Как жить богом

Сюжет 28. Визит Аятоллы к Вадиму

СЦЕНА 28/1

Воскресенье

Вадим стоит на кухне перед раскрытым холодильником, поедает бутерброд с яичницей и смотрит, что бы еще такое из холодильника добыть. Ему замечательно легко и хорошо. Впервые за последние полгода.

Он превосходно высыпается и с удовольствием предчувствует, как будет доводить до кондиции разоренную гостиную, которую вчера уже в значительной степени привёл в порядок.

«Надо этим случаем воспользоваться, — думает он с приятным предвкушением, — Расставить, наконец, книги должным порядком: собрания сочинений — отдельно, беллетристику — отдельно и чтобы по алфавиту, фантвстику отдельно, на стеллаж слева…»

СЦЕНА 28/2

Убью всех!

Звонок в дверь раздаётся ровно в двенадцать: дзинь, дзинь, дзинь-дзинь-дзинь — кто-то из «дедов». Скорее всего Матвей. Надо сразу же погнать его за жратвой, вот что. Тут главное не дать человеку опомниться, а то хлеба в доме нет.

Но это оказывается не Матвей. Какой-то совсем незнакомый человек в берете смотрит на него из-под трагических бровей трагически-черными немигающими глазами. И за спиной у него еще какие-то люди и увидев их, еще не узнав, а только лишь обнаружив, Вадим задыхается, и всё, что вроде бы успокаивается в нем со вчерашнего снова вспучивается и взрывается, словно бомба падает в старое болото. Он понимает, кто это. И тут человек в берете произносит:

— Здравствуйте, Вадим Данилович. Я к вам всего лишь на несколько минут, вы разрешите?

Вадим послушно отступает от него в прихожую и человек с трагическими бровями двигается следом на ходу снимая свой берет. А за ним выступают из сумрака двое, причем впереди — элегантный, в кожаном пальто до пят, аристократически бледный, отвратительно знакомый, с лакированной указкой-тросточкой в правой руке вместо трости, компенсирующей сильную хромоту на правую ногу. И тогда Вадим говорит хрипло:

— Нет. Этому нет. Не позволяю!

И человек с беретом сейчас же, ничуть не удивившись, очень вежливо просит аристократически-элегантного:

— Эраст Бонифатьевич, побудьте снаружи. Пожалуйста. И ты, Семен, тоже. Я ненадолго. Вы разрешите мне раздеться? — спрашивает он у Вадима.

— Да, — говорит Вадим перехваченной от приступа внезапной ненависти глоткой, — Да, конечно.

«Ага! Здравствуй ненависть! А сейчас ещё придёт кровавая пелена и у меня в руках окажется терракотовая дренажная труба, — думает Вадим, — И хана всем пришедшим! И в этот раз жалеть я их не буду. Убью всех!».

СЦЕНА 28/3

Ласковый резонанс

Однако ненависть отступает так же внезапно как и налетает. А мысли и чувства Вадима беспорядочно мечутся. Именно этот ведь человек мучал, терзал, запугивал его последние полгода, это же нелюдь — зверь, нравственный урод, медленный палач, компрачикос поганый, сволочь, этический отброс!

Его надо сейчас же ударить. Пнуть ногой в коленку. Плюнуть ему в лицо!

Но вместо этого он почему-то совершенно необъяснимым образом, вопреки естеству, вопреки разуму и логике, испытывает к нему сейчас самую дружескую симпатию, ласковый резонанс какой-то и даже почему-то сочувствие. Почему-то ясно, что этот человек сам находится сейчас в мучительном душевном раздрае, нравственно болен, нуждается в простейшем человеческом сочувствии и очень хочется это сочувствие как-то выразить.

— Заходите, — предлагает он с максимально доступным ему радушием и ведёт его в гостиную, хотя сначала хочет в кухню, куда позвал бы любого из своих.

Но это все-таки не свой. Очень симпатичный, очень и явно нуждающийся в душевном уюте и даже в помощи человек, но никаким образом не свой. Чужой. Сугубо посторонний. Да и невозможно вот так сразу, безо всякой подготовки, совсем уж без всякого наказания, пусть даже и формально-показного, забыть все обиды и раны, которые наносились им еще совсем недавно.

