Князь поневоле. Регент

Глава 2

Я сидел в своем кабинете, разбирая донесения с уральских заводов, когда в дверь резко постучали. Не успел я ответить, как створки распахнулись, и на пороге появился запыхавшийся капитан Зубов — мой бывший ординарец на излёте войны, а ныне начальник томской контрразведки. Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было бледным, а в глазах читалось то, что я видел лишь в самые отчаянные минуты на фронте — предчувствие бури.

— Ваше сиятельство, — он отдал честь, но рука дрогнула, — из Москвы прибыло донесение. Срочно.

Я отложил бумаги. По тому, как Зубов избегал моего взгляда, стало ясно — новости не просто плохие. Они катастрофические.

— Пусть войдет.

В кабинет, едва переступая от усталости, вошел мужчина в потрёпанном дорожном плаще. Его лицо покрывала недельная щетина, а под глазами залегли тёмные тени. Он не стал церемониться — рухнул в кресло, словно ноги больше не держали его.

— Воды, — хрипло попросил он.

Мужчина вдохнул и залпом влил в себя стакан, смахнул капли с губ тыльной стороной ладони и взглянул на меня. В его глазах отражался ад и тотальная усталость.

— Москва горит, Игорь Олегович.

Тишина в кабинете стала густой, как смола. Даже часы на камине, обычно тикавшие с раздражающей чёткостью, будто замерли.

— Началось три дня назад, — Соболев говорил медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Сначала перестрелки у Кремля. Опричники Волконских попытались арестовать сторонников Долгоруких. Те ответили. Потом подключилась гвардия…

Он замолчал, снова потянулся к воде. Я не торопил.

— К вечеру первого дня к схватке присоединились казаки Барятинского. Они ворвались в город с юга, через Серпуховскую заставу. Говорят, сам князь вел их в атаку — в старом гусарском мундире, с саблей деда в руке.

Я закрыл глаза, представляя эту картину. Барятинский — безумный храбрец, но плохой стратег. Если он бросил свои южные гарнизоны и рванул к столице — значит, терять ему уже нечего.

— К утру второго дня в городе было уже пять «императоров», — горько усмехнулся Соболев. — Долгорукие объявили малолетнего князя Семёна «законным наследником» и укрепились в Северном дворце. Волконские провозгласили «военную диктатуру» и заняли Арсенал. Барятинский вообще велел короновать себя в Успенском соборе, но его оттуда выбили опричники Трубецких…

Он достал из-за пазухи потрёпанную тетрадь и протянул мне.

— Здесь всё, что удалось записать.

Я начал листать. Сухие строчки складывались в жуткую мозаику:

«…пожар на Тверской, артиллерийская дуэль через Москву-реку, толпы беженцев у Хамовнических казарм…»

«…Оболенские выдвинули своего претендента — шестнадцатилетнего князя Андрея, но их штаб в Нескучном разбомбили с аэропланов…»

«…казаки грабят немецкое посольство, говорят, посол застрелился…»

Последняя запись была сделана дрожащей рукой:

«Сегодня видел, как на Большом Каменном мосту повесили генерала Свечина. Его обвинили в „предательстве династии“. Казнь проводили мальчишки-юнкера. Генерал умер молча…»

Я закрыл тетрадь. Свечина я знал лишь шапочно, но тот успел отличиться во время начала войны, сдерживая массированное наступление немцев на литовском фронте. Ситуация там была не самой лёгкой, но Мемель ему устоять удалось, похоронив при этом целую дивизию немцев, которой пришлось полностью обновить свою численность. Теперь прославленный генерал болтается на верёвке где-то над грязной московской рекой.

— А народ? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Докладчик мрачно усмехнулся:

— Кто успел — бежит. Остальные прячутся по подвалам. На Красной площади вчера собралась толпа — кричали, чтобы князья «прекратили бойню». Их расстреляли из пулемётов. Говорят, кровь текла по брусчатке к Лобному месту, как в старину…

Он вдруг резко встал, подошёл к окну. Его плечи слегка дрожали.

— Игорь Олегович, там ад. Настоящий ад. Улицы в трупах, река красная от крови. Я видел, как мародёры режут друг друга за мешок муки… А эти «императоры» в своих дворцах только и делают, что рассылают гонцов за подкреплениями. Долгорукие уже стягивают полки с северо-запада, Волконские — с Украины…

Я подошёл к карте на стене. Москва была лишь началом. Теперь война растечётся по всей империи, как чума.

