К обоюдной выгоде

Глава 2. Куб мечты

Всё нынче перевернулось, перемешалось. Вот, гляньте на меня: валяюсь на траве, нога на ногу закинута, во рту — соломинка, и — пялюсь в небо. Ну, то есть не пялюсь — любуюсь. Впрочем, есть ли разница - ведь и то, и другое означает, что я явно бездельничаю.

Кто ж я такой?

Очевидный ответ — богатей какой-нибудь. Ну, то есть сынок богатеев, обитателей «чистой зоны» где-то в Орегоне, или в Сибири — там, где что-то ещё осталось от лесов и над ними распылили эти «пенные фильтры». Или — паренёк из прошлого, герой сериала какого-нибудь типа «Ночных деток» или «Разговора по душам» — днём он аккурат вот так же валяется на травке и трёт с друзьями за непростую жизнь, а ночью пытается эту жизнь наладить. В смысле — бандитствует, чтобы прокормить маму и пятерых сестёр.

Ни то, ни другое! Будете гадать дальше? Не лень же вам… мне вот — лень, поэтому нате сразу отгадку. Я — первопроходец и первопоселенец! Житель свободного Тау-Кана, куда прилетел в составе целого флота, доставившего на планету сотни тысяч людей. Что вы говорите? Я должен быть в скафандре, и с бластером наперевес жечь жуков, двигая фронтир вслед за солнцем, к океану? Ну, нет: это ж — прошлое тысячелетие! Зачем завоёвывать то, что уже купил… в смысле, купила твоя семья в складчину с другими? Здесь чистое небо, не надо носить маску, кланы поселенцев ладят между собой… ну, более-менее, и никто не заставляет детей работать. Сверхурочно.

А в скафандрах впору ходить по Земле.

Ну, вот пусть и ходят — те, кто остался… только почему же вместо превосходства и откровенного злорадства я чувствую к ним… зависть? С чего это? Чему мне завидовать? Посмотреть вокруг, так лучше вида не выдумаешь: зелёные холмы и купола агрокомплекса, наш городок, речка вдалеке… В небе видны оба спутника Тау-Кана. Ник — Николай — называет эту формацию «Парусник»: когда один спутник — тот, что крупнее — медленно нагоняет другой, они при дневном свете начинают казаться парусами, наполненными ветром. Потом иллюзия, конечно, пропадает — но всё равно какое-то время тебе видится корабль. Корабль в небе. Можно сорвать травинку и, пожёвывая её, воображать себя матросом, капитаном, да хоть владельцем этого корабля, который, отчаливая от Тау-Кана, отправляется в плаванье к новым, ещё не открытым мирам, звёздным системам, где найдутся все эти фронтиры и враждебные жуки, а значит, возникнет нужда в бластерах. Разве не круто? Круто.

И об этом можно мечтать хоть день напролёт.

Только один минус у такого первопоселенчества. Скука. В последнее время я стал ловить себя на мысли о том, что мне хочется обратно на Землю — ну, может не насовсем, а как бы… ну, на каникулы. То есть на каникулы от каникул. Да, я знаю — мы здесь навсегда, перелёт сюда — наш счастливый билет в один конец, и всё такое… Но ответьте: что плохого в том, чтоб встряхнуться, поработать — не как здесь, в щадящем режиме и по «детскому» графику, а прямо как раньше, на Земле? Да, на Земле — там, где хрен снимешь на улице маску; не пожуёшь травинку, сорванную с обочины; там, где крутят эти дурацкие сериалы про ночных деток. Где могли припахать к любому делу, не спрашивая возраста.

Прямо как с той поездкой в Техас.

***

Ветер бил в ветровое стекло, словно нас обстреливало какое-то пескоструйное орудие. Вокруг простирался Техас — родина ковбоев, нефти и пылевых бурь, одна из которых сопровождала нас от самого Нэшвилла. В кузове дребезжали пустые бутылки — аккуратно уложенные в коробки, они, тем не менее, соударялись друг с другом, и даже через картон звук был такой, будто кто-то похмельный играл симфонию.

