Как жить богом

Сюжет 31. В хосписе

СЮЖЕТ 30/1

Декабрь

Они отбывают точно в десять и по дороге большей частью молчат. Сэнсей вообще не произносит ни слова, только усаживаясь тихонько здоровается с Тенгизом.

Новость насчет Интеллигента его просто раздавила.

Тенгиз о вчерашнем знает все и даже больше. По своим каналам. О деталях умалчивает и увидевши Сэнсея делается молчалив. Он управляет машиной с осторожностью, никаких разговоров не заводит и только иногда сквозь зубы отпускает очередную порцию «блинов» пополам с энергичными инвективами в адрес «долбаных наледей, выледей и проледей».

А Роберту не до разговоров. Он думает о несчастном Интеллигенте, о бедолаге Ядозубе, но более всего о предложении Вадима, безусловно интересном. Но вот что об этом скажет Сэнсей?

СЦЕНА 31/2

Хоспис

Прибывают на место ровно в двенадцать. Тенгиза оставляют в машине. У дверей палаты Сэнсей останавливает Роберта и говорит ему тихо:

— Подождите здесь. Только не исчезайте, пожалуйста. Может быть я Вас позову. И я не хочу чтобы мне мешали.

Это хоспис для богатых. Для очень богатых. А может быть и не хоспис даже. В хосписах доживают безнадежные. А здесь, Дворец Надежды. Самой Последней Надежды. Роберт старается не прислушиваться к невнятному голосу Сэнсея из-за дверей палаты.

И вдруг…

СЦЕНА 31/3

И вдруг за дверью голос Сэнсея становится вполне различим и совершенно того не желая, Роберт слышит:

— … Ничего не изменится, пока мы не научимся что-то делать с этой волосатой, мрачной… наглой, ленивой обезьяной… Голос снова делается невнятным (словно бы Сэнсей расхаживает туда-сюда по палате и сейчас поворачивается спиной к двери). И вот ведь что поразительно: все довольны! Это как неграмотность, представь это себе на минутку. Тысячелетиями неграмотные люди — норма. Надо что-то предпринимать. Немедленно и решительно…

Но Роберт не предпринимает ничего. Он слушает. Подслушивать дурно. Но ведь он не подслушивает. Он — слушает!

— И это совсем не то что читать поганую цепь времен. Цепь пороков и нравственной убогости. Ненавистный труд в поте лица своего и поганенькая жизнь в обход ненавистных законов… Пока не потребуется почему-то этот порядок переменить.

Тут Сэнсей видимо и сам замечает, что дверь плохо прикрыта — голос его приближается и дверь захлопывается. Со щелчком. Но без скрипа. Роберт переводит дух.

«Может он тренируется в произнесении какой-нибудь там нобелевской лекции перед зеркалом в пустой прихожей. Или, может быть, она сегодня в себе? Бывает же она в себе. Хоть и редко очень. И с каждым месяцем, все реже…»

Новое там у Сэнсея есть. Пополам со старым. Да только мы ведь вообще массы вещей не знаем. Причем гораздо более элементарных. Например, что Вальтер Скотт писал свои самые знаменитые романы под псевдонимом, а точнее говоря, вообще анонимно? Что кровавый Пол Пот — изначально мягкий, интеллигентный, скромный человек, любящий и даже нежный отец, и звали его в молодости Салот Сар? Какие, например, последние, предсмертные слова Василия Львовича Пушкина? «Как скучны статьи Катенина!» — говорит он напоследок. Вот как надо любить литературу!

СЮЖЕТ 31/4

Алексей

Роберт пытается вспомнить еще что-нибудь неожиданное, из недавнего чтения, но тут в коридоре начинаются перемещения и он отвлекается на суконную реальность. По ковровой дорожке не спеша, но уверенно, приближается довольно странная пара. Кресло-каталка, толкает её невысокий, но явно очень крепкий, широкоплечий человек в черном спортивном костюме с неразборчивой красной эмблемой на сердце, а в кресле восседает нечто совсем уж несообразное — инвалидное тело, все в голубом, с серебром и золотом, с серебряными и золотыми драконами от шеи до пяток — голый белый череп, космато-чернобородый, в неестественно огромных черных очках, закрывающих половину лица. Роберт поднимается и занимает свой пост — спиной к двери — стараясь держаться уверенно и независимо, как и подобает настоящему бодигарду.