— Что ещё? — спросил я, не оборачиваясь.

— Опричники раскололись. Часть перешла к Волконским, часть — к Трубецким. Остальные… — он сделал паузу, — остальные объявили, что будут «хранить закон» до последнего наследника. Они охраняют Кремль, вернее, то, что от него осталось.

Я резко обернулся:

— Они нашли тело императора?

— Нет. Но… — Соболев потянулся к своему мешку, достал свёрток в масляной ткани, — они нашли это.

Развернув ткань, он положил на стол обгоревший, но всё ещё узнаваемый предмет — императорскую печатку. Ту самую, две версии которой всегда носились братьями.

— Значит, династия пресеклась, — прошептал я.

Докладчик кивнул:

— Официально ещё нет. Но все понимают — Рюриковичей больше нет. Теперь только сила решит, кто сядет на трон.

Я подошёл к окну. За снежной пеленой угадывались огни Томска — спокойного, пока ещё не тронутого войной. Но эта война придёт и сюда. Обязательно придёт.

— Зубов!

Дверь мгновенно распахнулась.

— Собери совет. Командиров гарнизона, городского голову, всех купцов первой гильдии. И… — я взглянул на прибывшего с вестями мужчину, — приготовь почётный караул. Завтра мы проведём молебен по погибшему императору.

До утра уснуть не удалось. Ситуация развивалась слишком стремительно. Я ожидал, что если княжьи семьи и начнут грызню за власть, то не так быстро. Предполагалось, что они сначала подготовят тыл, а по факту случилось так, что большинство из них засели в Москве и сейчас топят столицу в кровавых ручьях, пытаясь подтянуть лояльные им войска из всех уголков страны. Вот только непонятно, что будет через несколько дней, когда к бойне подключатся окраины и хватит ли России для разрушительной гражданской войны.

С утра собор встретил нас ледяным молчанием. Высокие своды, обычно наполненные торжественным гулом молитв, теперь висели над головами, словно каменное небо перед грозой. Свечи горели ровно, почти не колеблясь в неподвижном воздухе, их свет дрожал на позолоте икон, но не мог рассеять мрак, сгустившийся в углах.

Я стоял в первом ряду, сжимая в руках поминальную свечу. Воск капал на пальцы, обжигая кожу, но я не замечал боли. Рядом, чуть позади, стоял Пётр. Мальчик был бледен, его тонкие пальцы судорожно сжимали складки парадного мундира. Ольга положила ему руку на плечо — жест скорее формальный, чем утешительный. Она понимала, что сегодня мы хороним не просто императора. Мы хоронили тысячелетнюю Россию.

Гроб стоял в центре храма. Пустой.

Тело Александра так и не нашли, но традиция требовала символического прощания. Чёрное сукно, расшитое золотыми двуглавыми орлами, скрывало пустоту, как скрывало правду о том, что осталось от династии.

— Господи, упокой душу раба Твоего благоверного императора Александра…

Голос священника, обычно звучный и властный, сейчас звучал надтреснуто, будто он сам не верил в то, что говорил.

Я опустил голову, но не молился. Вместо этого перед глазами вставали картины будущего:

Эшелоны с войсками, идущие на запад. Мои фабрики, дымящие день и ночь. Пётр на троне — мальчик, который никогда не имел и вряд ли когда-то получит реальную власть. Если не я, то другие власть имущие будут дёргать за нитки, проталкивая собственные интересы. Но была и другая картина:

Томск в огне. Опричники Волконских, вешающие моих людей на фонарных столбах. Ольга в чёрном вдовьем платье…

— Вечная память…

Хор подхватил, но голоса певчих дрожали. В толпе за спиной кто-то всхлипывал. Старый купец Громов, обычно непробиваемый, как сибирский дуб, стоял, уткнувшись лицом в платок. Даже казаки, выстроившиеся у стен с обнажёнными шашками, смотрели в пол.

За окнами собора ветер выл, как голодный зверь. Снег бил в витражи, оставляя на стёклах причудливые узоры, похожие на кровеносные сосуды.

