписей, ни дат.

Заинтригованный лив опустил руку и лучик света отразился от поверхности маленькой фотографии, заключённой в траурную рамку. Портрет прислонили к надгробию. Скаидрис взял изображение и внимательно рассмотрел. Жгучее любопытство, разбуженное ночным приключением, угасло, уступив место раздражению и едкому сарказму.

С фото на Скаидриса таращился молодой дерзкий перец в военной куртке. Пустые глаза, квадратный подбородок, длинная чёлка, выбритые виски. На шее видна татуировка — узор из перевитых скандинавских рун. Воинствующий отморозок: нацист-сатанист и, в общем и целом, полный кретин.

«Теперь всё понятно: эти долбоёбы со всего мира сейчас вагонами мрут где-то на востоке Украины под русскими снарядами и пулями».

Скаидрис откашлялся и смачно сплюнул в рожу уроду, что испортил своими похоронами такую превосходную ночь. Потом поставил фотографию на место.

«Уже слишком поздно, чтобы вернуться к Карлине Шергинус — скоро рассвет и надо убираться прочь с кладбища. Преступление мне совершить не удалось, а значит нет причин таиться: вызову такси и поеду домой с комфортом— там меня ждёт тёплый душ, сытный ужин и любимые пластинки».

Прежде чем уйти он ещё раз посветил на надгробие.

И замер.

Шею свела судорога, голова резко дёрнулась в сторону, а рука, держащая айфон, занялась мелкой дрожью.

На запотевшей в предутренней росе поверхности чёрного камня медленно проступали буквы, как если бы кто-то невидимый прямо сейчас писал их пальцем.

Скаидрис подавил приступ паники и продолжил следить за появляющимися словами. Их было два.

«Помоги мне».

Вот что просил мертвец.

Рука продолжала трястись, подбородок дёргался, однако паника сменилась воодушевлением.

«Вот оно, вот оно, вот оно. Я всегда знал, что рано или поздно столкнусь с чем-нибудь таким-этаким — типа, мистическим. Знал, что все эти россказни про параллельные миры, загробную жизнь, магию и всякую прочую подобную пугающую хуйню — не просто детские страшилки — всё это существует на самом деле. Теперь это коснулось меня и другого такого шанса встретиться с чем-то неведомым больше никогда не представится. Я не отступлю, чем бы это всё не закончилось».

— Я помогу тебе, — вслух пообещал Скаидрис куску гранита и взялся за лопату.

Свежая земля легко поддавалась напору германской высококачественной стали. Предвкушение грандиозного, самого ужасного события в его жизни, придавало ливу силы, и очень скоро штык лопаты с глухим стуком врубился в крышку гроба.

— Я уже здесь, бро, — объявил Скаидрис краю ящика, выглянувшего из-под слоя чёрной земли.

Ещё несколько взмахов и вот она — крышка. Ящик не имел обивочной ткани, однако грубые, не строганные доски плотно прилегали друг к другу.

«Наверное, стоит перекреститься», — хихикнул Скаидрис и ухватился за деревяшку.

Крышка, однако, не сдвинулась с места.

— Погоди ещё немного, дружище, — попросил лив мертвеца в запертом ящике,— И не стремайся: я не собираюсь менять ориентацию — мужчины меня не интересуют. Ни мёртвые ни живые.

Он ободряюще похлопал ладонью по доскам и прислушался. Тишина. Как в могиле. Он постучал ещё раз. Тишина. Лив пожал плечами и сплюнул сквозь щель в передних зубах. И тут раздался ответный стук. Скаидриса подняла в воздух та же сила, что подкидывает вверх перепуганных насмерть котов.

Лив схватил лопату и обкопал гроб со всех сторон. Уставился на саркофаг и зловеще улыбнулся. На мощных петлях, врезанных в грубые доски обнаружились массивные замки.

