Как приручить дракона 5

Глава 21 Аттестация

Яся, конечно, немного обиделась, что я бил Виноградова каской самостоятельно. Но в поезде мы помирились довольно быстро… Точнее — не быстро, у нас вся ночь в распоряжении имелась, и прошла эта ночь весьма приятно и активно — с перерывами на разговоры. Однако, словосочетание «железнодорожная романтика» теперь для меня обрело новый, гораздо более откровенный подтекст! Так или иначе — замотавшись в простыни мы сидели рядышком, пили чай и я рассказывал девушке про свои приключения в Министерстве магии, а она мне — про общение с Воронцовым и Федором Иоанновичем.

— Они конечно оба — мужчины видные… — стрельнула на меня глазками Вишневецкая, и прижалась бедром еще теснее. — Но тебя я ни на кого не променяю. На что мне эти князья и царевичи, с ними, небось, скучно! Просто представь — он прямо во время песни «Мое сердце пылает» от Тиля Бернеса с кем-то по телефону обсуждал необходимость сожжения дотла какой-то крепости в Сванетии — там, вроде как, кровавую магию практиковали с человеческими жертвами…

— Это царевич-то? — уточнил я.

— Нет, это Воронцов! Царевич время от времени с кем-то матерно ругался по поводу ограниченной военной операции в Маньчжурии, и орал что-то про миллионы жертв… И мясником кого-то называл. Мол, тоньше надо работать, а не из лягушек по пушкам палить…

— Учиться не здоровались? — хохотнул я.

— А? — она глянула на меня удивленно. — В каком смысле — не здоровались?

— Из лягушек, — я схватил ее за талию и усадил к себе на колени. — По пушкам. Так и сказал?

— Ой, ну и душнии-и-ила! — она стала в шутку отбиваться от меня ладошками. А потом вдруг посерьезнела: — Как думаешь — если «мясник», то это кто? Неужто — Сам?

— Думаю — Дмитрий. У меня от его плана усмирения Великого Княжества до сих пор мальчики кровавые в глазах… — Так, а это что за провокации, Ядвига Сигизмундовна? Ага-а-а, то есть спать вы до Вышемира, как я понимаю, не собираетесь!‥

Честно говоря, я только и мечтал о том, чтобы мы, наконец, съехались. Если кто и мог вырвать меня из тяжкого плена интеллигентских мудрствований и стальной хватки экзистенциального кризиса — то это именно Вишневецкая!

Не то, чтобы я попал сразу с корабля на бал. У меня было время выдохнуть, я даже вечером в Горынь съездил с визитом, и остался вполне доволен.

Охотничий домик стал совсем похож на настоящее жилье, уютный и теплый. Олежа Мельник и Чума с Дядькой на постоянку переехали на базу, они всерьез решили создать заповедник для нулевок, и носились с проектом эко-домов на альтернативных источниках энергии. То есть — у нас тут вскорости обещали появиться два партизанских лагеря — для детей и для взрослых. А еще ребята из «Зеро» прикупили автобусы и оформляли документацию на оказание услуг по пассажирским перевозкам — расширяли спектр деятельности.

Детский лагерь был совсем готов, Табачников и Комиссаров рапортовали: остается только дернуть рубильник и включить освещение, или поднести факел к кострищу, чтобы начать первый партизанский созыв. Я походил по дорожкам, позаглядывал в жилые контейнеры, пообщался с парой кхазадов, которые решили остаться тут и наняться на все лето — по ремонту, уборке и всякой другой необходимой работе. Гномы были приличные, их рекомендовал Отто Шифер как самых непьющих и культурных, а такая рекомендация дорогого стоила.

Встретил я и братьев Машевских — они разрывались между строительством Центра паллиативной виртуальной медицины, и организационной работой на ниве становления Вышемирской нефтяной компании. Но — глаза у дядьев горели, они были полны энтузиазма, очень хвалили Пруткову, Варданяна и Рыбака, пребывая в полном восторге от их деловых качеств. Сам Центр пока представлял собой только огромный котлован и бетонные элементы фундамента, но Броник и Мечик обещали: когда основание и подземная часть комплекса будут готовы — семь этажей сверху соберут очень быстро. По оборудованию и персоналу у Клуба выдающихся банных джентльменов все схвачено, так что уже зимой первые капсулы примут пациентов-работников. Однако, будет у меня в юридике уголок победившего киберпанка…

При этом все локации Горыни — мой личный Охотничий домик, партизанский лагерь вокруг старой усадьбы, логистическая база «Зеро» и паллиативный Центр были отделены друг от друга густым лесом, располагались на разных берегах озера, так что, обитатели и работники каждого из кластеров вовсе не пересекались, если не возникало такой серьезной необходимости. И это было хорошо.

