Как жить богом

Сюжет 26. Труба большого диаметра провернулась

СЦЕНА 26/1

Не выражайся

Связь с кабинетом включена. Можно повернуть верньер и услышать о чем они там говорят. Но Роберт делает этого.

Он представляет как Вадим валяется в ногах, просит прощения за грубости и дерзости и умоляет помочь, а Сэнсей сидит над ним словно Будда и изрекает свои коаны. Картинка исчезает, а потом вдруг включается громкая связь и Сэнсей говорит:

— Вадим уходит. Проводите его, пожалуйста, Робин.

Вадим уже натягивает серые свои отсырелые кеды упершись задом в стену. Лицо у него от неудобной позы красное, он пыхтит, но не выглядит ни жалким, ни убитым. Более того, он выглядит довольным. И слава Богу. К черту подробности! И все-таки он не удерживается:

— Ну? Поговорили?

— Если можно так выразиться, — отвечает Вадим с трудом разбираясь где у штормовки зад, а где перед.

— И что он тебе сказал?

— Ты обрел мой костный мозг. Время настало. Почему бы тебе не сказать, чего ты достиг?

— Не пиз-и! Он никому не говорит «ты». Даже мне.

— Это не он. Это Бодхидхарма. Мы последнее время увлекаемся дзэн буддизмом.

— Как и вся страна побежденного социализма… «Наконец дошла очередь до Хуй-кэ. Он почтительно поклонился и молча застыл. Учитель сказал: 'Ты обрел мой костный мозг». Ты тоже почтительно поклонился и молча застыл?

— Нет, — говорит Вадим, — Я сказал ему, что генеральская рожа исчезла. Я повернул ее. Трубу большого диаметра.

Он откровенно сияет. Он горд. И Роберт признается:

— Я рад за тебя, Хуй-кэ. Рад что тебе захорошело, Хуй-кэ.

— Не выражайся!

СЦЕНА 26/2

Буратино

Пока Вадим идёт к станции метро «Московская», шарит по карманам, спускается по эскалатору, ждет поезда едет… Все это время он заставляет себя не думать и все равно думает:

«Как? Как я это сделал? Или оно сделалось само? Или ничего не сделалось, а я просто с ума съезжаю?»

Почему-то ему ясно, что лучше вспоминать: кто это такой, умненький-разумненький Буратино, кто сказал ему:

«Брось, не мучайся, это либо произойдет само собой, либо не произойдет совсем…»

За последние месяцы много было сказано уверенных слов, но запомнился только этот разговор. Может быть, потому, что ему предлагалось ничего не делать, а только спокойненько плыть по течению. В сторону Стикса…

СЦЕНА 26/3

Вали отседова

Перед родной парадной стоит знакомая «копейка», грязная словно мусорный контейнер. И из нее уже торопливо выкарабкивается возмущенно глядящий Матвей, и вот уже летит знаменитый возмущенно-недоуменный вопрос:

— Ты где был⁈

— Пиво пил! — отвечает Вадим немедленно и сам же смеётся.

Но Матвей не просто так здесь стоит. Он рвётся в дом, он хочет присутствовать, охранять, наблюдать и вообще держать ситуацию под контролем:

— Не надо под контролем, — пытается втолковать ему Вадим, — Все уже устроилось. Все о’кей.

— Но позволь! Мы же договорились… Тенгиз же ясно сказал!

— Да, в интимные отношения я вступал с твоим Тенгизом! Не надо вам меня больше охранять, можете вы это понять?

— Как это так-не надо?

— А так: вольно, р-р-разойдись!

Нет, Матвей этого понять не может. Не может он поверить, что все труды его напрасно.

— Дурак, — говорит ему Вадим, — Можешь ты хотя бы понять, что ко мне женщина должна прийти сейчас? На хрен ты нам с ней нужен, спрашивается?

— Что-то ты не очень сейчас похож на Дон Жуана, — говорит Матвей, сверля его прокурорским глазом.

— Это почему еще? На что ты намекаешь? Вали отседова. Пожалуйста!

СЦЕНА 26/4

Он богат?

В конце концов от Матвея удаётся отвязаться. Вадим взбегает по лестнице, отпирает дверь в квартиру и — остолбенивает на пороге. Проходит в комнату, поднимает и ставит перекосившийся торшер, оглядывается, осторожно ступая по разбросанному, проходит к окну, выглядывает сквозь задернутые тюлевые занавески.

Матвей отнюдь не уезжает. Урюк под контролем…

Добрый час он старательно, скрупулезно и даже с неким сладострастием убирает авгиеву конюшню, Матвей внизу видимо утомившись ждать уезжает наконец. Когда Вадим заканчивает с разбросанными журналами, поднимает и ставит на место книжную стенку, Матвей звонит и осведомляется, как он там.

— На вершине блаженства, — отвечает Вадим.

— Точно?

— Абсолютно.

— Имей в виду, — говорит Матвей, — Я все время дома и машина под парами. Если что — так сразу!

— А как Тенгиз?

— Он тоже под парами, — говорит Матвей.

— Спасибо ребята, но ей-Богу ничего больше не надо, — говорит Вадим, — Все устроилось.