«Тенгиза бы сюда, — думает он мельком, — Очень не помешал бы здесь старина Тенгиз».

Пара приближается, и теперь Роберт может видеть глаза того, кто катит коляску. Неприятные глаза. Волчьи. Или, скорее, пожалуй, змеиные. Равнодушные, как у пресмыкающегося, но при этом прозрачные, светлые. Да, без Тенгиза мне здесь не обойтись. Роберт вытаскивает из-за пояса мобильник. А может быть, они не к нам? Но, они именно к ним. Коляска останавливается в шаге от двери, и косматый инвалид говорит высоким, слегка надтреснутым голосом:

— Здравствуйте, мой дорогой. Мне бы к Стэну Аркадьевичу. К господину Агре.

В этот момент Роберт узнаёт его: это тот самый Великий Целитель по имени Лешка-Колошка, к которому они уже Татьяну Олеговну возили без всякого толку. Только космами с тех пор оброс, словно команданте Че Гевара. И бодигарда себе завел.

— Господин Агре сейчас не принимает, — говорит ему Роберт без всякой приязни.

— Ничего-ничего. Меня примет.

— Господин Агре просил его не беспокоить.

Роберт говорит почти механически, а сам поглядывает краем глаза на вражеского бодигарда и лихорадочно думает: пора нажимать аларм на мобильнике или еще рановато будет?

— Мой дорогой, — говорит между тем Целитель надтреснутым голосом, совершая успокоительные помывания белыми ладонями, — Все путем. Стэн Аркадьевич мне назначил на это время…

— Имею приказ не беспокоить.

— А я тебе объясняю, что меня именно ждут, непонятливый ты человек…

Беседа явно заходит в тупик и живое воображение рисует Роберту малопривлекательную картинку неизбежно надвигающегося насилия: тычок в болевую точку, воздействие на отключающую точку и прочие прелести, описанные в современной литературе о гангстерах и киллерах. И он нажимает тревожную кнопку на мобильнике и препоручает себя судьбе.

— Я мой дорогой не люблю когда мне препятствуют, — повышая надтреснутый голос, провозглашает напористый инвалид, и тут слава Богу дверь растворяется и Сэнсей появляется, как Бог из машины. Лицо у него озабоченное и напряженное до незнакомости:

— Алексей. Я Вас жду. Проходите. Один! — добавляет он, уловив движение змеиноглазого плечистого человека.

Возникает суета. Кресло-коляска проходит в дверь не вдруг, приходится покорячиться, причем корячатся все, включая и роскошного инвалида Алексея. Он обеими руками крутит туда-сюда никелированные колеса, приговаривая на разные лады:

— Один, обяза-ательно один… Вот видите, дорогой мой, а вы мне не верили… Я, Стэн Аркадьевич, говорю ему: назначено мне! А он стоит, как Мамаев курган…

СЦЕНА 31/5

А тем временем слева по коридору уже приближается двигаясь с быстротой почти неестественной хмурый Тенгиз готовый к самому худшему. Но тут кресло протискивается внутрь, дверь захлопывается и в коридоре остаются трое — трое бодигардов, слегка запыхавшихся и все еще настороженных. Но напряжение уже отпускает их, уходит. Как воздух из проколотой шины. Как болевой приступ. Как шок. Плечистый человек последний раз обмеряет их прозрачными, абсолютно равнодушными глазами, поворачивается и удаляется в холл, к телевизору. Садится напротив, берет со столика газету и тут же ее разворачивает быстро и жадно, словно скучает по новостям. Нам ничего не остаётся как тоже отступить на исходные.

— Память стала совсем плоха, — говорит Тенгиз, — Все забываю. Имена, адреса, явки. Нет в самом деле. Давеча представь себе забыл фамилию клиента. На языке вертится, а вспомнить не могу.

— Это называется шперунг, — объясняет Роберт рассеянно, — Заикание памяти.

— Да это я уже знаю… «Запомнить нетрудно, вспомнить трудно». И так далее. Относительно «пыльных чуланов у нас в черепушках».

СЦЕНА 31/5

Тут раздаётся чириканье мобильника и потенциальный противник торопливо вытаскивает из кармана трубку. Он говорит тихо, но слышно его хорошо, и тем более непонятным кажется то, что он говорит.