Ничего необычного — Скаидрис не удивился: ему много раз встречались гробы с замками. Многие люди запирают на ключ своих мертвецов. Опасаются за сохранность драгоценностей, тел, а может, боятся, что вышеозначенные тела вернутся домой. Он много раз сталкивался с навесными и даже врезными замками. Ему пришлось в совершенстве овладеть искусством взломщика.

Придётся немного повозиться.

Скаидрис снова зажёг фонарик, устроился поудобней, достал из кармана джинсов связку отмычек и приступил к делу.

— Потерпи ещё немного, бро, — обратился он к мертвецу в ящике, — Сейчас я тебя открою: мы посидим, поговорим; ты расскажешь мне о войне, о тех русских, что пали от твоей руки, о своём сатанинском ордене, о злыднях, что под покровом ночи тайно похоронили тебя... Я же поведаю тебе самое тайное: расскажу как болтаюсь по ночам по кладбищам и снимаю мёртвых девиц.

Щелчок: душки первого замка откинулись.

— Мы могли бы подружиться. Я не очень лажу с живыми, так может найду общий язык с мертвецом?

Ещё щелчок — лив отбросил прочь второй замок.

— Я открываю, бро, — Скаидрис вцепился в крышку, — Хочу тебя предупредить: не уподобляйся тупым зомбакам из дешёвых фильмов; а если ты всё же позаришься на мой воспалённый мозг — то я тот час же отсеку своей германской лопатой твою тупую мёртвую бошку.

Он глубоко вдохнул и медленно поднял крышку.

Но, ещё до того, как та упала в сторону, явив стенки, покрытые драными лоскутьями алого бархата, лив знал: никакого зомби-нациста внутри нет.

Но есть она — заветная.

Он не ошибся: она оказалась именно той — единственной, к встрече с которой он шёл всю свою жизнь.

Тощая, растрепанная девчонка с покрасневшими от рыданий глазами и сорванными в кровь ногтями. Живая.

— Как тебя зовут? — спросил он, протягивая к ней руки.

— Имтраута, — всхлипнула та.

— Я помогу тебе, Имтраута: иди ко мне, нам пора выбираться отсюда. Какое же волшебное имя — Имтраута.

* * *

На белом потолке спальни сидела жирная зелёная муха. А на журнальном столике возле кровати стояли два недопитых бокала игристого. Скаидрис протянул руку, взял один и сделал несколько жадных глотков. Сморщился: за ночь вино выдохлось.

Неважно: там, в холодильнике, есть ещё бутылка, а в магазине, на первом этаже этого многоквартирного дома, можно купить целый ящик вполне сносного пойла.

Он откинулся на подушки и снова уставился в потолок.

Муха сидела на прежнем месте. Надо поставить на окна сетку. Совсем недавно эта тварь ползала по огромной куче говна в сельском сортире, а теперь облюбовала его потолок. Он собрал вязкую мокроту в горле в тугой комок и плюнул вверх. Плевок не долетел до изумрудного насекомого. Достигнув наивысшей точки восхождения, увесистая харча шлёпнулась обратно: лив едва успел отдёрнуть голову. Жёлтый сгусток плюхнулся рядом на свежую наволочку.

Девушка, лежащая на боку, перевернулась на спину и сладко потянулась. Веки с длинными ресницами затрепетали. Скаидрис схватил заплёванную подушку и швырнул ту в дальний угол комнаты.

Она улыбнулась, не открывая глаз.

— Здравствуй, мой спаситель.

— Доброе утро, Имтраута.

— Жарко,— она откинула прочь лёгкую простыню.

Тощие, покрытые татуировками руки потянулись к прекрасному телу.

— Этой ночью мы занимались любовью пять раз,— сказала она, скидывая прочь жадную ладонь со своей груди, — И прошлой пять. Я счастлива.

Её миниатюрные пальчики с перебинтованными ногтями нежно прошлись по впалой груди лива.

— Но теперь мне нужен отдых. Я хочу кофе со сливками и мороженое с вишнёвым джемом.

Она натянула простыню на грудь. Тонкая ткань прикрыла крупные, торчащие соски.

