Князь поневоле. Регент

Глава 10

Гражданская война в Центральной России вступила в фазу невиданного доселе хаотического противостояния. Если раньше князья смогли сформировать хоть какие-то ощутимые фронты, пусть и не всегда наполненные войсками, то сейчас фигура Савнова, до сего момента известного преимущественно в кругах интеллигенции и как бывшего узника царских тюрем, в считанные дни превратилась в знамя массового народного движения, грозящего смести всех прежних претендентов на власть.

Действия повстанцев развивались удивительно быстро. Сначала был захвачен Симонов монастырь, и его превратили в цитадель. Бывший укрепленный пункт опричников Волконских пал под натиском плохо вооруженных, но фанатично настроенных отрядов «Народной Воли» Савнова. Ключевую роль сыграло массовое дезертирство солдат гарнизона, уставших от бессмысленной междоусобной бойни. Монастырь объявлен: «Первым Присутственным Местом Земского Собора». Затем ополченцы, пользуясь хаосом и симпатией железнодорожников, смогли захватить все столичные вокзалы, отрезав город с локализованными княжескими группировками. После этого начались постоянные радиовещания, а на базе перешедших на сторону Савнова частей, рабочих дружин и добровольцев из числа горожан создавалась структурированная военная сила, которое практически сразу возросла до пятнадцати-двадцати тысяч человек. Эти силы уже через несколько дней вытеснили войска князей из города, практически сразу полностью пресекая всяческие контратаки, отчего остатки княжеских войск несли серьёзные потери.

Наиболее масштабный и опасный для старых порядков отклик на призыв Бориса Савнова прозвучал в Тамбовской губернии, традиционно считавшейся житницей, но измученной продразверстками и бесчинствами реквизиционных отрядов всех мастей.

В Тамбове появился сопартиец Савнова, бывший учитель Григорий Тарасов. Он характеризовался как харизматичный и пользующийся огромным доверием крестьянства, а также известный своей непримиримостью к любой власти, притесняющей жизнь простого крестьянства. Действовать он принялся с громадной скоростью.

Сначала начался митинг с целью создания Вольной Тамбовской Земли до начала решений Земского Собора. На следующий день началось восстание в окрестных городах, где гарнизоны либо сдавали оружие, либо переходили на сторону восставших. Захватывались арсеналы и пункты связи. Уже после этого Тамбов за сутки перешёл с боем на сторону Тарасова. Крестьянство добровольно формируется в «Зелёную Армию», численность которой никто достоверно не знал.

После успехов Савнова и Тарасова появились многочисленные сообщения из различных центральных губерний. В Воронеже железнодорожники саботируют ремонты дорог и объявили забастовку. В Сормове рабочие сформировали свою красную гвардию, после чего принялись оказывать сопротивление княжеским отрядам. Под Пензой крестьяне перерезали железнодорожные ветки и отказывались отдавать еду, стреляя по продовольственным отрядам. В Смоленске объявились многочисленные отряды партизан из дезертиров.

Волконские и Долгорукие, забыв на время взаимную ненависть, спешно пытались стягивать силы к Москве, пытаясь задавить новую, страшную гидру. Однако каждый их шаг лишь раздувал пламя. Народ, измученный годами кровавой мельницы, видел в Савнове не узурпатора, а надежду. На мир, может быть справедливость или вовсе конец княжеской вакханалии.

Именно в эти дни, когда воздух в ставке был густ от табачного дыма, бессильной ярости и предчувствия краха, ко мне пришел Зубов. Не с обычным докладом, а с именем, выдернутым из глубин памяти.

— Ваше сиятельство, — начал он, отложив папку со сводками о новых беспорядках на Уралмаше. — Есть один канал. Старый, пыльный. Но, возможно, рабочий. На случай крайней нужды.

Я поднял глаза от карты, где синими и красными флажками обозначались все новые очаги «савновского пожара», подбирающегося к нашим границам. Краем глаза отметил, как боль в старой ране на ноге отозвалась на слово «крайняя». Мы давно в ней пребывали.

— Говори, Зубов. Слушаю.

