Как жить богом

Сюжет 11. Как мы ищем таланты

СЦЕНА 11/1

Ангел Смерти

Есть один очень странный посетитель. Однажды он вообще заявился без звонка. Не молодой, не старый, провонявший никотином. По последней моде плохо выбритый. Маленький, страшный и какой-то весь неестественный, как Божий грех. Я не хотел пускать его, но он только глянул на меня глазами Дракулы и представился наждачным голосом, неприятно картавя, что он агент социального страхования и обязан срочно побеседовать с достопочтенным господином Агрэ, имея ввиду Стэна Аркадьевича насущную нужду.

Не Дракулу он мне напомнил, а старика Пью, слепого убийцу из Стивенсона. Мне стало страшно. До омерзения, до потери личности, и я его пропустил. Оказалось что они знакомы и давно. Битый час толковали о чем-то неудобопонятном, какие-то дурацкие анкеты обсуждали, заполняли вместе, грызлись по поводу ответов на совершенно идиотские вопросы:

«Прожил большую часть жизни в крупном городе. Да-нет»

«Регулярный уход за зубами. Да-нет»

«Физические упражнения: нерегулярные; регулярные, умеренные; регулярные, активные»

Я почти не слышал их. Я только пялился на страхагента, как загипнотизированный. Смотреть на него без содрогания было трудно, не смотреть — невозможно. И я смотрел ничего почти не слыша и не понимая. Но потом стали возникать имена, как правило, незнакомые, но вдруг мелькнули и знакомые: Костомаров, Хан (Какой такой Хан? Тенгиз?). Тут достопочтенный Агрэ поднялся и величественно произнес:

— Попрошу Вас ко мне!

И они удалились в чулан и еще добрый час бубнили там о чем-то, время от времени резко покрикивая друг на друга, а затем вновь появились: страхагент впереди, а достопочтенный Агрэ следом. Весь перекошенный лицом и с фужером коньяка в руке. Этот коньяк он потом еще полчаса после ухода социального страхования молча потягивал, словно оттаивал и отходил от сильного стресса. А когда я осмелился спросить, в чем собственно дело и кто это, он ответил:

— Ангел Смерти это!

И снова занялся своим фужером.

СЦЕНА 11/2

Клиенты

И я ему верю. Почти. Потому что не верить довольно трудно, а верить совершенно невозможно. Я привел здесь этот эпизод, чтобы продемонстрировать, пользы от меня вам будет немного — ничего интересного вы о связях его от меня не узнаете. Как ничего об этих связях не узнал я сам за десять лет беспорочной службы.

Что касается его клиентов, то десятки и десятки их прошли передо мною. Все они совершенно официально занесены в соответствующие файлы могут быть представлены в любой момент по соответствующему запросу. Скажем Налогового управления.

Десятки мам и бабушек со своими отпрысками. Попадались среди них и папы с дедушками, но это вариант редкий, почти экзотический. Жадные родительские глаза в жадном ожидании чуда сегодня, сейчас, желательно в середине сеанса. Испуганные детские, в которых испуг так быстро и трогательно заменяется интересом, а потом и обстоятельной деловитостью. И вот перед тобою сосредоточенно сопящий пацан, словно занятый каким-нибудь сногсшибательным, чудесно пахнущим, новым с иголочки дареным конструктором.

И вечный страдальческий вопль: ну почему же нельзя девочку?!! Он и сам не знает толком, почему он не может работать с девочками. Он сказал как-то, что видит людей как бы на просвет — прожилки, сложнейшая ячеистая структура, нити, шевелящееся цветное с богатыми оттенками. Сложно организованное месиво. Но совсем не видит женщин: они для него все как сплошные терракотовые, бирюзовые, графитовые, малахитовые сосуды. Они непрозрачны, хотя и красивы. Но любоваться — да, а работать с ними — нет. И это при том, что родители девочек особенно настырны.

СЦЕНА 11/3

Творчество

Он скромен. Этого у него не отнимешь. Он невысокого о себе мнения. Величайшим и непростительным грехом своим он считает лень и категорическое неумение заниматься тем, что ему неинтересно. Когда я пристаю к нему в том смысле, что надо бы и поработать, он отвечает мне из Екклезиаста:

«Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй»

Но он так не думает. Просто налетающие приступы творческого ступора мучают его как экзема от которой не умирают, но и никогда не вылечиваются до конца. Я знаю, он не любит думать об этой своей экземе. Ему скучно и тошно об этом думать. Ему вообще скучно и тошно существовать. С тех пор как он пережил свой двадцать второй приступ профессиональной импотенции и понял, что эти приступы навсегда. Это единственное что страшит его и беспокоит по-настоящему. Он и сам не помнит, когда это произошло впервые и окончательно. Наверное, это было как открытие в себе семени смерти: вдруг понимаешь впервые и окончательно, что ты смертен и ждать осталось не так уж и долго. Ну пятнадцать лет, ну двадцать. А ведь только вчера ты полагал себя бессмертным!

СЦЕНА 11/4

Бог в груди

Что такое двадцать лет жизни по сравнению с бессмертием? Что такое скупые дозы пароксизмов вдохновения в сравнении с тем ликующим сознанием мощи, которое сотрясало тебя какой-нибудь десяток лет назад? Ощущение беспредельного всемогущества.