Пикап — он был старше отца — тоже дребезжал. «Торгуешь антиквариатом? — пошутил первый коп, который остановил нас. — Знаю пару коллекционеров. Подсказать адрес?». «Странно! — удивился второй. — В кузове — куча пустой тары, а ты трезвёхонек. Эта твоя колымага работает на спирту?». Отец добродушно поддержал обе шутки — но я видел, что на самом деле он волнуется. Не из-за бутылок — от моих вопросов о них он отмахнулся; и не из-за пылевых вихрей, несущихся навстречу — буря, если по-честному, была слабенькая, хоть и плотная.

Волновался отец о том, что ждёт впереди.

В Хьюстон мы ехали, чтоб выйти на новый уровень. Правда, подробности того, как мы это сделаем, отец держал в тайне — чтобы, по его собственному выражению, «не спугнуть успех». Зная: успех — довольно пугливый зверь — я не приставал с расспросами и вглядывался в пыль сквозь проекцию, которую старенький навигатор выводил на ветровое стекло. Отец тоже щурился, явно не очень-то доверяя электронике.

— Летим по приборам, сын! — пошутил он, когда началась буря… но, поняв, что отрисовка запаздывает, сбавил скорость и проворчал. — Не будем спешить.

Так, не спеша, мы и ехали — чёртову уйму времени, не имея никакой возможности насладиться видом. Городки, сквозь которые мы проезжали, трейлеры на обочинах, встречные машины (в основном - фуры-беспилотники с глухими кабинами) оставались набором очертаний и туманных огней, которые просвечивали сквозь пыль. Куда чаще в навигатор лезла реклама — виртуальные билборды и бегущие строки: магазин байкерской атрибутики; байкерский же бар, обещавший «настоящую поножовщину»; академия рестлинга; мастерская шпор; вездесущий Wallmart с их «Save Money / Live Better»; предстоящая Большая Неделя… Им не было конца — странно ли, что мы чуть не пропустили нужный поворот: навигатор, вынужденный обрабатывать рекламу, выдавал проекцию пространства с сильной задержкой.

По-прежнему ориентируясь по ней, мы съехали с хайвэя и потащились к мотелю, который прятался неподалёку, в искусственных холмах. Буря к этому времени чуть поутихла, и скоро мы увидели их — дюны, уместные где-нибудь в Калифорнии, или в Мексике. Буря, согнавшая их сюда, наверняка была управляемой — значит, кого-то достало на рой метеодронов, да и «гранитный» спрей — штука недешёвая. Однако ветер всё равно брал своё — контуры склонов, выстроенные навигатором, и их реальные очертания немного не совпадали. Впрочем, их положение относительно ветра явно было распланировано грамотно — как только мы въехали в каньон, ведущий к мотелю, буря словно бы осталась позади.

Мотель был полностью автоматизирован — заплатив на шлагбауме, мы припарковались напротив нужной двери, и, укрыв пикап под чехлом, ввалились в номер. Я уж подумал: «Ну, сейчас отдохнём!» — но как бы не так!

Оказалось, что моя работа только начинается.

***

— Ты стащил пустокуб?! — спросил я у отца, глядя, как он аккуратно извлекает устройство из своей сумки под холодильник для пива. Я-то, дурак, думал, там холодильник и есть — и даже возлагал определённые надежды на его содержимое.

— Как я мог спереть то, что нам выдали? — отец поставил пустокуб посредине комнаты, привел в действие управляющую панель и стал с ней возиться. — Ты сам слышал, что сказали эти, из «Конкордии»: «На время выступлений куб — ваш!».

— «На время выступлений!» — повторил я. — Но сейчас-то ведь мы не выступаем — мы только ещё едем в Хьюстон, чтоб выступать, а значит, используем куб не по контра…

— Но в Хьюстоне-то мы выступим! — ухмыльнулся отец (а куб тем временем увеличился вдвое). — Значит, сейчас готовимся к выступлению. Видишь ли, Марти, — продолжал он тоном, знакомым мне слишком хорошо, — большинство людей невосприимчивы к пустым разговорам… даже если это разговоры о мечте. Им подавай «картинку», сочные образы. И с нею, с «картинкой», у нас полный порядок. Но все ли способны её оценить? Увы, не все. Слишком много их стало вокруг — слепцов, которые видят мир в чёрно-белом свете, анонимных пораженцев, врождённых пессимистов…

— Слепцы ж вроде вообще не могут видеть?

