Как приручить дракона 5

Глава 24 Регистрация

Я никогда не был особенно религиозным человеком, но к церкви и христианству привык относиться с уважением. В первую очередь — за огромный вклад в культуру, начиная с этики межличностных отношений и заканчивая изобразительным искусством, архитектурой, литературой, музыкой… Общечеловеческие ценности — это ценности христианские, кто бы что ни говорил. Ну какие, скажем, у ярла-викинга или жреца-ацтека общечеловеческие ценности-то? Не убей, не укради, не… Не смешно.

Поэтому, посещая храмы и монастыри что в прошлой жизни, что в этой, я обычно оставлял в ящиках для пожертвований какую-то довольно приличную денежку, просто потому, что мне хотелось, чтобы церкви — были! В конце концов, они здорово разбавляют городской архитектурный ансамбль! А сама церковная служба — торжественное, красивое действо, со сложной режиссурой и хореографией. Билет в театр всяко дороже стоит, чем свеча в храме… Да и вообще — мне ли, явному свидетелю бессмертия души и множественности миров, сомневаться в существовании высших сил? А что к обрядам религиозным не приучен — ну так воспитание такое…

Лежа на широкой лавке в церковных подземельях, я смотрел на расписанный сценами из библейской жизни потолок, дышал воздухом с явными нотками ладана, слушал доносящееся сверху пение хора и возгласы отца Клауса. Под головой у меня лежало монументальное издание в двух томах — «Istoriya hristianskoj cerkvi» автор — некто Husto Gonsales. Чтиво познавательное и увлекательное, переводное с арагонского новолатинского языка. Хоть как-то помогало отвлечься от тяжких дум.

— О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и о спасении их — Господу помолимся! — гудел над потолком священник-кхазад густым басом, и, кажется, стены резонировали от его низкого голоса.

Хор откликался — слова многоголосого ответа были непонятные, но звуки — величественные, торжественные.

— О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды — Господу помолимся! — продолжал отец Клаус.

Не знаю, сила этого места, или беседы с отцом Клаусом, или моя обычная склонность к самоконтролю и рациональному мышлению стали лекарством, а может — совокупность всех этих факторов, но к исходу второго дня я решил, что и как буду делать в обозримом будущем. Крайний вариант оказался довольно очевидным: передать все мои вышемирские активы тем же Машевским, под честное слово. Создать Фонд, где будут аккумулироваться средства для учительских грантов — под контролем Прутковой. И уехать в Паннонию, вступить в Орду и учить ордынских деток. Что бы там не говорили про урукских подростков — и с ними нужно работать! Да и вообще, там не только уруки, там и снага, и гоблины, и людей много, и гномов, говорят — даже эльфы есть! Бабай Сархан, князь Хтонический, меня обещал принять. Однако, татуировки придется делать, а мне они не очень нравятся, но… Но учительскую семинарию я все равно построю! В Паннонии, в Орде, хоть у черта на бороде! Задумал — значит сделаю!

Главное, чтобы Яся согласилась. Главное, чтобы она поехала со мной. Наверное, поедет? Если поедет — все переживем. Очень жаль, было, конечно, бросать Горынь. Но суть ведь не в том, чтобы что-то СДЕЛАТЬ, верно? Суть в том, чтобы ДЕЛАТЬ! А делать можно где угодно — в Паннонии, на Сахалине, да хоть в Урянхае…

— В Урянхай пока не нужно ехать, — сказал Феодор Иоаннович, входя в келью, где я обитал последние двое суток. — Повремени.

— Ваше высочество! — я вскочил с лавки.

— Мое высочество, — повел рукой царевич, поправляя на себе опричный мундир без знаков различия. — Всё, я свои вопросы порешал, теперь твои пойдем решать. Невиновные наказаны, непричастные награждены, слоны — розданы. Знаешь, как сиамский король обозначает опалу для подданых? Передает слона во временное пользование! На годик-другой. Разорительное занятие, если хочешь знать! Но это все так, лирическое отступление, как ты любишь… Сейчас мы займемся делом! Ты за что больше переживаешь? Да не думай ты так громко про дурочек этих, с ними все понятно — или замуж в хтонические перди, или в монастырь — туда же… Ага! Репутация, стало быть. Переживаешь, что твои близкие и дальние, земляки и соратники поверят — и подумают что ты мерзавец. В этом все дело, да?

— В этом, — мне пришлось кивнуть. — А еще в том, что я не смогу делать то, для чего гожусь лучше всего. Все что у меня есть на самом деле — это моя работа. Я — школьный учитель, ваше высочество. Заберите это у меня — и ничего не останется.