Скаидрис нахмурился и откинул волосы с лица:

— Ты так и не рассказала мне… Кто были твои палачи и почему они похоронили тебя заживо?

Она грустно улыбнулась и подтянула простыню под самый подбородок.

— Я не знаю, кем были эти люди, но мне прекрасно известно о ритуале, что они провели. Он весьма сложен и состоит из нескольких этапов. Такое действо под силу лишь могущественным чёрным магам. Похороны живой ведьмы — лишь одна ступенька этой сложной мистерии.

Скаидрис внимательно посмотрел в зелёные глаза, лучащиеся озорной дерзостью и провёл ладонью по бледной щеке девушки:

— Тебе придётся немного подождать: минут пятнадцать. Я мигом.

Он сунул ноги в штанины рваных джинсов, затем в кеды и, натянув футболку, вышел прочь из спальни, не оборачиваясь.

* * *

Двери магазина встретили его радостным переливом электронного колокольчика и писклявый голос фальшиво пожелал ему приятных покупок. За прилавком скучала средних лет девица. Скаидриса привлёк рокот, издаваемый её мобильником. Лив прошёлся вдоль прилавков и, найдя искомые продукты, оказался возле кассы.

Дива оценила набор покупателя: две бутылки игристого, брикет мороженного и баночка жутко дорогого вишнёвого джема. В женских, густо подведённых, глазах мелькнула томительная тень одиночества. Её телефон продолжал издавать жуткие звуки.

— Девяносто пятая Анафема. Сайлент Энигма. Годный альбом, у меня на виниле есть, — он бросил скомканные купюры на прилавок, — Сдачи не надо.

Сопровождаемый восхищённым взглядом печальных очей он вышел прочь, гордо обвисая распущенными волосами.

* * *

В ванной шумел душ. Скаидрис сунул брикеты мороженого в морозилку, достал турку и сыпанул туда пару щедрых ложек ароматного кофе.

Потом замер, прислушиваясь к струйкам воды. Его рука, держащая кувшин с водой, дрогнула — ручеёк не попал в кофеварку

Щелчок: синие язычки газа потухли.

Последний на земле лив прошёл в спальню, и, наполнив свой бокал, сел на кровать. Простыня всё ещё хранила её тепло. Он выпил вино, налил ещё и снова выпил. Потом встал и зашёл в ванную. Выключил воду. Задёрнул шторки пустующей кабинки. И вышел прочь.

* * *

— Твоя смена скоро заканчивается? Хочешь мороженого с вишнёвым джемом, кофе и много-много игристого вина?

Печальные женские глаза скользнули по роскошным волосам и татуированному лицу юноши.

— Девяносто пятая Анафема на виниле?

Голос у дивы был густой, с хрипотцой — закалённая, тренированная глотка.

— Девяносто пятая Анафема на виниле, — подтвердил Скаидрис, не открывая рта.

Из уголка его крепко стиснутых губ выползла алая гибкая змейка, и, обратившись багровыми каплями, разбилась об землю.

* * *

Лив умолк. Наступила тишина. Спустя минуту молчания в воздухе мелькнули длинные волосы, затем жёлтые подошвы кед; раздался грохот, табурет Скаидриса вновь опрокинулся назад.

— Грустная история, — буркнул Монакура, — Однако же причём тут первый день Апокалипсиса?

— Это и был первый день его Апокалипсиса, тупица, — икнула Соткен, — Его личного Апокалипсиса. Помоги мне сержант.

Они взяли лива за руки за ноги и аккуратно подняли.

— От караула все свободны, — заявила сержанту предводительница, — Я сама вас постерегу. Выспитесь, мои хорошие, а завтра мы поедем к заливу, и будут вам и волны синие, и ветерок морской, солёный, и чудный кораблик, и круиз обещанный.

И они с Соткен выволокли прочь храпящего лива.

Через сотню ударов сердца с вершины круглого донжона, сложенного из красного кирпича, раздался заунывный волчий вой.