Удивляясь этим своим несвязным и даже противоестественным каким-то ощущениям, Вадим приглашает гостя в мамино кресло. Сам садится напротив и вполне светским тоном осведомляется:

— Может быть чаю?

— Спасибо нет, — говорит гость с самым серьезным видом, — Для утреннего чая поздновато, а до файф-о-клока согласитесь еще довольно далеко.

СЦЕНА 28/4

Злоба испаряется

— Меня зовут Хан Автандилович Хусаинов. Мы ведь не знакомы?

— Очень приятно, — говорит Вадим. Надо же что-то отвечать. Хотя на самом деле следовало бы наверное ответить совсем по-другому:

«Вот тебе и на, не знакомы! Да у меня от этого нашего с вами незнакомства вся шкура можно сказать облезла. Особенно на пальцах».

Впрочем это грубо. Неприлично и неадекватно грубо. И неуместно.

— А еще меня частенько зовут Аятолла, — продолжает Хан Автандилович с прежней печальной непринужденностью, — Вы вероятно это знаете. Но так меня зовут только те, кто со мною незнаком.

— Да, — говорит Вадим.

И он действительно очень хорошо понимает сейчас, что только человек совершенно уж посторонний и чужой, никогда не слышавший этого мягкого печального голоса, никогда не видевший трагически заломленных бровей и длинных черных волос, обрамляющих узкое бледное лицо, только совсем уж безнадежный дикарь и варвар, отпетый жлоб, бомж подвальный способен связать такого славного печального человека с сумрачной этой азиатской кличкой — «Аятолла».

— Я вижу у вас ремонт? — полувопросительно, полуутвердительно произносит гость, откровенно озираясь.

— Да… Вроде этого… Навожу порядок… — Вадим вспоминает откуда возник беспорядок и вновь чувствует было приступ злобы, но снова встречается глазами с печальным взглядом Хана Автандиловича. И снова злоба испаряется, заменившись ощущением сочувствия и готовностью сопереживать.

СЦЕНА 28/5

Как Сизиф

Наступает короткое молчание. Печальный человек словно бы не знает с чего начать новую страницу разговора и колеблется, внутренне ежась от собственной неуверенности. Вадим почти физически ощущает эти колебания и эту неуверенность.

— Прежде всего, — начинает все-таки Хан Автандилович, — Позвольте мне Вас поздравить. Вы совершили подвиг, который… Да, да, да — не спорьте, пожалуйста: каждый, кто совершает невозможное, совершает подвиг!

Вадим намерения спорить вовсе не имеет и только плечами поводит в том смысле, что: да ладно… чего уж тут… не стоит разговора…

— Но вы совсем не выглядите счастливым, — говорит Хан Автандилович удивленно, — Вы выглядите уставшим.

— Так оно и есть, — соглашается Вадим, поражаясь проницательности гостя, — Я устал как Сизиф.

— Представляю, — говорит Хан Автандилович с готовностью, — Очень хорошо я его себе представляю и думаю, что Сизиф совсем не чувствовал себя счастливым.

СЦЕНА 28/6

Она осуществилась

И снова наступает натянутое молчание. На лице Хана Автандиловича проступает страдание, но он справляется с собою и говорит, словно начиная некую лекцию:

— Тут ведь все дело в том, что в современной России большим начальником может быть избран либо бывший партайгеноссе, либо так называемый крепкий хозяйственник, либо силовик.

— Или криминальный авторитет, — вставляет Вадим не без яду.

— Разумеется, — Хан Автандилович яд предпочитает не замечать, а может быть и в самом деле не замечает, — Просто у нас криминальный авторитет есть некая разновидность силовика: скрытая, тайная, грозная сила… Но я о другом. Я хочу сказать, что исключения возможны, хотя и маловероятны и опасны. Выберут например врача и накачают себе на шею Папу Дока в российском варианте. Представляете себе Папу Дока в российском варианте?

— Ну это как сказать, — возражает Вадим, — Виртуальная история всегда страшнее реальной.

Хан Автандилович беззвучно хлопает в ладоши: — Очень точно. Но почему вы решили, что российский Папа Док это виртуальная история?

— Потому что виртуальная история — это такая, которая могла бы осуществиться, но не осуществилась.

— Она осуществилась! — говорит Хан Автандилович проникновенно и с напором, — Спасибо вам, она именно что осуществилась.