— …и воцарится в доме его разделение…

Эти слова из Евангелия, обычно звучавшие абстрактно, теперь резали, как нож. Разделение. Оно уже здесь. В Москве брат идёт на брата, а завтра — кто знает? — может, и здесь, в Сибири, начнётся то же самое.

Я посмотрел на Петра. Мальчик не плакал, но его глаза были слишком взрослыми для одиннадцати лет. Он понимал. Возможно, даже больше, чем некоторые из стоявших здесь взрослых.

Кадило звякнуло. Служба подходила к концу.

Я сделал шаг вперёд, чтобы приложиться к кресту. В этот момент в дверях собора мелькнула фигура Зубова. Его лицо было напряжено. Он что-то шепнул на ухо подошедшему к нему офицеру, и тот быстро зашагал ко мне.

— Ваше сиятельство, — тихо сказал он, кланяясь, — только что прибыл гонец от полковника Сретенского. Его бронепоезда в двух перегонах от города. Он просит указаний.

Я кивнул, отходя к стене. Если поезда Сретенского рядом, значит скоро в Томске объявятся мои собственные «Туры». Пусть по сибирской глуши с таким оружием перемещаться сложно, но здесь никто не сможет ничего противопоставить такой стальной мощи. Конечно, если вовремя подвозить снабжение. Да и сам Сретенский был очень ценным приобретением. Такие умелые, готовые к действию военачальники были куда ценнее золота.

Уже через полтора часа бронепоезд Сретенского стоял на запасном пути, дымя чёрным угольным дымом. Второй состав вскоре уже должен будет подобраться к Томску. Я подошёл, опираясь на трость, и сразу узнал его — высокого, сутуловатого, с вечной сигаретой в углу рта. Он стоял на подножке броневагона, в потёртой кожанке, без знаков различия, но каждый мускул на его лице кричал о том, что передо мной не просто офицер, а человек, прошедший ад трёх войн.

— Игорь Олегович, — он спрыгнул на перрон и резко обнял меня, пахнущий порохом и машинным маслом. — Дожили, чёрт бы всё побрал.

Мы отошли в сторону, подальше от любопытных глаз. Сретенский закурил, щурясь на томские крыши.

— Помнишь, как под Дебреценом твои штурмовики вытащили мои танки из той венгерской трясины? — он хрипло рассмеялся. — Чёрт, а ведь могли и сгореть там все, если бы не твой приказ идти напролом…

Я кивнул. Тогда, в шестнадцатом, его броня увязла в осенней грязи, а мои пехотинцы прикрывали отход под шквальным огнём. Мы потеряли треть батальона, но вытащили все машины.

— А Берлин? — я спросил. — Ты же первым ворвался в предместья…

— Да брось, — он махнул рукой, но глаза загорелись. — Это твои ребята расчистили мне дорогу. Я просто давил гусеницами то, что от них осталось…

Наступила пауза. Дым от его сигареты вился в морозном воздухе, напоминая дым пожаров, что мы оставляли за спиной.

— Игорь, — Сретенский вдруг стал серьёзен. — Ты правда собрался тащить этого пацана на трон? Он ведь… — он понизил голос, — он ведь только по женской линии Рюрикович. Слабая легитимность у парня.

Я посмотрел на вокзал, где в окне третьего этажа мелькнула бледная детская физиономия Петра.

— А у Долгоруких — десятилетний дурочек с падучей, — тихо ответил я. — У Волконских — генерал, который людей пушечным мясом считает. Кого ещё?

Сретенский швырнул окурок под ноги, раздавил сапогом.

— Чёрт… Ну ладно. Мои танкисты — твои. Но, Игорь, — он вдруг схватил меня за плечо, — если проиграем, вешать будут всех. И мальчишку первым.

— Тогда побеждать надо, — сказал я и криво улыбнулся. — Как под Веной.

Сретенский фыркнул, достал флягу:

— Ну что ж… За то, чтобы эта идиотская война закончилась быстрее.

Мы выпили. Водка обожгла горло, но горела не так, как память о тех, кто остался лежать в венгерских степях и германских городах. Теперь нам предстояло пролить кровь здесь — на земле, которую когда-то клялись защищать. Возможно, что с некоторыми, кто теперь сражался против нас, некогда сидел в одном окопе, шёл в атаку, рвал врага штыками, а теперь нам придётся стрелять друг в друга. Глупость и гадость.