— Не цепляйся к словам! Нам не важно, как они воспринимают жизнь — нам важно, что она у них чёрно-белая! Поэтому они и пытаются расцветить её поярче. В смысле — пьют!

С этим словами он вытащил из куба обычное ведро — яркое, большое. Пластиковое.

— Зачем нам это? — насторожился я.

— Тащи бутылки!

Ну вот… Не успел я забыть отцовскую присказку: «Приказ — лучший ответ на глупый вопрос!» — как он мне её напомнил — успевай шевелиться! Я вновь нацепил маску, перетаскал ящики из пикапа в номер — а пустокуб тем временем разросся ещё. Теперь можно было войти внутрь него — что отец и сделал.

Тут, наверное, надо уже объяснить кое-что. В основе принципа работы пустокубов лежит та же технология, которая применяется для межзвёздных путешествий — только корабль меняет местами «впереди» и «здесь», а пустокуб — «вокруг» и «внутри». Я, честно, без понятия, как это работает, но говорят, включаясь, такие кубы воруют пространство в окружающем мире — да так ловко, что кража и не видна. Ёмкость их огромна — можно целый стадион спрятать… по частям, разумеется. И всё равно это не такое уж полезное изобретение, как может показаться: нельзя поместить один пустокуб внутрь другого; нельзя изменить его объём, или закрыть, когда внутри есть кто-то живой — это не правило, придуманное «Конкордией», а какой-то, типа, закон физики. Будь иначе — весь транспорт, особенно общественный, сразу сильно поуменьшился бы в размерах!

Ещё один странный закон — пустокуб «не дружит» с межзвёздным двигателем… видимо, из-за схожих принципов технологии. В момент запуска двигателя все кубы на борту отключатся и их содержимое возникнет повсюду — застрянет в полах, в стенах… в людях. Про это сняли даже фильм-катастрофу с Солом Хендриксом, основанный на реальных событиях — как перевозили химические отходы и включили двигатель… «Жгучая река» тот фильм назывался, вроде. Сол в концовке лихо закрутил корабль, чтоб отходы разлились по внешним отсекам, а сам заново активировал пустокуб и устроил там убежище для выживших. Нам понравилось, но дядя Джим, который тогда приехал в увольнительную и смотрел с нами, только посмеялся, и рассказал, что на самом деле на том корабле перевозили боеприпасы и все погибли сразу…

— Эй, Марти! Где ты? Давай бегом сюда!

Признаться, из-за этого дядиного рассказа я каждый раз побаивался заходить в пустокуб — но сейчас любопытство пересилило страх. Зажмурившись, я шагнул внутрь… а когда открыл глаза, вокруг уже мерцало ворованное пространство. Реальные объекты, помещённые в куб, казались утопленными в серый поролон. Ближайшие я сразу узнал: большие баки, канистры, ректи-какие-то (никогда не мог запомнить названия) колонны с насадками. Повсюду змеились трубки — некоторые вели от колонн к канистрам, другие свивались вертикальными спиралями. Кое-где виднелись круглые термометры, как в музее паровозов. А потом отец подал мне воронку — изящную латунную воронку, на ободе которой было выгравировано: «Abraham Foster Esq.».

— Ты спёр не только куб! — обречённо сказал я. — Спорим — тут внутри весь дедушкин гараж?

— Не весь, — подмигнул мне отец. — Я оставил ему две запаски — и готовое пойло!