— Как? — спрашивает Матвей.

— Само собой, — отвечает Вадим.

— Но если все само собой устроилось, еще чудесней! — цитирует Матвей, — Не забудь, у нас проект по ГКО и валюте…

— Не забуду, — говорит Вадим и вешает трубку.

Тут он спохватывается и звонит к тетке в Наклажную. Мама подходит и они говорят. У мамы все в порядке, слава Богу, только ангина пока еще не прошла, а в остальном все в порядке. И у Вадима все в порядке. Во всем мире стоит сплошной, беспросветный и полный порядок, остаётся только передвинуть на место диван, уехавший на середину комнаты, и расставить по местам рассыпавшиеся книги, устилающие пол, как пестрая стая мертвых птиц…

И в этот момент Вадим вспоминает кто сказал ему не трепыхаться и не напрягаться. Это Андрей Белюнин, Страхоборец. В первый же раз, когда он, весь трясясь и в отчаянии прибегает к нему жаловаться и просить защиты.

«Не унижай себя надеждой. Все произойдет самой собой или не произойдет совсем. Просто считай, что ты уже мертв и никто и ничего с тобой сделать не сможет»

Он вспоминает это и ему снова становится страшно, как и тогда. Длинное породистое лицо брезгливо глядит на него с того конца тоннеля, освещенное почему-то только слева — золотистым ровным светом.

«Да ведь я еще вдобавок и богат теперь», — думает он вдруг.

Но сразу же отгоняет от себя эту мысль как преждевременную и потому опасную.

СЦЕНА 26/5

Сражение с ужином

А в это самое время Андрей Юрьевич Белюнин по прозвищу Страхоборец сидит на кухне своего приятеля Сережи Вагеля, известного среди драбантов под кличкой «Эль-де-през». Они неспешно обмениваются нейтральными репликами, главным образом насчет хоккея, сосут пиво из длинных холодных банок и наблюдают искоса за действиями малолетнего сынишки Эль-де-преза, сидящего тут же на собственном стуле за тарелкой еды.

Сынишка сражается со своим ужином. Диспозиция такая: в левой руке он держит большой однажды надкусанный ломоть хлеба, в правой — вилку с насаженной на нее четвертинкой котлеты, и еще полкотлеты вместе с горкой картофельного пюре стынет в тарелке. Кроме того, приблизительно четверть котлеты и некоторое количество хлеба пополам с пюре находится у него за щекой, отчего миловидное, черноглазое в мамочку личико выглядит асимметричным.

Мама со старшенькой в данный момент плавают в бассейне, а папа Эль-де-през старательно и бездарно исполняет строгий наказ:

«Изжарить котлеты, разогреть пюре, накормить Существо, дать ему столовую ложку „Пертуссину“, и в восемь часов — спать».

Однако Существо кормиться не желает. А уж если кормлением занимается папаня, процедура приема пищи превращается в сущий цирк.

— Жу-уй! — в очередной раз распоряжается Эль-де-през нарочито занудным голосом, — Жуй и глотай. Горе луковое.

Луковое Горе совершает несколько торопливых движений челюстями, ничего не проглатывает и снова застывает в неподвижности, почти уже трагической.

— Не желает, — объясняет Эль-де-през, — Не желает и все тут. В отказе стоит.

— А может быть — пусть? — осторожно предполагает Андрей, понизив на всякий случай голос.

— То есть как, пусть? А кто жрать за него будет?

— Проголодается, сам попросит.

— Что ты в этом понимаешь? — говорит Эль-де-през устало.

Андрей поднимает обе руки ладонями вперед в знак того, что молчит, сдается и вообще затыкается навсегда, а Эль-де-през произносит решительно, адресуясь уже не к нему:

— Значит так. Прожевать и проглотить то что за щекой! Потом, доесть что на вилке, половину пюре и я тебя отпускаю. Договорились?

Горе Луковое быстро-быстро кивает и сейчас же принимается жевать образцово-показательно, всем телом: даже зубами прищелкивая по ходу дела, даже на стуле подпрыгивая и усиленно размахивая вилкой с куском котлеты, в надежде, что кусок слетит на пол, и проблема решится сама собою?

— Пива еще хочешь? — спрашивает у Андрея опытный отец, поднимаясь к холодильнику, — Есть «Туборг».

— Спасибо, мне достаточно.

— Ух, какие мы твердокаменные!

— А знаешь, как товарищ Сталин товарища Молотова называл?

— Знаю, твердокаменный ленинец.

— Угу. Почти. Он называл его «каменная жопа».

— С осуждением? Или одобрительно?

— Скорее, одобрительно.

— Вот странная вещь, — замечает Эль-де-през глубокомысленно, — Кого ни послушаешь, у всех товарищ Сталин всегда в хорошем настроении, добрый и шутит…

— Это называется «селекция наблюдений», — объясняет Андрей, — Просто те, кто видел его в плохом настроении не выжили и их рассказов история не сохранила.

— Может быть, — соглащается Эль-де-през, — А может быть он и в самом деле был неплохой мужик?

— Вроде твоего хозяина?