— По второй? — спросил меня Сретенский.

— Нельзя. — мотнул я головой. — Совет держать надо. Тебя только ждали.

— Тогда пойдём. Чую, за каждый час промедления придётся платить кровь.

— Верно. Двигаемся.

Когда мы вернулись, то кабинет губернаторского дома напоминал штабную палатку в разгар кампаний не так давно отгремевшей войны: карты на столах, помятые бумаги, кружки с остывшим чаем. Воздух в комнате был густ от табачного дыма и напряжения. Я сел во главе стола, наблюдая, как офицеры, собравшиеся здесь, обмениваются взглядами. По ним было видно, что люди готовы рассказать о своих идеях, о собственных планах и решениях насчёт будущей войны, в которую мы должны входить уже сейчас.

Сретенский, прислонившись к печке, чертил что-то ножом на деревянной столешнице. Полковник Зубов, мой начальник штаба, нервно перебирал карандаши. Атаман Калмыков, казачий командир с седыми усами, похожими на крылья птицы, мрачно сдвинул брови. Вместе с тем было с десяток менее именитых, но не менее опытных офицеров, показавших свои силы во время Большой Войны.

— Начинаем, — я постучал костяшками пальцев по столу.

Первым решил заговорить Сретенский.

— Долго думал, что предложить, но я уверен, что надо на Омск двигаться. Мои составы, пока я танки перетягивал, успели там пройти, так что ситуация относительно известна. — Сретенский осмотрел лица воинов, многие из которых были сильно старше молодого танкиста. — Гарнизон там и раньше был большой, но нам важно Транссиб контролировать. Возьмём Омск — и тогда получится запереть ворота в Сибирь. К тому же, там очень приличный промышленный узел, и он должен оказаться именно под нашими стягами, так что главный удар должен быть отправлен на запад. Я уверен, что кто-то из семей догадается отправить войска в нашу сторону, и чем большие земли мы там откусим, тем проще будет в дальнейшем. Если у нас получится отрезать Европу от поставок ресурсов, то тогда война на истощение будет за нами.

— Омск? — засомневался казачий атаман. — У нас сейчас людей раз-два и обчёлся. Даже если в ружьё добровольцев возьмём, то всё равно этого не хватит для такого глубокого наступления. До Омска девять сотен километров — слишком далеко.

— Мы можем двинуться на поездах. Хватит суток, чтобы мы к границе города подошли. — парировал Сретенский.

— Вот прямо на рельсах нас и разберут на детали из пушек. Если в Омске лояльны другим претендентам, Волконским или Барятинским, то нас точно не хлебом с солью встретят. — сразу принялся давить Калмыков. — Нет, надо на юг двигаться — в Семипалатинск. Наберём там с казачьих станиц и казахских кочевий людей, и тогда можно будет крупномасштабное наступление на восток поворачивать. Если мы на Москву двинемся без лояльного тыла, то на колбасу нас пустят.

Зубов качнул головой. По нему было видно, что над каждым предложением он думал, но согласен окончательно не был. Пусть он и был контрразведчиком, отчего не имел такого боевого опыта, но точно знал многое в обустройстве и подготовке тыла.

— Семипалатинск — глушь. Омск слишком далеко. В первом варианте мы просто захватим степь, но это лишь кратковременное увеличение численности нашего войска. На подходах в Омске нас банально разбить могут. Нужно сначала разведать, что происходит в городе, чтобы дальше действовать увереннее. Очень сомнительно, что в Омске не успела организоваться сила или другие князья не заняли город. Сейчас нужно организовать тылы — берём сначала Кемерово, затем идём на Красноярск. У нас будет возможность организовать хоть какое-то снабжение фронта, провести мобилизацию, и тогда уже можем действовать дальше.

— Мы потеряем время. — заявил атаман.

— Теряем. — согласился Зубов. — Но сейчас князья режут друг друга в Москве, без крепкого тыла, и сейчас воют, призывая хоть какие-то силы к столице. У нас будет возможность.