— Лыков, — произнес он коротко. — Федор Игнатьевич. Помните?

Помнить? Он помог мне в самом начале войны, приведя Сретенского с танками, да и наши дела под Кёнигсбергом тоже забыть было проблематично. Пусть я был и слабо с ним знаком, но если он до сих пор живой, то всё относительно неплохо. Этот человек помог мне остановить бессмысленное наступление под газовые облака немцев.

— Жив? — спросил я, стараясь, чтобы голос не выдал внезапной искры интереса.

— Жив, — кивнул Зубов. — И, по некоторым данным, не чурается контактов с новыми… силами. В частности, с тамбовскими. Через третьи руки, разумеется. Но канал существует. И он знает, что вы здесь. Знает о Петре Алексеевиче.

Мысли завертелись с лихорадочной скоростью. Лыков. Связи с Тарасовым. Возможный выход на самого Савнова. Это был не просто канал. Это был потенциальный мост через пропасть, в которую мы все стремительно катились. Идея, зреющая в моей голове с тех пор, как я прочитал первый манифест Савнова и увидел его разрушительную силу, вдруг обрела плоть. Что если?..

— Устроить встречу, — сказал я, не как вопрос, а как приказ. — Тихо. Без свидетелей. Скажи ему… — я сделал паузу, подбирая слова, которые должны были дойти до старого циника, — скажи, что князь Ермаков помнит старые заслуги. И что нынешняя игра князей ему осточертела. Что он видит, куда дует ветер. И хочет поговорить. О будущем России. О том, как поставить точку в этой бойне.

Зубов не моргнул. Его профессионализм был выше удивления. Он лишь чуть прищурился.

— Риск огромный, ваше сиятельство. Если узнают…

— Если не попробуем, Зубов, нас сомнут либо Волконские с Долгорукими, объединившиеся против Савнова, а потом и против нас, либо сам этот «Собор», когда его волна докатится до Урала. Наши солдаты уже слушают его радиоголос. Наши рабочие шепчутся о «народной власти». Мы зажаты между молотом и наковальней. Иногда, чтобы выжить, нужно прыгнуть в пропасть, надеясь схватиться за ветку на другой стороне. Лыков — та ветка. Найди его. Передай.

Он кивнул, коротко, по-военному. — Будет сделано.

Ждать пришлось недолго. Лыков, как истинный мастер конспирации, выбрал место и время с изощренной простотой — полуразрушенную часовню в заброшенном приисковом поселке в двадцати верстах от Екатеринбурга. Добраться туда ночью, по раскисшим от оттепели дорогам, на тряском штабном «паккарде» было испытанием. Боль в ноге ныла нестерпимо, сливаясь с общим изнеможением и нервным напряжением. Охрана — только Зубов да двое его самых проверенных людей, замерших в тени у входа.

Он сидел на обломке колонны, кутаясь в поношенную енотовую шубу, в свете фонаря, который держал Зубов. Время и смута наложили на Лыкова свой отпечаток: лицо, всегда напоминавшее мудрую, но хищную птицу, покрылось сетью глубоких морщин, глаза запали, но горели тем же острым, всевидящим интеллектом. Он не встал при моем появлении, лишь слегка кивнул.

— Князь, давно не виделись. Помните, как мы нашу прусскую группировку спасли? Тогда нам казалось, что мы совершаем преступления для того, чтобы не допустить ещё большего преступления. А теперь это лишь история.

— Времена меняются. — я сел напротив. — Не до веселья нынче. Спасибо, что откликнулись.

— От старых дел. — усмехнулся он, и в усмешке было больше иронии, чем тепла. — Да и новости нынче такие… захватывающие. Весь мир ходит вверх дном. Москва теперь вольный город, тамбовские мужики князей, как тараканов травят. А вы тут… Урал осваиваете. С мальцом-императором.

— Я бы сказал, что этому мальцу уже скоро будет просто негде править, если мы не найдём выход. — я хмыкнул. — Волконские и Долгоруковы против Савнова объединяются. Они задавят его или он их. В любом случае, им уже нельзя так спокойно относиться к сибирским и уральским ресурсам. Как пить дать пойдут сюда — к ресурсам и заводам, к Петру. А мои силы тают. Народ устал от мясорубки, свои давят своих. Он слушают Савнова. Он начинает верить в этот «Собор».

