Как приручить дракона 5

Глава 15 Смотровая комиссия

— Шайзе… — Ингрида Клаусовна явно чувствовала себя не в своей тарелке. — С вами неудобно работать, Георгий Серафимович. То есть, вы хороший учитель и работник безотказный, но всякий раз, обращаясь к вам, я чувствую себя идиоткой. А я, между прочим, директор школы!

— Потому, что у вас нет на меня рычагов давления? — поднял бровь я. — Вы думаете, что раз у меня имеются деньги, и я не живу от зарплаты до зарплаты — могу вас не слушаться? Вы же учитель в первую очередь и должны понимать, что, кроме денег, есть и другая мотивация для работы! Послушайте, мы, в конце концов, заключили контракт. Там прописаны мои должностные обязанности. Я согласился работать на условиях, которые в контракте прописаны, и свою работу делаю.

— Делаете работу, йа! И хорошо её делаете, слишком хорошо… А в перерывах между хорошей работой стреляете из пистолета, бьете других мужчин каким-то дрыном, топите в унитазе! Георгий Серафимович, вы понимаете, насколько это странно звучит? — она сверкала очками весьма решительно. — На моем последнем месте работы учительницу едва не уволили за фото с пивом в купальнике на пляже! Кстати, красивая женщина, стоит признать… А пиво — фабричное, настоящий шайз драуф! Но это — пиво! А вы устраиваете погромы чуть ли не каждую неделю, дубасите кого-то там — и с вас взятки гладки! Да, я знаю, что вы работаете консультантом в Сыскном приказе, но всему же есть пределы!

— Ингрида Клаусовна, что нужно на сей раз? Опять Инспекция по делам несовершеннолетних? — я понимал, к чему она клонит и зачем нужна эта длинная подводка. — Допрос какого-нибудь очередного малолетнего балбеса?

Гутцайт хотела меня припахать, а все эти пафосные прелюдии ей требовались только для того, чтобы в некотором роде легализоваться.

— Смотровая комиссия, — вздохнула она. — Наша соцпед приболела, я разрешила ей отлежаться дома… А посещать будут многодетные семьи, участок как раз наш: частный сектор, Зверинец… Без педагога не обойтись. Не Елену же Викторовну мне отправлять, на самом деле? У нее от нервов псориаз обостряется! А у вас нервы стальные, да и мужчина есть мужчина все-таки. Сами знаете, как оно на смотровых комиссиях бывает. В общем, не беда, если я ещё раз почувствую себя идиоткой. Георгий Серафимович, выручите?

— Вы — начальник, я — работник, — кивнул я. — Командуйте, когда и куда нужно подойти. Смотровая комиссия — значит смотровая комиссия. Кстати, а что там по премии полагается за выход?

— Ну, вы крохобор! — рассмеялась кхазадка. — Но я одобряю, одобряю! Шесть процентов к окладу. Всякий труд должен быть оплачен!

Смотровая комиссия — дело довольно странное. Приходит домой к незнакомым людям толпа дядей и тетей, часто — без удостоверений, просто с папочками в руках. И начинает смотреть. Порядок ли в доме? Есть ли продукты в холодильнике? Где спит ребенок? Работает ли тяга в печной трубе?

И ладно, если с комиссией идут, например, милиционер и пожарный. Они хотя бы в форме! У них удостоверения имеются, и вообще — выглядят солидно. А если это соцслужба, педагоги, коммунальщики и, например, санстанция? По какой-такой причине народ вообще должен перед ними двери открывать? Просто — группа непонятных женщин, уставших и нервных, вот что такое по факту эта смотровая комиссия!

В большинстве случаев на таких мероприятиях я чувствовал себя неловко: ну, кто я такой, чтобы взрослым людям указывать, как им хозяйство вести и чем детей кормить? Как будто у нас у всех дома идеально чисто, вещи лежат по ранжиру, а на кухне хранится запас еды на три дня — обязательно с мясом, молочными продуктами и свежей зеленью. Давайте признаем: в наших в жилищах частенько царит бардак, и, если б к нам в эти периоды пришла комиссия — имели бы мы бледный вид.

Однако встречались порой ситуации вопиющие, ради которых, в общем-то, подобные рейды и проводились. И, стоит признать, на Тверди таких историй было ничуть не меньше, чем на Земле. Конечно — с местным колоритом.