Я подумал. Изначально мои планы устремлялись в сторону города Омск и там дальше — к уральским городам и заводам, но слова Зубова меня заставили передумать. Большие города действительно уже сейчас могли быть под контролем сторонников того или иного претендента на престол или вовсе образоваться собственная политическая сила. В таком случае, настолько далёкий марш по сибирской глуши мог обернуться тотальным поражением, а сил у нас действительно недостаточно для того, чтобы бросаться в два наступления. Значит, нужно быть аккуратнее.

— Согласен с Зубовым. — я посмотрел на губернатора. — Как только войска займут Кемерово и Красноярск, то нужно образовать правительство с центром в Омске. Сразу же начинайте мобилизацию добровольцев, готовых пойти за власть Щербатова. Старайтесь набирать офицеров среди ветеранов. Для людей без боевого опыта — организовывайте экстренные курсы. Мне нужно, чтобы это были солдаты, а не сброд, который едва ли знает о том, как правильно держать оружие.

Долго ждать никто не собирался. Уже на следующее утро были собраны отряды ополченцев и бывших штурмовиков. Холодное сибирское утро встретило нас ледяным, полным острых снежинок, ветром, который пробирался сквозь шинели и заставлял воинов кутаться в одежду всё глубже.

Бронепоезд Сретенского стоял на запасных путях в нескольких верстах от Красноярска, дымя чёрными клубами в хрустально-чистый воздух. Город лежал перед нами — серый, заснеженный, безмолвный. Ни баррикад, ни вооружённых патрулей, ни орудий на подступах. Только дымки из труб да редкие фигуры на улицах, будто жизнь здесь текла так же, как и до всех этих безумных событий.

— Странно, — пробормотал Сретенский, щурясь на город через бинокль. — Ни одного штыка. Ни одного флага. Как будто их Москва вообще не касается.

Я молча кивнул. Возможно, здесь ещё не знали, что империя уже расколота. Или знали — и решили не выбирать сторону.

— Разведка доложила? — спросил я, обращаясь к Зубову.

— Ничего подозрительного. Гарнизон стоит в казармах, но не в боевой готовности. Говорят, губернатор собрал экстренный совет ещё вчера. Ждут.

— Ждут чего?

— Нас.

Я удивлённо пожал плечами самому себе. Нога уже перестала ныть после ранения, но сейчас было уже не до этого. Красноярск не сопротивлялся, но это было странно. Казалось, что если такой крупный, по сибирским меркам город, не встречал нас пальбой, то это либо ловушка, либо настоящий подарок. Впрочем, как бы то не было, но если мы будем продолжать стоять на месте и смотреть на город через линзы бинокля, то никакого эффекта мы не встретим.

Колонна двинулась к городу. Впереди — казачий разъезд, за ним пехота, затем тяжёлые танки Сретенского. Последние здесь были исключительно в качестве устрашения, поскольку раскатанный из тяжёлых орудий город будет не так полезен, а при полном отсутствии нормальных дорог танки были лишь стальными коробами. Мы шли медленно, готовые в любой момент встретить огонь, но его не было. Напротив — на окраине нас уже ждала небольшая группа: трое мужчин в добротных, но не парадных одеждах, без оружия. За ними — несколько десятков горожан, с любопытством и опаской взиравших на наши штыки.

Я подошёл ближе.

— Князь Ермаков? — Первый из троих, седой, с жёсткими чертами лица, сделал шаг вперёд. Его голос был спокоен, но в глазах читалась усталость.

— Да. А вы?

— Глава городской думы, Семён Громов. Со мной — атаман красноярских казаков Иван Щукин и управляющий местными заводами Павел Лебедев. — Он кивнул на своих спутников. Казак, коренастый и грубоватый, лишь хмуро поклонился, а заводчик — молодой ещё мужчина с умными глазами — слегка улыбнулся.

— Мы не будем сопротивляться, — продолжил Громов. — В городе знают, что творится в Москве. Знают и про вашего Петра Щербатова.

— И что?

— И ничего. — Громов вздохнул. — Мы не за Долгоруких, не за Волконских. Мы за порядок. А порядок в Сибири сейчас — только у вас. Наш холодный край понемногу погружается в хаос, и у нас есть надежды, что беды нас не коснутся.

Тишина. Ветер шевелил полы шинелей, снег хрустел под сапогами. Солдаты переглядывались — никто не ожидал такого.

— Вы сдаёте город без боя? — уточнил я.

