Томас шел с Чаком по длинному коридору, который, казалось, простирался перед ними бесконечно. Именно так все и чувствовалось сегодня. Долго и бесконечно. На самом деле, он был просто в грустном настроении. Этот день настал.
Чака собирались отправить в лабиринт.
Томас попросил этот час с Чаком, чтобы поесть в последний раз и поговорить обо всем. Их собственное прощание. Затем Томас планировал оставить Чака в руках экспертов и скрыться. Он не думал, что сможет спокойно смотреть, как Чаку стирают память, как с ним обращаются, как с трупом, как его бросают в ящик, как кучу мусора. Они попрощаются, и тогда Томас сможет прятаться в своей комнате до следующего утра.
В кафетерии было тихо, во время затишья между завтраком и обедом. Захватив тарелки с остатками завтрака, они с Чаком уселись у одного из немногих окон, выходивших на лес Аляски. Они почти не разговаривали с тех пор, как Томас забрал Чака из его комнаты, и теперь оба принялись за еду. Ни один из них еще не откусил ни кусочка.
— С таким же успехом я мог бы не и задавать этот дурацкий вопрос, — наконец сказал Томас. — Ты боишься?
Чак поднял кусок бекона и внимательно посмотрел на него.
— Ты прав. Тупой вопрос.
— Тогда я приму это как «да».
Чак откусил кусок бекона, его лицо слегка поморщилось.
— На вкус как кланк.
— Конечно, это так. Они поджарили его почти три часа назад. Но твоим единственным желанием на сегодня было спать, поэтому они разрешили тебе поспать. Может быть, тебе хотелось бы пожелать хрустящего бекона. Или, знаешь, билет в один конец до Денвера.
Чак одарил его вежливой улыбкой — самое взрослое, что он когда-либо делал.
— Давай, приятель, — сказал Томас. — Откройся. Скажи мне, о чем ты думаешь. То, что ты чувствуешь. Я беспокоюсь о тебе.
Малыш пожал плечами.
— Неужели нам действительно нужно, чтобы все получилось так глупо? Они посылают меня в лабиринт, и я ничего не могу с этим поделать. Я буду скучать, буду скучать по вам, ребята. Но нет смысла ныть и плакать.
— Тебе придется какое-то время обходиться без того, чтобы каждый день видеть мое прекрасное лицо. Лучше бы ты скулил и плакал. Я говорю о опухших глазах, мокром лице, соплях, льющихся в рот, обо всем этом. И я не чувствую, что в ближайшие три минуты буду оскорблен.
— А что будет, когда я туда доберусь? — спросил Чак, делая вид, что не слышал ни слова из того, что только что сказал Томас. — Я имею в виду, что это не может продолжаться вечно, верно?
Вот так, весь воздух вышел из комнаты.
— Конечно, не навсегда, — сказал Томас. — Я слышал, они приближаются к полной матрице. И как только они ее получат, следующим будет лекарство. Я уверен, что мы воссоединимся.
Томас не знал, сможет ли он сосчитать всю ложь, которую он только что сказал, на пальцах одной руки. Но какое это имело значение? Чаку вот-вот должны были стереть память, и Томас не думал, что это повредит его надеждам.
Чак пристально смотрел на него.
— Что? — спросил Томас.
Чак сказал ему, что он был полон чего-то, и он не использовал слово кланк.
— Вовсе нет, — возразил Томас. — Послушай, парень, ты прав. Нам не нужно что бы все было так. Мы прощаемся, но мы оба все еще будем внутри этого огромного комплекса. И я буду следить за тобой, болеть за тебя. Всегда. Я обещаю.
— Я тебя даже не вспомню, — сказал Чак. — Значит, мы действительно прощаемся навсегда.
— Нет, дружище, нет. Томас встал, подошел к другому краю стола и сел рядом со своим другом. — Я как раз думал об этом недавно. В ближайшем будущем наступит время, когда у нас будет лекарство, и мы все будем жить в одном районе — богатые, толстые и счастливые. К каждому вернется память, и жизнь станет сладкой. Просто жди этого с нетерпением.
— Если ты так говоришь.
— Я так говорю.
— Тогда ладно. — Мальчик улыбнулся, потом отвел взгляд, и из его глаз чуть не выкатилась слеза. — Звучит неплохо.
— Знаешь что? — сказал Томас. — Нам даже не нужно прощаться. Прощание — это слишком тяжело. Я просто встану и уйду, как ни в чем не бывало, а потом увижу тебя, когда увижу, ладно? Никаких сайонара[5] не нужно.
Чак кивнул, но когда Томас сделал первое движение, чтобы встать, его друг бросился вперед и заключил его в объятия, яростно сжимая обеими руками.
— Я буду скучать по тебе, — всхлипнул мальчик. — Я буду очень по тебе скучать.
Томас обнял его в ответ, и его собственные слезы упали на волосы Чака.
— Я знаю, приятель. Я знаю. Я тоже буду скучать по тебе.
Они могли бы остаться там навсегда, но доктор Пейдж послала кого-то за Чаком, и она осторожно сопровождала его. Его ответный взгляд прямо перед тем, как они вышли из комнаты, чуть не разбил сердце Томаса.
Он долго сидел за столом в кафетерии, представляя себе Чака в лабиринте. Вообразил, как на Чака нападает Гривер. Чак умирает от голода или жажды. Он представил себе, как Чак умирает сотней смертей, и никто не делает ничего, чтобы помочь.
Он думал о Ньюте, об Алби, о Минхо.
Он подумал о Терезе.
Что-то затвердело глубоко в груди Томаса. На данный момент он должен был согласиться с тем, что от него хотят. Но так будет не всегда.
Ему в голову пришла одна мысль. Смешная, нелепая идея. План. Тереза сказала однажды, давным-давно, что когда-нибудь они станут больше. И теперь они были.
«А что, если я их спасу? — Он задумался. — А что, если я спасу своих друзей?»