— А вы верите?

— В демократию? Лишь как очередную возможность легитимизировать свои решения, но уже под благодатной целью волеизъявления народа.

— И что вы предлагаете, князь? Сложить к ногам юного Петра Алексеевича венок и признать Савнова? Маловероятно. Будь вы из сдающихся, то уехали бы из страны одним из первых.

— Я из выживших и понимаю, что враг моего врага может быть моим временным союзником. Князья — наши общие враги. И Савнова, и Тарасова, и меня. Теперь старые династии больше походи на прошлое. Кровавое и прогнившее. Савнов предлагает нечто новое. Возможно иллюзию, но за которой идут уже сейчас тысячи, а потом могут и сотни тысяч. Я не собираюсь становиться под его знамена. Но я могу… направить их удар. В нужное время. В нужное место.

В часовне повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием коптилки и завыванием ветра в проваленных окнах. Лыков медленно кивнул.

— То есть, вы хотите использовать «Зеленую Армию» Тарасова и ополчение Савнова как таран против Волконских и Долгоруких? Пока они сцепятся в смертельной схватке, укрепить свои позиции здесь?

— Не просто использовать, — поправил я. — Помочь им. Обеспечить фланг. Снабдить, чем сможем — оружием, патронами, разведданными о передвижениях княжеских войск. Стать… надежным тылом для их борьбы против общего врага. А после… — я сделал многозначительную паузу, — после, когда князья будут сокрушены народным гневом, можно будет говорить о будущем России. О том, какое место в нем займет законная власть наследника Петра Алексеевича… и те, кто помог народу сбросить иго узурпаторов.

Лыков усмехнулся снова, но на этот раз в его глазах мелькнул искренний интерес, азарт игрока.

— Хитро, князь. Очень хитро. Деликатно пристегнуться к народному гневу, чтобы уничтожить старых врагов чужими руками, а потом… а потом, когда народ устанет и растеряется, предложить ему «законную» альтернативу в лице мальчика и его… регента. Цинничный. Опасный. Возможно, гениальный в своей наглости. Тарасов… он фанатик. Но не дурак. Он почует подвох.

— Тогда пусть почует выгоду, — парировал я. — Оружие, патроны, карты расположения княжеских частей, информация о их передвижениях по железным дорогам — это не подвох, Федор Игнатьевич. Это реальная помощь. Которая спасет жизни его «зеленым» парням и приблизит победу над теми, кто десятилетиями выжимал соки из тамбовской земли. А что касается будущего… будущее решит Земский Собор, не так ли? — Я произнес это с легкой, почти издевательской интонацией. — Кто знает, может, у Петра Алексеевича найдется там место? Как символу примирения старой России с новой.

Лыков задумался, перебирая четки. Минута тянулась мучительно долго.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я передам ваше… предложение. Тарасову. Прямо. Без посредников. У меня есть канал. Но предупреждаю — он груб. Упрям. И ненавидит аристократов лютой ненавистью. Ваше имя вызовет у него рвотный рефлекс. Убедить его будет трудно. Савнов… тот умнее. Прагматичнее. Но до него сложнее дотянуться. Начнем с Тарасова. Если он клюнет… тогда, возможно, и до Москвы дойдет ниточка. Ждите вестей. Не быстрых. И будьте готовы к тому, что первым «жестом доброй воли» от вас потребуют не карты, а что-то… публичное. И болезненное.

Я кивнул. Цена будет. Я это понимал. Но альтернатива — медленная гибель в кольце врагов — была неприемлема.

— Жду, Федор Игнатьевич. Зубов будет вашим связным. Только ему доверяю в этом деле.

Лыков поднялся с обломка колонны, его тень гигантски заплясала на стенах часовни.

— Интересные времена, князь, — бросил он на прощание, уже растворяясь в темноте у дальнего выхода. — Доживем — увидим, кто кого переиграл. Савнов… он не так прост, как кажется. Играть с огнем народного гнева — дело опасное. Можно и самому сгореть.