В нашей милой компании, которой мы ходили по адресам поднадзорной категории граждан, имелись тетеньки в дутых куртках, еще одни тетеньки — в полупальто, и другие тетеньки — в легких плащиках. Дяденька милиционер и дяденька пожарный были в форме, а я — в костюме. Весна! Хорошо, хоть никто в шубе или в шортах не явился!

Солнце то палило нещадно, то пряталось за тучи, и при этом резко холодало. Дул порывистый ветер, портя дамам прически, а у служивых мечтая сбить с голов фуражки. У меня ни фуражки, ни прически как таковых не имелось, так что на ветер мне было, в общем-то, наплевать. В какую сторону завернутся мои рыжие вихры — это дело третьестепенной важности.

А вот на грязь под ногами, хмурые физиономии в окнах и феерический бардак вокруг не обращать внимания я не мог. В этом конкретном дворе барака, например, стоял ржавый остов автомобиля, вокруг него бродили и гадили гуси со зверскими мордами. Под стенами барака громоздились две кучи бутылок — пластмассовых и стеклянных, прикрытых полиэтиленовой пленкой. Детская песочница выглядела жалко: борта ее покосились, в самом центре сидел кот и весьма характерно изгибал хвост, справляя большую нужду. В общем, картина прискорбная, можно даже сказать — хтоническая!

Зверинец в принципе считался районом неблагополучным. Здесь, по соседству с народом простым и небогатым, но порядочным, проживали настоящие отбросы общества: дауншифтеры, алкоголики, наркоманы, тунеядцы, побирушки и прочая шушера. Стоит быть честным: орков среди них было, скажем так, прилично. Точнее — неприлично. Неприлично много! Мы пришли к семье снага — их мать второй день не выходила на работу, а детишки — не посещали садик и школу.

— Смотровая комиссия, открывайте! — строгая тётя, заместитель председателя Комиссии по делам несовершеннолетних при управлении народного просвещения, решительно постучала в дверь. — Мы знаем, что вы дома! Открывайте сами, не то хуже будет — с нами милиционер!

Милиционер сделал классический фейспалм. Он был худенький и молоденький, да и вообще, без ордера вламываться в двери права никакого не имел. Дверь — страшная, обшарпанная, покрытая белой краской — была под стать всей обстановке барачного подъезда, замызганного и захарканного.

— А мама спит-на, — произнёс девчачий голос со снажьим акцентом. — Она устала и спит, и мы не знаем, как открыть!

— Это ты, Косточка? — зампред КДН была профессионалом и знала подопечных чуть ли не каждого наперечет. — Это я, Ольга Владимировна. Помнишь, мы к вам на Рождество приходили?

— Да-а-а! С конфетами-врот! — голосов теперь звучало более, чем три, точно. — А теперь у вас конфеты есть-на?

Все стали переглядываться. Наконец коммунальщица — кажется, местный мастер участка — кивнула и достала несколько карамелек.

— Есть конфеты! — ответила Ольга Владимировна. — Давай, открывай. У вас там цепочку надо снять — и всё. Мы тихонько зайдем, посмотрим, как у вас дела, и уйдем!

Брякнула цепочка, дверь скрипнула и чуть приоткрылась.

— Аккуратно, — предупредила Ольга Владимировна. — Там у них с половым покрытием вопросики.

— Какие вопросики? — удивился плечистый пожарный.

— Они им печь топят, — пояснила зампред.

— Поня-а-атно… — протянули члены комиссии.

Я помалкивал. На Земле я видал всякое. Пускай зеленых снага у нас не было, зато синие алкаши водились. И жили порой в обстоятельствах, напоминающих скорее стоянки первобытного человека, а не современные благоустроенные квартиры. Наверное, благодаря этому опыту мне сейчас удалось не скривить физиономию и не заткнуть нос. А ещё — не рухнуть в бездну, разверзшуюся у порога.

Бездна была так себе, неглубокая, примерно полметра, аккурат до земли, благо — снажья квартира располагалась на первом этаже барака, так что головы соседей в прорехи пола видать не было. Только глину и песок — в равных пропорциях. В песке копошились трое детей из последнего… Помета? Очень сложно было понять, как охарактеризовать рождение орчат у снага: они появлялись на свет… Выводками? По три, четыре, даже — пять сразу! И таких приплодов орчанка могла за жизнь выносить вроде как несколько, но по факту — существовала негласная практика (по крайней мере в земщине) хирургической стерилизации после рождения десяти детей, за сколько бы подходов орочья мать-героиня с этим вопросом ни справилась.