— Не сдаём. — На этот раз ответил Лебедев. — Предлагаем союз. Красноярск — ваш. Заводы будут работать на вашу армию. Казаки — воевать под вашими знамёнами. Но мы хотим гарантий.

— Каких?

— Что вы не отдадите нас на растерзание опричникам. Что не будет репрессий. Что Красноярск останется Красноярском, а не станет ещё одним полем боя за московский трон. Мы, знаешь ли, привыкли к спокойной тыловой жизни.

Я посмотрел на Сретенского. Тот едва заметно пожал плечами: «Бери, пока дают».

— Гарантирую, — сказал я твёрдо. — Но при одном условии.

Громов нахмурился:

— Каком?

— В Красноярске останется мой гарнизон. И первым делом мы проведём мобилизацию. Война ещё не началась по-настоящему — но она придёт. И лучше встретить её готовыми.

Глаза троих переговорщиков встретились. Казак Щукин хмыкнул:

— Ладно. Только смотри, князь, — он ткнул в меня толстым пальцем, — слова свои держи. А то мы хоть и договариваемся с тобой нынче, то…

— Договорились, — я повернулся к Сретенскому. — Вводим войска.

Красноярск принял нас не как завоевателей, а как нежданных, но терпимых гостей. На улицах не было ни паники, ни ликования — люди смотрели на солдат с осторожной надеждой, будто спрашивали: «А вы-то хоть порядок наведёте?»

Вечером в губернаторском доме собрался совет. Теперь уже наш. Громов, Щукин и Лебедев сидели за одним столом с моими офицерами, карты Сибири лежали перед нами, испещрённые пометками.

— Заводы уже начали переходить на военные рельсы, — докладывал Лебедев. — Через неделю сможем дать первую партию патронов. Через две — винтовки. Если пороха и стали где найдёте, то сможем бесперебойное производство наладить.

— Казаки готовы выставить три роты, — буркнул Щукин. — Только обмундирование дайте. Да оружие. У нас своё есть, но старое.

Я улыбнулся самому себе. Когда-то три роты считались очень малым подразделением, а уж сейчас, если получится собрать даже один единственный полк солдат, которые имеют хотя бы малейшее понимание, как нужно воевать и обеспеченных чем-то больше, чем дедовской берданкой и старым ватником времён подавления восточных волнений.

Неизвестно, что будет дальше, но три роты казаков было относительно неплохим подспорьем. Учитывая части, которые пришли под мою руку, мобилизованных Томска и добровольческие части казаков, то выходило очень грустное воинство — лишь немногим более шести тысяч человек, половина которых, как минимум, была занята в наших внутренних делах, обеспечивая безопасность на подконтрольных участках железной дороги и просто стабильность в поселениях. Всё ж, если в тылу начнётся раздрай, то это накинет сильную тень на наше правительство и ничего хорошего это не принесёт — слишком много кому можно поклясться в верности.

Я кивнул. Всё шло лучше, чем ожидалось. Красноярск не просто сдался — он стал нашей опорой.

— А что с Омском? — спросил Сретенский.

— Пока тихо, — ответил Зубов. — Но слухи говорят, что там уже появились агенты Волконских.

— Тогда нам нужно двигаться быстрее. — я выдохнул и потёр лицо ладонями. — Даю две недели на подготовку. Боеприпасы не жалейте. Если всё получится, то новые добудем, а если ничего не получится, то они нам не помогут.

Отдав быстрые указания, я вышел на балкон, смотря в морозную даль. Энергия от первых дней понемногу уходила. Теперь было понятно, в какой глубокой заднице сейчас находился. Казалось бы, под боком у меня находился претендент на русский престол, но вместе с тем, я обрёк себя на очень печальное будущее. Три тысячи активных штыков, которые можно использовать в боевых операциях — «великое воинство». Сейчас столицу рвали несколько десятков тысяч вчерашних солдат, «чекистов» и политических радикалов. Сейчас у каждого претендента, который сражался за право называть себя единственным верным и истинным императором России, войска могли быть в десятки раз крупнее, чем у меня. По их меркам, войско Петра Щербатова под моим руководством больше напоминала сильно разросшуюся банду, пусть и весьма профессиональную на первых порах.

Но раз уж назвался груздем, то полезай в лукошко. Нужно идти вперёд.