— Ну как же? Ты консультант Сыскного приказа, рыцарь, землевладелец, народный мститель, жених, друг, сосед и всякое такое прочее… Не так уж мало, — Феодор Иоаннович прищурился и глянул на меня хитровато, став при этом очень сильно похож на своего царственного отца. — А еще, ты — дракон. И просто хороший человек. Мой человек! Правда ведь, Георгий Серафимович? Ты — мой человек?

Я понимал, зачем он это спрашивает. Для своего человека он готов был сделать многое, и именно его покровительство давало мне возможность чувствовать себя более или менее свободно. Мне давно было очевидно — я в его команде, что бы это ни значило. Так совпало. Мы с этим царским сыном оказались по одну сторону баррикад, мои недруги были и его врагами, он одобрял мои начинания… По правде говоря, Феодор со своей тягой ко всему странному и необычному, и манерой находить неочевидный ответы на сложные вопросы нравился мне куда больше его братьев: милитриста-Дмитрия и прагматика-Василия.

— Я ваш человек, — кивнул я. — Если только при этом не нужно будет делать подлости и мучить маленьких детей.

— Нет уж, в этих делах от тебя толку не дождешься, это я прекрасно понимаю… Пойдем! — и форменным образом потянул меня за руку. — Здесь сложно работать, место — сильное. Выйдем на воздух.

Это довольно странное ощущение, когда царевич тянет тебя за руку, если честно.

Феодор Иоаннович двигался по подземным ходам собора так, будто бывал здесь через каждые два дня на третий, ориентировался совершенно естественно и вывел меня сначала под лестницу, которая вела на клирос (хоры), протащил по балкону, игнорируя певчих. Потом мы нашли еще одну лестницу — винтовую, и стали подниматься выше, выше, к самой колокольне. А дальше он просто открыл какое-то окошечко и полез наружу. Ну и я — за ним.

В лицо шибанул ветер, ударило солнце — очень сильно после подземелья. Мы оказались на церковной крыше. Отсюда было видно почти весь Вышемир! Многоэтажки центра, бараки Зверинца, огромный частный сектор, трубы заводского района, лента Днепра — до самого горизонта.

— Я люблю этот город вязевый

Пусть обрюзг он и пусть зачах…

Золотая дремотная Азия

Опочила на куполах! — не удержался я.

— Есенин? Да вы карбонарий! — умехнулся царевич. — Но я сам, если признаться честно, Есенина люблю.

И вдруг продекламировал:

— Все эльдары — гнилая рыба,

Авалон весь — жадная пасть.

Но Россия — вот это глыба!

Лишь бы только — царская власть! — а потом вдруг спросил: — Знаешь, как я могу решить твою проблему?

— Как? — спросил я, даже не пытаясь удивляться происходящему.

— По щелчку пальцев, — сказал он, и, подняв вверх правую руку, щелкнул пальцами.

Загудели глухо колокола. Задрожал металл крыши под нашими ногами. Купола заблестели невыносимо ярко. Галдя вспорхнули птицы, кажется, с всех деревьев в городе, страшно завыли собаки. А потом все стихло.

— Однако, получилось гораздо легче, чем я думал, — несколько сдавленным голосом проговорил Феодор Иоаннович. — У тебя есть платок?

Я глянул на него — носом у царевича шла кровь, она текла по усам, губам, бороде, стекала на грудь, на черный мундир без знаков различия. У меня был платок — в заднем кармане джинсов, благо — чистый. Я мигом протянул кусок ткани Грозному, и тот прижал его к носу.

— Сейчас, сейчас, — теперь голос его звучал слегка гнусаво. — Знаешь, я тебе даже завидую! Вот прикинь навскидку, сколько народу из тех, что знал с тобой лично и общался хотя бы пятнадцать минут, поверили в эту галиматью с изнасилованием за отметки?

— Сколько? — спросил я, наконец осознавая, что общаюсь сейчас с одним из четверых сильнейших менталистов Государства Российского, а скорее всего — и целого мира.

— Четыре процента, плюс-минус. Там сложно сказать — парочка типов вовсе не осуждали тебя, имея в виду что девчонки были довольно взрослые, и грешно было не воспользоваться положением… Я их только что прикончил, так что в расчет не берем, они мне в России и нахрен не нужны, — это прозвучало как-то буднично. — В общем — четыре процента. Остальных мне и переубеждать не пришлось. Там каждый второй и так словом и делом хочет поучаствовать в обелении твоего имени. Вон, одни прошение на имя Государя составляют, подписи собирают. Другие — оружие чистят и собрание Дружины устроили. Третьи к поместью Солтанов подбирались, но уже не подбираются — я запретил, там — мои дела, а не ваши. Думаю, тебе будет приятно услышать, что среди твоих детей — не поверил никто. Они прям злые были очень сильно. Это Ляшков придумал прошение составлять и к Зборовскому твоему пошел! Ушлый парень, надо к нему присмотреться… С незнакомыми сложнее, там серединка на половинку, но тут я всё почистил. Вышемир — за тебя. Полностью. Прямо сейчас. А дальше — уж как сам сыграешь…

— Однако! — я смотрел на него неверяще. — Вот так — по щелчку пальцев?