***

До сих пор ума не приложу, как отец провернул это. Дома самогонный аппарат занимал почти весь гараж — а он у нас, у Фостеров, был немаленький. Дед ко всему подходил по-американски: когда ему надоело пьянствовать по подписке, «умные трактора» как раз отобрали за долги, и он решил осуществить свою давнюю мечту — гнать виски сам, чтобы пить, сколько влезет. Неизвестно, как он уломал бабушку поддержать проект — но стоило ей кивнуть на семейном собрании, как гараж заполнили баки и колонны, прорастающие друг в друга стальными трубками, а дед сделался весел — мечта сбылась! Бабушка зарубила лишь покупку бочек… впрочем, оно и к лучшему — вряд ли дед вытерпел бы несколько лет, пока напиток выдерживается. К тому же, окончательно собрав аппарат, он накупил всяких добавок и экспериментировал, особенно пристрастившись к кукурузному вкусу.

Оставалось надеяться, деда не хватит удар, когда он увидит, что его детище разобрали и увезли в неизвестном направлении. Прикинув масштаб работы, я аж присвистнул: выходило, что всего за одну ночь отец демонтировал содержимое гаража, перетаскал по частям в пустокуб и снова собрал, озаботившись тем, чтоб в пути аппарат тоже гнал пойло.

И, надо признать, он справился с делом: пыхтя, мы вытащили наружу несколько канистр. Внутри куба они ничем не пахли (запахи там куда-то деваются) — но в номере сразу распространили знакомый аромат: едкий, навязчиво-ванильный.

— И всё-таки, — спросил я у отца, — зачем нам ведро?

— А ты пробовал наливать виски из канистры в бутылку?

В кои-то веки я оценил его предусмотрительность. Захватил с собой ведро, воронку… и сына. Меня вдруг осенило:

— Ты будешь продавать это перед выступлением?

— Зачем «перед»? До. И после. И вместо. Ну, в смысле, не «вместо», а «независимо от»! Но давай-ка для начала проверим товар.

Пока я, тихо чертыхаясь, наполнял ведро из тяжеленной канистры (поднять её было никак — только наклонить), отец снова отлучился в куб и вернулся с фигурным латунным черпаком. Гравировка на ручке не оставляла сомнений — дед лишился не только производственных мощностей, но и всех своих любимых, именных инструментов.

Черпак был сразу же применён по назначению.

— Ух-х! — скривился отец, отхлебнув. — Ну и дрянь! Сойдет! Давай-ка тащи бутылки — разливать будем!

— Сейчас, — сказал я и отправился к коробкам у входа. Пару дней назад мы остановились на окраине свалки, и отец подрядил тамошних бичей, чтобы набрали нам бутылок из-под виски, да покрасивее — как раз вот эти несколько коробок.

Я приволок отцу ближайшую.

— Хм, — поджал он губы, бросив взгляд внутрь (бутылки были разного калибра, с разными этикетками). — Ну, ладно! У нас, в конце концов, авторский виски — этим и объясним, почему бутылки разные. Индивидуальный дизайн, адресный подход… Ну-ка давай, Марти, помогай: сдирай этикетки и подавай мне тару!

— Может, их сначала помыть? — спросил я, пытаясь поддеть бумажный прямоугольник ногтем. Бутылка пахла помойкой. Этикетка не отдиралась.

— Марти! — отец слегка повысил голос, как будто тренировался перед выступлением. — Сколько раз повторять: оптимизируй свой труд. Учись, пока есть кому тебя учить. Не трать время на ерунду. Виски — он лучше любого дезинфектанта! Взять старину Эйба — почему его никакие микробы не берут? Потому, что он регулярно себя дезинцифицрует! Изнутри. У русских для этого специальное слово есть, — важно добавил он. — Prospirtovanniy!

— Так может, тогда и этикетки оставим? — та, что была на моей бутылке, не поддавалась никак, а помойкой теперь пахло не столько стекло, сколько руки.

— Ну, нет! — улыбнулся отец. — Этикетки у нас будут новые. Крышки — тоже! — загадочно подмигнул он и умолк, видимо, надеясь на догадливость сына.

Однако я знал способ его разговорить.

— Как ты вообще с ними пересёкся? — спросил я, изображая равнодушие.