А еще — хорошо было, что в школе мне не пришлось иметь бледный вид.

— Вы в случае чего возьмете меня на работу в этот ваш детский лягер фюр партизанен? — поинтересовалась Гутцайт. — В конце концов, мне надоело бояться увольнения.

— Вас не уволят, — усмехнулся я. — Кишка у них тонка против Феодора Иоанновича переть. Глядите, чтобы указивку сверху не спустили по поводу запрета на проведение внеклассных мероприятий в учебное время…

— Йа, йа… И вы знаете что из этого выйдет? — она тяжко вздохнула. — Мы детей не сможем на эти мероприятия затащить. Они и так ходят только потому, что их с уроков отпрашивают! Вы же не первый месяц в школе работаете, Георгий Серафимович! Что вы как майне кляне либе пупхен?

— А может и к бесам такие мероприятия, на которые детей нужно затаскивать? — с надеждой спросил я.

— О, нет! Никаких «к бесам!» Знаете, чему учат неинтересные мероприятия? Они учат детей терпению и готовят к взрослой жизни! Навык занять себя на никчемном заседании или унылой планерке, и не уснуть во время монотонного доклада — один из самых полезных, что приобретают дети в школе! — невозможно было понять, Ингрида Клаусовна шутила или говорила всерьез. Она поправила очки и закончила совсем на другую тему: — Идите уже к десятым классам, они меня совсем затерроризировали после этой инициации… Когда да когда Серафимыч приедет? За два дня я наверное шестьдесят четыре раза это вопрос услышала! Особенно эти девчонки, такие настырные, из «бэ» класса! Две Невские, Рожская, Бецкая и одна эта… Как ее? Тан!

— Ингрида Клаусовна, — я понизил голос и добавил. — Честно говоря — они меня уже немного бесят. Трутся вокруг постоянно, может быть даже следят! Я уже мечтаю, чтобы они скорее выпустились! Это ведь решительно невозможно терпеть: я ни в буфет, ни в туалет не могу сходить, чтобы не споткнуться о какую-нибудь из наших новеньких!

— А нечего было! — злорадно ухмыльнулась директриса. — Вы их сами пригласили, радушно, широким жестом! Я вас, например, об этом не просила! Хотя, стоит признать, внебюджетное финансирование у нас выросло кратно. Летом начнем строительство пристройки с актовым залом! Рядом со столовой. И учатся они неплохо, базовая подготовка на уровне — у нас средний балл по итогам третьей четверти вырос…

— Ингрида Клаусовна, а хотите я вам в следующем году бассейн пристрою, только приструните их как-нибудь! — взмолился я. — Вы ведь директор школы, примите меры! Я ведь не достаю инициации из-за пазухи по щелчку пальцев, оно ведь само!

— Идите и страдайте! — скомандовала Гутцайт. — Лос, лос! Айн-цвай!

И я пошел.

Конец четверти и конец года — всегда морока. Последние недели — это подсчет отметок, выставление четвертных и годовых, и вечная нервотрепка по этому поводу. Четвертая четверть — решающая. Например — было у ученика три семерки в предыдущих четвертях, а тут — поднапрягся и девять получил! А это — восемь за год. А если это десятый класс? При поступлении что в колледж, что в университет бал аттестата учитывают!

И это притом что у меня четыре предмета, четыре отметки, больше власти над аттестатами чем у кого угодно в школе! История отечественная и всемирная (если по-земному говорить), обществоведение и география. Стоит ли удивляться, что десятиклассники взяли меня в плотную осаду? И в целом, это было хорошо. В целом они были молодцы, и зажимать отметки тем, кто старается, я не собирался. Но возникали и ситуации совсем странные.

— А если я получу десять за четвертую четверть, у меня девять за год выйдет? — спросил Борис Панченко, молчун из десятого «бэ».