Так что тут у нас налицо было семеро зелёненьких деток: младшие — годиков двух, старшие — примерно восьми-десяти.

— Давай конфет, давай! — четыре орчонка выплясывали вокруг нас, живо напоминая знаменитую сцену из «Двенадцати стульев».

Пахло грязными телами, дешевым алкоголем, протухшей едой и прочей антисанитарией.

Пока коммунальщица делилась сладостями с продавшими мать родную за конфеты монстриками, остальные члены комиссии разбрелись по квартире, охая и ахая, и выполняя возложенные на них обязанности: пожарный заглядывал в грубку, милиционер тормошил храпящую богатырским храпом мать семейства, Ольга Владимировна инспектировала кухню, а санстанция — санузлы.

А я ничего не инспектировал. Мне окружающей обстановки хватило. Чего тут инспектировать, если пола — нет, из щелей в стенах торчит стекловата, на потолке нарисованы гениталии, а кровати представляют собой эдакие кубла из всевозможного тряпья! В раковине, на тысячу лет не мытой посуде, завелась живность и выросли грибы. У этой экосистемы, похоже, имелись немалые шансы организовать свою цивилизацию и завоевать Твердь.

— Ребята! — спросил я. — А где вы делаете уроки?

— На Гэ-Пэ-Дэ! — шмыгая носом и сглатывая сладкую конфетную слюну, сообщила самая боевитая девочка — Косточка. — Мы всегда на продленку ходим! Там полдник дают-врот! Но Степановна строгая — пока уроки не сделаем, говорит, в столовку не пустит! Мы и делаем…

Молодец у них Степановна. Желудочная мотивация для орков — самая верная. Еще одна — это через тумаки, но тумаки вроде как непедагогично. Тем паче — когда вырастет зелёная детинушка, то может в ответ врезать, а дерутся снага дай Бог каждому!

— То есть, стола и стульев у вас нет… — констатировал я.

— Что ты ела сегодня, деточка? — поинтересовалась Ольга Владимировна.

— Мы грызли макароны-врот! — заявил один из старших пацанов. — Вот! И запивали водой!

Там, на земле, валялось десять или двенадцать пустых упаковок из-под лапши быстрого приготовления. Снага — народ живучий, но жалко их было до невозможности. А мамаша все не просыпалась.

— Короче, бред это все, — заявил милиционер. — Она вусмерть пьяная. Толку не добьемся.

— Мы не можем их тут оставить, — пожала плечами Ольга Владимировна. — Надо отца их искать или забирать в приют. Как вы это себе иначе представляете?

Что характерно — мобильный телефон у снажьей бабы имелся. Лежал под кучкой тряпья, которая выполняла функции подушки. Никакой серьезной блокировки там не стояло, так что в списке контактов нашелся «BOLSHOY LUBOFF», который, по заверениям старших детей, и был их отцом. По их же словам, отец работал где-то четыре через четыре и как раз уехал три дня назад.

— И что — мама с тех пор спит? — спросила Ольга Владимировна.

— Она-ска, как просыпается — ей сразу пить хочется-врот, — пояснил зеленый пацаненок в трусах и майке — Она попьет-попьет и опять спит-на. Но нам ее питье пить нельзя, оно мерс-с-с-кое!

Еще бы оно не было мерзкое. Бырло гоблинское, как есть!

Я вышел во двор продышаться. Все-таки пахло там прескверно, и толку с меня не было никакого. Обнаружив на остове автомобиля свободное от ржавчины местечко, я оперся о него спиной и прикрыл глаза… Чтобы через двадцать секунд их открыть.

— Слышь, мужик-ска! — раздался хриплый голос с явным снажьми прононсом. — Ты не знаешь — в первую квартиру комиссия-ять пошла-врот?

Передо мной стоял в целом приличный орк — в лесхозовской спецовке, лысый, с каким-то замученным лицом. Вообще-то замученные лица — это не про снага, но вот этот был прям плох.

— Пошла, — кивнул я.

— Сука-а-а-а… — он ухватил себя за лысину. — Не успел!