— Ты с кем разговариваешь, дракон⁈ — он глянул на меня так, что я затылком почувствовал всю стужу Арктики и Антарктики сразу. — Я — Грозный! Мы здесь хозяева! От Белостока до Владивостока, от Колывани до Эривани! Здесь — наше Слово и наше Дело! Осознал, Георгий Серафимович? А теперь давай — иди. Говори и делай что задумал. И не теряй бдительности — у этой партии еще не случился эндшпиль. И я рассчитываю на тебя!

А потом глянул на солнце, стукнул каблуком о каблук — и исчез.

Наверное, я никогда не стану на Тверди своим окончательно. Магия — вот что сводит меня тут с ума! Разве можно было поверить во все, что он мне сказал? И разве можно было не поверить?

Яся кинулась мне на шею, обняла, уткнувшись носом мне в ухо, обхватила ногами талию и заявила:

— Всё! Все, Пепеляев, идем жениться после регистрации! Понял? — и гладила мне волосы и целовала лицо.

— Понял, понял! — я смеялся. — Отец Клаус одобрит, хотя и сильно удивится, увидев меня снова на пороге храма!

— Так ты там куковал? — она ткнула мне кулачком в грудь.

— И ничего не куковал! — возмутился я. — Я страдал о горькой судьбе своей, боялся, что ты не поедешь со мной в Паннонию! Ну и книжку читал… «Историю христианской церкви» Гонсалеса! Прочел два тома.

— Значит, пока я тут рыдала и готовилась утопить всех Солтанов в смрадном болоте, ты книжечки почитывал⁈

— Да там Солтаны, похоже, с боку припека… — дернул плечами я. — Если уж Феодор Иоаннович лично визит в Вышемир нанес, то…

— А! — сказала она. — Вот в чем дело! Ну, это многое объясняет. То-то я удивилась как у всех мозги на место резко встали…

Очень точно сказала. Точнее не придумаешь. Страшно дело!

Пыхтя и переругиваясь, в дверь Дома культуры, где мы с Ясей и встретились, ввалились Табачников с Комиссаровым. Они тащили два стола — один поверх другого. Зверолюды ударялись об углы и дверные косяки, но не сдавались. Следом за ними зашел Валентин Александрович — бывший начальник уездного просвещения. Оказывается, он уволился к бесовой матери после случая с Олечкой Тан, даже не дожидаясь окончания этого резонансного дела — и теперь решительно направлялся ко мне.

— Доброго денечка, Георгий Серафимович, — он левой рукой подкрутил усы, а правую протянул мне для рукопожатия. — Я к вам — должок стребовать.

— Беру, — сказал я, пожимая ему руку. — Заместителем директора партизанского лагеря по воспитательной работе и общим вопросам. Четыре тысячи денег за заезд. Питание, проживание, медицинская страховка. Социальные гарантии.

— Матерь Божья! — хлопнул себя по ляжкам Валентин Александрович. — И чего я раньше не уволился?

— Потому что такого лагеря не было. И потому что никогда раньше вашего учителя с дерьмом не пытались смешать на великокняжеском уровне, — пожал плечами я.

— Действительно! — кивнул теперешний мой зам по воспитательной работе. — Ну, командуйте!

— А что командовать? — Садитесь, будете парней регистрировать, а Ядвига Сигизмундовна — девчонок. А я стану между вами бегать и создавать рабочий вид, — предложил я. — И руки пожимать и улыбаться.

На самом деле я сильно нервничал. Мне казалось — никто не придет. Менталистика — менталистикой, но подставляться и доверять детей человеку с таким количеством врагов и таким грузом проблем на плечах вряд ли кто-то захочет. В конце концов, белорусы — народ осторожный, рассудительный. За каким бесом им такой риск? За меня они или нет — это дело такое, спорное. Они могут быть за меня, и даже подписи собирать и оружие чистить, но доверить чадо странному, пусть и честному-благородному типу — это совсем другой вопрос!

— Где тут в партизаны записывают? — раздался голос Холода. В одной руке он держал внучку, в другой — огромную розовую сумку. — Серафимыч, ну что за непорядок? Мы вокруг этого Дома культуры круги нарезаем-ищем, и ни таблички, ни указателя…

— Вы? — удивился я. — А…

— Здрасьте, Георгий Серафимович! — замахала руками Светикова, радостно подпрыгивая. — А это мы! Сейчас еще Невзоркин с Морковкиным подбегут, они с родителями на автобусе. А Жаркин — он пешком!