Его шаги затихли. Холодный пот выступил на спине под мундиром. Я только что сделал шаг в бездну. Пожал руку дьяволу во имя спасения… чего? Власти? Петра? Или просто шанса выжить? Лыков был прав. Савнов был гением демагогии, уловившим главную струну — жажду мира и ненависть к князьям. Связаться с ним, даже через Тарасова, значило впустить этот вирус в свое собственное шаткое царство. Солдаты, услышав, что их командующий «сотрудничает» с вождями восстания, могли понять это по-своему. Рабочие — потребовать немедленных свобод. Казаки — увидеть слабость.

Ожидание ответа Тарасова стало новым видом пытки. Каждый день приносил сводки о новых успехах «Зеленой Армии» в Тамбовской губернии, о разгроме еще одного княжеского отряда, о расширении зоны контроля. И каждый день — тревожные вести с Уралмаша: забастовка сорвалась, но напряжение не спадало, агитаторы работали активнее, находили листовки с призывами к «братанию» с войсками Савнова. Зубов докладывал, что его люди «нейтрализовали» несколько особенно активных подстрекателей, но шепоток не утихал. Солдаты в окопах вокруг Екатеринбурга, мерзнущие в весенней грязи, слушали запретное радио на трофейных приемниках. Слово «Собор» витало в воздухе, как запах грозы.

Через неделю пришел ответ. Не через Лыкова лично, а через зашифрованную радиограмму, перехваченную и расшифрованную людьми Зубова. Текст был лаконичен, груб, как удар топором:

*«Ермакову, предложение Лыкова рассмотрено. Оружие, патроны, разведданные по Волконским и Долгоруким — принимаем. Ждем первый эшелон с грузом на ст. Инжавино к 25 марта. Карты — сейчас. Запасы княжеских складов в Моршанске — наше. Взамен — не трогаем ваши обозы на участке Тамбов-Пенза. О Петре и будущем — потом. Сначала сокрушить кровопийц. Григорий Тарасов. За Вольную Землю».*

Никаких любезностей. Никакого признания титулов. Голая сделка. Но он согласился! Клюнул на приманку реальной помощи против общего врага. Первая часть плана сработала. Теперь нужно было выполнить свою часть — отгрузить оружие, которое так нужно здесь, на фронте, и отправить его в тамбовские степи на борьбу с князьями. Циннизм ситуации был вопиющим. Я отправлял патроны, чтобы убивали солдат Волконских, которые, возможно, завтра могли бы стать моими солдатами, если бы обстоятельства сложились иначе. Но сентиментам не было места. Это была война на уничтожение.

Отгрузка прошла в глубочайшей тайне. Несколько вагонов с трофейными винтовками, японскими патронами, купленными по старым каналам, гранатами и картами расположения княжеских частей под Казанью и в верховьях Волги отправились под видом снабжения для дальнего гарнизона. Зубов лично подбирал охрану из самых проверенных, немых как рыбы, людей. Каждый ящик, отправленный на юг, был ножом в спину Волконских и Долгоруких. И в то же время — вкладом в наше возможное будущее.

Именно через Тарасова, спустя еще несколько дней напряженного молчания, пришла ниточка к самому Савнову. Не прямой контакт, конечно. Но послание. Опять радиограмма, на этот раз более пространная, явно диктовавшаяся человеком иного склада — не крестьянским вожаком, а политиком и оратором:

«Князю И. О. Ермакову, да простит меня история за этот титул! Ваша помощь братьям на Тамбовщине замечена и… оценена. Григорий Петрович сообщает о своевременном прибытии груза. Это — жест. Жест человека, видящего бессмысленность дальнейшей братоубийственной бойни, устроенной княжескими кликами. Земский Собор в Москве призван положить ей конец. Мы созываем делегатов от всех земель, сословий, народов России — чтобы они САМИ решили судьбу Отечества. Вы контролируете Урал и Сибирь. Ваш голос, голос ваших солдат и рабочих, должен быть услышан в Москве. Предлагаю обмен представителями. Для начала. Чтобы обсудить пути прекращения кровопролития ВСЕЙ России и обеспечить свободное волеизъявление на Соборе. Ваши гарантии безопасности — залог наших. Борис Савнов. От имени Временного Присутствия Земского Собора».