— С кем? С русскими? Ты не поверишь: в Торонто, на «Дистиллери» — это такая рождественская ярмарка под открытым небом. В тот раз туда полштатов съехалось: гостиницы — битком, ну вот меня и подселили в спортзал, к «джентльменам из восточной европы». Оказалось — просто пугать не хотели: думали, если узнаю, что селят к русским — сразу же откажусь. Но твой отец не из таких — он не пойдёт на попятный, увидев спортзал, где в три смены спят три сотни человек — и все угрюмые, бородатые, в спортивных костюмах…

— А почему в три смены?

— Ну так коек было всего сто! — заулыбался отец, словно бы заново переживая то приключение. — Вообще, оказалось, русские — неплохие парни. На ирландцев похожи: любят подраться, выпить не дураки. Вместе держатся — когда есть, против кого. Долго держались против меня; пришлось, как у них говорят, «кулаком прописаться». Ты, наверное, помнишь: из Торонто я тогда вернулся слегка помятый…

«Слегка помятый», ага! Да на нём живого места не было — левая рука в гипсе, синяки вокруг глаз, одна бровь заштопана… И вдобавок он явился вдрызг пьяный! Самое смешное — всё это сошло бы ему с рук, если бы он не наследил на ковре — роскошном белом бабушкином ковре. «Мне все равно, где ты пропадаешь и с кем пьешь! — орала она так, что стены тряслись, — но чтоб дома все было чисто! Мало мне одного Эйба, язви его в кость! Если превратился в свинью — иди в хлев, проспись! И не вздумай мне перепутать хлев с гаражом! И чтоб ковёр к утру снова был белым!».

Клятвенно пообещав исправиться, отец, как обычно, подпряг к работе меня. Когда все уснули, мы скатали ковёр и прокрались в ванную, где распределили роли: я, забравшись внутрь, поливал ковёр горячей водой, а отец выбирал его на себя и шуровал щёткой, используя край ванны в качестве стиральной доски. Но скоро мы с ним поменялись: я оттирал ковёр щёткой, на полу, а отец похрапывал, устроившись в ванне. Впрочем, я был не в обиде, потому что по итогам даже подзаработал — выморщил у него пятёрку за обещание молчать, что ковёр чистил не он.

— А из-за чего вы подрались? — спросил я поскорей, чтоб отец не вспомнил про ту пятёрку. — Поспорили?

— Ага, — кивнул он, прилаживая воронку к горлышку одной из помоечных… в смысле, авторских бутылок. — Об истории. Представляешь: они не хотели признавать нашей роли в победе над странами Оси во Второй Мировой!

Это прозвучало так, будто Железная Ти заговорила вежливо. Я, наверно, чем-то выдал своё удивление, потому что отец слегка обиделся:

— Ну да, об истории… А что? Думаешь, раз я не кончал колледжей, то спутаю высадки в Нормандии и в Заливе Свиней, или «Бурю в пустыне» с Панамской операцией? — он ловко, не глядя начал наполнять бутылку нашим «отменным пойлом». — Вот и они так думали, но я их уел: рассказал им, как твой прапрапрапрадед на Тихом воевал. Представляешь: русские вообще не в курсе той войны, сколько там погибло крепких кораблей и хороших парней! Ладно хоть, Тимотей Фостер тогда прихворнул, а то оказался бы с другими бедолагами на Гуаме. Не хлопай глазами — дай новую бутылку!

Я исполнил его просьбу — а он продолжал:

— Представляешь, русские думают, что мы сразу Бомбу скинули — будто бы не было ни Мидуэя, ни Гуадалканала… Тот, который со мной спорил, всё слюной брызгал: только и можете чужими руками, да издалека! Ну я ему и приложил — доказать обратное, и на меня его друзья кинулись, а уж на них — все остальные, потому что вроде как нечестно бить впятером одного! Потом в больницу меня возили за свой счёт, а после даже устроили otvalnaya!

— Чего устроили?

— Otvalnaya — ну, когда все напиваются на прощанье. Договорились снова на «Дистиллери» встретиться — они туда каждый год приезжают по работе. В общем, мировые оказались парни! И я подумал: раз они столького не знают о нас — может, мы тоже не знаем чего-то о них? Думаю подучить этот их язык, чтобы в следующий раз общаться поближе, слушать их разговоры…

— Подслушивать, что ли? — вздохнул я.