— Чего — не успел?

— Да мне-ять утром соседка позвонила-на, сказала-на, что моя пол в грубке второй день палит! Все ясно — опять пьет! — в его голосе слышалось искреннее страдание. — А мне че делать-на? Я вальщик-ска, я лес валю-на! Мне детей-ска кормить надо! А она-ять каждый месяц бухая! Щас детей заберут — че делать-на? Че мне делать без детей-то?

Я смотрел на него пристально, пытаясь понять — он вправду нормальный мужик, который попал в чудовищную ситуацию, или — гнилая душонка и просто жалуется на жизнь первому встречному потому, что жалеть себя проще всего? Однако, его слова о детях подкупили меня, это точно.

— Как тебя звать, орче? — спросил я.

— Модест, — ответ был неожиданным, если честно.

Никогда не встречал орков по имени Модест!

— Смотри, Модест… Есть у меня для тебя вариант. И для твоих детей — тоже. А вот для жены — не знаю.

— А? Ты кто такой будешь? — удивился он, поймав деловые и хладнокровные нотки в моем голосе.

— Георгий Серафимович Пепеляев-Горинович, — отрекомендовался я. — Учитель истории и по совместительству — вольный рыцарь, владетель Горыни. Вот тебе номер телефона одного кхазада — Отто Шифер его зовут. Он может тебе работу дать, чтобы четыре через четыре не ездить. Оплачиваться будет хорошо, каждый вечер — дома… Профессия имеется?

— Дык! Ять! — орк оживился. — По дереву я! Я и валю, и плотничаю, и столярничаю-на! Я работник что надо-ять, но…

— Но мы сейчас вместе пойдем и посмотрим, что там можно сделать… А с женой… Если она пить не бросит — с женой придется тебе расстаться, Модест. Если ты и вправду детей своих любишь. Они у тебя там всемером на десяти пачках лапши третий день сидят.

— Сука-а-а-а! — он снова ухватил себя за лысину. — Я ж затарился-на, полно всего было-врот, я ж на кукуляторе-ять считал, чтоб на четыре дня! Сука-а-а…

В общем, таких орков я еще не встречал. И таких семей — тоже. Все-таки когда пьет отец — это чуть менее хтонически, чем когда пьет мать. Хотя тоже — ужасно.

Контраст со снажьим ужастиком в следующей семье был просто потрясающим. Да, здесь, в большом частном доме на улице Озерной, тоже, в общем-то, царил бардак — но бардак совсем другого рода!

Белкины — люди верующие, постоянные прихожане собора — были семьей многодетной. У них своих детей имелось пятеро, но старшие подросли, и они взяли еще двоих — приемных. И вот двое младших родных сейчас с веселыми визгами гонялись по пребывающему в вечном ремонте дому за двумя еще более младшими — неродными, но очень любимыми.

Стены были оштукатурены и ошпаклеваны, но — не покрашены и без обоев. Зато — с бесконечными детскими рисунками. Кроватей в трех спальных комнатах стояло много, но все — застелены, со свежим бельем. Посуда была не мыта, но без очага развития новой цивилизации. Да и пахло на кухне хорошо — оладушками!

— Это Маша напекла! — сказала главная Белкина — мать семейства, высокая и статная женщина лет сорока пяти.

Машу я знал, она в шестом классе у нас училась. Хорошая рыженькая девочка, староста класса, между прочим. Всегда опрятная, всегда — готова к урокам. Почти отличница! Это именно она сейчас поймала мелкую приемную сестричку лет трех и с уморительными звуками дула ей в пузико. Мелкая смеялась, аж заходилась! Смотреть на все это без умиления было невозможно.

— А мы чего к вам пришли? — спросила с удивлением коммунальщица. — У вас ведь все нормально?

— У меня Пашка руку сломал, — пояснила Белкина. — Сверзился со второго этажа. Не в смысле со второго этажа дома, а с кровати! Есть у него привычка — не по лестнице спускаться, а спрыгивать!

Пашка был спортсмен. Его я тоже знал, он в одном классе с баянистом Кузьменком учился. Средней успеваемости, но легкоатлет — дай Боже. Постоянно какие-то призовые места занимал. Смуглый, голубоглазый, русоволосый. Веселый и незлой. Ситуация понятная — есть детский травматизм, есть пунктик — многодетная семья. Значит — нужно проверить! Вот мы и проверяли.