СЦЕНА 28/7

Его попросили

Вадим некоторое время смотрит в его бледное, печально улыбающееся лицо.

— Но ведь вы же сами хотели чтобы стал Интеллигент, — говорит он наконец, — Не понимаю…

— Я хотел? — удивляется Хан Автандилович, — Вы ошибаетесь! Мне было совершенно безразлично, уверяю вас. Сами подумайте, какое мне до всего этого дело? Другой вопрос, что сама по себе попытка повернуть ход событий… повернуть «трубу большого диаметра», так кажется вы это называете, это ведь чудо. Поверить в которое изначально было невозможно.

— Подождите, — прерывает его Вадим нервно. — Вы хотите сказать, что это не вы заказали мне повернуть трубу?

— Ну разумеется не я! Вы придаете моей особе слишком уж большое значение. Я никогда не осмелился бы сам поставить перед вами такую задачу. Но меня попросили и я никак не мог позволить себе отказать. Кроме того в той, если можно так сказать, операции серьёзно пострадали мои люди. Автокатастрофа. Три месяца больниц. Сумасшедшие расходы. Ну да чёрт с ними с деньгами, главное, все остались живы.

— Так кто же Вас попросил?

— А Вы не знаете? Не догадались?

— Нет.

— Нет⁈ — Хан Автандилович явно находится в большом затруднении. Похоже что он уже сожалеет о затеянном разговоре.

— Но в таком случае я вовсе не уверен, что могу… Зачем? Нет же никакого смысла…

— Нет никакого смысла в чем?

СЦЕНА 28/8

Источник эволюции

Хан Автандилович не отвечает. Врать он явно не хочет, а говорить правду не хочет еще больше. Выдержав совершенно недвусмысленную и откровенную паузу он говорит:

— В конце концов, какая вам разница? Главное ведь не это. Все. Вы победили. А значит как говорит один мой знакомый: «И можете дышать себе свободно». Вы лучше скажите мне, что вы теперь станете делать? Вы не задумывались еще, что вы теперь станете делать?

Это хороший вопрос, потому что Вадим, конечно, ни о чем таком не задумывается. И не собирается задумываться. Сейчас ему хочется только понять, кто же его «заказал» и зачем. Совершенно бесполезное и даже дурацкое желание, но зато вполне естественное.

— А почему я вообще должен об этом задумываться? — спрашивает он с раздражением.

— А потому, — говорит Хан Автандилович проникновенно, — Что вы сделались теперь в некотором роде источником эволюции.

— Ну и что?

— Да собственно ничего… Разве что… придется Вам быть повнимательнее. Я читал где-то: эволюция уничтожает породившие ее причины…

— Я тоже это читал, — говорит Вадим медленно. — И тоже где-то…

СЦЕНА 28/9

Что это⁈

Телефонный звонок раздается неожиданно и оба почему-то вздрагивают. И Вадим вновь мимоходом отмечает про себя, что гость его только выглядит вальяжно, а на самом деле напряжен и словно бы ждет все время какой-то неприятности. Он берёт трубку.

— Слушаю.

— Это Андрей, — говорит Страхоборец, — Он у тебя?

— Д-да…

— Где сидите? В гостиной?

— Ну.

— Ничего. На всякий случай, — непонятно объясняет Страхоборец, — Ты главное не дрейфь, а продержись еще минут пять. Мы сейчас будем.

— Кто это «мы»? — спрашивает Вадим, но Страхоборец уже дает отбой.

Вадим кладёт трубку и пожав плечами говорит гостю:

— Ребята видимо сейчас зайдут.

Он говорит это в знак извинения, но гость понимает его совсем по-другому и сразу же начинает собираться.

— Ну разумеется, — спешит он, — Засиделся у вас, а ведь всего-то и хотел, что выразить вам свое восхищение… И кстати вот… Не сочтите пожалуйста за…

Он лезет за пазуху, что-то там ухватывает, но зацепляется, краснеет от неловкости, потом все-таки вытаскивает и кладёт на середину стола две обандероленных пачки долларов — двадцать тысяч.

И вдруг…

Лицо его искажается необычайно. Словно его прижигают огнем или он видит отвратительное привидение.

— Что это⁈ — кричит он судорожно вскакивая и загораживаясь стулом.