— О-о-о-о! — на душе моей стало тепло. — А таблички развесить поможете? Мол — регистрация в Горыньский партизанский лагерь — в вестибюле, вход со стороны сквера. Вот они, есть тут, просто действительно мы замотались и как-то не…

— Давайте-давайте! — и Светикова с Холодом, вооружившись скотчем и распечатками, отправились клеить объявления.

Только мы расставили столы и разложили по стопочкам бланки, и подготовили все папочки для приема документов, как от входа раздалось нервическое:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — папаша-Белкин привел своих бельчат, и теперь размашисто, всем телом крестился и моргал — всем лицом!

— Мальчики — налево, девочки — направо! — замахал руками Валентин Александрович.

А потом — народ повалил потоком! Прибежали Невзоркин с Жаркиным и Морковкиным, волоча за собой родителей, и Кузьменок с Якубовским, и целая банда турникменов под командованием Белова — куда без них-то? К каждому я подходил, с каждым — здоровался, общался с родителями и никто, ни одна живая душа и словом не намекнула про то дикарство, которое произошло три дня назад… Пришел Кравченко с внуком и Элессаров — сам, чтобы вместе с нами ехать в лагерь, работать. Привела дочек та самая швея из Дома Быта. Мадам Шифериха — коренастых и деловитых племянников, орк Башка из десятого класса — младших братьев, числом четыре. Пришел Зборовский, держа за руку старшего сына. Я тут же глянул на ремень нашего предводителя: характерная пряжка выдавала в модном аксессуаре оружие Убийцы Драконов.

— Возьмешь моего старшего? — вместо приветствия спросил Женька. — Ему десять, ты вроде с двенадцати набираешь, но он парень самостоятельный, и очень просится к тебе. М?

Зборовский-младший смотрел на меня с надеждой. Он ведь и вправду был парень отличный, уж я-то знал!

— Доверяешь? — глянул я в глаза соседа.

— Пепеляев, не дури мне голову, — уездный предводитель широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу. — Кому, как не тебе⁈ И вообще… Пс!

Он вправду сказал «пс!» и поманил меня пальцем. В большом удивлении я наклонился к нему, и Женя прошептал мне на ухо:

— У меня Феодор Иоаннович был. Сказал — Вышемир тебе в кормление отдавать будет, жалованная грамота на столе у Государя. Это — на твою задумку по учительской семинарии и школе при ней. Так что…

— Так что без тебя я черта с два справлюсь! — таким же драматическим шепотом поведал ему я. — Ты останешься при должности, так и знай! И вообще — все останется как и было, только еще больше! И лучше!

— Хо-хо! — усмехнулся сосед.

— Хе-хе! — не выдержал я.

Я был счастлив, честное слово! Не потому, что мне Вышемир вручить собирались, а потому что все эти люди и не-люди, которые тоже самые человечные в мире человеки, привели ко мне своих детей! Есть ли что-то более ценное в этом мире?

— У тебя глаза светятся, — улыбнулась Ядвига, отрываясь от бумаг и глядя на меня. — Держи себя в руках, Геор-р-р-ргий!

— Держу, держу, душа моя! Сколько у нас уже записалось? — я понимал, что дела обстоят неплохо и детишек в целом — много, но…

— Двадцать четыре девочки! — откликнулась Вишневецкая.

— И тридцать девять мальчиков! — вторил Валентин Александрович.

И это было очень, очень хорошо! Первому заезду — быть! Ура! Ура, чтоб меня!

— Судари и сударыни! — раздался мелодичный и очень властный голос от входа. — Где здесь проходит регистрация?

Весь холл мигом повернулся к дверям. Там стояла Лючиэнь Иллидановна в окружении группки аккуратненьких, красивеньких, очень изящных галадримских детишек. Их было не меньше дюжины!

— Это что — ее дети? — спросил я с удивлением.

Никогда бы не подумал, что директриса гимназии — многодетная мать!

— Какие дети, Серафимыч, побойтесь Эру нашего Илуватара! — драматическим шепотом проговорил Элессаров. — Это правнуки! О, Моргот меня задери, это все слышали, да? Я наверное, пойду в автобус тогда…

И попытался скрыться из холла.

— Но это тебе не поможет! — взгляд величавой эльфийки был яростным и многообещающим одновременно. — Георгий Серафимович, Ядвига Сигизмундовна, Валентин Александрович — препоручаю детей вам, все документы у них — в папочках, они все знают. А я должна наконец…

И спешно покинула вестибюль следом за Элессаровым, оставив нас всех в легком недоумении. Ей-Богу, если бы я не включил драконское зрения — то никогда в жизни не увидел бы, как чуть в стороне от крыльца, за бетонной колонной обнимаются эльфы. Может, они еще и целовались, но в конце концов, какое наше дело, чем занимаются два взрослых эльфа в нерабочее время, даже если они педагоги!