— Вы проходите, не стесняйтесь! Может — чаю поставим? Вы, наверное, находились уже за сегодня? — спрашивала Белкина, перемещаясь по кухне. Она, совершенно не стесняясь, делала уборку прямо при нас: это — в мусорку, то — в холодильник, другое — под кран.

Я присмотрелся к детям и не смог не спросить:

— А они что — кхазады, что ли? — это было вправду удивительно, обычно кхазадов-сирот и беспризорников в природе встретить было невозможно!

— Ага! — мягко улыбнулась хозяйка. — Они не из наших кхазадов, дети каких-то погибших интуристов. В опеке думают, что альпийские они, но сказать сложно. Мы хотели только девочку взять, Доминику, но оказалось, что у нее брат-близнец, так нам в приюте сказали — берите двоих! Мол, он тоже — хороший! Так что у нас вот такое двойное пополнение в семье — Доминика и Вольфганг!

Вольфганг с визгами убегал от Маши и Доминики, на ходу почему-то пытаясь снять с себя майку. Распознать в нем гнома можно было только по чуть более коротким ножкам и крепкому туловищу. А так — обычный смешной карапуз!

— Да мы, в общем-то, наверное, пойдем… — Ольга Владимировна прекрасно понимала, что сюда мы зашли для галочки. — А Паша ваш где?

Брякнула калитка на улице, послышались голоса.

— А вот они и вернулись, — махнула рукой Белкина. — Его Федор как раз к травматологу возил, гипс перевязать.

Федор — отец семейства — и Пашка вошли в дом. У Пашки рука висела на перевязи, сам он — улыбался.

— Здра-а-асте, Георгий Серафимович! И вам всем здрасте! А я завтра в школу приду, но я писать не могу— у меня рука сломана! Буду просто сидеть!

— Везет же некоторым! — подала голос Маша.

— Так ты тоже можешь упасть с кровати! — посоветовал Пашка, снимая обувь и протискиваясь мимо нас, столпившихся в растерянности в коридоре. — Если захочешь. И тогда не будешь писать!

— Я что — дура, что ли? — резонно спросила сестрица.

— … Отца, и Сына, и Святого Духа! — Федор Белкин, худощавый, широкоплечий и сутуловатый отец многодетного семейства, прямо на пороге истово перекрестился: размашисто, занося руку, и при этом — моргая всем лицом. — Мир дому сему!

У него был свой небольшой продуктовый магазин, частный, так что семья не бедствовала. Но, судя по его нервным движениям — семейная жизнь все-таки давалась ему нелегко. С Божьей помощью давалась, по всей видимости.

— А хотите — я вас подвезу? — вдруг спросил Белкин. — Если вы тут закончили. Я на фургоне!

Все посмотрели на Ольгу Владимировну — она была нашим неформальным лидером.

— Наверное, закончили, — нерешительно развела руками заместитель председателя. А потом спросила у Белкиных: — У вас есть какие-нибудь вопросы, пожелания?

— Вообще-то есть, — Федор Белкин очень сильно, с хрустом почесал затылок. — Поможете детей в летний лагерь отправить? Где-нибудь в начале лета?

Лагеря были в нашем уезде в основном ведомственные — от разных предприятий и организаций, так что частному предпринимателю Белкину в этом плане действительно было тяжеловато. Я видел, что все мнутся, и поэтому все-таки сказал:

— Вообще-то есть вариант… Пускай Маша или Паша ко мне в мае месяце подойдут, я точно знаю — у нас в уезде скоро еще один лагерь откроется, совершенно новый, для самых разных деток.

— Пра-а-авда? — радость родителей-Белкиных была самой искренней. — Здорово!

— Ну, давайте, я вас развезу куда нужно и на работу поеду, — заторопился отец семейства.

И мы под аккомпанемент развеселого топота и смеха маленьких кхазадиков гурьбой вывалили на улицу.

Пока ехали в фургоне в центр — я все думал: а каким я буду родителем? Почему-то хотелось думать, что таким, как Зборовский или Белкины. У меня не было своих детей ни в той жизни, ни в этой, но — хотелось. Правда — хотелось. И даже размашистые крестные знамения Федора Белкина меня не переубедили.