Ощущение Бога в груди! Вот здесь, под самой ямочкой, под ключицами, где теперь нет никаких ощущений, кроме тупой ишемической боли, если вздумаешьдогнать уходящий автобус. Я вижу, как желчно завидует он людям, которые могут реализовать свой профессионализм в любой момент, когда им только этого захотелось. Художникам завидует. Музыкантам. Акробатам. Несколько раз он при мне повторял:

— Я знаю почему так много людей охотно занимаются колкой дров. Сразу видишь результат своей работы.

Это не его слова, это цитата. И он очень сочувствует сочинителям всех родов. Потому что сочинительство, это изобретение не существовавшего без тебя, до тебя и помимо тебя. Изобретение, повторяющееся вновь, и вновь, и вновь. Открытие знания о человеке, который перед тобой сидит и ничего не понимает. Только глаза на тебя таращит и в голову не берет, что все уже случилось и ты видишь перед собою уже не его, а его душу. Сущее его и будущее на многие годы вперед.

Аминь!

СЦЕНА 11/5

Интервью

И я приближаюсь к его работе. Неуверенно. Потому что не знаю как поточнее о ней рассказать. Сам же он охотно рассказывает о своей работе всякому, кто его об этом спросит.

Да, сам он пытается разобраться в том, чем он занимается. Но всегда безуспешно. Мне кажется странным, что охотно соглашаясь на интервью с газетчиками и журналистами, он отказывает всем мало-мальски авторитетным изданиям.

«Московские новости» — решительное «нет». «Известия» — нет. «КоммерсантЪ» — нет, нет и нет. «Московский комсомолец» — н-нет. «Аргументы и факты» — пожалуй, а впрочем, нет, извините, нет.

Зато какой-нибудь «Логос и Космос» — с удовольствием! «Голос Неведомого» — да-да, завтра в двенадцать. «Черная аура» — пожалуйста!..

Его работа его кормит. Реклама нужна ему как хлеб насущный. Впрочем на кой ляд ему реклама, если мы имеем по пять-шесть заявок в неделю и разборчивы как Ниро Вульф? Но он обожает получать гонорары за свои интервью.

«Ха! — восклицает он, полный радостного удовлетворения, — Сто баксов! Не село, не пало! Ай да мы, ай да мы — работнички заработливые!»

СЦЕНА 11/6

Поиск главного таланта

Вот кусок из его интервью корреспонденту желтоватого журнальчика «Багровое утро магии»:

— Значит это все-таки чудесный Дар?

— Дар, да. В том смысле, что от Бога. Не пито, не едено. Но почему вы говорите «чудесный»? Инстинкт побуждающий синицу в некий момент времени заинтересоваться прутиком, подобрать его, тащить куда-то на дерево, еще не зная, куда, а потом вдруг каким-то образом — каким? — понять: вот сюда, вот в эту развилку, только в нее и никуда больше. Это чудо?

— Это инстинкт.

— А ученый вдруг понявший, что надо тензор энергии-импульса приравнять к тензору масс. И тогда все встанет на свои места и Вселенная обретет новый смысл. Это не инстинкт? Только не говорите что это разум! Я специально спрашивал у математиков, у физиков. Разум нужен чтобы объяснить открытие для себя. Само же открытие к разуму никакого отношения не имеет. Оно возникает из пустоты, из указательного пальца. А врач, который по тоскливым глазам, по цвету кожи на ладонях ставит точный диагноз?

— Ну это опыт.

— У компьютера информации может быть и поболе, но что она, если нет программы? А какая программа работает в голове этого врача? Кто ее заложил туда? И откуда следует, что эта программа в голове? А может быть она в клетках всего тела сразу или в душе?

— Да, но без информации любая программа бессильна.

— А кто вам сказал, что я обхожусь без информации?

Мальчишка сидит передо мной. Я вижу его руки, пальцы, краску на щеках, шевелящиеся его уши. Я слышу его запах. Голос. Сами слова, которые он произносит, ответы его на мои вопросы, и как именно он на них отвечает. Да здесь столько информации, что любой компьютер спасует. А ведь я даже не знаю, что мне из этого нужно, а что нет! Программа решает без меня. Такая же программа как в маленьком горячем тельце синички, только гораздо более хитроумная. А впрочем, откуда нам знать? Может быть гораздо более примитивная и совсем тупая.

— То есть вы просто задаете вопросы?

— Да, я просто задаю вопросы. И НАБЛЮДАЮ ответы. В этих ответах есть все, что мне нужно. Только вопросов становится все меньше и меньше. И любой мальчишка… Строго говоря, любой человек вообще это ходячая могила таланта.

— И вы раскапываете эту могилу?

— Да. Но не раскапываю, а вскрываю.

— И вы уверены, что при этом делаете его будущее счастливым?

— Представления не имею. Я не делаю людей счастливыми и лучше. Я только ищу у них таланты и выбираю самый мощный. Тот, что доминирует.

— А если таланта нет?

— Не знаю что тогда. Но до сих пор такого не случалось. Может быть, мне не всегда удается найти ГЛАВНЫЙ талант, но какой-нибудь ОДИН талант я до сих пор находил всегда. Полная бесталанность — это видимо очень редкий талант!