Текст был виртуозен. Никаких прямых обязательств. Никакого признания моей власти или власти Петра. Но было предложение диалога. Признание меня как силы, контролирующей огромные территории. И главное — намек на то, что мой «голос» и голос моих людей может быть «услышан» на этом мифическом Соборе. Для моих солдат, слушающих подпольные радиопередачи, это было бы сигналом: их командующий не враг «народной воли», он — участник процесса. Для рабочих — слабой надеждой, что их требования могут быть услышаны не через забастовку, а через «законные» каналы Собора. Для меня — возможностью влиять, тянуть время, маневрировать.

Но цена… Лыков предупреждал. «Публичный и болезненный жест». Савнов требовал обмена представителями. Это значило впустить его людей в Екатеринбург. Дать им увидеть нашу слабость, наши противоречия. Дать им возможность агитировать наших солдат и рабочих прямо здесь. Это был риск колоссальный.

Я вызвал Зубова. Протянул ему депешу.

— Читай. Что скажешь?

Он прочитал, лицо оставалось каменным. Потом поднял глаза.

— Играем с огнем, ваше сиятельство. Его «представители» — это шпионы и агитаторы высшей пробы. Они за месяц разложат половину гарнизона. Рабочие на заводах взвоют о немедленных выборах в свой «совет» и отправке делегатов в Москву. Контролировать их будет невозможно.

— Знаю, — ответил я. — Но отказать — значит показать Савнову, что мы боимся. Что мы — часть старого мира, которую нужно смести. Значит, потерять то призрачное доверие, которое начал завоевывать наш «жест» с оружием для Тарасова. Значит, дать ему карт-бланш объявить нас такими же врагами народа, как Волконские и Долгорукие. А это… это объединит против нас и его, и остатки князей, если они уцелеют. Нас раздавят.

Зубов помолчал.

— Тогда — железная изоляция. Место проживания — под усиленной охраной. Никаких контактов с населением без нашего человека. Никаких речей. Только официальные встречи с вами или с уполномоченными. Каждое их слово — на контроле. Каждый шаг. И… готовность в любой момент «обнаружить» их связь с вражеской разведкой и ликвидировать.

Цинично. Практично. По-зубовски.

— Согласен, — кивнул я. — Готовь все. И передай Лыкову: «Принимаем предложение об обмене представителями. Гарантируем безопасность и условия для работы. Ждем. Князь Ермаков. Во имя мира в России».

Ответ пришел быстро, почти немедленно. Краткий и емкий:

«Принято. Наши люди выедут через неделю. Ждите. Б. С.»

Итак, мост был построен. Шаткий, опасный, проложенный над бездной. Я связался с народным восстанием. С теми, кого еще вчера презирал как сброд и разрушителей. Я послал оружие Тарасову, чтобы он убивал солдат князей. Я согласился принять эмиссаров Савнова в сердце своей власти. Все это — чтобы выжить. Чтобы стравить врагов. Чтобы купить время для укрепления армии, для удержания Урала. Чтобы в финале, когда пыль сражений осядет, предъявить России Петра Щербатова и себя как силу, способную дать тот самый «порядок», о котором кричали все — и князья, и Савнов, и измученный народ.

Стоя у окна кабинета в екатеринбургской ставке, я глядел на чадящие трубы Уралмаша. Мартовский ветер гнал по улицам городскую грязь и клочья старых афиш. Где-то там, в Москве, бывший террорист играл в созыв Земского Собора. Где-то на тамбовских полях фанатик Тарасов вел свою «Зеленую Армию» на княжеские штыки. А здесь, на Урале, князь Ермаков, регент мальчика-императора, играл свою собственную, смертельно опасную партию, балансируя на лезвии бритвы между старым миром и новым хаосом. Я сделал свою ставку. Теперь оставалось ждать, чья карта окажется козырной. Или кто первым дрогнет и рухнет в бездну.