— Прислушиваться! — отец наполнил очередную бутылку, отставил её и взял у меня новую. — Когда хочешь кому-то что-то продать, его неплохо бы сначала узнать, ведь так? Так что держись меня, сын, учись! Обещаю, что сделаю из тебя человека!

Я угрюмо кивнул. Это точно, сделает… вот только какого? Подавальщика бутылок? Подметальщика сцены? Мне хотелось повидать мир, хотелось приключений — таких, каким поначалу представлялась эта поездка в Техас… Но оказалось, это так себе приключение — разливать самогон по бутылкам, собранным на помойке. Нескоро последняя из них была заполнена; и лишь тогда отец позволил мне отдохнуть, а сам уволок бутылки в пустокуб, к закупорочной машине.

Усталый и недовольный, я улёгся спать. Кто ж тогда мог знать, что уже назавтра мои самые смелые мечты о приключениях сбудутся — а потом начнут сбываться и страхи!

***

— Собирайся, Марти, — разбудил меня отец. Мне снилось, что я подаю ему бутылки… но, продрав глаза, я увидел, что по крайней мере от этого избавлен. Все они уже стояли в коробках, нарядные: отец закупорил их новыми пробками, наклеил наши «фирменные» этикетки… и кое-где, кажется, поверх старых. Я не стал обращать на это его внимание — по-любому ответит что-то вроде: «Закос под самопал — высший пилотаж!» Тем более, на этот раз закос явно удался.

Взяв одну бутылку, я в этом убедился: новая этикетка — золото с зеленью — представляла старика, забалдевшего над кружкой; взгляд его был ещё осмысленным, но уже «поплыл». За правым плечом у старика простёрлось кукурузное поле; за левым виднелся силуэт крепкой старухи со скалкой. Надпись поверх этого безобразия гласила: «Old Abe: limited edition».

— Деду бы понравилось! — вырвалось у меня.

— А то! — отец аж расцвёл. — Для него и стараемся! Ну ладно — давай уже, одевайся. И не забудь умыться. И причешись! Сегодня нам с тобою надо выглядеть на все сто: там, куда мы направляемся — вечный праздник!

— А куда мы направляемся? — впереди ждал Хьюстон, это понятно… но Хьюстон — огромный город, там много всего. — И что за праздник? Большая Неделя?

Вместо ответа отец напустил на себя загадочный вид. Откуда в нём эта склонность к позёрству? Впрочем, ясно, откуда — даже если её не было изначально, сотня выступлений сделала своё дело, и теперь я часто ловил себя на мысли, что он общается со мной, как со своей публикой. Ну, или наоборот.

— Большая Неделя? Нет, сын. До неё ещё месяц.

— А тогда что же?

— Умиляюсь твоему любопытству — но потерпи. Может, я хочу, чтоб ты сначала увидел?

— Что увидел? — не сдавался я.

— На месте поймёшь, — отрезал он. — Научись почтению, в конце концов; научись двигаться к цели не спеша, но упорно. Сколько раз я тебе говорил: шаг за шагом — и вот мы уже на пороге мечты! Надо только не сдаваться, шагать и верить.

«Да, да… — обречённо вздохнул я. — Расправить плечи, затянуть пояса и с осторожным оптимизмом смотреть вперёд». А главное — скинуться по баксу, чтоб поддержать очередную авантюру, которая провалится. Мы, родственники, прощали отцу провалы, потому что любили, но посторонние — в тех редких случаях, когда понимали, что обмануты — обычно не церемонились. Вчера, когда те бичи на свалке поняли, что отец в обмен на собранные бутылки собирается угостить их лекцией о полётах в космос, они просто не стали его слушать. Ворча: «Ну-ка плати, заезжий!»; «Пожалей мальца — незачем ему глядеть, как отца бьют!»; «Плати, пижон, или ноги повыдергаем!», они наседали на него, а он всё пятился — тоже шаг за шагом, но не вперёд, а назад.

Примерно вот так, пятясь шаг за шагом, мы и оказались там, где никогда не должны были оказаться.

В смысле, на Тау-Кане.