— Белую? Ну да, серебристую. Есть. Только в левом нижнем ее не было. Вчера. Понял. Есть. Сделаем. Есть.

Он прячет мобильник и не повернув головы кочан, быстрым шагом удаляется по коридору в ту же сторону, откуда десять минут назад появился.

— Кто такие, не совсем понимаю… — говорит Тенгиз раздумчиво, — Или ты их знаешь?

— Представления не имею, — врёт Роберт, чтобы не заниматься дурацкими утомительными объяснениями.

— Этого в роскошном халате я где-то видел. В кино может быть? В рекламном ролике?

— Ну со вторым-то тебе все ясно я полагаю?

— О да, — говорит Тенгиз, — Здесь разумных вопросов нет и быть не может.

Роберт не возражает и Тенгиз понизив голос спрашивает:

— Худо? — он мотает головой в сторону палаты.

— Не знаю, — говорит Роберт, — Не видел. Думаю что худо.

Он опять кривит душой, но не объяснять же было ему про нобелевскую лекцию, которую Сэнсей читает полутрупу.

— Б-блин, — говорит огорчившись Тенгиз и они оба надолго замолкают.

СЦЕНА 31/6

Потом Тенгиз спрашивает:

— И как тебе нравится вся эта история? Я имею в виду — с Интеллигентом, Вадимом и Гришей.

Роберт пожимает плечами.

— Да господа мои, — говорит Тенгиз, — Воистину: все, что неестественным путем начато, неестественным путем и закончится.

Роберт возражает без всякого азарта:

— Чего уж тут неестественного: шлепнули Интелегента как простого заскорузлого лоха. Если отвлечься от деталей разумеется. Детали — да. Тут остается только руками развести.

— Нет голубчик не говори. Не как простого. Совсем не как простого. И не только в деталях дело.

«Если бы ненавидящие взгляды могли убивать, население бы сильно поубавилось».

Ядозуб — он это умел. Он был Олгой-Хорхой, только вы все в это поверить не умели. А вот знаешь ли ты кто охранял Интеллигента? Эль-де-През. Лично.

— А кто это? — Роберт удивляется, — Кто-нибудь из наших?

— О да! И не кто-нибудь, а Серега Вагель.

— А… «Идеальный бодигард». Я слышал про него но с ним незнаком.

— Естественно. Он никогда с нами не общается. Вернее, редко.

— Куда уж реже. Никогда.

— Это с тобой никогда. А с нами, с простыми людьми, редко но общается.

— Что ж он его не спас, если он «идеальный»?

— В том-то и дело, блин. Видимо против лома нет приема.

— «Нету лучшего приема, чем сидеть все время дома», — цитирует Роберт, и они снова замолкают.

СЦЕНА 31/7

И тут Роберт ни с того ни с сего вспоминает давний разговор, который имел место между Сэнсеем и человеком Аятоллы, — разговор по поводу Интеллигента, которого они впрочем называли «наш Профессор».

«В экономике наш Профессор обладает скорее убеждениями, нежели познаниями», — говорит тогда человек Аятоллы.

И Сэнсей вежливо замечает что это звучит как цитата.

«А это и есть цитата», — замечает человек Аятоллы, лощеный, длиннолицый, длиннорукий, вообще длинный, безукоризненно вежливый, весь с иголочки — от лакированных штиблет до употребляемых цитат.

«Но, однако же к месту».

«Вот как? И откуда же это?»

«Представьте себе, не помню. У меня странная память: я хорошо запоминаю тексты, но совершенно не помню ссылок».

Тут Сэнсей смотрит на Роберта, и Роберт не подводит:

«Андрэ Жид. „Подземелья Ватикана“. Перевод Лозинского. Цитата не совсем точная».

«Спасибо, — говорит ему Сэнсей и снова обращается к человеку Аятоллы и к теме разговора, — Но ведь ему и не надо обладать познаниями, нашему Профессору. Достаточно убеждений. Он же политик, а не экономист»

«Мы придерживаемся ровно такого же мнения», — мгновенно откликается человек Аятолл и они видимо говорят о деталях. И теперь понятно о каких: как поэффективнее настрополить беднягу Резалтинг-Форса. Во всяком случае Роберт тут же отослан готовить кофе по-турецки.