Он хоть и молчун, но письменные работы пишет неплохо, и в карте действительно ориентируется. Так что по географии у него стоит по четвертям 8,7,7. И вот сейчас он ждет вердикта по четвертой отметке.

— Борис, — мне хочется выругаться, но я же — интеллигентный человек, и потому я вздыхаю. — Однако, у меня есть к тебе два вопроса, и первый из них: как ты себе представляешь десять баллов за четвертую четверть?

— Ну, вы можете спросить меня по карте, — хмурится Панченко и смотрит исподлобья.

Он вообще парень упрямый, если не сказать другое слово.

— Ты знаешь, что такое десять баллов? Это — знания сверх программы. Допустим, я спрошу у тебя что-то за пределами школьного курса, и ты мне все это покажешь и расскажешь. Допустим! Но это — одна десятка! У тебя в четвертой четверти отметок маловато, здесь ты болел, а здесь — на спартакиаду уходил, а тут — отмалчивался. Вот, смотри — в журнале стоит одна восьмерка и одна девятка. В целом — молодцом, сейчас я тебя спрашиваю, ты отвечаешь и если не тупишь — зарабатываешь девять или восемь, за четверть — соответственно тоже, и за год — восемь. Вполне себе нормально, так?

— Если вы поставите мне три десятки, то будет десять за четверть и тогда вы сможете поставить девять за год, — снова хмурится Борис.

Вот как это у них получается? Откуда у некоторых подростков такая бесовская уверенность в собственной правоте и в собственных силах? И ведь это очень неплохой парень, просто — поймал «клин» в мозгу и не хочет видеть очевидного… Придется доказывать в два действия.

— Давай, — говорю, — Сударь мой Панченко. Выйди к доске и покажи на карте две пещеры — самую глубокую в мире и самую протяженную.

Борис непонимающе смотрит на меня.

— Десять баллов — значит сверх программы, — я пожимаю плечами. — Ладно, вторая попытка. Покажи, пожалуйста, самую древнюю из известных и самую молодую Хтонические Аномалии. Опять мимо? Это тоже география и тоже сверх программы… Третий вопрос задавать?

— Георгий Серафимович, а можно что-нибудь нормальное? — он, кажется, начинал уже на меня злиться.

Ну, бывает… Спрашиваю:

— Итак, течения Эль Ниньо и Ла Нинья! Снова мимо? Борис, ты вправду думаешь, что я тебя попрошу показать столицу Арагона, самую высокую вершину Анд и Гольфстрим и поставлю три десятки? Ваши отметки — это то, над чем работать нужно целый год, а не один последний урок. Ты хорошо работал и получишь в аттестат хорошую отметку — восемь баллов из десяти: за четверть и за год. Это — хорошо, а не плохо. Но выдающимися, чрезвычайными знаниями по географии ты не обладаешь, в творческой работе участия принимать не хочешь. Открою тебе секрет — в школе у меня тоже не стояло по географии «десять». Была самая обычная девятка, потому что я историю больше любил. Вижу, начинаешь на меня обижаться… Однако, последнее задание. Давай, бери мел в руку и пиши на доске: восемь плюс семь, плюс семь и плюс твои желанные десять. И дели на четыре. Что получается? Понял? И какой смысл в твоих обидах, Борис? Если хочешь потрясающий результат — нужно потрясающе работать долгое время, месяцы и даже годы…

И да, у меня на душе скребли кошки всякий раз, когда я не мог поставить ученику отметку чуть выше, поддержать и мотивировать его. Но, может быть, такой опыт ему будет полезнее, чем лишний балл в аттестате. Однако, жизнь такова и никакова больше!

— А пойдемте с нами фоткаться! — закричала Демочкина, вбегая в кабинет. — Мы фоткаемся на выпускной альбом!

— Что? — удивился я. — В каком смысле — фоткаться? Где все, Демочкина? У нас урок!

— Но Георгий Серафимович, он ведь последний! — она уставилась на меня как на умалишенного. — Последний урок!

— Вот именно… — нахмурился я.

Что за день сегодня такой, а? Сначала — Борис, потом — вот это. Вот как правильно поступить? Я вещал с трибуны, что урок — превыше всего, но и 10 «А» класс можно понять, всем хочется пофоткаться, а фотографы в период выпускных и последних звонков — персонажи весьма ценные, просто нарасхват, к ним на хромой кобыле не подъедешь, их время — дорого! Как быть-то?

— Так что, Серафимыч, идем фоткаться? — всунул голову в кабинет Вадим, а за ним — Ляшков.

— Не идем, а идёте, — решил я. — Вы все идете сюда, ко мне в кабинет.

— Это как? — удивились парни.

— Серафимыч хочет проводить урок, — трагическим шепотом проговорила Демочкина. — Представляете? Что мы скажем фотографу?

Десятый класс завалился в кабинет уже почти в полном составе и недоумевающе смотрел на меня. Вот так вот — вдруг любимый и замечательный учитель постепенно начинает превращаться в настоящего козла! Да? Нет!

— Зовите сюда вашего фотографа, — ухмыльнулся я. — Спорим — вы не придумали ни одной локации, ни одной позы, ни одного креатива? Вот, смотрите — офигенские карты, вот доска, мел, вот вам парты, вот учительский стол на который можно ноги закидывать… Давайте и урок проведем и пофоткаемся, а?

— О-о-о-о-о! — загомонил десятый «А». — А че? А давайте! А нормально же! Серафимыч, а можно типа мы вас к доске вызвали? А можно реально ноги закинуть? А можно вот портреты эти взять? А коллекцию минералов? Мы будем лизать калийную соль и гадать на глобусе!

— Возьмите глобус, ради всего святого, но оставьте в покое калийную соль! — взмолился я, но поздно — ребят было не остановить!

Фотограф — худой и стильный кучерявчик, в целом пребывал в шоке, но сильно радовался: все-таки сложно повторить эмоции, когда по-настоящему ищешь Суринам, Бутан и Белиз на карте, или пытаешься вычислить объект по координатам — заданным широте и долготе. Или когда узнаешь отметки за четверть, за год, и, соответственно — в аттестат. В общем — у «ашек» последний урок по географии прошел гораздо веселее, чем у «бэшек». Бывает и такое.

Когда я уже уходил из школы, закрывал класс меня настигли те самые девчонки, из 10 «Б», — пять подружек-неразлучниц, эти самые Рожсая, Бецкая, Невские и Тан. Едва с ног не сшибли, честное слово! Бес знает что такое: явно на нервах, явно какие-то задерганные, зашуганные… Глазами хлопают, мнутся, мямлят…

— Однако, говорите по толку! — я рубанул ладонью воздух, создавая тем самым между собой и ними необходимую дистанцию.

— Георгий Серафимович, мы очень-очень боимся экзамена! Вы можете позаниматься с нами индивидуально? Дополнительно? Ну, как репетитор! — засуетились они.

— Гос-с-споди, девочки! — тяжко вздохнул я. — Прекратите уже, ладно? Я на всю страну заявил: не достаю я инициации из воздуха. Я не знаю, как это работает, я это не контролирую! Если бы кто-то из вас инициировался и стал пустоцветом, а потом — великой волшебницей, я бы только порадовался, помог бы и поддержал, насколько это возможно. Но не тяните вы из меня жилы, а? Неужели вы думаете, что будь моя воля — я бы не…

Я едва не сказал — «не инициировал бы всех и каждого», но одернул себя. Слишком по Рэдрик-Шухартовски, однако.

— Ну и всё, — сказала Олечка Тан. — Как хотите теперь.

Развернулась и пошла прочь по коридору. Она была красивой девочкой, эта незаконнорожденная дочь кого-то из Солтанов. Может быть — и самого пана Юзефа Солтана, богатейшего землевладельца Вышемирского уезда? И характер у нее имелся, солтановский, железный… Так или иначе, остальные пошли следом за ней. И что это за бабий бунт? Как его понимать? Что значит это «как хотите теперь?»

Честно говоря, я ретировался в мужской туалет, к самому дальнему окну, уселся на подоконник и прикрыл глаза, оперся затылком об оконную раму. Какой все-таки сегодня тяжелый день, а? Я когда на двадцать третий этаж взбирался и на Всероссийском педсовете так не выматывался. Накапливаемая усталость — вот как это называется. Конец учебного года всегда такой. Из последних сил, в общем.